Текст книги "История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х – начало 1990-х годов: хрестоматия"

Н.В. УСТРЯЛОВ

Николай Васильевич Устрялов (1890–1938) – правовед, в 1917 г. – председатель Калужского губернского комитета партии кадетов, редактор газеты «Калужская жизнь», затем один из редакторов московского еженедельника «Накануне». В 1919 г. в Омске возглавлял отдел пропаганды при «верховном правителе российского государства» А.В. Колчаке. Газета «Великая Россия» – «Орган русской государственной и национальной мысли» – была основана В.В. Шульгиным в 1919 г. Выходила в Екатеринодаре, затем в Ростове-на-Дону. Перепечатка статьи Устрялова, извлеченной, вероятно, из омской газеты «Русское дело», вызвана некоторым сходством взглядов: оба журналиста не принимали претензий Германии на создание в Берлине мирового «центра» и утверждали ценность «национальной идеи».

§ 1

Мировая война с небывало напряженною остротою поставила в порядок для истории проблему «интернационализма». В своих жизненных истоках порожденная богатейшим центром национального «эроса», по своим идеальным заданиям и тенденциям она как бы переливалась через край всех национальных идеологий и притязаний, раздвигала национализм до «патриотизма граждан мира», влекла человечество к загадочным граням какого-то «нового периода всемирной истории». В результате ликвидация войны и подведение ее итогов превращается в некоторое своеобразное судбище между «новым» принципом интер-или сверхнационализма и «старым» началом национализма или «здорового национального эгоизма».

В самом деле, припомним три больших «программы мира», созданные закончившейся ныне войной.

Прежде всего, первоначальная германская программа. Ее путь – суровый путь воинствующего империализма, величавый план новой «всемирной монархии» с германским империализмом во главе. Мир объединяется единым центром, становится германским, ненавистный «английский принцип равновесия» заменяется системой мировой иерархии с верховным органом в Берлине. Старые перегородки между государствами, таким образом, неизбежно стираются, образуется своего рода черный интернационал под крыльями одноглазого орла. Таковою являла себя причудливая, но поучительная диалектика ультранационализма двадцатого века.

Во-вторых, стройная и четкая программа русских большевиков, прямолинейно доводящая до конца ряд идей, носившихся в воздухе новейшей эпохи, ставящая точки над i. Отечество – устаревший буржуазный предрассудок, единственное настоящее отечество – вселенная, «у пролетариев нет родины». Продольные границы, разделяющие народы, заменяются поперечными границами классового разделения. Международный пролетариат на почве всеобщей военной усталости производит всемирную социальную революцию. Всемирная социальная революция устанавливает всемирный социализм. Наступает царство красного интернационала.

И, наконец, третья программа мира – знаменитая «лига народов»² президента Вильсона. По идее своей, это нечто среднее пропорциональное между первыми двумя программами. Нации сохраняются, но уничтожается их государственная непроницаемость. Устанавливается некий сверхнациональный трибунал, создается кодекс сверхнациональных законов, обязательный для всех народов; земной шар превращается в соединенные штаты свободно самоопределяющихся государств. «Малые государства» перестают быть добычей или предметом вожделений государств великих, международное право превращается в торжество международной справедливости. Войны, разумеется, безвозвратно отходят в мрачное прошлое – в качестве «варварского пережитка». В результате рождается своеобразный «интернационал».

§ 2

Таковы три тенденции, три идеологии, органически выросшие из недр великой войны народов. Каждая из них рассчитана на мировой масштаб, все они по широте размаха соответствуют размаху породившего их явления. Нет сомнений, они бесконечно различаются друг от друга, разные устремления воодушевляют их и разные традиции питают. Но в одном они существенно родственны: каждая несет с собой идею интернационала.

Было время, когда казалось, что побеждает первая программа и торжествует черный интернационал, идея Weltstааta³. Немецкие армии, подкрепленные восточными корпусами, снова наступали на Париж. «Срединная Европа» владела Балканами, держала в руках разгромленную Россию. Уже, казалось, осуществлялся заветный лозунг «Нордкап – Багдад» – символ мирового господства. Уже дипломатия императорского Берлина готовила конкретные проекты «германского мира».

Был другой момент, – пусть промелькнувший – когда осязательно предстал перед миром призрак красного интернационала. На развалинах монархической Германии, как огненные языки, вдруг завились красные флаги. Либкнехт, освобожденный из тюрьмы, приветствовал на Unter den Linden «первое посольство мозолистых рук», на Востоке Европы крепла русская советская власть, и даже на безоблачном гербе Запада начали появляться подозрительные облачка. Большевизм угрожал превратиться в мировое явление. Человечество казалось бессильным обуздать разбушевавшихся духов войны.

И, наконец, настали дни, когда широкие возможности открылись перед третьей программой мира. Разгромлены, повержены во прах враги Согласия и, казалось бы, ничто не препятствует больше торжеству «справедливого», «демократического» мира. Президент Вильсон является в Европу, и конференция победителей обсуждает реальные очертания грядущей «лиги народов». Вот-вот осуществится в жизни «интернационал» демократии.

Итак, в разные периоды своего развития мировая война приближала человечество к различным формам нового международного порядка, всякий раз противополагая эти новые формы старому, по-видимому, отживающему строю национально-государственной жизни. В грозе и буре словно рождался новый мир, словно наступала существенно новая эра всемирной истории.

Так казалось… Но время шло, время идет и все яснее становится, что крепок еще старый мир, что велика сила вековых исторических и культурных традиций. Кончилась война, – и что осталось от всех «программ мира», от «идеологий», так тесно, так неразрывно с нею связанных?

§ 3

Идеология черного интернационала развеяна по ветру с военной славой императорской Германии. История решительно и жестоко отвергла притязания гордого бога Вотана, и не спасла его ни духовная сплоченность его народа, ни римская доблесть его воинства. Мечта всемирной монархии погребена на тех самых полях Франции, на которых она еще недавно расцветала и цвела. Германская программа мира в огненном испытании жизни оказалась лишь медью звенящею и кинжалом бряцающим.

Едва ли благосклонно отнеслась жизнь к идее красного интернационала. В плоть и кровь облаченная русской революцией, эта идея с великим дерзновением захотела победить мир. Но лишь одна несчастная, истерзанная Россия соблазнилась ею, – и забилась вся в кровавых судорогах, искупая свой горестный соблазн. А мир, в общем, прошел мимо русской революции, не приняв ее. Первым ответом его на нее был Брест⁴, вторым и самым веским – Берлин и Веймар⁵. Трагическая смерть Либкнехта была, поистине, вторым Брестом большевизма, – вместе с вождем немецких большевиков умерла, не родившись, мировая социальная революция. История не пошла по пути русского бунта, отвергла московских якобинцев с их претензиями двадцать второго века и методами властвования пятнадцатого. Замкнутые в роковом одиночестве они предоставлены самим себе. На миг лишь заколебалась разбитая Германия, но вот уже через национальное собрание восстанавливает свое государственное равновесие, приходит в себя. Лишь слабым отзвуком отозвались в ней громы русской катастрофы – да и то под влиянием не столько света с Востока, сколько артиллерийского огня с Запада. А что касается облачков на небе последнего, то они так и не превратились в тучи, – и не собралось там грозы. Подведение окончательного итога еще впереди, но так, по-видимому, и не стал большевизм мировым явлением, остался провинциальным.

Ну, а третья программа? – Увы, теперь мы уже должны определенно признать, что в конечном счете не повезло интернационалу президента Вильсона. Несмотря на блистательную победу Согласия во главе с Америкой и передовыми европейскими демократиями, несмотря на широкое пропагандирование «лиги народов», всюду и всеми, дело мирового замирения подвигается вперед до крайности туго. Конференция держав-победительниц с первых же дней обнаружила, что легче провозгласить принцип всесветного объединения, нежели провести его в жизнь. Сквозь официальные фразы о международной справедливости слишком скоро и слишком ощутительно послышались старые притязания «здоровых национальных эгоизмов». «Права малых народностей», столь навязшие у всех на зубах, особенно за последние годы войны, основательно забываются, когда пришло время их реально обеспечить, и даже недовольство «героической Бельгии» мало трогает «концерт великих держав». Не совсем ладно и внутри самого этого концерта. Вместо интернационального жертвенного порыва мы видим знаменательное взаимное скрещивание живых и мощных национально-государственных идей и стремлений, величайшее напряжение патриотических чувств, бурное кипение национальных «эросов». Отсюда – неизбежность взаимных трений, столкновений, противоречий. Ожил знакомый язык старых конгрессов и бывалых дипломатов, употребляемый для скрывания мыслей. «Лига народов» при этих условиях превращается в нечто до такой степени бледное и безнадежное, что естественно охватившее ее идеолога желание поскорее уехать от нее домой. Но иначе и быть не могло.

Конференция явно не в силах ни установить единое понятие «лиги», ни даже устранить трения, возникающие в среде самих держав «Согласия». Отвергнута отмена воинской повинности и даже не прошло обязательное посредничество международной лиги. В перспективе – новые вооружения, новые состязания наций, вероятно, новые жертвы и. новое цветение национальных культур. Ни империалистского поглощения всех одним, ни большевистского слияния всех в одно, ни добродетельно нарочитого демократического «suum cuique» не приемлет, как видно, всемирная история. По-прежнему она – ключом бьющий процесс, живая, творческая борьба идей и сил, в самой логике непрестанного состязания обретающая и свою справедливость, и свой высший суд.

Да, крепок старый мир!..

Видно, нужен был для всемирной истории этот обильный наплыв интернационалистских идей, как нужно было и их тройное крушение. Они отринуты во всех трех линиях, но они обогатили собою мировую культуру и, конечно, не исчезнут бесследно. Они войдут в сокровищницу опыта веков, – преображенные, преодоленные жизнью, они, в свою очередь, постепенно преобразят, вернее, преобразуют жизнь. Впитаются, просочатся в нее.

Но зато новым блеском засияет и величайшая из великих ценностей человечества – национальная идея. Омытая жертвенной кровью, очищенная бранным огнем, искупленная великими страданиями, в конце концов, все-таки оправданная и победившая, – она явит себя миру во всей непререкаемой обязательности своей, во всем своем плодотворном величии. И горе тому народу, который отвергнет ее, погасит ее огонь в себе!..

Устрялов был постоянным автором газеты «Русское дело». В частности, активно выступал против «проектов автономии Сибири», «слишком дорого, – писал он, – обошлись России эти опыты „самоопределения“, чтобы соответствующие „проекты“ вновь показывались на свет Божий <…> В сущности говоря, всему миру, кроме России, выгодно расчленение „бывшей Российской Империи“. Во всех странах нетвердость России в этом вопросе будет немедленно использована и учтена» (Устрялов Н. Самостийность // Русское дело.

1919. 18 октября. С. 1). Через неделю в той же газете была перепечатана «Последняя статья "Киевлянина"», где Шульгин пророчил, что после «мировой борьбы» те немцы и русские, которые были «честными противниками», непременно «столкуются друг с другом». Сходство прогнозов и беспокойство за целостность государственной территории отодвинут в сторону партийные противоречия между сторонниками правых и конституционным демократом, в омских статьях которого уже проглядывали элементы «сменовеховской» идеологии.

I

Известно, что вопрос о возможности русско-германского сближения усиленно обсуждается заграничною прессою. Многие считают это сближение фатально предрешенным. Некоторые даже думают, что лишь создание вокруг России кольца «буферных» государств может предотвратить угрожающую миру русско-германскую опасность. Все эти предположения и опасения, несомненно, в той или иной степени отражаются и на политике союзных государств.

С другой стороны, в Германии, по-видимому, эта проблема тоже ставится во всей жизненной остроте. Если идея тройственного союза «Германия – Россия-Япония» волновала ответственные круги германской дипломатии еще в эпоху Брестского мира, то теперь она, конечно, не может им не казаться заслуживающей еще более серьезного внимания. Нет ничего невероятного в рассказах, что политические вожди современной «социалистической» Германии любят демонстративно поднимать бокалы «за процветание единой и великой России», а генерал фон дер Гольц⁶ ставит «спасение русского народа» своей первейшей задачей. При создавшихся международных условиях, «восточная ориентация» есть последняя возможность и естественная надежда для обломков «центральной Европы».

Все это заставляет и нас пристально вглядеться в проблему нашего отношения к нашим недавним врагам. Было бы легкомыслием или лицемерием утверждать, что в последний год ничего не изменилось в наших международных связях. Конечно, пересмотр многих позиций здесь достаточно назрел, – это следует признать открыто и определенно. Версальский мир поставил нас перед целым рядом новых фактов, и учесть эти факты, руководствуясь прежде всего национальными интересами России, как великой державы, – наш непререкаемый долг.

Необходимо со всею обстоятельностью дать себе ясный отчет в сущности и смысле «германской ориентации», в объективных условиях ее возникновения и значения ее для нашего национального дела.

II

Вопрос о перемене курса русской внешней политики в сторону известного соглашения с Германией был поставлен перед русским общественным сознанием еще весною прошлого года. Это было то время, когда союзные державы мечтали о воссоздании восточного фронта хотя бы ценою признания большевистской власти и кооперации с ней. Это были те дни, когда Англия высаживала на Мурмане десант, почти дружественный большевикам, когда Г. Локкарт вел в Москве деловые переговоры с ответственными советскими работниками, а Ллойд-Джордж заявил откровенно, что единственным государственным человеком России он считает Троцкого.

Я очень хорошо помню эти тяжкие, унылые дни, когда мы уже почти считали себя всеми покинутыми. И невольно взоры стали несколько долее задерживаться на сером особняке Денежного переулка…

Мы с жадностью отчаяния вчитывались в немецкие газеты и находили в них, рядом с традиционной рорбаховской русофобией, некоторые новые мотивы. Наиболее сильное впечатление на нас производили, помнится, статьи Бернгарда и Эрцбергера в серьезной и влиятельной «Vossische Zeitung», содержавшие в себе решительную критику тогдашней агрессивной немецкой политики в Украине и определенные намеки на «восточную ориентацию».

В редакциях, кружках, организациях столицы – везде закипели ожесточенные споры: с кем идти и что делать, чтобы скорее уничтожить ненавистный Брестский мир и его русских авторов? – Правительства не было, общество словно играло роль правительства.

Две линии наметились в настроениях и стремлениях общественных кругов. Меньшинство, ссылаясь на факт выхода России из войны, рекомендовало считаться с ним и тщательней «прозондировать почву» во всех направлениях, дабы выйти из национальной катастрофы с наименьшими потерями. Эту точку зрения меньшинства, как известно, разделял даже такой испытанный англофил, как П.Н. Милюков, полагавший, что в случае отказа Германии от Брестского мира, ее разрыва с большевиками и согласия заключить мир с нами на условиях довоенного «статуса», – было бы целесообразно гарантировать ей со стороны России лояльный нейтралитет в продолжающейся мировой войне. Ибо, помимо всего, рассчитывать на действительную возможность воссоздания восточного фронта тогда уже не приходилось и факт военного бессилия России в сравнении с Германией представлялся бесповоротным.

Однако такая точка зрения не была поддержана значительною частью противобольшевистской русской общественности, заявившей себя верною общесоюзному делу безусловно и до конца. Кадетская конференция, состоявшаяся в Москве в конце мая, по докладу М.М. Винавера, вынесла резолюцию определенно и безоговорочно германофобскую. (Точка зрения Милюкова, находившегося тогда на Украине, не была еще известна в Москве, но аналогичные ей мнения, высказанные на конференции некоторыми ее членами, никакого успеха не имели.) Не проявляли желания идти по пути какого-либо соглашения с «Мирбахом» и другие организации прогрессивного оттенка. «Германофильство» стало уделом более правых общественных течений прежде всего так называемой «кривошеинской» группы.

Этой группой были организованы даже свидания с людьми из Денежного переулка, причем со стороны немцев играл активную роль г. Риплер – помнится, советник посольства.

Свидания эти, конечно, никакого результата не дали. Во-первых, немцы видели, что за их собеседниками не стоит сколько-нибудь внушительного общественного авторитета, что вся прогрессивная общественность – против них, а, во-вторых, программа Брестского мира была настолько реальной тенденцией тогдашней Германии, что на какие-либо существенные уступки немецкая дипломатия явно не имела склонности идти. Если можно еще было рассчитывать на пересмотр некоторых «украинских» пунктов договора, то в сфере проблемы «прибалтийской», как и ряда других, германский империализм был определенно непримирим и непреклонен. При таких условиях становилась очевидною утопичность построений и надежд П.Н. Милюкова.

Так и кончилась ничем первая попытка ликвидировать большевизм через непосредственное воздействие на его брестского контрагента. Брестский мир остался непоколебленным, а граф Мирбах в своем особняке с латышскою охраной у ворот и бесконечным количеством цветов у окон продолжал спокойно ожидать лево-эсеровской бомбы.

Однако как реагировали союзники на все это движение вод всколыхнувшегося русского моря? – Мы переходим к новому фазису в истории наших «ориентаций».

И.М. ВАСИЛЕВСКИЙ

Илья Маркович Василевский (1882/1883– 1938) – журналист, литературный критик. Печатался во многих петербургских журналах и газетах, нередко под псевдонимом Не-Буква, был издателем и редактором газет и журналов. Газета «Современное слово» выходила в Одессе осенью 1919-го и в начале 1920 г. под редакцией Д.Н. Овсянико-Куликовского. Фельетоны Василевский писал и в эмиграции, откуда вернулся на родину уже летом 1923 г. вместе с А.Н. Толстым. Фельетон с рефреном «Помните о России, думайте о России» указывает на один из истоков сменовеховского мироощущения.

Не кажется ли вам, что в эти бездровные, бессветные, безводные, бестолковые дни мы все до странности редко вспоминаем о России? Помни о России, думай о России! Хочется напомнить самому себе. Без думы об этом, о главном, о единственном, – не понять, не разобраться в суете сегодняшнего дня.

За шумными криками фактов, за гулким гамом улицы – вслушайтесь! робко звучит интимный шепот. За разноголосицей и суетой наших буден – слышен отзвук главного, нашей неизбывной боли, неустанной думы все о том же, о нашей, не только ведь Единой, но и единственной, не только Неделимой, но и неотделимой от сердца, о нашей «убогой и обильной», нашей несчастной и великой, нашей бестолковой и любимой России.

Помните о России, думайте о России. Вне этой думы о главном, нет связи частного с общим – не понять, не осмыслить мутного тумана наших дней.

* * *

На улицах Одессы, в магазинах, в ресторанах, в театрах легко встретить представителей особой секты, хорошо настроенных, довольных жизнью людей. – До чего дешева, до чего изумительно дешева жизнь в России, – говорят эти люди, благодушно улыбаясь. – Что это у вас? Меха, шоколад, бриллианты, старые картины? Все равно, заверните. До чего дешево, до чего изумительно дешево все в этой России!

Эти милые и благодушные люди – это наши верные друзья, наши благородные союзники, англичане. Они лично совершенно не виноваты в том, что фунт стерлингов, стоивший до войны десять рублей, стоит по нынешнему курсу 1.200 рублей. Они лично от всей души желают процветания нашей стране и населяющим ее туземцам. Но если английские матросы получают на всем готовом 55 фунтов в месяц, а лейтенанты 200 фунтов, – то как их может не изумлять и не радовать небывалая дешевизна всех предметов в этой России.

Это нам, туземцам, кажется, что все стало невероятно, безнадежно и беспросветно дорого. Нашим доблестным союзникам, просвещенным мореплавателям, положение не может не рисоваться совершенно в ином свете.

– Что это у вас? Меха, шоколад, бриллианты, старые картины? Все равно, заверните!

* * *

В малой капле воды отражается солнце. Курс русского рубля – это не только практическое неудобство. Это, не забудем, еще и симптом, более того, символ всей нашей жизни в России.

Если на европейском, на мировом рынке наш рубль стоит грош – то, не забудем, – это значит, что грош цена нашему умению жить, нашей работоспособности, нашему месту на земле.

Суровая старуха-история не знает, не хочет знать жалостных слов. Ей не нужны кающиеся интеллигенты, не нужны испуганные шестидесятники, не нужны нытики и недотепы. Нужны строители и созидатели, нужны работники и делатели. Им честь, им место, а ты, нудный и неумелый, со своим рублем, не стоящим и гроша на мировом рынке, живо бери салфетку под мышку и делай веселое лицо. Старайся угодить новому барину.

Я прочел на этих днях воистину трагическую сводку данных, накопившихся на одесской бирже труда. В эти дни развала и распада, когда фабрики и заводы заснули летаргическим сном – трагедия биржи труда, я думал, должна бы выразиться в безработице, в десятитысячных, все растущих кадрах безработных. Оказывается, дело обстоит совершенно иначе. Рабочих нет, нет на фабриках и заводах, нет на бирже труда, нигде нет.

Как, каким образом, почему? О, это очень просто и понятно.

Все дело в том, – всего только! – что средний заработок рабочего – выражается в цифрах 1.600 рублей, а прожиточный, полуголодный минимум для семьи его (муж, жена и двое детей) составляет 6 с пол. тысяч. Рабочих нет, куда они девались, чем занялись, чем живут – это неведомо, но их нет, потому что работать не стоит, работа на фабрике, на заводе не имеет отныне смысла, представляет собой полный и совершенный абсурд.

* * *

Ах, фельетонное легкомыслие могло бы широко использовать эту чудесную канву для узоров. При таком курсе рубля, когда тяжелая и напряженная работа уже не кормит работника и его семью, не время ли напр. забыть о нашей денежной системе, не пора ли вернуться к меновому периоду?

У Ивана есть кусок сала, а у Петра четыре бревна. Пусть же Петр скорее отдаст свои бревна и получит за это сало. Что может быть удобнее и проще – такой меновой системы в XX веке! О, бедные лирические поэты, которые понесут на меновой рынок свои сонеты. Что будет с ними? Что дадут в обмен на сало композиторы и мыслители, сколько пудов угля будут брать за порцию «нео-сальварсана проф. Эрлиха», как будут обменивать вдохновение и красноречие на фуфайки и зубной порошок?

Впрочем, тема сама по себе недостаточно забавна, чтобы настроить на юмористический лад. Какой-то тонкий слой, так наз. «верхние десятки тысяч» как-то справляются еще с вопросами отопления, одежды и пропитания в наши дни. Чудес на свете не бывает, и справляются они, очевидно, путем той именно игры ума, какая называется спекуляцией. Этой же игрой ума и жадности живут и крестьяне, так трогательно воспетые в свое время Глебом Успенским и так блестяще обнаружившие свои прежде скрытые таланты спекулянтов. Но остальные, но горожане, но среднего сословия люди, что делают они, все эти бухгалтеры, чиновники и т. п., получающие до 1500 и 1200 рублей жалования и имеющие за своей спиной Катю и Ваню, Машу и Лизу, которым надо покупать ботинки и книжки? Они все, не забудем, полуголодные, они тихо плачут по вечерам в нетопленных, лишенных света комнатенках.

– Поплачем, чем Бог послал, да и идем спать, – рассказывал мне с кривой улыбкой седоусый чиновник.

* * *

Нет на свете положения, из которого бы не было выхода. Данные биржи труда, как мы видели, просто объясняют отсутствие рабочих. Рабочих нет потому, что работа на фабрике, дающая русскому рабочему в месяц полторы тысячи рублей, теряет какой бы то ни было смысл при прожиточном минимуме в 6 с пол. тысяч.

Совершенно иным оказывается, однако, положение в том случае, если за фабрично-заводское дело возьмется иностранный капиталист, у которого есть валюта. В этом случае дело пойдет легко и просто.

Иностранный капитал привезет с собой иностранных умелых и толковых рабочих. При скромной оплате в два фунта в день, английский рабочий будет чувствовать себя очень уютно в Одессе. Я нисколько не сомневаюсь, что несколько десятков тысяч таких иностранных рабочих, с их заработком по курсу в 50, 60 тысяч рублей в месяц очень оживят не только нашу промышленность, но и торговлю.

– Что это у вас? Меха, шоколад, бриллианты, старые картины? Все равно, заверните! До чего дешево все в этой России.

Я очень люблю англичан, очень чту в них наших верных и доблестных союзников и я спокоен за то, что при таком способе – промышленность оживет. Но я не могу все же не задуматься: если капиталисты будут иноземные, и рабочие тоже иноземные, то что, собственно, будем делать на земле мы, русские, мечтающие ныне о возрождении России.

* * *

В малой капле отражается солнце. Без думы о главном, о России, вне связи частного с общим не понять, не осмыслить мутного тумана наших дней.

Помните о России, думайте о России.

– Будет ли Россия? – вот главный, вот единственный вопрос нашей эпохи. Если «Россия будет», – будем по человечески жить и все мы, ее сыны и пасынки. Без этого мы будем бегать за папиросами для знатных иностранцев.

Никому из нас не выбраться из мрачного тупика без неустанной думы все о том же, о нашей, не только Единой, но и единственной, не только Неделимой, но и неотделимой от усталого сердца, о нашей несчастной и все же великой, такой бестолковой, такой любимой России!