Текст книги "Спасти Рюрика"

Что дальше говорил сбитенщик, Юра не услышал, споткнулся на брусчатке, чуть не потерял портфель, больно ударился головой. Сразу мелькнула надежда – может, сейчас исчезнет Средневековье, и я вновь окажусь, хотя бы в 96-м году? Но открыв глаза, понял, нет, не исчез 15 век. Был Юра наполовину в прошлом, но чувствовал боль и осязал все, как в настоящем.

На голову Липатова надели мешок, потом куда-то долго вели, спускали по лестницам, наконец, впихнули в холодное помещение. Упал на каменный мокрый пол, отполз, прижался спиной к стене. Мешок с головы не снимали. Где – то рядом монотонно капала вода, с более далекого расстояния доносились глухие стоны, рыдания. Всем своим нутром Юра почувствовал, что оказался в тюремных застенках. А когда мешок сдернули, стало ясно, что не ошибся.

Перед ним стоял крепкий бородатый ухарь в длинной холщовой рубахе с засученными рукавами. Его темные сальные волосы были перевязаны кожаным шнурком, глаза горели синим огнем, и пахло от него горелым хлебом и брагой. Облезлые, непонятно какого цвета сапоги имели загнутые к верху носы, на одном не было шпорки. Бородач потирал жилистые руки, предвкушая приятный для него процесс. Неожиданно он нагнулся к самому носу Юры, крякнул:

– Демьян, пойди сюды, глянь на лазутчика.

Из-за широкого витого деревянного столба появился не менее рослый детина, почесываясь многопалой плеткой.

– Ну?

– На рожу его посмотри.

– Чего тебе, Купря? – нехотя подошел к Липатову другой мужичина, в синем кафтане и красных шароварах. – Оба! Чур, меня, боярин Страмской, одно рыло, токмо заросший более. Брательник его что ли?

– А то мы сейчас и выясним. Зови дьяка признания записывать.

– Теофелий занемог, пьяный напился.

– Ладно, пока так попытаем.

Липатов вдавился в стену, прижал к животу замшевый портфель. Бородач без слов приблизился, схватил за плечо, поднял на ноги, сорвал с него камзол, рубаху. Вернее, Юра видел, что в руках верзилы появилась его теперешняя одежда, которую тот швырнул в угол, но для себя Липатов по-прежнему оставался одетым в клетчатую рубашку и бежевую куртку Camel, только холодно стало всему телу. Мир невероятным образом делился надвое. Юре заломили руки за спину, обмотали их веревкой, другой ее конец перебросили через балку, натянули. Липатов вынужденно приподнялся на цыпочках. Перед его глазами раскачивался огромный железный крюк. За ним висела узкая деревянная клетка с раскрытой дверцей. Тот, кого называли Купрей, взял со стола штоф, видимо, с брагой, приложился.

– С чего начнем, ребра сперва сломаем, али суставы повывернем?

– Не-е, – возразил Демьян, – так сразу ум потеряет, надобно чтобы еще поговорил.

Дернувшись всем телом, Юра вызвал одобрительный смех костоломов.

– И то, правда, пущай еще языком помашет, – согласился Купря. – Ну, неблазный, глаголь кто таков, отчего рожа на Никитку Страмского похожа, вместе кознодейства на Москве замышляли? Никак в толк не возьму, чего вы, новгородцы, брыкаетесь, все одно свалим ваш вечевой колокол. Ишь, в голову себе вбили, свободный Новгород – колыбель земли русской, вся власть от Рюриковичей. А кто сие написал, Нестор ваш окаянный? Так, то бесовство, лай собачий, татарва придумала. Истинные русские, говорите, а сами к литовцам жметесь, деньгу от них имаете на козни Ивану Васильевичу. Здесь, в Москве Рюрики, а у вас плесень! Ничего, вскорости конец вашей вольности. Димку Борецкого ужо живота лишили и Марфу вашу на дыбе растянем. И Ваську Шуйского заодно. Ты-то кто таков?

– Липатов, – в ужасе выдавил из себя Юра.

– Лопатов? Сказки не заливай, сейчас Никитку притащим, на одном крюке вздернем. Где князь новгородский? Или боярин, кто он там, черт его разберет, – обратился Купря к Демьяну.

– В дальнем подвале в правой клетке, токмо поломали его шибко, до утра не очухается. И Теофелий, сучий сын, ключ от того подвала с собой унес.

– Надобно подьячему зубы пересчитать, совсем распоясался.

– Дело говоришь, завтрева бока ему лично намну. А с энтим что, может, пятки для острастки прижечь?

Купря задумался. На его узком лбу то разглаживались, то углублялись морщины.

– Прижечь, конечно, можно, – произнес он с расстановкой. – Да, кажись, надобно с дьяком Подвойским посоветоваться. Дело видать не шуточное, раз второй Никита Страмской объявился.

– Давай воеводу Захарьева кликнем, посмотрит.

– Ага, посмотрит, воевода ешо с заутренней зенки-то залил, праздник сегодня, запамятовал?

– Как запамятовать, в церкви три свечи перед обедней запалил.

– Так-то, и нам пора бы пиво пить.

– Отстегаем молодца, что ли?

Опять задумался Купря, видимо, бывший в этих застенках главным мыслителем.

– Государь велел Подвойскому с Никиткой на первый раз бережно обойтись, не люто, а мы, кажись, перестарались, как бы самим за то не огрести. И этого еще прежде надобности изведем. Тьфу, наше ли дело важные вопросы решать? Поостережемся. Повезло тебе, парень, поживи до утра.

С этим словами, Купря забрал бутылку со стола, махнул рукой Демьяну, мол, пошли. Камеру, в которой находился Юра, костоломы закрыли на большой замок, потушили в подвале факелы и свечи, оставив лишь одну толстую свечу в углу, не оглядываясь, пошли к входной двери. Скоро загремели наружные засовы, стало тихо. Почти. Где-то капала вода, шуршали мыши или крысы.

Стоять на цыпочках было ужасно мучительно, к тому же затекли вздернутые руки. Неужели так до утра мучиться? – ужасался Юра, а что будет утром, думать не хотелось вообще. Как же так, наполовину в другом мире, а причиняемую боль ощущаю полностью, интересно, умру ли я, если убьют? И кто такой этот Никита, похожий на меня? О-о! Уж не я ли это, вернее мой пращур, в тех веках? Другого объяснения быть не может. Нужно каким-то образом добраться до Никиты. На Пятницкой я столкнулся с самим собой и попал сюда, потому что чертов хохол говорил мне перед этим про Ивана Великого.

Кто-то начал открывать дверь темницы. По лестнице спустился сильно пьяный человек, то ли в черной рясе, то ли в кафтане. Был он щупл, но длинноног и очень подвижен. Как только закрыл за собой засов, тут же запалил светильники, подошел к клетке, где находился Юра, отпер.

– Еще одна птичка, – произнес он заплетающимся языком. – Кто таков? Молчишь, ладнось. – Надавил на рычаг и Липатов тут же начал подниматься на дыбе, суставы затрещали.

– Прекрати, дядя! – закричал Юра.

– Не нравится? А ты не воруй, сюда просто так не попадают. Ладнось, Теофелий сердце имеет, седня ить праздник.

С этими словами подьячий, а Юра не сомневался, что это был именно он, ослабил веревку, опустил Липатова на каменный пол. Значит, это у тебя, друг ситный, ключ от той двери, за которой находится Никита, – подумал Юра. – Надо его добыть, но как?

Ломать голову долго не пришлось. Подьячий откопал откуда-то два штофа и по очереди к ним начал прикладываться, а потом, когда окончательно занемог, плавно скатился со скамьи возле подвешенной деревянной клетки, затих. Липатов, сразу же воспользовался ситуацией, дабы длина веревки, к которой был привязан, позволяла теперь передвигаться почти по всей камере.

Первым делом, изловчившись, пережег конопляные путы на свече. Правда, наставил несколько волдырей, но сейчас было не до них. Бросился к храпящему подьячему, обыскал. За пазухой нашел связку ключей, кожаный кошелек с монетами, мешочек с солью. Кошелек сунул в карман, с ключами побежал к двери под низкой, массивной аркой. Второй ключ подошел. Схватив со стены факел, вошел внутрь.

В углу на ворохе соломы лежал почти голый человек, на нем были лишь короткие, порванные в клочья порты. Грудь и ноги в жутких синяках, лицо же, покрытое небольшой светлой бородкой, чистое, без ссадин. Юра поводил над человеком факелом – я это или не я? Вроде, похож на мое отражение в самоваре. Нагнулся. Мужчина тут же открыл глаза, хотел что-то сказать, но Липатов жестом показал, чтобы он молчал, заговорил шепотом сам:

– Вы князь Никита Страмской?

Когда человек кивнул, продолжил:

– Меня подозревают в том, что я новгородский лазутчик, но я оказался в Москве совершенно по другим. причинам. Более того, из-за внешнего сходства с вами, меня посчитали вашим братом и теперь думают, что мы вместе приехали в Москву сеять смуту. Мы действительно похожи, не находите?

Никита опять кивнул.

Липатов не знал, что говорить и делать дальше, надо, видимо, подумать о 21 веке и попробовать стукнуться с Никитой лбами. Может, поможет. Сам же предложил:

– Давайте выбираться, подьячий напился, я у него ключи забрал, остальные вертухаи тоже пошли праздник отмечать. Поднимайтесь.

– Не могу, – подал голос Никита, – ноги мне палками перебили, ироды. Не знаю, кто ты, но выбора нет, понадеюсь. Оставь меня, беги в Новгород, предупреди посадницу, что Иван собирает огромное войско и в начале октября двинет на республику. Но это еще не все. Иван подговорил псковских и тверских князей вместе брать Новгород, посулил им большие деньги. Против троих не устоять. Передай Марфе, чтобы она ехала к королю польскому Казимиру. Пущай кланяется, земли обещает, что хочет делает. Если Казимир пригрозит Пскову, а пуще обложит его войском, князь Борис не сможет выступить вместе с Иваном. И еще скажи – предали новгородское вече подвойский Назар и дьяк Захарий. А смутой в Новгороде верховодит подкупленный Москвой воевода Трофимов со товарищи.

Факел шипел, иногда отстреливая капельки горящего масла. Окунуться в историю Юре было, конечно, интересно, но очень уж хотелось вернуться домой на Алтуфьевку из дикого Средневековья. Нет, не место здесь цивилизованному человеку. Нужно было скорее бежать из пыточной, но и оставлять Никиту тоже было нельзя. Убьют его, изменится пространство, тогда застрянешь в 15 веке еще чего доброго навсегда. Голова работала быстро, четко.

Раздел спящего подьячего, с трудом облачился в его одежды. Свои, в которых попал сюда, оказались порванными в клочья. Бросился к выходу, взлетел по облупленным ступенькам, не думая, что будет, распахнул дверь. Рядом на бочке дремал, опершись на алебарду стрелец. Огляделся, вроде, больше никого не видно, впрочем, дальше вытянутой руки и разглядеть-то было ничего нельзя. Москва погрузилась в полную темноту. Неожиданно выглянула луна, появились очертания кривых строений и куполов. На отдаленных кремлевских стенах то тут, то там мелькали огоньки. Где я? Черт его знает, куда отволокли, Зарядье что ли? За заборами и сараями изредка лаяли и выли собаки. Толкнул стражника. Тот мотнул головой, очухался.

– Иди за мной, – потянул его за рукав Юра.

Стражник, чертыхаясь, потащился за Липатовым в подвал. Кажется, не опознал, а то бы крик поднял. Не давая стрельцу опомниться, вырвал у него алебарду, кривой нож из-за пояса, впихнул в камеру, где недавно сидел, задвинул засов.

– Сиди тихо до утра, – грозно приказал ему Юра, – на замок не запираю, а потом беги, куда глаза глядят, за то, что лазутчиков проворонил, тебя свои же в кипятке сварят. А будешь преждевременно орать, демонов на тебя нашлю, понял?

– Угу, – филином ухнул стражник.

– Где у вас тут транспорт имеется, ну лошадь с подводой?

– За двором Анисима жеребчик ходовой привязан, там же и телега. Сразу за церквой направо.

– Молодец, – одобрил сговорчивость стрельца Липатов. Немного подумав, бросил через решетку к его ногам кошелек с деньгами. Может, демоном его и не напугаешь, а монеты – дело верное. – Будешь хорошо себя вести, еще получишь.

Вернулся в камеру Никиты, бережно принял тело на руки, понял – одному не унести, слишком тяжел пращур. И тут же поймал себя на мысли: прикоснулся к нему, а ничего не произошло.

– Не оставляй, боярин, – взмолился стражник из клетки, – возьми сподручным, все одно пропадать. А деньгу, ежели потом еще дашь, совсем ладно будет.

– Уговорил, – быстро согласился Липатов, – поможешь нам спастись, князь тебя озолотит. Так ведь, Никита?

Страмской молчал, видно было, что он согласен на все лишь бы выбраться на свободу. Юра предупредил стражника, что если что, сразу вонзит ему нож под ребра и открыл камеру. Велел взять на руки Никиту, сам первым направился к выходу, но стрелец его остановил.

– Через посады пробираться – гиблое дело. Кругом заслоны и рогатины понатыканы. Надобно через подземелье, ход тут есть до реки, к утру на лодке за селом Коломенским будем. А там ищи нас свищи. Не споймают.

Ход в дальнем углу пыточной оказался за огромным сундуком и мощной кованой решеткой, запертой на замок. Стрелец, назвавшийся Фомой Козьминым, передал князя на руки Липатову. Отыскал клещи, которыми, видимо, не раз мучили людей, оторвал замок. Затем вернулся к храпящему Теофелию. Засунул его в висящую клетку, закрыл дверцу, подтянул к потолку. Снизу подпалил факелом угли. Довольно потер руки.

– Пущай подкоптиться, сатана, всю кровь у меня ужо выпил.

Подземный лаз оказался низким и тесным, иногда приходилось ползти. Но Фома управлялся в норе с князем Стромским споро, аккуратно. Юра же, пока добрались до реки, набил себе немало шишек и синяков. Выход был завален большим камнем, так что пришлось поднапрячься вдвоем.

Река романтично переливалась лунным светом, было тихо. Юра увидел, что от посадов удалились довольно далеко и, тем не менее, иногда доносились голоса городских сторожей: «Не балуй!», «Все вижу!», «Проходи!» Оставив Липатова с Никитой у заброшенного причала, Фома сказал, что сейчас добудет лодку и исчез. Юра молил бога, чтобы не обманул. Поймают, обоих на кол посадят, без разговоров. Стрелец не обманул, минут через двадцать на реке показалась большая лодка, на веслах сидел Фома. Быстро погрузили князя, отчалили.

Фома профессионально работал тяжелыми веслами, и ему хорошо помогало течение реки, которое как оказалось, в 15 веке было здесь довольно быстрым. Шли вниз по реке, и Юра пытался угадать, какие места они проплывают. Котельническая набережная, там, на холме, должна быть уже Таганка, ага, а вон и Новоспасский монастырь. Юра когда-то писал о нем статью, помнил его историю, поэтому не удивился, что не увидел за стенами обители привычной Жеребцовской колокольни, знал, что ее поставили только в 18 веке.

Голова Страмского лежала на Юриных коленях и он сам того не замечая, иногда поглаживал князя по голове.

– Скажи, Никита, – спросил он, – почему вы, новгородцы, отчаянно сопротивляетесь Москве?

– А ты, значит, боярин, не из Новгорода?

– Неважно.

Никита, почувствовавший себя на реке значительно лучше, охотно продолжил разговор.

– Отатарилась Московия. Ничего в ней варяжско-русского не осталось. Не Третий Рим, а вторая Орда. Великие князья забыли заповеди Рюрика, хитры, коварны, нечестны, аки скифы. И слабы. Васька Темный османам Константинополь сдал, раскол в веру православную внес, Иван Васильевич теперь сам себя государем нарек и аки ворон из других княжеств мясо рвет, Русь объединяет. А где она истинная Русь, разве в Москве, разве не в Новгороде, где народ веками был вправе: и говорить и торговать и судьбу свою решать? Токмо новгородцы от татар обереглись, потому как свобода и сила – рука об руку идут. Бояре московские ожирели, обленились, за кормленые места друг друга в ступах толкут, а другое дело им неважно. Как война, али походы, али мор в городах, терема себе возводят, потому как воруют нещадно. И без войны не бедствуют. Народ свой ненавидят, а народ их. Простолюдины в нищете и забвении – одно у них право, на боярина горбатиться задарма, торговых людишек мытари обложили, не продохнуть, калек и детей сирых на Московии развелось, аки после нашествия Батыя. И попробуй, поропщи, сразу в застенок, на дыбу, на огонь. Надобно ли нам, новгородцам, такого счастья в 6986 год от сотворения? И младенец скажет, что не надобно. А Иван гнет свое, ничем не гнушается, окончательно сломить нас хочет, мало ему переданных Новгородом волостей и денежных отступных, нет, все подавай.

Быстро отняв в уме от названного года 5508, понял – он в 1478 году. Хотел, было, Юра сказать, что все равно Новгород не устоит, возьмет его Иван зимой, да передумал, у каждого в жизни должна быть надежда, без нее рушится весь смысл жизни. Однако Липатова больше интересовала не средневековая политика, а вполне конкретный человек.

– Кто такая Марфа посадница?

– Бой-баба, защитница. Всех новгородцев, желающих свободы объединила и тех, кто ранее сомневался тоже. Вы, говорит, не верьте сладким речам Ивана. Гляньте на Московию – дыра дырой, болото болтом, а мы веками процветаем, потому как граждане наши свободны, себе принадлежат, а не токмо боярам и князьям. У нас каждый черный человек может стать торговым, а в Москве в грязи родился, в грязи и помрешь. Того ли хотите, граждане, не дорога ли вам ваша республика? С врагами крута, но не злобствует.

– Говоришь, польскому королю поклониться должна?

– А он разве дьявол? Веры токмо католической, но все ж христианин. Казимир хоть Ивана и не любит, но выступить опротив него не решится, а вот псковских и тверских князей уговорить бы смог. А коль не захочет, сами до последнего стоять будем, наш посадский воевода князь Василий Васильевич Гребенка не промах, меч крепко в руках держит.

Юру же волновало иное, что представляет собой Марфа Борецкая как личность и похожа ли внешне на Аллочку? Из описания, которое привел Страмской, стало ясно, характер у нее такой же решительный, резкий, не терпящий возражений. Но при этом она человечна и добра сердцем. Телом крепка, лицо волевое, глаза пронизывают до печенок. Вроде похожа.

– С Марфой понятно, – пробуя рукой речную воду, сказал Юра, – а что привело тебя в Москву?

Выяснилось, что приехал боярин Страмской с послами уговорить Ивана на еще одну отступную. С ним в посольстве были подвойский Назар и дьяк Захарий. Не ведал Никита, что они окажутся двуличными змиями. В ноги к Ивану кинулись, сапоги его целовали, государем называли, говорили, что токмо он полноправный владыка Новгорода. А тому и любо было такое слышать, особливо про государя, хотя сам давно себя сим незаслуженным титулом величает. Облобызал изменников, велел лучшего вина подать в золотых кубках. «А ты, князь, – спросил он Никиту, – почему на верность мне не присягаешь?» Ничего не ответил Страмской, только схватил со стола кубок золотой, да подвойского Назарку им и наградил промеж глаз.

– Рухнул тот как мертвый, – говорил Никита, – а уж выжил ли, нет ли, мне не вестимо. Схватили тут же, поволокли в подвал, а на утро ноги поломали.

Стрелец Фома опустил весла, принялся осторожно ощупывать правую ногу боярина, потом другую. После долгой паузы высморкался в речку.

– Сдается мне, княже, кости твои целы, но побиты сильно, седмицы две полежать придется. Минуем Дьяковское, а там и до мого сельца Зябликово рукой подать. Лесом незаметно пройдем, ни одна гнусь не сыщет.

– Спасибо, тебе, человек, – похлопал стрельца по руке Никита, – токмо заплатить мне теперь тебе нечем.

– Ничего, – ухмыльнулся тот, – до Новгорода доведу, а там, поди, найдешь, чем уважить. Опостылела мне жизнь такая. Десятники, сотники, подьячие, дьяки крадут, что под руку попадет, жиреют, а тебе полушки по пятницам кидают и кости со стола на обглод. А сами мечтают, как бы деньжищ поболее нахапать и в Литву, али Польшу сбежать. А я с тобой в Новгород сбегу, а не устоит Новгород супротив Ивана, тоже в Литву подамся. Нет тут жизни никакой, паскудно, неблазно, того и гляди, самого на крюке повесят. – И вдруг спросил, – а вы братья?

Этот вопрос озадачил и Юру и Никиту. Страмской еще раз вгляделся в лицо Липатова, наконец, пробормотал:

– Святые угодники, а ить верно, мы как две капли воды.

– Еще и не такие чудеса встречаются на свете, – уклончиво сказал Юра.

Вроде бы тема была исчерпана. Фома Козьмин вновь взялся за весла, Никита погрузился в дрему, а Липатов сквозь ночную тьму пытался понять по силуэтам на берегу, где они проплывают. Но тщетно, только по изгибам реки трудно было догадаться, где беглецы находятся, Коломенское или уже Нагатино.

И вдруг Юру кольнуло в самый мозг, в самый мозжечок: надо же, совсем о нем забыл, неужели до сих пор в куртке? Побил себя по карманам, нет. Лихорадочно открыл замшевый портфель, стал ощупывать содержимое. Зонтик, газета, паспорт, сигареты, а вот и телефон! Тут же извлек его на свет божий, сдвинул крышку. Экран загорелся привычным сине-зеленым светом, а сверху – полная шкала приема! Не может быть! Липатов аж подскочил в лодке и чуть не свалился за борт.

Сразу набирать номер инженера Вяземского не стал. Было страшно, вдруг мобильник не сработает. И потом, что подумают Фома с Никитой, которые ничего не видят в его руке, а он ее держит возле уха и что-то говорит?

Затемно Фома начал причаливать к берегу. Сзади на горизонте виднелись купола и стены Коломенского дворца. Лодку затащили подальше в кусты. Пошли темной, заметной только стрельцу дорогой, а когда забрезжил свет, свернули к лесу, опушка которого поросла густым орешником. В сухой березовой роще решили передохнуть. Юра тут же сказал, что ему требуется по нужде и скрылся в чаще. Выбрал пригорок, открыл с замиранием сердца телефон. Шкала приема по-прежнему была полной, нашел в телефонной книге фамилию Вяземского, нажал на кнопку вызова. Инженер ответил сразу, понял кто звонит, назвал Юру по имени отчеству.

– Профессор, – заорал на весь лес Юра, – не поверите, я застрял в 15-м веке!

– Неужели? – спокойно отозвался Олег Евгеньевич. – Странно. Ваши нейтроны и протоны, видимо, все же попали во временную дыру, но я-то пытался отправить вас в 96-й год.

– Вот именно, отправляли в 96-ой, а я оказался в Средневековье, меня тут уже чуть на дыбе не изломали, еле сбежал из темницы с князем Стромским и стрельцом Фомой!

– Однако. Минуточку, но в 96-м-то вы все же были?

– Был да сплыл!

– Рассказывайте коротко и подробно, аккумулятор, как я понимаю, вам там заряжать негде.

Юра это тоже прекрасно понимал, а потому изложил все профессионально четко и ясно, даже сам себе удивился.

– Вот что, – сказал инженер после монолога Липатова, – сидите тихо в селе, в которое направляетесь, лечите своего двойника, в Новгород не ходите, я попытаюсь разобраться, почему произошел сбой во временном и пространственном континууме. Возможно, ваши частицы застряли где-то между параллельными мирами, поэтому вы и видите своих двойников и себя таким, какой вы есть, а окружающие – каким вы были тогда. Если не дай бог, вас там убьют, сюда вы уже не вернетесь.

– Я не только своих двойников вижу, я с ними общаюсь! И почему же осталась телефонная связь?

– Видимо, сохранились гравитационные каналы между вселенными, но они могут в любой момент закрыться.

– Успокоили.

– Наука требует жертв.

– Вытащите меня отсюда!

– Не обещаю, но постараюсь. Вы давно заряжали телефон?

Юра задумался, кажется, вчера вечером.

– Тогда у нас максимум трое суток. Сами не звоните, когда понадобитесь, сброшу SMS. И осторожнее со своим двойником, вскоре вы начнете одинаково с ним мыслить и произносить одни и те же фразы, средневековых людей это может насторожить, посчитают вас дьяволом и удавят ничтоже сумнящеся, кажется так там у вас глаголят? Пока.

В роще беглецы задерживаться не стали, двинулись краем леса на юг. Это Юра определил по солнцу и ручным часам. А там за оврагом открылся вид на небольшую деревеньку. Только собирался спросить, а не опасно ли вот так открыто идти к селу, как Фома Козьмин сказал:

– Зябликово. Схожу, разнюхаю все ли спокойно. Хорониться будем на хуторке, что за Калиновым ручьем. Сноха нам брашно приготовит, баню истопит.

– Не донесет? – хором спросили Страмской с Липатовым.

– Кому тут доносить, – почесал бороду стрелец, – две старухи, попадья вдовая и староста слепой ужо как третий год. Всех людишек землепашных боярин Заступин скупил, а других в стрельцы, как меня определили. Бабы и детишки наши от мора в прошлом году загнулись. Токмо сноха и осталась. Из Дяковского сюда не ходят. Но береженого бог бережет, лучшее на хуторке отсидеться.

Фомы не было целых полтора часа. Юра с любопытством при дневном свете рассматривал свою природную копию в виде князя Страмского и гадал, о чем тот сейчас думает. Когда Липатову захотелось есть, Никита сказал:

– Хоть я и хворый, а, кажись, полкоровы бы теперь проглотил.

Именно эта фраза вертелась в голове и у Юры. Но как боярин может думать так же как и я? – рассуждал он. Этот средневековый человек много не знает из того, что знаю я. Впрочем, объем знаний не меняет суть человека, не определяет его поведение. Правильно говорят, что люди за последние 10 000 лет почти не изменились.

В мозгу Юры отсчитывалась каждая драгоценная секунда, несколько раз он доставал аппарат и проверял, не прислал ли инженер SMS. Нет, на экране все было чисто, а главное, пока оставалась полной шкала приема.

Хутор, огороженный лишь слегами, без ворот, оказался довольно просторным, по прикидкам Юры, соток в 30 не меньше. Стоял он на ровной поляне за высоким холмом. Позады двора примыкали к лесу. Приземистый, но широкий сосновый дом с маленькими, как бойницы, окошками, крытый камышом и соломой. За ним пара худых сараев, несколько ульев. Возле строений – объемные бочки с дождевой водой, поломанные деревянные плуги и еще какой-то сельхозинвентарь. Ничего себе! – удивился Юра, вот тебе и бедный средневековый народ, до такого хозяйства и сегодня нашлись бы охотники.

Внутри избы имелась широкая русская печь, а также печка поменьше, видимо для легкого обогрева. Вдоль стен – столы, лавки, сундуки, ничего лишнего. На одной из лавок Липатов с удовольствием растянулся. Никиту положили на печь. Сноха по имени Синева – дородная, широкобедрая баба, с румяным, возможно натертым свеклой лицом, принесла из села вареной курятины, пареной репы, хлеба и каши. Фома же, ходивший с ней, прихватил две бутыли мутной браги. Не дожидаясь пока сноха накроет на стол, выпили. По жилам сразу побежало тепло и Юре стало несколько легче. Про себя отметил, что пьет бражку 500 летней выдержки. Впрочем, эта мысль его не повеселила, он думал только об одном – как бы ни сел телефон. Следовало бы его отключить, чтобы экономить энергию, но Юра ждал сообщения от инженера, надеялся на его помощь, хотя не понимал, что можно сделать в данной ситуации. После второй чарки Фома спросил:

– Дело, конечно, не мое, однако опять спрошу, потому как зело любопытно, братья вы али нет? Будто вас в одной кузнице ковали.

– Пожалуй, что так, – немного подумав, ответил Юра, – правда, раньше мы никогда не встречались.

– Да, жизнь сложная штука, – снимая кафтан, заметил стрелец, – разметает людей пуще ветра. И оба, значит, княжеского рода.

Не желая далее развивать скользкую тему, Липатов в свою очередь спросил Никиту Страмского о первом, что пришло в голову:

– У вас в Новгороде, верно, хоромы?

Никита заворочался на печи, попытался сесть, но застонав, снова прилег, ответил:

– Как раз о доме своем вспоминал. Терем мой, конечно, нечета этому, двор большой со скотиной, челяди полтораста душ: и торговые и свободные и черные людишки есть.

– Холопы, значит.

– Великий Новгород – не Москва. Подневольных горожан у нас нет, все права имеют, что не так и на вече могут подать, даже на князя, не забалуешь.

– И что, суд справедливый?

– А был бы иным, три с половиной века не продержались бы. За то и богу спасибо говорим. Литовцы, ляхи, щведы, угры рядом, давно бы нас в бараний рог свернули.

– Жена у тебя есть?

– Супругу мою Евдокию цыгане черные пять лет тому назад украли.

– Как так?

– Красива лицом и телом была. Напросилась как-то в гости к брату в Псков. Обоз разграбили, а ее увели. Людишки уцелевшие рассказали. Пустился я в погоню с дружиной, как узнал, да какое там! Позже слухи долетели, что поганые Евдокию татарам крымским продали. Так ни слуху от нее и ни духу.

Юра понял, что захмелел, что мысли начинают появляться какие-то неуместные и все же не удержался:

– Как же ты молодой боярин без женщины обходишься, или наложницы есть? Я читал, у бояр да князей по сто невольниц в гаремах было.

– В девках недостатка не имеем, одних дворовых – душ двадцать. Но не неволю никого, сами рады. То для тела, а для души…

Не успел еще Страмской закончить фразу, как Юра уже понял, что для души у него никто иная, как Марфа Борецкая! Конечно, голову на отсечение даю, кто же еще, не может быть иначе!

– Марфа?

– Она, – ничуть не удивился прозорливости «брата» Никита. – Любит меня всем сердцем, хоть и тяжко с ней, напориста очень. Повелевать любит, того и гляди к ногтю прижмет, коль слабину дашь. Порой кажется, все не могу больше, не люба, брошу и забуду, а с утрева обиды как не бывало, тянет как к воде после пекла. Но ныне не до сердечных дел, республику бы сберечь от московитов.

– Любят, значит, тебя безмерно, – пьяно усмехнулся Юра. – И у меня такая же история. Вот тебе мой дружеский совет: бери свою Марфу в охапку и беги с ней, куда глаза глядят, в Швейцарию, Голландию, а лучше во Францию, там климат хороший. А лучше в Америку. Или ее еще вы не открыли? А нет, открыли, недавно. Какая разница, садись на корабль и… фьють на запад, не ошибешься. Вам Ивана не одолеть. Уж поверь. Да, как только ваше либеральное гнездо раздавят, России свободы и благоденствия никогда больше не видать. Так и будет в дерьме плавать. То опричнина, то крепостное право, то коммунизм, то авторитарная демократия. В общем, ничего хорошего. Вот у нас сейчас на престоле великий князь Путин. Вроде бы хороший человек, а бояр и клевретов своих так распустил, что простому народу от их бесчинств не продохнуть. Многие граждане князя поддерживают, а потому что рабская психология у них в крови, и сформировали эту психологию сначала татары, а потом государи, начиная с Ивана III.

В дымной избе повисла тишина. Все, в том числе и сноха Синева глядели на Юру широко открытыми глазами. Первым подал голос Никита.

– Многое мне из твоих слов не понятно, боярин, не знаю такого князя Путина, но уразумел я одно – ты не веришь в нашу викторию, а жаль. На твою помощь надеялся.

– Чего же ты от меня хочешь? – поняв, что переборщил с историческими и геополитическими подробностями, спросил Липатов. – Ты говорил в подвале, да из головы вылетело.

– Надобно не теряя времени отправляться в Новгород, к Марфе, предупредить ее о скором выступлении Ивана с войском и сговоре его с тверскими и псковскими князьями. Повторю, что на Казимира надежда слабая и все одно надобно с ним попытаться договориться, все пути хороши, кроме гиблого. Осадит Казимир Псков, не двинутся псковичи с места. Тверякам можно золото и пушнины с медом послать. А от одного Ивана отобьемся, есть у нас один оружейник, ракеты пороховые придумал. Вылетают из труб все разом, штук по десять и среди врагов взрываются, аки бомбы, токмо сильнее. Тайну выдаю, да в безвыходном я положении. А кому поверить, как не своему… брату? Ты и впрямь, как отражение мое, диво дивное, не поверил бы, коль сказали. Ну, согласен, что ли помочь?