Текст книги "Духовная грамота отшельника Иорадиона"

– Все опосля объясню, Ерофей Захарович. Не время теперь.

Савва принес Скоробоеву теплой воды умыться и сухой, дробленой синей глины протереть зубы. Настоятель к завтраку не пригласил. Откушать Ерофея Захаровича позвали в братскую трапезную. За общий стол. Боярин хотел, было возмутиться, но Емельян одернул его.

– Молчи, Захарыч, умоляю.

Когда Скоробоев нехотя поднес ко рту деревянную ложку, в трапезную вошел владыка Лаврентий. Увидев боярина, жующего черный хлеб с постной, распаренной пшеницей, развел руками.

– Извините, Ерофей Захарович, что к себе на обед не пригласил. Братия не расторопна. Не успела с вечера лебедей нажарить. И сироты монастырские совсем от рук отбились, какой уж день белую рыбицу не везут. За мою доброту меня же и наказывают. Обаче опосля посещения усыпальницы, мы с вами все же немного почревоугодничаем. Али вы передумали осматривать наши подземелья?

– Не передумали, – ответил за боярина чашник.

Возле входа в склепницу собора Владимирской Божьей матери уже ждали с факелами Самсоний и Савва. С ними еще несколько братьев, а также начальник боярской охраны воевода Пузырев и конюший Захарка – невысокий, вертлявый паренек, в роду которого явно были цыгане.

Значит и ты, цыганенок, с воеводой за одно, – зло подумал Емельян, – ну, что же получишь то, что заслужил. Хорошо бы остальных стрельцов предупредить об измене. Да как определишь кто из них не предатель.

– Ты, боярин, посох забыл, – сказал чашник Скоробоеву.

– Да зачем он мне среди святых могил? – удивился Ерофей Захарович. – А потом ты сам глаголил….

– У тебя нога болит. Правая. Забыл? Без посоха не сподручно будет. Аз сейчас принесу.

Все молча ждали, пока вернется Емельян. Не проронили ни слова. Воевода Пузырев не только не поинтересовался, как потчевал боярин, но и ни разу не взглянул ему в глаза. Стоял в стороне от всех и загнутым мыском зеленого сафьянового сапога, гонял прозрачную льдинку. Увидев бегущего с боярским посохом чашника, решительно раздавил ее каблуком.

В соборную усыпальницу вошли так же, молча. Постояли. Наконец, настоятель Лаврентий указал безымянным пальцем, в двух дорогих перстнях, на ближайшую надгробную плиту.

– Здесь покоится …Э.…Да, вон на камне начертано.

– Костяннтинъ Лукиничь, – громко сказал инок, которого Емельян видел сегодня впервые. – Преставился в лето 6755-е от сотворения света. Был одним из дружинников Александра Невского. Вместе с ним разбил шведов в устье Ижоры, – и вдруг закатив глаза, монах проникновенно изрек: «Приидоша Свъя въ Неву в лъто 6748, и побъди и Александръ Ярославичь съ Новгородци, июля 15. И паде Новгородцев всъхъ 20, а Нъмець накладоша двъ ямны, а добрыхъ повезоша два корабля; а заутра побъгоша».

Монах снова принял невозмутимый вид, добавил:

– То из Псковской первой летописи по памяти знаю. У нас в библиотеке есть ее копия. Далее могила старца Даниила. В свое время он служил постельничим у Михаила Ярославовича Тверского. Во время междоусобицы с Юрием Даниловичем Московским за великое княжение Владимирское, получил тяжелое ранение, и после излечения, постригся в скиму. А положен после смерти здесь.

– Сколько же лет вашему монастырю? – изумился Емельян.

Послушник подошел к следующему могильному камню. Немного подумал.

– Вельми много. Не единожды татары его сжигали. «А по гръхом поидет на нас рать татарьская. А быти нам, брате, на татары, и на Литву, и на нъмци, и на ляхи заодинъ». Это из духовной грамоты великого князя Дмитрия Ивановича. Словно об нашем монастыре сказано. Кого только святые Ильинские стены не видывали!

Вот грамотный, шельмец, – подумал боярский чашник, – с ним бы с глазу на глаз об отшельнике и заряйке потолковать. Емельян заметил, что настоятель Лаврентий уже заметно нервничает. Топчется, как конь перед кострищем и все время мнет вышитый золотом крест на дорогущем саккосе. «Ишь вырядился, аки на Пасху».

– Пойдемте в подземный некрополь. Самсоний, Савва, распаляйте еще факелы, показывайте дорогу, – произнес архимандрит каким-то неестественным, загробным голосом.

План действий для себя Емельян уже определил. И все же после настоятельского приглашения в подземелье, за подвздошной костью молодого человека словно лопнул пузырь с ледяной водой. Монахи запалили длинные палки с намотанной на них просмоленной паклей и первыми вошли в дверь, за которой находился подземный ход.

Шли тихо. Старались не шуметь, будто боялись разбудить покойников. Неслышно было даже кованых сапог воеводы Пузырева. Вообще он выглядел поникшим, подавленным. Брел сзади и все время и что-то бубнил себе под нос. Емельян же ни на шаг не отставал от боярина Скоробоева. Вот и развилка.

Настоятель взял у инока Саввы факел, указал им в сторону правого туннеля.

– Там и есть подземная усыпальница. Ступайте, Ерофей Захарович. И ты Емельян не отставай. Братья Самсоний, Евдоким и Василий вас проводят. Нечего всем вместе святое место лишний раз топтать.

Емельян пристально взглянул в предательские глаза владыки.

– Нам достаточно одного Самсония, ваше преподобие. А остальные братья пусть здесь подождут, богу помолятся.

– Как знаете, – настоятель вытер скуфьей со лба пот.

Самсоний махнул факелом, приглашая боярина и чашника следовать за ним. Миновали узкий, низкий проход и каменная галерея начала расширяться. Справа Емельян заметил гранитный свод, который подпирали деревянные распорки.

Ага, значит, сейчас монах пропустит нас вперед. А как только мы дойдем до края пещеры, кинется назад и по пути выбьет бревна из-под гигантской глыбы.

– Идите первыми, – тихо предложил Самсоний.

Подхватив боярина под руку, чашник его повел вперед быстрым шагом. Опередив чернеца метров на пять, миновав пещеру и войдя в туннель, который вел к Пудице, резко свернул направо.

– Да не туда, – раздался сзади петушиный окрик Самсония. – Я же сказал прямо!

Казалось, забыл монах что вчера он безбожно картавил и заикался.

– Здесь что-то блестит под камнем. Не иначе золото. Быстрее, инок, – поторопил чашник Самсония. Арбузов придавил боярина к стене, и выразительно прижал указательный палец к своим губам. Скоробоев тихо мычал, но не вырывался. Видно понимал, что происходит нечто серьезное, но пока ему не понятное.

Как только из-за угла показалась недовольная физиономия брата Самсония, превращенная светом факела в страшенную маску, Емельян схватил монаха за кадык, резко дернул к земле. В горле чернеца забулькало, захрипело, и он повалился под ноги к чашнику. Молодой человек быстро вскочил Самсонию на плечи, задрал за волосья голову, приставил к уху заряженный пистоль.

– Закричишь, стрельну. Уразумел?

Монах отчаянно захлопал глазами, давая понять, что, конечно же, все понял.

– Где истинный архимандрит и кто этот Лаврентий?

– Отец Филофей отбыл в Звенигород, в Саввино – Сторожевскую обитель по срочному поручению. А этого Иуду царевна Софья прислала. За два дня до вас. Грозилась много денег монастырю отписать.

– Теперь вестимо, почему сей пес об заряйке обмолвился. Тоже мне, лазутчик! Дурачина. Ты-то что-нибудь знаешь про зелье?

– Ни слухом, ни духом.

– Ты Пузыреву сказывал, что некрополь слева по подземному ходу. Где в усыпальнице могила отшельника?

– Его рака с мощами в стене замурована.

– Это я уже вчера слышал. Подробнее сказывай.

– На том месте надпись имеется: «ВРАТА АДОВЪСКАIА СЪКРОУШИВЪ».

Емельян протер ствол пистоля о рясу чернеца.

– А теперь, Самсонушка, зови сюда своих приятелей – душегубов. Да, токмо ласковым голоском, бодрым. И смотри у меня! Больше предупреждать не буду.

– Эй! – закричал во все горло монах. – Ваше преподобие, владыка Лаврентий, воевода, идите все сюды скорее!

– Что случилось? – недовольно проворчал издалека мнимый настоятель.

– Сюды ходьте! Чудо здесь небывалое.

– Молодец, – похвалил инока Емельян и со всей силы хватанул его камнем по голове. Самсоний дернулся, затих.

Ерофей Захарович Скоробоев сидел напротив, ни жив, ни мертв. Он как-то по-медвежьи раскинул в разные стороны ноги и медленно раскачивался из стороны в сторону.

Чашник снял с него теплый кафтан с длинными рукавами, бросил на камни. Опираясь на крепкий боярский жезл, поднял Скоробоева на ноги.

В туннеле, со стороны пещерки, забрезжил свет. Первым вышел из нее воевода. За ним Лаврентий, двое монахов и конюший Захарка. Пузырев недовольно поводил носом.

– Ну что у вас тут?

– Да вот с Самсонием беда, – спокойно ответил чашник. – Его змея насмерть покусала.

– Кто?! – изумился царевен лазутчик.

– Змея. Аспида. Зеленая такая, поганая. Вон только что в пещерку поползла.

Все попятились в туннель, подальше от поворота в пещеру.

– Правильно, не стойте возле прохода. Сие зело опасно для живота. Вот так. Ну, прощевайте все, нам с Ерофеем Захаровичем вельми некогда.

С этими словами Емельян крепко обхватил боярский откормленный животик десницей, а левой рукой подхватив факел, помчался вместе с Скоробоевым к пещере.

Возле глыбы с дубовыми распорками притормозил, что было силы, пихнул Ерофея Захаровича вперед.

– Беги, боярин! Беги к выходу!

Сам взял двумя руками оплетенный серебром боярский посох и, стиснув зубы, треснул им по сдерживающим каменный свод бревнам.

Посох переломился, опора устояла. Тогда Арбузов разбежался и в прыжке, наискось, ударил по ней обеими ногами.

Деревянные орясины хрустнули, вылетели из-под скалы. В первое мгновение все было тихо. Затем кругом загудело, заклокотало, зашаталось. Сначала сверху осыпался один камень, за ним второй, третий. Раздался оглушительный гул и стало рушиться все разом. Гигантские камни сшибались между собой и превращались в крошево. Мелкие осколки как пули секли пещеру, туннели, вызывая еще больший камнепад.

Наверху дрогнули, покрылись трещинами белые стены древнего собора Владимирской Божьей матери. Восточный купол накренился, зашатался у основания, рухнул в низ. Западная луковица то же разрушилась, повисла на одной железной струне, напоминая поникшую голову убитого голубя. Центральный, самый большой купол просел и из-под высоких сводов храма выглядывал на свет божий лишь позолоченный крест.

В утробе собора на самых низких нотах гудели, раскалывались старинные колокола. Чугунную дверь усыпальницы отбросило от храма саженей на десять. Из соборной склепницы волнами выкатывались клубы серой каменной пыли. Насмерть перепуганные монахи с молитвами разбегались в разные стороны от Ильинской православной обители.

Записка

Запой у отца Лаврентия закончился также внезапно, как и начался. Проснувшись до восхода солнца, батюшка попил талой колодезной водички из холодильника. Затем крепкого сладкого чаю, опять глотнул растаявшего льда. Подержал подмышками дольки свеженарезанного зеленого лимона, перекрестился на образа и, облегченно вздохнув, отправился служить заутреню.

Мирно похрапывающего Вальку Брусловского иерей будить не стал, незачем. Прикрыл шерстяным одеялом его желтые грибковые стопы, с не стриженными ногтями. Пусть поспит, сердешный.

В церкви Вознесения уже суетились бабки: подливали в лампады масло, протирали холщовыми тряпицами лики святых и многочисленные образа самого Господа Бога. Увидев отца Лаврентия, попрятали по углам хитрые глазки. Затем кланялись, усердно целовали ему ручку.

Батюшка взял молитвенник, начал читать:

– К тебе, Владыко человеколюбче, от сна востав прибегаю, и на дела Твоя подвизаюся милосердием твоим, и молюся Тебе: помози мне на всякое время, во всякой вещи, и избави мя от всякия мирския злыя вещи и дявольского поспешения, и спаси мя, и введи в царство Твое вечное…

С каждым, словом голос иерея звучал все громче, раскатистее. Казалось, вот-вот осыплются, сохранившиеся каким-то чудом после советского беспредела старинные фрески под куполом храма.

– Аминь! – произнес, наконец, отец Лаврентий и в церкви повисла звенящая тишина.

– Не спасет Россию заряйка, скорее погубит, – прошептал он себе под нос, но в утреннем храме его слова прозвучали довольно внятно.

– Здоровы ли вы, батюшка? – загомонили служки.

Иерей не ответил. Снял за амвоном стихарь, отдал его вместе с кадилом подвернувшейся под руку бабке, пошел к себе.

Отставной майор Пилюгин и Федор Арбузов постучали в двери небольшого бревенчатого, крашеного серой краской домика отца Лаврентия вскоре после заутреней. Батюшка уже приготовился к встрече. Поставил на стол пироги с капустой, нарезал Валькиного бестера и даже открыл банку растворимого бразильского кофе. Сам Лаврентий этого напитка не употреблял, не видел смысла, но для гостей держал.

На пороге гости истово перекрестились. Иерей поморщился:

– «Не всякий говорящий мне господи, господи…» Нечего топтаться в дверях. Пришли по делу, так с дела и начинайте. Креститься потом будем. Чувствую, вместе, обеими руками.

Батюшка принял у Пилюгина зеленую спортивную сумку, туго набитую водкой, поставил возле печи, пригласил гостей сесть.

Владимир Семенович опустился на резную скамью у самовара, поводил носом. Пахло явно не пирогами. Обернулся и увидел на диване возле окна чье-то тело, накрытое с головой одеялом. Рядом валялись грязные резиновые сапоги.

– Наш? – спросил Пилюгин.

– Ваш, – кивнул святой отец и придавил особиста тяжелым, словно чугунная сковородка, взглядом.

– Вы, я так полагаю, и есть бывший чекист Владимир Семенович Пилюгин?

Тот хмыкнул:

– Видимо, вчера наш юный натуралист вам исповедовался от души. Я же велел ему представить меня шурином-олигархом! Ха-ха. Ну, раз такое дело, позвольте отрекомендоваться. Майор армейской контрразведки в отставке Пилюгин.

– Послушайте, майор, – Лаврентий начал разливать по стаканам горячий чай, – Насколько я знаю, в вашем ведомстве простаков не держали. Неужели вы и в самом деле верите, что какой-то средневековый, невежественный отшельник, по нашим меркам, пусть и боярского рода, мог изготовить уникальное похмельное зелье, которое не может придумать современная наука? Вы же знаете, похмелье – тяжелейшее химическое отравление организма продуктами распада этилового спирта, в частности уксусными альдегидами и сивушными канцерогенными маслами. В результате чего нарушается электропроводимость в нервных клетках головного мозга. Невозможно в одну секунду очистить от шлаков клетки и запустить электрические цепи в нейронах, как нельзя сразу заставить работать сгоревший, в результате короткого замыкания, генератор.

Майор выдержал паузу, с достоинством произнес:

– Профессия, батюшка, сделала меня мало доверчивым и очень осторожным человеком. Однако я своими глазами видел записи отшельника и читал их более поздний перевод, так называемый, список. Принес бы их с собой, но, к сожалению, древние рукописи…, – Пилюгин недобро покосился на Федора, – древние рукописи скушал один малограмотный субъект.

Лаврентий удивленно вскинул брови. Вероятно, об этом Валентин не успел рассказать святому отцу. Или не захотел. Но пояснять майор батюшке ничего не стал, а продолжил излагать свои мысли:

– Да, я верю средневековому старцу. Вы называете Иорадиона невежественным отшельником и при этом добавляете, что он невежествен по нашим меркам. Но через тысячи лет, когда люди высадятся на планетах других Солнечных систем, теперешние научные представления будут выглядеть также наивными и смешными. Кто сегодня сомневается в гениальности, скажем, Коперника или Джордано Бруно? Никто! А жили они, между прочим, тоже в Средние века.

От своей высокопарности Владимир Семенович даже вспотел.

– Это камень в огород церкви? – ухмыльнулся отец Лаврентий.

– Я просто хочу сказать, что и старец Иорадион мог быть гением. Вообще, на мой взгляд, на Земле нет ничего для людей невозможного. Мысль материальна. Все о чем думает или мечтает человек, осуществимо. Бог – всемогущая Вселенная, а она породила мыслящее биологическое существо не просто так, а по здравому расчету. Даже если принять вашу, религиозную теорию, Бог создал человека по образу и подобию своему. То есть Бог, тоже был когда-то таким же, как и мы. Обычным ошибающимся, но дерзающим смертным.

– Человек никогда не станет богом, – возразил иерей. Сказано: «…плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всякими животными, пресмыкающимися по земле…» Над Землею владычествуйте, но не над небом!

– Богу – богово, а кесарю – кесарево? Подняться выше Вселенной, возможно, никогда не удастся. Однако стремиться к совершенствованию, а, значит, приближаться в развитии к вселенскому разуму для человека наиглавнейшая задача. В этом смысл бытия. Люди – не случайная, бесполезная плесень на одной из планет галактики. Для чего же тогда Бог или природа, назовите как угодно, дали нам разум, сознание? Чтобы было удобнее добывать пищу? Пусть так, но это не есть суть. Суть в развитии, в движении вперед. Как в техническом отношении, так и нравственном. Чтобы в конечном итоге повлиять на какие-то процессы во Вселенной, может быть даже уберечь ее от коллапса, не дать обратно превратиться в точку. Рано или поздно человек обязан стать Богом. Подчеркиваю, обязан! Иначе все бессмысленно.

Батюшка переломил пополам пирог с капустой, внимательно рассмотрел начинку, стал крошить ее на стол.

– Вы, Владимир Семенович, говорите о разуме, но забываете о духе. Никакими научными успехами невозможно оправдать корысть, нечестность, стяжательство, зависть, коварство. Подлость, наконец. Создав самый современный компьютер, добрее и отзывчивее не станешь. Богу не нужны наши технические и научные достижения. Он и без того все знает и умеет. Главное душа. Душа человеческая неизменна. Потому что она часть Бога. А Бог-это, в первую очередь, доброта и любовь.

Майор вынул из своей зеленой сумки бутылку водки, поставил ее на стол. Снял очки, долго протирал их носовым платком.

– Есть люди абсолютно неверующие, – сказал он, – но удивительно добрые, честные и порядочные, а есть такие богомольные твари, что с ними даже по одной улице идти не захочешь.

Недобро взглянув на «Гжелку», отец Лаврентий все же взял бутылку в руки, постучал пальцем по этикетке.

– Наша, кашинская, хорошая, – одобрил он. – Истинную веру видит только Бог. И только он способен понять душу человеческую. Заметьте не сам человек, а именно Бог.

– Бросьте, батюшка. Если и есть душа, то она живет в той квартире, которую ей построила природа – черепную коробку. Чем больше разум, тем больше душа. Одно от другого неотделимо.

Отец Лаврентий никак не отреагировал на эти умозаключения Пилюгина.

– То, что хорошие люди пока не пришли к Богу, – сказал иерей после небольшой паузы, – это не страшно. Когда-нибудь они к нему придут. Не столько важны слова, сколько дела, поступки человеческие.

Кружку с чаем отставной контрразведчик опорожнил в три глотка. Ловко скрутил голову «Гжелке», наполнил освободившуюся емкость водкой.

– Позвольте, ваше преподобие, с вами не согласиться. Слово всему голова. Ведь и в Библии написано, что Бог создавал жизнь на Земле словом: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». А в святом благовествовании от Иоанна прямо говорится: «В начале было Слово, и Слово было у Бога и Слово было Бог».

– В том то и дело, что Слово было у Бога, а не само по себе.

– Ну, хорошо, не будем всуе упоминать Господа. Я считаю, что есть всего три великих явления. Природа, независимая от человеческого сознания, которая всегда сама по себе, чтобы мы с ней не делали и как бы не использовали. Искусство, уводящее человека от серой обыденности и открывающее ему необозримые горизонты для творчества. И, наконец, слово, которое все объясняет. Вернее пытается объяснить. Слово-это высшая форма созидания мыслящего существа. Чтобы найти настоящее слово и воплотить его в дело, иногда требуется затратить колоссальное количество времени и энергии. А компенсировать их потерю может только космос или его имитация. Вот почему многие творческие люди пьют горькую. Находясь в нирване, проще установить контакт с великим Пространством. Всегда было так на Руси и будет.

– Только не нужно путать процесс восстановления энергии, с бытовым пьянством, – раздался голос из-под шерстяного одеяла.

И батюшка, и майор, и фермер от неожиданности вздрогнули.

Лесник Валька высунул на свет божий нечесаную голову, потряс ею из стороны в сторону. Некоторым присутствующим показалось, что комната наполнилась еле уловимым перезвоном серебряных колокольчиков.

Ни с кем, не поздоровавшись, егерь босиком прошлепал к рукомойнику.

Хорошенько умывшись, как был необутым, так и сел к столу.

Все молчали. Валентин налил себе водки, выпили, не спрашивая разрешения у хозяина дома, закурил.

– Мы, русские винопивцы, привыкли все сваливать на Владимира Святославовича Красное Солнышко, который якобы принял христианство потому, что оно не запрещало употреблять вино, – сказал он нравоучиво. «Руси есть веселие пить, не может без того быть». Но это не так. Владимир крестился только потому, что воспылал неудержимой страстью к сестре византийских братьев – императоров. До этого наш князь безбожно разорял их города. И после того как взял греческую колонию Корсунь написал Василию и Константину: «Вот взял уже ваш город сильный. Слышал же, что имеете сестру девицу. Если не отдадите ее за меня, то сделаю столице вашей тоже, что и этому городу». А братья ему в ответ: «Не пристало христианам выдавать жен за язычников. Если крестишься, то и ее получишь, и царство небесное восприимешь, и с нами единоверен будешь». Подумал Владимир Святославович и ответил: «Придите с сестрою вашею и тогда крестите меня». А если бы князю понравилась какая-нибудь магометанская царевна? Курили бы мы сейчас гашиш через кальяны и не знали бы, что за чудо – обычная ржаная водка. Так, что не нужно говорить, майор, об избранности русского пути. Дело случая.

У особиста Пилюгина задергался левый глаз.

– Откуда ты все это знаешь, Валентин? – не просто спросил, простонал он.

– Как – никак два года на филологическом факультете МГУ отучился.

Майор вопросительно посмотрел на Арбузова. Тот утвердительно кивнул.

– Ну и компания! – Отец Лаврентий решительно отодвинул от себя кружку с чаем. Подошел к старенькому серванту, достал с полочки колпачок от авиабомбы, отер его о сутану.

– Не нужно, молодой человек, трактовать историю лишь по цитатам из учебников. Как сорока на лету хватает все блестящее, так и вы поступаете, не уразумев истины.

Оригинальный стаканчик сразу же был наполнен.

– Не от вина душа гибнет, а от пьянства беспробудного и неверия блудного. Так вот!

Выпив, иерей закусил свежим огурчиком, потом сочным бестером.

– В упомянутом вами письме Владимира Святославовича к византийским императорам, между прочим, есть и такие строки: «Скажите царям вашим так: я крещусь, ибо еще прежде испытал закон ваш и люба мне вера ваша и богослужение, о котором рассказали мне посланные нами мужи». К тому же, первой христианство приняла бабка князя, Ольга. А она, как утверждают летописцы, «была мудрейшей из всех людей». Так что крестился князь не из-за женщины, как вы утверждаете, а по зову сердца. Ну, а теперь хватит теологических дискуссий, рассказывайте майор, с чем пожаловали. Только, прошу вас, без недомолвок. Я этого не люблю. К тому же без меня, как я понимаю, вам не обойтись. Говорите все по порядку, с самого начала, хотя многое Валентин мне уже поведал.

Ничего скрывать от батюшки Пилюгин не стал. Подробно рассказал про своего отца, кожаное письмо отшельника Иорадиона, про серебряный кинжал, который Настенька Молочкова продала какому-то попу. Кое-что добавил Федор. Лаврентий слушал внимательно, не перебивал. Изредка кивал, поглаживая свою искусственную фиолетово-черную бороду. Когда майор закончил, спросил:

– Девица Молочкова разве не помнит, как выглядел священник, который купил у нее кинжал? В этих местах нашего брата немного. Найти его не составит труда.

– Говорит, запомнила только черную рясу и такого же цвета бороду.

– Не иначе, пьяной напилась, – почесал за ухом Федор.

– Нет, от нее вином не пахло, – возразил иерей.

Три пары глаз уставились на отца Лаврентия.

– Так это были вы?! – первым высказал догадку Валька.

– Я, – кивнул батюшка. – Собрался, было, уже в электричку перемещаться, а тут эта дщерь заблудшая. Купи, да купи. Архидьяконом меня называла, дай бог ей здоровья. Деньги были, купил. Кинжал хороший, старинной работы, сразу определил.

– И где же клинок? – осторожно поинтересовался Пилюгин.

– Митрополиту Михаилу отослал. Нашему казначею.

– Зачем?! – воскликнул Валентин.

– Затем, что так мне совесть подсказала. Вещь ценная. Одних каменьев на многие тысячи. А церкви теперь деньги нужны.

– Когда-то были не нужны? – осклабился недоучившийся филолог.

– Сарказм здесь неуместен, – даже не повернул головы поп. – Деньги – зло. Но и огонь зло, если им пользоваться неумело. Монастырь из руин поднимать надобно. Дай Бог, скоро душевнобольные страдальцы, прости господи, отсюда съедут.

Пилюгин подошел к батюшке, приобнял за плечи, ласково спросил:

– А внутри кинжала, в ножнах, ничего не было?

– Было, было. Сядь, сын мой, на свое место, поближе к самовару. Смотрю, от нервного напряжения совсем озяб.

Отец Лаврентий скрылся за ситцевыми шторками смежной комнатенки, где стояла его железная кровать с высокой, хорошо взбитой служками периной.

– Что-то крутит Ваше преподобие, – прошептал Валентин, – ни за что не поверю, чтобы поп так просто со своим сокровищем расстался. К тому же, свалившемуся, можно сказать, ему с неба. Я знал одного священника, так тот…

– Тсс! – Пилюгин прижал к губам желтый, прокуренный палец.

Вернулся иерей с большой книгой в зеленой обложке, которую бережно держал на вытянутых руках. Развернул на пластиковой закладке. Под ней был желтый, сложенный пополам лист бумаги.

– Настоящий монастырский пергамент, времени не боится, – батюшка положил книгу на стол, повернул бумажку так, чтобы Пилюгину удобнее было ее прочесть текст на ней.

По бокам над книгой нависли Федор с Валентином. Букв без очков особист разобрать не смог. Похлопал себя по карманам и, не заметив, что оптический прибор находится в переднем кармане пиджака, подпихнул локтем Брусловского:

– Читай, лесной царь. Да не про себя, вслух.

Дважды Вальку не пришлось. Он сам сгорал от любопытства. Текст имел бледно малиновый цвет, но разобрать его было несложно. Правда, некоторые буквы в словах потерялись. Лесник читал медленно, с выражением:

«Зъло любо тныа книжеца монастырьскыа лето сь отъ 6909 лъта с.м.. оста ена мя Емельяном Арбузовымъ сыномъ Никифо ро с боярином Ероф Скоробоевым сын Заха в пещерце усыпальницкой праваго лабиринта за тре камнемъ ко въходу в лаз церкови Вознесен. Обаче опосля обвала м е не в мо что с нею сталось. А прах Иор н хранитъ секре заря въ подъз нъкропол, камне. А померъ сынъ Захаровъ 7205 на маслен у в ден 12».

Валентин замолчал, перевел лихорадочный взгляд на Федора. Тот сам сидел, не жив, ни мертв. Пилюгин, казалось, ничему не удивился:

– Поздравляю вас, Федор Иванович, с нашедшимся родственником, – он приподнялся со стула, крепко пожал руку фермеру, затем прояснил ситуацию батюшке. – Наш Федор Иванович тоже Арбузов, как и тот, что писал это письмо. Арбузов – фамилия в этих краях редкая, откуда на этих болотах арбузы, вряд ли возможно совпадение. Однако празднование заочной встречи непутевого потомка с пращуром, отложим до более светлых времен. Господин Брусловский, что вы, как филолог можете сказать о сем документе?

Валентин крутил головой над запиской, тыкался в нее носом, словно слепой теленок в вымя. Иногда фыркал. Наконец изрек:

– Текст написан на московском изводе, то есть на диалекте начала семнадцатого века, гражданским алфавитом. Петр Первый официально ввел его в 1708 году, но он и раньше иногда использовался при составлении деловых бумаг. В записке сказано, что некий боярин, видимо, Ерофей Скоробоев умер в 7205 году «на маслен» – на масленицу, скорее всего. По нашему это… минус 5508… В 1697 году. Интересно о какой «зъло любопытной книжице монастырской» пишет Емельян Арбузов?

– О той книге, которая нам сейчас так же необходима, как в свое время была нужна Емельяну и боярину Ерофею Скоробоеву, – без тени сомнения пояснил майор. – Но вот зачем они ее оставили «в пещерце усыпальницкой правого лабиринта», не понятно. «Ко входу в лаз церкви Вознесен». Меня радует другое, что мы на правильном пути и в пещере действительно находится могила старца Иорадиона. Здесь же написано: «А прах Иор н хрнитъ секре заря в подз нъкропол, камне.». А главное – «заря». И в петровские времена рецепт похмельного эликсира разыскивали. Но, вероятно, так и не нашли. Чего молчите, Ваше преподобие? Вам что-нибудь известно о лазе из церкви Вознесения?

– Известно, богомольный вы мой, известно: «Но опосля обвала м е не в мо что с нею сталось». В документе говорится об обвале в пещерах под собором Владимирской божьей матери. Их было несколько. Первый случился как раз в конце 17-го века. Тогда главный храм сильно пострадал. Не исключено, что, Арбузов и Скоробоев знали о причине обвала. Второй раз монастырь тряхнуло в 1953 году. Сейчас в храмовой усыпальнице трапезная для душевнобольных, а тогда в ней держали политических заключенных. Однажды они проломили стену и пытались бежать через подземные туннели. После их побега и произошел обвал. Насколько я знаю, завалы разобрали, но не до конца. Может быть и книжицу «зело любопытную» нашли.

– Значит, – спросил хмуро отставной майор, – проход в подземный некрополь не сохранился?

– Нет.

– Вы уверены?

Батюшка пожал плечами.

– Пытались бежать… – прошептал Пилюгин.

– Что? – не понял святой отец.

– Я говорю, это Ознален Глянцев со товарищи бежал из психушки. А может быть, и не просто бежал. Я допускаю, что он все же решил добраться до склепа старца Иорадиона и найти недостающее звено похмельного рецепта. Что-то ему помешало. О монастырской летописи он моему отцу ничего не говорил – или не знал, или скрывал. Впрочем, теперь это неважно. Меня больше интересует, зачем Арбузов с боярином Скоробоевым так глубоко спрятали монастырскую книжицу? И где она?

– Возможно, они оставили книгу в пещере не преднамеренно, – высказал предположение дальний родственник оружейного мастера. – Скорее всего, потеряли во время обвала. А ты не заметил, майор, что почерк в записке совпадает с тем, что и на трех листах перевода иорадионовской грамоты? Скоробоев умер на масленицу в 7205 году, значит, и то и это писал Емельян.

– Конечно, заметил, – особист заерзал на лавке, внезапно покрывшись бурыми пятнами. Стало очевидно, что как раз эту простую, но важную деталь он упустил из виду.

Неловкую для Пилюгина паузу нарушил Валентин:

– Кто переводил грамоту, значения не имеет, в некрополь нам все равно не попасть.