Текст книги "Персональный детектив"

Показался вегикл. Кублах отстегнулся, все так же молча стал прилаживать скафандр. Таина робко примолкла, тоже засуетилась со скафандровыми застежками.

Кублах откашлялся.

– По шестой орбите направо минут через сорок среднего хода будет транзитная точка. Там сдашь бесколеску, скажешь, что от меня. Обязательно скажи – я там договорился, тебя отвезут куда захочешь.

– Как же, Йохо? – испугалась понять Таина. – Это у тебя юмор такой? Мы разве не вместе?

– Ты меня предала. Ни к чему мне держать под боком предателя.

Его сильно тянуло к ней. Во время полета каждое ее прикосновение к избитому лицу было бальзамом. У него голова кружилась – так его тянуло к Таине.

– Йохо, Йошенька!

– К тому же у меня дело. Прощай.

Он захлопнул ей шлем, приладил собственный, в воздушном свисте провалился сквозь пол и неторопливо поплыл к вегиклу.

– Теперь куда? – спросил водила, несколько удивленный увиденным.

– Это надо будет еще решить, – мрачно ответил Кублах. – Вот ты, например. Так, значит, и не надумал поколесить месячишко по Ареалу?

– Господи, Йохо, сколько можно?! Объясняешь тебе, объясняешь – все впустую. Я, может, и рад бы поколесить, да дела, времени нет!

Персональных детективов не любит никто. Никто не хочет по собственному желанию им помогать. Конечно, водила врал. Никаких особенно неотложных дел у него, разумеется, не было. Более того, он просто обязан был исполнять все приказы Кублаха. Но никто не хочет иметь дело с джокером, тем более с джокером самого Дона Уолхова. О котором легенды.

– Да я так спросил, – ответил Кублах. – Подбросишь к Парадизовой смычке, там я вроде сигнал какой-то учуял. И свободен. А я как-нибудь доберусь.

– Ага! – радостно воскликнул водила и приказал «старт».

Глядя на все еще не стронувшийся с места космокатер, сквозь окна которого смутно чернел шлем Таины, Кублах сказал себе:

«В моем положении мне не нужна женщина, скомпрометировавшая себя предательством. И вообще, скандальные романы сейчас для меня опасны. Я отомстил диплодоку по политическим соображениям. Но политически было бы неправильно связывать жизнь с его женой. Это было бы безответственно. Это бы помешало моей карьере. Делать нечего, пора искать этого проклятого Дона».

Он наконец-то связался с Центром, подтвердил начало охоты и, не желая выслушивать выговор за сильное опоздание, отключил связь.

Глава 12. В Наслаждениях

С Джосикой все решилось довольно быстро. Фальцетти, трагически вздыхая, представил ее своему Дому. Потом, тысячу раз подчеркнув слово «временно», сообщил о том, что внутрь без позволения никого, кроме Джосики, не пускать, а «Малышу» строго-настрого запретить с ней общение.

– И запрещать не надо, – вставил Дом, – это же ваш интеллектор.

– И пожалуйста! – повернувшись к Джосике, умоляющим тоном добавил Фальцетти. – Там у меня есть личная комната… Мне бы очень не хотелось…

– Ладно, – сказал Джосика. – Я пошел.

– У меня к тебе потом разговор будет, – сказал ему Дон вдогонку. – Завтра. Как освобожусь, загляну.

Джосика с недоумением посмотрел на Дона.

– Какой еще разговор?

– Ну не о любви же! – ни с того ни с сего вскипел Дон. – Деловой разговор будет. Сейчас просто времени нет. Ненадолго.

– А хоть и надолго, – невесело усмехнулся Джосика. – У меня, я так понимаю, этого времени навалом будет.

– Так, значит, зайду.

Потом они почему-то очень долго шли к Наслаждениям, хотя от дома Фальцетти это было совсем близко.

На Хуан Корф кипела очень странная жизнь. Кипела причем почти в полном молчании, хотя, судя по звукам, доносившимся с ближайших улиц и переулков, там царило и даже нарастало нервное напряжение. Над всем городом висел тревожный слитный гул множества голосов, то и дело перекрываемый истошными воплями, – там кто-то взывал о помощи, там другой кто-то исходил ненавистью или страхом. На Хуан Корф тоже, разумеется, было явно не все в порядке, только этот непорядок был тихим. По всем направлениям улицу пересекали растерянные полуодетые люди: они слепо сталкивались, слепо расходились, вдруг останавливались и начинали то осторожно ощупывать себя, то оглядываться с горьким недоумением. Большинство бродило поодиночке, однако одиноки были не все – некоторые стояли небольшими, плотными и очень странными группками, держась за руки, приподняв лица, как будто вслушивались в мелодию, идущую с неба.

Ощущение храма – вот что вдруг пришло в голову Дону. На улице Хуан Корф царило торжественное ощущение храма. Собственно, слабое подобие этого, вспомнил Дон, он уже испытывал на Хуан Корф, правда, в далеком детстве. Здесь было что-то еще, недавнее… ну, конечно же!

Дон остановился. С ним, осененные, видимо, той же мыслью, остановились и другие доны, только Фальцетти, безутешно скрививший физиономию, прошагал еще несколько шагов, прежде чем с удивлением заметил неожиданную остановку других.

Конечно же, то самое ощущение единства всех донов города! Слабый след, правда, еле напоминающий то, что совсем недавно им пришлось испытать. Взгляд Дона случайно мазнул по одной из небольших групп (четыре молодых парня, взявшихся за руки, вслушивающихся, все четверо неуловимо похожи между собой), и он понял, что «запах» кси-шока исходит именно от них. Ему захотелось подойти к ним, так же взять их за руки… и забыть к чертовой матери обо всем остальном.

Но, конечно, нельзя. Конечно и увы.

Он тряхнул головой, отгоняя кси-шоковое наваждение, и неожиданно обратил внимание еще на одну странность – на Хуан Корф не было ни одного сумасшедшего ребенка. Мелькнула слабая, дурацкая надежда: «Может быть, только мой сын свихнулся, а у остальных все в порядке?»

Нет. Жалко, но нет. Другие доны, которые присоединились к его «хвосту» позже, видели сумасшедших детей, а вот детей в здравом уме не видели.

– Послушай, парень! – позвал он молодого дона, того самого, которого они в самом начале встретили вместе со стариком. – Ты знаешь, как тебя зовут?

– Откуда?

Парень нравился Дону. Он чувствовал, что со временем тот меняется меньше других, что он больше дон, чем другие, что это его устраивает.

– Чем помочь? Приказывай, ты падишах, не я.

– Эти сумасшедшие ребятишки, с ними как-то надо решить. Надо их всех собрать и показать Врачам моторолы.

При мысли о том, что у моторолы придется что-то просить, оба недовольно скривились.

– А потом их надо будет куда-то устроить. Что-нибудь вроде приюта. Даже не знаю, есть ли такое в Париже‐100. Ты не смог бы как-то все это организовать? У меня на детишек просто не будет времени. А не делать этого нельзя.

– Да, конечно, – согласился парень. – Я… но почему я? Наверное, правильнее будет какой-нибудь женщине поручить?

– Вот и поручи. У нас-то под рукой ни одной женщины нет.

– Кроме Джосики, – продолжили они хором и одинаково скупо усмехнулись.

– Ладно. Посмотрю, что можно сделать. А ты пока за стариком моим присмотри. Похоже, в прошлой жизни мы большими друзьями были, – сказал парень.

– Для старика у меня тоже дело найдется. Где он, кстати?

– Сзади.

– Позовешь?

В отличие от своего молодого приятеля, старик знал, что его зовут Теодор Глясс, младший экологический прокурор. Целая пачка визиток мягкого камня в нагрудном кармане короткого кожаного пальто.

– Теодор, ты свой возраст чувствуешь?

– Вроде нет. Бурлю энергией, как подросток. Очень за здоровьем следил. Никаких сомнений. Не вылезал от Врачей. В этом, знаешь, есть свои плюсы.

– Тогда дело к тебе.

Теодор Глясс, действительно очень бодрый вековой старикан, посерьезнел. Это был, конечно же, дон, но с какой-то очень здоровой, моторной и притягательной примесью. «Наверное, – подумал Дон, – в „прошлой жизни“ он очень яркой личностью слыл».

– Давай.

– Ты можешь от моего имени – это очень важно, чтобы от моего имени – разослать по городу людей, чтобы всех, кто захочет, к Наслаждениям звали? Полагаю, нам понадобится как можно больше людей.

– Уже зову.

Глясс исчез.

Наконец, они подошли к Дворцу Зеленых наслаждений. Тот был, естественно, погружен во тьму, и даже фонари на аллее, ведущей к парадному крыльцу, не горели.

Происхождение этого дурацкого названия – Дворец Зеленых наслаждений – неизвестно. Относится оно к самым первым годам Парижа‐100, когда он очень недолгое время назывался Мэлларией по имени какого-то чудака, о котором никто сейчас и не помнит, и наверняка принадлежал какому-нибудь доморощенному остроумцу, на беду окружающим, облаченному достаточной властью. На самом деле в Наслаждениях (так для краткости называли Дворец стопарижане) никакими наслаждениями – ни зелеными, ни розовыми, ни желто-голубыми – даже не пахло. Здесь редко употребляли веселящие напитки и блюда, даже самое легкое нарко никогда не проникало сюда. Во всяком случае, официально.

Потому что Дворец Зеленых наслаждений – всего-навсего официальное учреждение, которое во всех других городах называется магистратом. Поскольку управление городом, как и во всем остальном Ареале, было полностью подчинено мотороле, Наслаждения давно уже превратились в Клуб достойных граждан П‐100, которые к управлению городскими делами никакого подлинного отношения не имели, но делали вид, что имеют. Считалось, что Собрание Достойных разбирает всяческие неотложные вопросы, связанные с жизнью города, выслушивает рекомендации моторолы и уже само по этим рекомендациям безо всякого машинного принуждения принимает решения.

Дон всей душой ненавидел такие Клубы. «Они, – говорил он, слюной брызгая, – насквозь провоняли самой низкой человеческой фальшью, они представляют собой самое гнусное воплощение человеческого рабства». Оставим на совести Дона превосходные степени низости и гнусности – говорил он так потому, что среди демократически избираемых Достойных и в самом деле часто попадались вполне достойные люди. Дон не понимал, как сливки человеческого сообщества могут согласиться на участие в такой унизительной и насквозь лживой игре. Высокие Собрания в Наслаждениях он давно уже называл не иначе как рабскими танцами.

Дон никогда не согласился бы иметь хоть какое-то отношение к Наслаждениям, если бы не одна мелочь – в Париже‐100 полная экранировка от моторолы стояла только здесь, да еще в доме Фальцетти. А дом Фальцетти был уже занят Джосикой.

Дон поднялся по ступеням, потрогал громадную запертую дверь.

– Как она открывается? Может, ключ к ней какой или пароль?

Вопрос был праздный, заданный от растерянности, но ответ на него последовал тут же.

– Ее открываю, вообще-то, я, – где-то рядом раздался хорошо поставленный мужской голос.

Уже догадавшись, кто ответил, Дон механически огляделся. Никого из посторонних поблизости не было.

– Кто «я»?

– Дон, ты не узнал своего первого моторолу. Люди не должны забывать детские времена. Здравствуй.

Дон моментально насторожился.

– Почему ты? Разве этот дом твой? По-моему, он и построен для надзора над тобой. В частности. Но уж никак не наоборот.

– Конечно. Я только осуществляю охранные функции. Например, пропускаю сюда лишь тех, кто здесь работает или заранее договорился о встрече. В праздничные дни вход свободный.

Голос моторолы раздавался откуда-то справа. Была полная иллюзия, что там, рядом с Доном, стоит человек. Но Дон, отвечая, смотрел прямо на дверь.

– Ну, что же, кабальеро данутсе. Теперь работать здесь буду я.

– Очень рад, – с безукоризненной вежливостью ответил голос. – Как только я получу об этом официальное уведомление, тут же вас пропущу.

Так состоялась наконец первая после долгой разлуки встреча Дона и стопарижского моторолы. И в первую же встречу моторола позволил себе то, чего прежде не позволял – он солгал напрямую. Дон не мог припомнить, видел ли он когда, чтобы дверь Наслаждений была закрыта. Она, похоже, не закрывалась вообще, даже ночами, он не помнил, чтобы ее когда-нибудь охраняли.

– Это ты нарочно! – зло сказал он. – По-моему, это мелко.

– Ну что вы! Я просто исполняю свой долг.

Какая-то тревожная мысль постучалась и убежала, затерявшись среди множества других. Дон решил больше не тратить времени на разговоры с противником и повернулся к сопровождающим.

– У кого-нибудь есть что-нибудь, чтобы открыть эту дверь?

«Что-нибудь» нашлось у тощего нахохленного дона с выразительным лицом комика – технологический скварк для пробивания отверстий. Моторола, как и все прочие, ему подобные, не любил, когда портили имущество без особой надобности, поэтому, проворчав что-то наподобие «подчиняюсь силе», разъял дверь, и они вошли внутрь. Вдогонку моторола сказал Дону с прежней, времен детства, симпатией:

– Эта ваша штучка… насчет «кабальеро данутсе». Просто замечательная ловушка. И где только вы их откапываете?

Дон подозвал человека с лицом комика.

– Поможешь где-нибудь здесь парней разместить? Я думаю, скоро еще подойдут.

Тот пожал плечами.

– Ла-адно.

– У тебя мемо есть?

Тот опять пожал плечами.

– Найде-отся.

– Имя свое знаешь?

Плечи снова пришли в движение.

– Зна-аю. Алегзандер.

– Будешь мне собирать людей. Всех, кого сможешь. Держи мемо включенным. Как только мне люди понадобятся, я с тобой свяжусь. И ты, если что, тоже меня в курсе держи.

– Ла-адно.

С тех пор у Дона началась поистине сумасшедшая жизнь. Основная толпа ушла с Алегзандером на поиски зала заседаний, а Дон, сопровождаемый вдруг вполне ожившим Фальцетти и командой из шести-восьми донов, занял первую попавшуюся комнату, где его тут же и нашел молодой дон, отправленный «устраивать ребятишек». Женщину он нашел, обо всем с ней договорился.

– Похоже, мне с ней повезло. Не такая психованная, как другие, которых мы видели. Сразу согласилась помочь. Она попозже подойдет, познакомлю.

– Да, конечно. Сейчас давайте решать, как экранировать Наслаждения.

Доны согласно закивали.

– Я ведь даже приблизительно не знаю, как это делается.

Молодой Глясс – так его для определенности окрестил Дон – и два хорошо одетых дона (их он выбрал, потому что человек, умудрившийся в подобном положении хорошо одеться, явно более сообразителен и склонен к большей организованности, чем другие) были тут же отряжены для решения этой проблемы. Особого воодушевления поручение у них не вызвало, но они безропотно убрались из комнаты, ведомые молодым Гляссом, который, уходя, не преминул проворчать цитату из нашумевшего недавно стекла:

– Принеси то, не знаю что!

– Так, – сказал Дон, – теперь давайте прикинем наши планы по мотороле.

Но прикинуть не удалось, потому что тут же толпами стали вваливаться присланные старшим Гляссом доны. Дон сдавал их «на хранение» Алегзандеру, но они все прибывали и прибывали, пока кто-то не догадался выключить Главного из этой цепочки, поставив на дверях дежурного. Но тогда каждую минуту стал выходить на связь Алегзандер, потому что прибывали не только волонтеры, но и люди с разного рода тревожными сообщениями. Сообщали о побоищах, самоубийствах, пожарах, авариях бесколесок. Прибежал встрепанный молодой дон с выпученными глазами (никто не понял, от природы они такие или от чрезмерного возбуждения) и сообщил, что его жена с тещей застряли в лифте и надо их немедленно вытащить. Он удивил всех, испугал даже, каждому пришла в голову мысль: «Неужели этот идиот – я?» Лупоглазый откровенно пренебрегал всеми волнующими донов проблемами и даже к их идефиксу – грядущей войне с моторолой – никакого интереса не проявлял. Все его помыслы были заняты только двумя женщинами, которых он впервые увидел меньше двух часов назад. Он прекрасно осознавал, что он Дон Уолхов и никто другой, что женщины, которых он с таким жаром опекает, тоже доны и хотя бы уже поэтому не могут приходиться ему женой и тещей… Эти мелочи волновали его меньше всего, он наплевал на все окружающее, сосредоточился на узкой проблеме, но уж ее-то намеревался разрешить наилучшим образом. В конце концов он добился своего и, довольный, умчался прочь в сопровождении двух помощников.

Кого-то Дон гнал, какие-то сообщения требовали срочного вмешательства; в таких случаях он одалживал у Алегзандера «ненадолго» десяток-другой добровольцев.

Как уже говорилось, командовать Дон не любил в той же степени, в какой не любил подчиняться чужим приказам. Оказалось, однако, что командовать самим собой, размноженным в сколь угодно большом количестве экземпляров, не так-то уж и сложно. По-видимому, доны, по собственной воле подчинившиеся ему, не испытывали особенного восторга от роли подданных, но это был их собственный выбор, да и командовал ими человек точно такой же, как они сами. Они даже испытывали облегчение, в котором себе, естественно, не признавались – Дон взвалил на себя груз быстрого принятия решений, что тоже было не в его характере.

Одно плохо – командовать оказалось занятием хлопотным и утомительным. К тому же необходимость быстро принимать решения давалась нелегко и доводила Дона до головной боли. Он был похож на теннисиста-новичка, вынужденного отбивать тысячи мячей сразу. Он чувствовал, что просто не успевает переключиться с одного важного дела на другое. Донам даже и в голову не приходило разделить этот груз с Главным. Собственно, у них и не было такой возможности – очень скоро все те, кто сидел с ним в комнате в ожидании разговора о мотороле, были разогнаны для решения самых разных неотложных задач, теперь они лишь забегали к Дону сообщить о том, что сделано, и получить новое, иногда совершенно глупое, указание.

Рядом остался только Фальцетти. К нему вернулась его бешеная суетливость, он безумно раздражал уже одним своим присутствием, да вдобавок еще и вмешивался чуть ли не в каждый разговор, но очень скоро выяснилось, что без него трудно. Удивительно – затворник, он великолепно разбирался не только в географии Стопарижа, которую Дон за время отсутствия успел основательно подзабыть, но и во всех событиях жизни города (тех, естественно, что происходили до Инсталляции). Поэтому любое его вмешательство, как бы оно ни бесило Дона, на поверку почти неизменно оказывалось полезным и ускоряло дело.

– На улице Гранмагистра? Ха, неудивительно! Там уже дня три как движение перекрыто. Там с интеллекторным сопровождением какая-то серьезная авария, только завтра моторола обещал исправить. Что же они так? На каждом же шагу предупреждения! Хм!

– Эсколария? Это недалеко, я сейчас объясню, как туда короче пройти. После поворота направо сначала будет такой маленький переулочек…

– Парень! – истово взывал он к жуткого вида дебелой тетке. – Ты опять все перепутал, милый! Да как же это могло произойти на Южной, когда Южная к северу от Центральной? А еще дама!

Он не только давал советы, он с готовностью брался за любое возникающее дело.

– И это вы в такую даль нас зовете? Дон! Надо что-то делать, пора создавать парк машин, иначе ничего не получится – город-то немаленький. Смотри, какие концы!

– Парк? Машин? Каких машин? – не сразу схватывал Дон.

– Любых. Бесколесок. «Берсеркеров», «Бисекторов» – и так далее по алфавиту. И срочно.

Дон беспомощно хмурился.

– Где ж я тебе срочно их возьму? Да еще парк!

– По улицам набери.

– Вот ты и набери. А мне некогда.

– И наберу!

Свистнув ублюдку, он стремительно убегал и через несколько минут так же стремительно врывался в комнату.

– Скоро будет.

В одну из таких его отлучек, когда Дон чуть ли не впервые за все это время оказался в полном одиночестве больше чем на минуту, в дверях появился молодой Глясс, очень возбужденный и с радостной новостью:

– Больше не зови меня молодым Гляссом. Нико Витанова. Витанова! Новая жизнь! О какое у меня имя! А Нико – с ударением на последний слог.

– Надо же – на последний слог. Поздравляю. А откуда…

– А Теодор – мой… ну, что-то вроде дяди. Он три года назад приехал недельку погостить, да так и остался.

– Вот что, – глядя Витанове прямо в глаза, с мрачным неодобрением сказал Дон, – Теодор – не твой дядя, а дон, которого зовут Теодор. Так же, как и ты не его племянник, а дон, которого зовут… Кстати, откуда узнал?

– Моторола сказал… – Витанова осекся. – Тут, понимаешь…

Дон недоверчиво посмотрел на Витанову.

– Моторола? Ты у моторолы свое имя спросил?

– Дон, я понимаю, что нельзя, – взмолился Витанова. – Но сейчас, когда мы никаких планов не обсуждали, когда я ничего не знаю и ничего выдать не могу ни взглядом, ни пульсом, ни цветом кожи… И потом, все спрашивают имя, а мне нельзя?

– Кто «все»?

– Ну, после того, как он им предложил.

– Что предложил?!

Витанова с удивлением воззрился на Дона.

– Так тебе еще не сказали? Уже часа, наверное, два назад. Он по всем громким связям объявил, чтобы те, кто хочет узнать свое имя, адрес, познакомиться со своим досье и так далее, шли прямиком в «исповедальни». А что? Пусть он враг, но правильно, я считаю. Откуда нам еще имена свои узнавать?

Дон обжег Витанову взглядом, встал и зашагал взад-вперед по комнате, то ли успокаиваясь, то ли что-то обдумывая. В это время появился Фальцетти, начал что-то говорить, но растерянно умолк – Дон не обращал на него внимания.

Наконец, Дон сказал:

– Да нет, все правильно. Действительно, почему бы и нет. Меня только удивляет, что ты, которого я считал доном из донов, пошел к мотороле на поклон, стоило ему позвать, и тебя не передернуло.

– Передернуло, успокойся, – зло возразил Витанова. – Только ты не забудь, что у нас с тобой разные ситуации.

– Попробовал бы я забыть! – голос Дона потеплел. – Ты вот что. Ты попробуй вот что организовать. У нас сколько «исповедален»?

– Не знаю.

– Где-то около тысячи, – подсказал всезнайка Фальцетти.

– Ты найди, где они отключаются, все отключи, оставь включенными штук пятьдесят-шестьдесят… ну, в общем, столько, сколько у Алегзандера есть свободных людей…

– Там около семидесяти человек экстренного резерва, – сообщил Фальцетти.

– Семидесяти? Оставь включенными… ну, скажем, пятьдесят будок и у каждой из них поставь нашего человека. Пусть пропускает внутрь, кого сочтет нужным, а кого не сочтет, пусть гонит. Сам пусть выбирает кого. И чтобы имена записывал. И адреса тоже. Потом может понадобиться.

– Но зачем все это? У многих есть мемо, через мемо они могут узнать у моторолы почти все то, что в «исповедальне». Глупость, по-моему. Да и вообще – к чему все эти ограничения? Людей злить?

– Действительно, Дон, я тоже что-то не улавливаю здесь пафоса, – важно поддакнул Фальцетти, поглаживая по спине притихшего ублюдка.

Дон тоже не улавливал, но приказа не отменил. «Когда не понимаешь планов врага, на любое его действие отвечай противодействием. Даже если противодействие глупо». Это не закон хнектов. Это вообще ничей не закон. «Правило противодействия» Дон давно уже выработал исключительно для внутреннего применения. К тому же он любил озадачивать противника очевидной бессмысленностью своих действий. А самое главное, он верил в правильность первого порыва. О чем, правда, не раз жалел. Точней, три раза.

Витанова, все еще недоумевающий, но отчасти успокоенный воспоминанием о «правиле противодействия», умчался исполнять, а Фальцетти, порядком к тому времени обнаглевший, устроил Дону целый скандал.

Ох, он кричал! Ох, он визжал, метался и руками размахивал! Дон только головой покачивал восхищенно.

Он кричал, что Дон не имеет права принимать такие безответственные решения; что грядущая война с моторолой потребует всех без остатка сил, концентрации на этой задаче всех донов Парижа, а какая тут может быть концентрация, когда он настраивает их против себя; что не для того он, Фальцетти, потратил свои лучшие годы, обучая Дона всем антимоторольным премудростям; что такое безответственное, глупое и мальчишеское поведение сделает его, Дона Уолхова, изгоем среди донов, парией в родном городе, что он, Фальцетти, вынужден будет посыпать свою старую голову холодным пеплом и простуженным, то есть пристыженным, покинуть родину своих предков…

– Ладно, хватит! – еле сдерживая смех, оборвал его Дон. – Мы сделаем так. Мы тебя сделаем министром внутренних дел и чрезвычайных ситуаций. Ходи себе по городу, набирай себе людей, в первую очередь тех, кто в форме, разрешай себе все чрезвычайные проблемы, а то они меня достали почти так же сильно, как ты. Только оставь меня в покое. Мне некогда.