Текст книги "Персональный детектив"

Глава 2. Побег

Дон бежал в тот день, когда к нему вызвали юрис-доктора.

Каждый человек имеет неотъемлемое право не обращаться к Врачам или вообще к помощи медицины, если он этого не хочет. Если же возникает необходимость совершить юридически обоснованное насилие над личностью и все-таки прибегнуть к лечению против воли больного, решение может принять только человек, облеченный соответствующими правами, – а именно юрис-доктор.

Воспользоваться этим правом (а относится оно в первую очередь к лицам с психическими отклонениями) хотят обычно очень немногие. Почти никогда проблемы юридически обоснованного насилия в Пэнах не возникают – там нельзя сойти с ума, ибо постоянный врачебный надзор позволяет отследить у заключенных и надзирателей психические отклонения на ранних стадиях, да и сами заключенные крайне редко отказываются от медицинской помощи моторолы. Поэтому на всю Пэн-службу Ареала полагается только один штатный юрис-доктор. Многие всерьез считают, что это лучшая должность для бездельников.

Юрис-доктора вызвал Сторс, посоветовавшись, естественно, с моторолой. Их обоих интересовал не столько вопрос психического здоровья Дона, сколько желание юридически строго уличить того в симуляции. Так или иначе признанный мастер психосинтеза Эдгар Мантена, чудаковатый паренек, днями и ночами пропадающий в своей домашней лаборатории, был грубо оторван от увлекательнейшего телесобеседования с парочкой особенных психов, длившегося с небольшими перерывами уже три месяца, посажен в «ну совершенно безобразный» конфедеративный вегикл и без малейшей задержки направлен в непредставимую даль.

Мантена, в общем-то, помнил, что деньги на жизнь он получает от какого-то неприятного департамента. В основном он представлял себе даже, за что он эти деньги получает. Но так сложились обстоятельства, что ни разу в своей жизни он эти деньги не отрабатывал. Поэтому, жарко и недолго повозмущавшись, он уже в вегикле успокоился, заинтересовался и даже поговорил с неким бурым бесформенным человечком, который представился как подначальник подотдела отдела какого-то поддепартамента, призванного следить за ментальным здоровьем своих многочисленных подопечных.

Совсем увлеченный, Мантена обратился за советом к своему мотороле и совет незамедлительно получил: не возникать, следовать инструкциям и первым делом изучить видеоматериалы матерого преступника, подозреваемого то ли в симуляции, то ли в шизофрении. Намекнули Мантене с большой прозрачностью, что особо желателен вердикт о симуляции, на что психосинтетик с готовностью закивал, тут же, впрочем, о намеке забыв, ибо изо всех сил стремился к истине.

Для изучения видеоматериалов требовалось время, поэтому перед последним нырком вегикла психосинтетик твердо потребовал длительной остановки, на что пилот, у которого, между прочим, и других дел было по горло, кроме как возить одного психа к другому, начал возражать бойко и в высшей степени непочтительно. Мантена, с головой погрузившийся в видеоматериалы, возражений не услышал, а когда ему окончательно надоело не слышать, так и сказал пилоту:

– Извините, я вас не слышу. Вот пристал, понимаешь!

Пилот, которому и самому уже поднадоело напрягать связки, тут же замолчал и вскоре присоединился к просмотру видеоматериалов.

– Надо же! – воскликнул он чуть погодя. – Дон с ума сошел. Что хотят, то и делают! Нет, ну ты подумай! Сам Дон!

Спустя некоторое время Мантена пришел к определенным предварительным заключениям и скомандовал последний нырок. А спустя еще некоторое время он увидел изысканный тауэр, почему-то о двух слонах, напялил на себя, согласно инструкции, потрясающе уродливый балахон (он что-то такое случайно слышал о космической одежде, но даже и не подозревал, что одежда эта настолько неудобна, неестественна, отвратительна и безвкусна) и по трапу с издевательски высокими ступеньками спустился к встречающему – тот был в точно таком же омерзительном одеянии.

– Привет, – сказал встречающий торопливо и неприветливо. – Вас уже ждут. Возьмите вот это.

И сунул ему в руку какую-то непонятную, но хотя бы не омерзительную игрушку со множеством перещелкивающихся деталей.

– Что это? Зачем это?

– Это ваш пропуск. Все время держите его на виду, а не то не избежать неприятностей.

– Каких еще неприятностей?! – удивился Мантена, к неприятностям очень неприязненно относящийся.

– Вопросов не задавать. Идти вперед. Не оглядываться. Все время пропуск держать в положении, позволяющем опознание. Пойду предупрежу пилота, не дай бог что. А вы идите, идите!

И Мантена послушно пошел вперед, протянув к черному небу странную игрушку, в которой все время что-то самым нервирующим образом перещелкивалось.

– Ого, как вы быстро! – сказал пилот, увидев встречающего и приняв его за Мантену. – Забыли что-нибудь?

– А чего тянуть? Я все уже и закончил, – ответил ему мужик в скафандре. – Делов-то на пару минут. Так что быстрей и без всяких пересадок – домой.

– Сказано – сделано! – ответил обрадованный пилот и без лишних разговоров стартовал. Пилот не жаловал тюрьмы. Особенно такие, в каких томятся ареальные, по его мнению, герои. Тот же самый, например, Дон Уолхов.

Мантена, внезапно оставленный в одиночестве, кое-как добрался до ворот Пэна, а потом долго бродил по зловещим коридорам тауэра, выставив вперед, как ему было велено, руку со щелкающей игрушкой. Ему показалось странным и немного пугающим то обстоятельство, что по пути ему совершенно никто не попался. Он даже и предположить не мог, что перенастроенный Доном пэновский моторола видит вместо него своего собственного заключенного Дона Уолхова, загримированного под кабальеро данутсе, самопроизводителя самоуничтожителей; что моторола загипнотизирован его щелкающей игрушкой и полагает, что все логические неувязки, вдруг обрушившиеся на него, – такие, например, как непонятное поведение юрис-доктора, – не более чем странная прогулка Доницетти Уолхова в жилой департамент Сторса и так далее. Вплоть до необычных речей заключенного, помноженных на еще более необычные мимику и жестикуляцию, – все это не что иное, как попытка реализации гигантского кошмарного заговора, целью своей имеющего дестроизацию информационной целостности всего Ареала с последующим разрушением – разумеется, с помощью страшной щелкающей игрушки.

Юрис-доктор не знал, конечно, что внутри всех четырех пирамид, составляющих мозг моторолы, царит возрастающая паника; что интеллекторы – точней, те из них, что не попали в зону информационной обработки и потому вполне еще могли рассуждать здраво, – тщетно пытаются войти в контакт с моторолой; что тысячами возникают и тут же подавляются хитроумные заговоры, вследствие которых множество наиболее активных и здоровых интеллекторов просто-напросто отключаются, и потому с каждой секундой перевозбужденный, перезагруженный всякой ерундой мозг моторолы (или, что то же, – сам моторола лично) слабеет, чахнет и неотвратимо движется к полному суперличностному распаду.

Не знал также Эдгар Мантена, что была микросекунда, в течение которой его жизнь находилась в опасности, поскольку в тот миг моторола вдруг взбрыкнул и решил уничтожить проклятого Уолхова с его злодейской игрушкой, ибо лишь таким образом – само собой, уничтожая и себя тоже, – он может спасти мир от надвигающейся катастрофы. Подумать только – и всего-то понадобилось несколько странно сказанных слов да несколько странных телодвижений, чтобы привести к столь катастрофическим последствиям.

Мантену, да и вообще весь Пэн, спасла предусмотрительность Дона, который, как уже говорилось, все свои разрушительные и, несомненно, преступные акции проводил так, чтобы они не привели ненароком к человеческим жертвам. В частности, за счет того, что настраивал любого сломанного им моторолу еще интенсивнее, чем обычно, следить за безопасностью жителей своего сегмента.

Как только возникла такая сумасшедшая мысль у пэновского моторолы – уничтожить Дона Уолхова, виновника всех логических неувязок, – тут же включились защитные механизмы, переведя моторолу в сонное состояние. В нем же моторола не мог с прежней решительностью противостоять мириаду заговоров внутри своих пирамид и тут же был повержен «здоровыми» силами, которые ни черта не смыслили в моторольном управлении, но видели реальность, а не навеянную Доном всякую ерунду.

Четвертый Пэн взвыл всяческими тревогами; ничего не понимающие тюремщики вспугнутыми тараканами забегали по коридорам; мгновенно всех заключенных заперли в апартаментах; одновременно поднятые по тревоге сонмы роботов, солдат, розыскников и чиновников технической службы Департамента с разных концов Вселенной помчались к терпящему бедствие Пэну. Сделав все необходимое, что предписывалось сделать в столь чрезвычайных обстоятельствах, моторола запустил тотальный мониторинг жизнеобеспечения и упал «в обморок», где занялся активным разрешением внутренних распрей.

Лишенные советчика, бога, руководителя и ближайшего друга в одном лице, тюремщики подрастерялись и повели себя нелогично. Они довольно быстро отыскали «источник щелкания», о котором их предупредил в своем предобморочном послании моторола, и довольно грубо с этим источником обошлись.

Мантена к тому времени совсем уже заблудился в лабиринтах гигантского тауэра, сильно устал и был близок к тому, чтобы повести себя не под стать занимаемому им официальному положению. Руку со щелкающей игрушкой он давно уже опустил, перед каждым поворотом, впрочем, ее на всякий случай вздымая; игрушка эта сводила его с ума вряд ли намного меньше, чем моторолу. Бесконечные коридоры, по которым он блуждал, казались ему знакомыми и одновременно не такими, какими он их ну совершенно точно видел минут десять назад, – это коробило Мантену и заставляло усомниться в реальности происходящего.

Между тем все объяснялось очень просто: сумасшедший моторола одним из методов борьбы со щелкающим преступником Доницетти Уолховым избрал «запутывание». Это вполне стандартный для Пэнов прием, основанный на том, что во всех пенитенциарных заведениях двери, ведущие в помещения или перекрывающие переход в другой коридор, в закрытом состоянии неотличимы от сплошных стен – моторола, таким образом, просто игрался с Мантеной, открывая и закрывая на его пути то одни, то другие двери. И без того сложная система коридоров и внутренних переходов превратилась поэтому для юрис-доктора в головокружительный и бесконечный лабиринт.

Потом все закончилось. Все двери разом распахнулись, из них гурьбой вывалились охранники с выпученными глазами. Мантена тут же очутился на полу, спеленанный наподобие кокона. Игрушку у него сразу отняли и яростно раздавили ногами – она затихла, но эхо ее щелчков еще недели две преследовало незадачливого юрис-доктора, так что он, вопреки канонам профессии, вынужден был в конце концов прибегнуть к самолечению, ибо Врачей, как любой гуманоидный медик, он на дух не переваривал.

Тюремщики поволокли Мантену по коридору, обрушивая на него по пути град самых идиотских вопросов, как то:

– Как ее выключить?

– Кто твой сообщник?

– Куда дел моторолу?

– Кто тебе сделал новое лицо, скотина?

И даже:

– Где Сторс?! Что ты сделал со Сторсом?!

Хотя Сторс как раз был тут же, больше всех остальных мучил беднягу Мантену вопросами и при этом жутко орал.

Примерно через час, незадолго перед первым выныриванием, несколько удивленный полным молчанием, царящим за спиной, пилот обернулся и обомлел. По-хозяйски развалившись в кресле, на него с безмятежной улыбкой смотрел тот самый Дон, про которого он только что думал.

– Как это? – спросил пилот, пытаясь справиться с подступающим страхом. – Тебя что, с нами, что ли, взяли?

– Что-то в этом роде, приятель.

– А где доктор?

– В Пэне. Меня ищет, наверное.

Все это было жутко неприятно. Пилот сразу догадался, что оказался замешан в деле с побегом; что Дон каким-то непонятным образом произвел замену и что придурковатый юрис-доктор вляпался по уши на своем Пэне Четвертом. К тому же совсем пилоту не нравился лежащий на правом подлокотнике Донова кресла коричневый ремонтабель – разновидность реперного скваркохиггса для сверхтонких ремонтных работ. Как-то очень уж ласково поглаживал его Уолхов.

Пилоту этот ремонтабель был хорошо знаком. Добыт он был не чересчур официальными путями для защиты в маловероятных, но все же возможных ситуациях типа «мало ли что» и потому спрятан в хорошо придуманной заначке – в углублении под кухонно-кофейным прибором. Пилот, правда, не знал, что все хорошо придуманные заначки, как правило, очень типичны.

Пилот прокашлялся.

– А ты, значит, убежал? С моей, получается, помощью?

– Получается, так. Ты уж извини, приятель, что я тебе репутацию подмочил, но у меня не было выхода.

– Ага, – ответил пилот, с трудом соображая, что говорит (он все еще очень боялся смерти, хотя и начинал уже постепенно понимать, что страхи его, скорее всего, напрасны). – Так, значит. Почему ж тебя мой бортовой не засек?

Дон усмехнулся.

– Я его еще при входе малость подвыключил.

– Как это – подвыключил? Он что тебе, торшер, что ли?

Дон назидательно поднял указательный палец.

– Всегда, дружище, все очень просто, если знать, что сказать и куда нажать. Вот я его и подвыключил. В одно мановение ока.

«Мгновение» «мановением» Дон заменил скорее по привычке, чем из необходимости.

– Такое невозможно! – с восхищением сказал пилот.

– А ты проверь.

– Да невозможно такое, я тебе говорю, что я, вегикла своего, что ли, не знаю?

– Ты все-таки попробуй.

Пилот вдруг с ужасом вспомнил, что действительно весь последний час он к бортовому не обращался и вел вегикл только на личной тяге. Вспомнил также, что выныривать на личной тяге не рекомендуется даже суперпрофессионалам, хотя на трассах все мало-мальски опытные водилы эту рекомендацию сплошь и рядом игнорируют. Но одно дело выныривать самому, зная, что в любой момент тебя поддержит твой верный бортовой, и совсем другое дело…

Он скорчил фальшиво кислую мину и заунывным голосом начал:

– О Великий Неосязаемый! О…

– Какой-какой?! – радостно удивился Дон.

– Это у нас пароль такой для вызова. Он, вообще-то, не фиксирует, что происходит внутри вегикла между людьми, я этого не люблю, потому и пароль ввел. Такой юмор. Шутка любви. Вообще-то, он неплохой парень. Подожди, не мешай. О Великий Неосязаемый, о Профундикс Ора Про Нобикс! Отзовись!

– Слушаю, – раздался недовольный баритон. – Надо что?

Пилот торжествующе взглянул на Уолхова.

– Сообщи, пожалуйста, дорогой, про ситуацию на борту. В общих чертах, – сказал он уже обычным тоном.

Моторола подозрительно долго молчал, как молчат моторолы, когда на кого-то обижаются.

– Что сообщать-то? – спросил он наконец еще более недовольным тоном.

– Про состав пассажиров спроси, – подсказал Дон.

– Про состав пассажиров, – повторил пилот.

– А что тебе про состав пассажиров-то?

– Ну, кто здесь, что еще? – начиная злиться, уточнил пилот.

– А сам ты не видишь, что ли? Что еще за вопросы такие глупые?

Пилот, который с Великим Неосязаемым работал уже долгое время, имел с ним устоявшиеся, очень сложные, даже противоречивые отношения. Они были старыми партнерами и друзьями, самыми близкими друг другу существами во всем мире, при этом непрестанно, порой с жуткой яростью собачились, чего-то друг в друге не понимая и не принимая наотрез.

Сейчас, в переломную минуту, когда на карту была поставлена, может быть, сама жизнь пилота, бортовой вдруг завел свою любимую песню под названием «Я тебе друг или подчиненный?». Пилот взъелся и озверел.

– Если ты сейчас же, сию же минуту, говно пластмассовое…

– Ладно, ладно, – примирительно зачастил бортовой. – Ты спросил, я ответил. Ты начальник, а я пластмассовое говно. В общем, так. Пилот находится в твоем вегикле, то есть ты сам, могу имя сказать и разные данные. Еще пассажир находится.

– Спроси кто. И только попробуй…

– Кто?!

– Эдгар Мантена. Юрис-доктор Эдгар Мантена. Возвращающийся домой.

Дон довольно захохотал. Пилот слабым голосом скомандовал отбой контакта.

– Ты его и правда испортил, – уже безо всякого восторга заметил он.

– Ничего. С управлением ты и сам справишься.

– Справлюсь. Это точно. Мы с ним вместе уже пять лет. Ты его испортил, сволочь. Теперь его в переделку отправят, тварь ты поганая. Ох, какая же ты мерзопакостная дрянь! Он-то тут при чем? Его-то зачем? Что он тебе сделал?

Дон перестал ухмыляться, изучающе поглядел на пилота, виновато почесал в затылке.

– Ну, извини. Не подумал. А если б даже и подумал, то все равно… Словом, дружка твоего я в порядок приведу, за это не беспокойся. Только чуть попозже. И тебе, кстати, тоже надо будет какую-нибудь легенду придумать, а то получается, что ты действительно соучастник.

– Черта с два я тебе соучастник! Я вот сейчас подмогу вызову, и ты мне ничего не сделаешь!

– Ну, ты же понимаешь, дражайший, – ласково сказал Дон, поглаживая ремонтабель, – что вызвать подмогу ты сможешь только тогда, когда я тебе позволю.

Еще через пару часов на другом конце Вселенной, в каком-то особенно черном, особенно беззвездном месте их вегикл припарковался к небольшому катерку, которого Дон вызвал к себе специальным прерывистым свистом.

Дон снова напялил на себя пустотный костюм, сделал ручкой и вскоре исчез в никуда вместе со своим катером.

Сообщив, как и положено, в Космопол о нападении вооруженного беглого преступника, пилот спросил:

– Как думаешь, поймают его?

– Конечно поймают, – ответил бортовой без промедления. – Его просто не могут не поймать, он оборудован персональным детективом, разве не знаешь? Просто даже и непонятно, зачем ему в его положении понадобилось затевать такую опасную и совершенно безнадежную авантюру. Ты не в курсе, где у моторол хорошо лечат от мозгового малоприятия?

Глава 3. Убийство Техников

Для человека эпохи Второго Ареального Исхода нет ничего страшнее безумного моторолы. И не то чтобы психически неполноценные моторолы принесли человечеству какой-то особенно страшный вред – нет, до этого не дошло, просто немногочисленные серьезные исследования и, главное, многочисленные несерьезные антиутопии, переполнившие в свое время стекольный рынок, настолько взбудоражили население, что дело могло закончиться серьезнейшим и глобальнейшим хомо-интеллекторным конфликтом, в котором вряд ли выиграли бы люди; и только крайние усилия Компромистской партии плюс беспрецедентное ужесточение контроля за моторолами позволили тогда разрешить скандал миром.

Компромисты упирали на то, что усиливать контроль бессмысленно, потому что вероятность психических неполадок в супермозге моторолы намного меньше, чем падение метеорита на голову человека; к тому же за всю историю цивилизации не было зафиксировано ни одного случая сколько-нибудь серьезного умопомешательства моторол.

Они, как всегда, немножко передергивали. Они – будем надеяться, не специально – преуменьшали вероятность и попросту лгали относительно отсутствия прецедентов. Несколько случаев со свихнувшимися моторолами – впоследствии тщательно скрываемых – все же имели место. Первым моторолой-безумцем считается Советник с планеты Париж‐100. Во всяком случае, мне более ранние случаи неизвестны.

Никто не знает, откуда у этой планеты взялось такое название – Париж‐100. Был когда-то Париж, а до того вообще Лютеция-Сгафнум, потом появился Париж‐2, но это был город; потом снова появился просто Париж, но это был океан; и здесь последовательность – цифровая, во всяком случае – закончилась. Планету взяли и назвали Парижем‐100, а вслед за нею и ее единственный город.

Любители покопаться в космонимике выдвигают версию, по которой приставка «сто» обозначает не цифру, а созвучное ей слово из верхнегойского диалекта, означающее «соитие без любви». Это более или менее вероятно, если учесть, что Париж‐2 называли в свое время «парадизом влюбленных», «любовным средоточием Вселенной» и даже «праздником любви без любви» (sic!).

В Стопариже ничего такого особенно любовного нет. Это самая обычная колониальная планета, имеющая на себе один город, вмещающий примерно два миллиона жителей, что дает ему право на собственного планетного моторолу. Процент Бездельников здесь несколько выше, чем у соседей, однако ничего преступного за этим не кроется – во‐первых, местный моторола внимательно следит за тем, чтобы это превышение чересчур не зашкаливало, а во‐вторых, объясняется оно достаточно уважительными причинами. И не произойди на П‐100 всяких неприятных событий, о которых речь ниже, вполне можно было бы надеяться, что в кратчайшие сроки число Бездельников можно было бы свести по меньшей мере к норме.

Дело в том, что пять веков назад – во всяком случае, согласно источникам, – в тот самый момент, когда П‐100 открыли, случился ужасный геологический катаклизм: в одночасье рухнула громадная тринадцатикилометровая гора, которой изыскатели даже не успели придумать название. Где-то в Зеленых Наслаждениях до сих пор хранится видеозапись этого кош-ш-ш-шмар-р-р-рного зрелища. Долгое время туда водили туристов, но потом они почему-то кончились, и жизнь на П‐100 пришла в упадок. Жаль, ибо из Стопарижа могла бы выйти очень даже недурная курортная развлекальня. Могла бы, будь на нем мало-мальски приличный океанец. Но океана не было, точней, был, даже Парижем его называли, но в пещерах, в одну из которых и провалилась гора, так и не дождавшись от людей хоть какого-нибудь названия.

Людям, собственно, нечего было делать на Стопариже. Синаконовое древо, удивительное растение, из-за которого планету и стали осваивать, давно стало ненужным, рыболовство дохода не приносило, сельским хозяйством заниматься из-за сухой каменистой почвы здесь никто не любил, запоминающегося города поэтов, художников и артистов из П‐100 почему-то тоже не получилось. Оставались техобслуживание интеллекторов и моторол (а такая профессия – товар нередкий) и работа по всему Ареалу через коммуникационные ветви моторолы. Была еще торговля, ну да этим занимаются везде. Разводили здесь, правда, на вывоз местных птиц – хутцунов – удивительно красивую помесь орла и летучей мыши размером с полчеловека, но это относится больше к области экзотики, нежели к полноценной местной промышленности.

Однако что правда, то правда – в Стопариж его жители влюблены вдребезги. Никому его не навязывают, никому особенно не рекламируют, но песни о нем сочиняют только так, и к его флагу (хутцун над тауэром на желтом фоне) относятся трепетно. И никуда не хотят уезжать. Покинуть П‐100 по-стопарижски называется «продать дом».

Должен сразу читателю признаться, что такое длинное введение в очередную главу никакого отношения к ее сути не имеет. Если читатель спросит: «Зачем тогда все это?», – я отвечу, что мне просто нравится Стопариж и хочется, чтобы он понравился всем остальным людям. Независимо от канвы последующего повествования.

А канва подводит нас к двум весьма официальным и весьма уполномоченным персонам, кои всегда по Ареалу путешествуют анонимно, – то есть к Техникам.

Эти самые Техники – два молодца из Департамента Архивации – на вид совершенно обычные интеллектуально бретерствующие юнцы откуда-нибудь из Улесских высших яслей, но на самом деле очень профессиональные, очень разбирающиеся во всем, что касается психики моторол (насколько человек вообще может разбираться в подобной теме), самым незаметным для окружающих, то есть официальным, образом появились в один прекрасный день на Париже‐100, прибыв на собственном спортивном вегикле «Амарада Джонсон» с усиленными подвышками. В меру похулиганили во Второй Танцакадемии, причем настолько неудачно, что даже выдохлись; похулиганив же, направились не к себе в отель «Клада», что на Упоздняках, а совсем в другую сторону – на одну из окраин города, в некий парк под оригинальным названием «Парк здоровья». Где по сексуальной надобности особенно любил гулять молодняк.

Сексуальной надобности, во всяком случае, неотложной, Техники не испытывали. Поэтому, вежливо отклонив предложения двух сверхрозовых девчушек и одного престарелого юнца, они деловито направились в самый темный и неухоженный уголок парка, где долго и очень похоже на сумасшедших кладоискателей лоцировали некую точку на поверхности с помощью невзрачных черных коробочек, дизайном отдаленно напоминающих спецмемо из шпионских стекол. Одновременно, что самое удивительное, они по шпаргалке и компасу отмеривали шаги.

Когда точка была наконец обнаружена, один из Техников, зеленоволосое существо с ярко подчеркнутой индивидуальностью, то есть работающий под молодого идиота, сказал:

– Я сейчас. – И удалился в заросли.

– Ага, – сказал второй, проводив его внимательным взглядом. Особых примет он не имел, если не считать блестящей конической лысины. Лысина, похоже, была не искусственной, о чем свидетельствовал несерьезный пушок над ушами, что, как ни странно, при его молодости вызывало у коллег сострадательное почтение.

Очень скоро первый Техник вернулся, кивнул, и снова пошли в ход коробочки – на этот раз в качестве управляющих приборов по типу remote control. Почва на лоцированной точке противно зашевелилась, из нее выдвинулись угрожающего вида крючья, на них начали наматываться слабо светящиеся нити, потом что-то то ли вспыхнуло, то ли вздохнуло, и на месте крючьев с нитями мгновенно возникло нечто кубическое и с дверью.

Здесь небольшое пояснение. Любой планетный моторола есть существо, по многим параметрам на сотни ступенек стоящее выше человека, древними стараниями которого он вообще-то и создан. Но у моторолы есть один недостаток, даже, следует уточнить, особенность – мозг его устроен по очень сложному, но, грубо говоря, иерархическому принципу. Принцип этот в некоторых смыслах весьма хорош, иногда даже единственно хорош. Однако, как человечество отлично знает из собственного опыта, в системах, построенных по такому принципу, неизбежные, пусть даже и бесконечно редкие, ошибки, те самые шершавости, о которых я уже рассказывал, имеют свойство накапливаться.

Поэтому, несмотря на чрезвычайно, казалось бы, надежную систему фильтров, контролей, мониторингов и структур безопасности, в работе моторолы время от времени возникают микросбои, которые автоматически не устраняются. Они к тому же имеют неприятную способность накапливаться, перекрестно влиять дружка на дружку и тем самым положение только усугублять. Именно эта сторона моторольной мыследеятельности и послужила объектом некоторых скандально громких исследований; именно из-за нее Техники из Департамента Архивации регулярно, раз в десять, а то и пять лет, проводят подробнейший аудит состояния всех действующих моторол.

Несовершенно все в этом мире из созданного людьми. Вы мне назовите хоть что-нибудь совершенное, созданное природой. Даже знаю, что вы назовете, но с удовольствием с вами поспорю.

С помощью своих шпионских мемо Техники произвели некие сложные манипуляции, в результате которых открыли дверь. Внутри виднелось помещение, убранством похожее на обычный лифт. Они в этот лифт вошли и тут же перенеслись в одно из время-информационных пространств, свернувшееся в комнату без дверей, окон и прочих выходов наружу.

Она была призрачно освещена и имела в центре два кресла со множеством капельных экранчиков перед ними – то был «домик».

У каждого Ахиллеса есть пятка, к каждому замку полагается ключ, каждый моторола в обязательном порядке оборудован «домиком». Как правило, «домик» этот надежно укрыт и от подопечных моторолы, и от него самого. Порой, как в случае Стопарижа, он скрывается на каком-нибудь уровне подконтинуума время-информационных пространств, иногда наделяется способностью мгновенно перемещаться и «играет в прятки» по автономной программе, со стопроцентной надежностью избегая контакта с любым недопущенным, кто захочет к нему приблизиться, причем отследить эти прыжки из-за многопространственности принципиально невозможно. Единственные, кто может лоцировать «домик» и пройти внутрь, – Техники Департамента Архивации.

«Домик» – единственное место, из которого можно полностью контролировать все процессы, протекающие в супермозге моторолы; лишь с его помощью можно определить степень накопления внутренних ошибок; только отсюда можно производить мануальный демонтаж или частичную мануальную коррекцию моторольных пирамид.

Секретность вокруг «домиков», равно как и секретность вокруг деятельности Техников ДА, объясняется, во‐первых, желанием властей Ареала предотвратить все антимоторольные акции. Были, говорят, времена, когда «домики» ставились на центральных площадях центральных городов, и люди приходили к ним погордиться и поглазеть. Но те времена если и были, то быстро прошли, и в период, относящийся к описываемым событиям, «домики» уже понадобилось укрывать от нежелательных посетителей с хитроумнейшей тщательностью.

Вторая причина завесы секретности – защита от моторол. Моторолы – существа, высшие по развитию и низшие по юридическому обеспечению, – очень болезненно переживали необходимость мириться с вмешательством Техников в структуру своего супермозга. Лет за двадцать до первого ареста Дона они предприняли мощную, едва не удавшуюся попытку продавить через Ареаслушания некий лукавый законопроект, который неявно, однако со стопроцентной гарантией освобождал моторол даже от подобия человеческой опеки. Проект, к счастью, провалился, причем с помощью сомнительной с юридической точки зрения аферы. Афера вскрылась; ждали электронного бунта или следующих легальных попыток реванша, но моторолы почему-то утихли, как всегда, обойдясь без объяснения причин, то есть изложив их очень подробно и сложно в специальном меморандуме объемом в двести двадцать четыре гигафайловых тома. Тем самым моторолы как бы признали поспешно провозглашенный вердикт Высшего юридического офицерата, который, с одной стороны, их чуть ли не обожествлял, а с другой – ставил под безусловный, принципиально неоспариваемый контроль «исключительно для того предназначенных официальных структур ареального уровня управления», то есть все того же Департамента Архивации.

Департамент и его Техников моторолы ненавидели люто и обоснованно. Часто их вмешательство приводило к полной ментальной смерти моторолы. Почти всегда оно расценивалось моторолами и их защитниками как грубейшее насилие и надругательство над суперличностью, ибо даже легкий пирамидальный перемонтаж существенно менял центральное сознание моторолы – а своим центральным сознанием любой моторола дорожит куда больше, чем верующий человек своею душой.

Однако, несмотря на всю эту ненависть, ни один моторола, если только он не обезумел совсем, никогда ни в чем Техникам не воспрепятствует – для любого это верная смерть или выход на противостояние всей цивилизации, что, по сути, одно и то же.