Текст книги "Спасти Рюрика"

В кармане блямкнул телефон. SMS! Не извинившись, Юра выскочил как ошпаренный на двор, не отходя от избы, вытащил аппарат. На экране прочел сообщение от Вяземского: «Срочно сообщи год, день, час, место пребывания». Отодрал от ближайшего окна кусок занавешивающей его тряпки, просунул внутрь голову:

– Фома, мать твою, куда ты нас завел, как эта село называется?

– Сказывал же, – пробурчал тот, – Зябликово.

– Мямликово, – передразнил Юра, – какой сейчас, день по счету, ну?!

– Тебя, видать, боярин, в пыточной по голове сильно били, а с виду цел. Второй днесь вересеня.

– Вересень, октябрь что ли? А следующий какой?

– Листопад.

– А, листопад, кажется, у вас октябрь, значит теперь сентябрь. Свободен!

Сообщение набирать не стал, буквы на телефоне расплывались, мелких же цифр вообще разобрать не мог. Нажал кнопку вызова. Как только инженер ответил, выпалил:

– 6986 год, отнимите 5508, вересень, то есть сентябрь, 2-е число, время на моих часах – 20 часов 17 минут, 25 секунд.

– Сейчас синхронизирую, – сказал Олег Евгеньевич. – Как только секундная стрелка коснется 12-ти, скажите. Замечательно. Я кое – что придумал, постараюсь помочь. Еще раз предупреждаю, никуда из села не уходите.

– Ладно, – вроде как нехотя согласился Юра. – Правда, тут такое дело, очень важное, князю Страмскому нужна помощь. Новгород под угрозой, Марфу посадницу следует предупредить.

– Какое еще дело! – повысил голос изобретатель. – Ваша главная задача выбраться оттуда.

– Свобода в опасности!

– Вы что, выпили?

– А если наливают? Имею право и пригубить, как пострадавший от ваших псевдонаучных фокусов. Я еще на вас в суд подам. Да, чуть не забыл, гляньте в интернете, когда Иван III выступил в решающий поход на Новгород.

Вяземский сказал, что сбросит сообщение, еще раз предупредил, чтобы Юра ни во что не ввязывался и никуда с места не снимался. Липатов через окно вытребовал у Синевы чарку, выпил и тут же полез за сигаретами. Вот интересно, а дым они будут видеть или как? Сделал две полные затяжки. Голова захмелела еще больше, вспомнил, что не курил с самого утра и невольно порадовался хотя бы этому обстоятельству. Курить надо бросать. Пришло сообщение: «Иван III выступил на Новгород в ночь с 8 на 9 октября 1478-го года. Ждите».

Чего ждать-то? Умный этот инвалид-изобретатель, заслал черт знает куда, сам коньяк дома пьет, а вы «ждите». Нет, сейчас позвоню и выскажу все, что о нем думаю. Однако еще трезвая часть мозга подсказывала, что аккумулятор надо беречь. Пока раздумывал, шкала заряда на телефоне стала уменьшаться, и вдруг совсем пропала, экран погас. Юра сразу и не понял, что произошло, а когда сообразил, в ужасе опустился на землю. Дрожащей рукой вынул из телефона аккумулятор, потер контакты о рукав куртки, вставил вновь, но аппарат больше не подавал никаких признаков жизни. Это конец. Связь с 21 веком окончательно нарушилась, помощи больше ждать было не откуда и не от кого.

Ввалился в избу, сам налил себе браги, которую Фома называл хлебным вином, выпил. А что если попробовать? Последний шанс. Подошел к Никите, ухватил его за голову, закрыл глаза, подумал о своих коллегах по работе, представил вечную пробку на шоссе возле дома, словом, о 21 веке и врезался в боярина лбом. Да так, что искры посыпались на внутричерепном экране. На Пятницкой-то переместился во времени! Он не расслышал, что крикнул Никита и не почувствовал удара в грудь, настолько был погружен в свои внутренние ощущения. А когда открыл глаза, понял, что номер не удался, средневековый мир никуда не делся.

– Поспать тебе, боярин, надобно, – ухватил за плечи Фома, – давай на лавку, медвежьей шкурой укрою. Завтрева думать будем, как лучшее поступить.

Засыпая, Юра с пьяной, сладкой надеждой думал о том, что проснется утром у себя в квартире и посмеется над тем, что ему приснилось. Как можно оказаться в 15 веке? Это же противоестественно, еще старик Эйнштейн говорил, что преодолеть скорость света нельзя, а уж попасть в прошлое…..

Проснулся Липатов от вкрадчивого шепота. На соседней лавке лежал совершенно голый князь Страмской, а его синюшные ноги охаживала веником из трав щуплая, суетливая старуха. Она окунала веник в глиняный таз с горячей водой, произнося непонятные слова, потом прикладывала его к телу Никиты. Заметив, что Юра открыл глаза, князь приветливо приподнял руку:

– Акулина говорит, что кости мои целы, но повреждены сухожилия, некоторое время на полатях провести придется.

Во взгляде Никиты не было ничего осуждающего, поэтому Липатов решил не извиняться за вчерашнее. Однако о минувшем вечере ему напомнил Фома:

– Вино-добро, пьянство зло. Голова-то не болит, боярин?

Юра сполз с лавки, открыл портфель, валявшийся рядом, проверил телефон. Нет, аппарат был мертв. Настроение стало еще пакостнее, нежели обычно бывает с похмелья. И что за дрянь это хлебное вино? И впрямь шибануло, как будто пятисотлетнее. А этот Фома волю взял, ишь, боярину выговоры делает! Подумал так и ухмыльнулся, видно я начинаю врастать в средневековую жизнь. Пока бабка не закончила свое колдовство, о деле никто не говорил. Но как только она удалилась, прихватив с собой тряпки и травы, Никита приподнялся на лавке.

– И часа негоже. Придется вам вдвоем отправляться в Новгород, а как окрепну и я прибуду. Передашь Марфе от меня письмо и на словах поведаешь, какая угроза над республикой нависла. Жаль именной перстень-печатку костоломы у меня забрали, да Марфа знает мою руку, поверит.

Вспомнив о запрете инженера куда-либо уходить из деревни, Юра хотел было что-то возразить, найти какой-нибудь повод остаться, но ничего не придумал. Просто упереться – не пойду и все? С этими средневековыми людьми шутки плохи, засунут в печку как бревно или собакам скормят и вся недолга. Что за псина так настойчиво лает? Да и сидеть тут, смысла нет. Связь с 21 веком пропала и, вероятно, уже не восстановится. А Марфа мне очень любопытна. Неужто вылитая Аллочка? Стоп.

– Князь, а кем я посаднице представлюсь, если мы с тобой на одно лицо, словно отражение? Даже родинки на теле, я посчитал, и те все на месте. Скажет, дьявол или умом Страмской тронулся.

– Верно, Марфа знает, что братьев у меня с роду не бывало.

После этих слов начал мелко креститься Фома, переводя ошалелый взгляд с Никиты на Юру и обратно, будто еще вчера удивительного сходства в них не замечал. На дворе не переставала лаять собака.

– Псина какая-то прибилась, – выглянул в окно Козьмин, – красивая шельма, благородная, видно от немцев сбежала, у них тут недалече слобода.

– Немцы? – задумался Липатов, сам еще не понимая, что за мысль по поводу немцев проскользнула в голове. Ах, да, на днях в редакцию должны были приехать коллеги из Германии, обсудить возможность производства совместной научно-популярной передачи. Просили на время арендовать им офис. В самом телецентре дорого и раскрасили его под таблицу настройки каналов черте как, перед иностранцами стыдно, видно, денег под это кучу списали. Нужно предложить им офис в нашем здании на Дубовой роще. Дешево и сердито. Интересно, а ремонт на третьем этаже уже закончили?

Залез в портфель, проверил неработающий телефон, потом машинально вынул зажигалку, чиркнул. Фома, Синева и Никита охнули в один голос. Юра сначала и не понял, что произошло, а когда догадался, прикусил губу до крови. Они видят огонь! Никаких предметов из тех, что попали сюда со мной из 21 века, не видят, в том числе и зажигалку, а огонь от нее видят. Пламя! Это же плазма, хоть и не очень горячая. Видимо, что-то связано с плазмой, которая не теряется в пространстве и времени. Поднес зажженную зажигалку к ладони. Нестерпимая боль и запах паленой кожи и…. Куда-то уплыли стены избы, со всеми ее обитателями и Юра увидел кирпичный дом, с припаркованной у ворот машиной. Липатов даже разглядел марку автомобиля – Ниссан-Х-трейл. В небе над домом пролетел вертолет. Видение продолжалось всего несколько секунд, потом пропало. Снова изба, ошеломленные взгляды Фомы и Никиты.

– Да ты кудесник, – вымолвил Козьмин. – Огонь из пальцев выжигаешь.

– Ах, это, – пожал плечами Юра, схватив подвернувшуюся под руку лучину, запалил ее от тлеющей печи. – Фокус, трюк, понимаете?

Собака громко лаяла уже под окнами. Выглянул наружу, и снова его ждало потрясение. У стены, рядом с гигантскими лопухами сидела и виляла хвостом Ирна! Нет, ошибиться было невозможно. Шелковый коричневый окрас, та же стать и белое пятно на груди. А главное глаза. Юра очень любил собак и знал, что их глаза неповторимы. Лишь они полностью выражают собачью сущность. Как только выскочил из дома, Ирна сразу поставила ему на плечи свои мощные лапы, облизала лицо.

– Ирна! – обнял псину Юра, – дорогая моя, хорошая! А где профессор, где Олег Евгеньевич, он с тобой?

Огляделся, но инженера нигде не заметил.

– Ты одна?

Собака тявкнула, сунула морду в руки. Липатов сел на землю, закурил. Вдруг ему показалось, что Ирна превратилась в какую-то обычную, невыразительную шавку грязного цвета. Но это только на секунду. Перед Юрой, в самом деле, стояла Ирна, собака инженера Вяземского.

– Не понял, как ты сюда попала, но это уже прогресс, что-то видимо куда-то движется, так?

На пороге появился Фома. Он глядел на Липатова изо рта, которого шел дым, более, чем подозрительно.

– Откуда тебе вестима сия тварь, боярин, ты вроде как не бывал в здешних краях?

– Мир тесен, – поначалу неопределенно ответил Юра, а потом нашелся, – это моя собака, я с ней в Москву пришел, когда заплечники меня повязали, затаилась, а теперь вот нашла.

– Мы же по реке шли, как след учуяла? – недоверчиво возразил стрелец.

– Поди их, разбери, братьев наших меньших.

– Да, любая божья тварь загадка, – почесался Фома.

Ирна вдруг тявкнула, взбежала на косогор, поджала хвост, зарычала. Юра с Фомой подошли к ней и увидели отряд конных стрельцов в синих кафтанах, направлявшихся по дороге к дальнему лесу.

– За нами, не гадай, – нахмурился Фома, – сначала в сельцо заглянут, потом сюда пожалуют. Пронюхали, откуда я родом.

– Может, не по наши души?

– А что бы тут государевым стражникам делать? Они это, по одеже вижу. Бежать скорее надобно.

Фома ринулся к избе, но было поздно, то ли заметили их стрельцы, то ли еще что, но трое из них вдруг повернули коней, понеслись через поле к хутору. Упав на землю, прижав к себе собаку и зажав ей пасть, Липатов отполз в густой кустарник, затаился. Всадники перескочили через ограду, затоптались возле крыльца.

– А что, доброе место для ночевки, – сказал один из них в кафтане с золотыми пуговицами, с высоким, расшитым перламутровой нитью воротником. Сытые бока коня он охаживал каблуками желтых юфтевых сапог. – Сюда обоз и подгоним.

– Место ладное, – согласился, оглядывая местность другой всадник, с широким палашом за поясом, – токмо никак не уразумею, отчего в Коломенском или сразу в Дьяковском к берегу не пристали? Теперь круг делай, по оврагам тащись. Колеса поломаем.

– Какой ты ворчливый, Дарьян, сказывал ведь тебе. Не желает государыня Софья, чтобы обоз на лишние глаза попадался. Тайно велено сундуки схоронить.

– В Дьяковском-то все готово? А то ждать еще придется. У меня баба на сносях.

– Готово, иначе не торопились бы. Там в холме, рядом с церквой Усекновения такую хитрую пещеру вырыли, что три колокольни с Китай-города поместятся. Одного камня на внутреннюю выкладку больше, чем на кремлевскую стену ушло.

– Да ну!

– Вот тебе и да ну!

– Сколько всего подвод-то будет, не видал?

– Боярин Шакловитый говорил пять десятков. А так кто его знает, наше дело эти доставить. Давай, скачи к обозу, вертай передовой отряд, здесь заночуем, от греха, в Дьяковское утром войдем. Эй, люди добрые, кто в избе, выходи к государевым слугам!

Из избы тут же вышел Фома, но уже не в кафтане, а в длинной крестьянской рубахе, лаптях, низко поклонился всадникам.

– Кто таков?

– Вольный землепашец, Фома сын Козьмин.

– Бумага отписная есть?

– А ну его к черту, Дарьян, – закрутился на лошади третий наездник, – на кой нам его бумага? Пусть брашно готовит и вино несет.

– И то верно. Принимай, хозяин, служивых, да слеги с дороги убирай, сейчас телеги загонять станем.

Фома поклонился еще ниже, побежал исполнять приказания. А Юра вместе с Ирной спрятался недалеко в лесу, откуда было удобно наблюдать за хутором. Умная псина не издала ни одного лишнего звука. Оставшиеся всадники спешились, по-хозяйски стали осматривать двор, вошли в избу. В груди Юры сердце забилось так же часто, как у собаки. Признают ли беглеца? Однако криков, ругани, а тем паче звуков драки, слышно не было. Впрочем, как бы Никита смог оказать сопротивление с побитыми ногами? Стрельцы вскоре спокойно вышли на крыльцо, потянулись, окликнули Фому:

– Ты энтого калеку, медведем поломанного, в баню, что ли перетащи. В избе, да в сараях братия царева встанет. Не бойся, за беспокойство заплатим щедро. Овес-то лошадям есть, али нет? Ладно, свой дадим.

Царева, значит, уже братья, не княжеская, – подумал Липатов. Быстро себе Иван Васильевич царский титул, по примеру владык Константинопольских присвоил. Да бог с ним. Главное, стрельцы Никиту Страмского не потревожили, видно он им сказал, что пострадал от медвежьих лап. Беглого в нем не признали. И как признать, фотографии государственных преступников еще на стенах не вешают. Однако у кремлевской охранки мозгов вполне хватит понять, что бежать Никите и его двойнику помог охранный стрелец Фома, а родом он из сельца Зябликово и схоронятся беглецы, скорее всего, там. Интересно, что за обоз они сюда притащили?

Не успел об этом подумать, как на двор стали въезжать крытые серой тканью повозки. За каждой следовал всадник с алебардой за спиной. У некоторых имелась пищаль с широким дулом. Все стрельцы нарядные, ладные, как с картинки, сразу видно – не простые воины, элитные, дворцовые. Сколько их было, сосчитать Юра издалека не смог, но всего, вместе с возничими, не менее двадцати человек. Повозки поставили вкруг напротив избы, сложили «шалаш» из алебард, рядом развели большой костер, принялись жарить на нем мясо. Зачем просили брашно, то есть еду и выпивку у Фомы, если своей снеди было предостаточно, непонятно. Но и Фома не жадничал, почивал не прошеных гостей курятиной, хлебом, щедро подливал им в чашки и кубки своего вина. Гости разговаривали громко, так что Юре их хорошо было слышно.

– Хороша работенка на энтот раз, – размахивал курицей на сабле пожилой стрелец, – ни крови, ни сраму, а деньгу имаем.

– Истина, Никлюд – поддержал его рябой сосед, – за грош трудов – пять целковых. Новую избу справлю, скотину заведу. Удружила нам государыня, нечего сказать.

Из избы почти вывалился человек в странном одеянии – коротких, чуть ниже колен панталонах, оранжевом, расшитом зеленой нитью камзоле, съехавшем на бок черном парике. Что-то закричал на ломанном русском, потом явно на итальянском языке. Его втянула обратно в избу чья-то рука.

– Аристотель-то наш, совсем упился. Срамным пьяницей в Рим вернется, – покачал головой стрелец, которого звали Никлюд. – И зачем его токмо Софья из дальних краев выписала, своих разве мастеров толковых не имаем?

– Запамятовал фамильное древо Палеолог? – отозвался другой – Никак племянница византийского императора, ей римское небо и люди по любому ближе, чем мы.

– Не боишься своих слов, а ежели донесу?

– А я чего, я ничего, донеси, коли дурень. Римляне нам и кремль новый ставят и церквы. Ладно у них получается, лепо, на то они и римляне. А уж тайник в Дьяковском, ты Никлюд верно сказал, сами бы спроворили, к чему нам Аристотель?

– Ты, Байко, молчи о тайнике, велено ведь строго настрого язык за зубами держать. Вырвут, съесть заставят, потом на кол вместе с ним посадят.

– Токмо среди своих о нем и глаголю, а так молчу.

– Вот и молчи.

– И все же дюже интересно, – тут же открыл рот Байко, – для чего Софья книжицы старинные сначала в Византии от османов прятала, потом сюда вывезла, а теперь тут ховать собралась? И что в них ценного?

– То, сказывают, латинские и древнегреческие фолианты из Александрийской библиотеки, приданное Софьино, потому и дорого ей. От кого прячет, не ведаю, верно от дьявола.

– Разве что так, – наконец согласился со старшим товарищем Байко.

Стрельцы замолчали, усердно принявшись за еду и вино, а потом вдруг начали один за другим клевать носами и вскоре уснули, повалившись, где были. На крыльцо вышел Фома, помахал в высоко поднятой руке зажженной свечой. Липатов понял, что это он подает знак ему и все же на всякий случай пустил вперед Ирну. Собака добежала до Козьмина, внимательно выслушала, что он ей сказал, вернулась к Юре, негромко тявкнула, повела к дому. Тут же выяснилось, что Фома подсыпал государевым людям сонного порошка и проспят они теперь глубоким сном до самого утра. Есть время собраться и уйти.

– Сегодня не признали, завтрева кто-нибудь еще прискачет, признают, я-то того рябого видал не раз, оставаться нельзя, – пояснил свою мысль стрелец.

– Как же с Никитой, он же ходить не может, опять на руках? – спросил Юра.

– Одну подводу у служивых позаимствуем, не обедняют. К заутреней у немцев в слободе будем. Не слобода, крепость, чужих не пускают, будь ты хоть княжеский клеврет. У меня там знакомец есть, Ганс Шурмах, из торговых бюргеров. Обязан мне жизнью, однажды от медведя-шатуна зимой в лесу спас, а потом от пьяных мужиков, что немцев и голлантцев за чистоту и аккуратность ненавидят. Нас пустят. Шурмах часто в русские и ливонские княжества с товарами московскими ездит, в его обозе до Великого Новгорода дойдем, главное, чтобы здесь оказался. Сразу бы туда двинули, да откуда я знал, что этих черт в Зябликово принесет.

Прикинув в уме, что другого варианта нет, Юра согласился отправиться в слободу, однако поинтересовался, что делать с Синевой. Убьют ведь ее стрельцы после такого воровства.

– С собой заберем, отсидится. Хутор, конечно, могут пожечь, да мне все одно теперь от него толку не видеть.

Пока Фома с Синевой собирали в дорогу еду, одежду, а так же боярина Страмского, Юра разглядывал содержимое повозок. В каждой из них находилось по одному большому сундуку, запертому на навесной, замок. Сундуки были явно не простые, сделанные из хорошего, пропитанного смолой дерева, обитые плотной тканью, охваченные по бокам и середине железными обручами и опечатанные государевыми двуглавыми печатями. Ключи долго искать не пришлось. Липатов их нашел на поясе Дарьяна. Он уже догадывался, о чем говорили стрельцы, перед тем как заснуть, а когда открыл сундук, понял, что не ошибся. Либерия! Это была пропавшая библиотека Софьи Полиолог, привезенная ею из Византии и позже доставшаяся Ивану Грозному. Царь добавил ее своими фолиантами и тоже спрятал. С тех пор эта либерия называется библиотекой Ивана Грозного и ее никак не могут найти. А ведь возможно, что Иван Васильевич ее не перепрятывал, а оставил там же, где она была при Софье, в селе Дьяковском! Туда же направляется обоз.

Время разглядывать фолианты не было, да и ничего толком под факелами не разобрать. Юра, которого разбирала нервная лихорадка, принял твердое решение: одну повозку с сундуком забрать с собой. О том, чтобы увезти все, не могло быть и речи. Да и одной повозке Фома противился, так как она замедлит их передвижение и за ней обязательно пустятся в погоню, но поняв, что боярин непреклонен, смирился. Козьмин запряг лошадей.

Осторожно положив на телегу Никиту, с которой еле свернули на землю тяжеленный сундук, отправились в путь. Перед этим Фома хотел подпалить оставшийся обоз, но Липатов вовремя схватил его за руку с факелом:

– Ты что! История тебе этого не простит!

Фома ничего не понял, но послушался, поджигать фолианты не стал. Юра сам попытался править повозкой с книгами, но у него ничего не получилось. Тогда за вожжи взялась Синева. Он и Ирна побежали рядом, хотя для Юры Фома оседлал лучшего коня. В собачьих глазах читались и преданность и осуждение. Липатов не мог поверить, что все это происходит с ним и не во сне, а в реальности. Ночь, 15 век, библиотека Софьи Палеолог, то есть Ивана Грозного.

К иноземной слободе поспели, как только начало светать. У высоких ворот ходила стража с мощными пищалями на плечах, в медных латах, шлемах с розовыми перьями. Сразу было ясно, что не русское войско. Преградили дорогу – найн, ферботен. Но судьба даже в далеких временах способна преподносить неожиданные подарки. К поселению подошел обоз, в котором находилась дочь Ганса Шурмаха. Она сразу узнала Фому и на вопрос где фатер, скромно потупив глаза, сказала: «Фатер ист да». То, что ее отец здесь, в слободе, Липатов понял без перевода, он долго изучал немецкий и неплохо его знал. Однако решительно не мог понять речь, вскоре пришедшего Ганса, который, в отличие от дочери, говорил на каком-то странном германском диалекте. Шурмах без долгих расспросов приказал страже пропустить гостей.

Юра, успевший наглядеться на нищую, покосившуюся московитскую архитектуру, давался диву. Игрушечная, чистенькая Европа, какую и сейчас можно увидеть во многих западных городах. Ровные, выметенные улицы, мощенные камнем и деревом, как стрелы пронзали насквозь слободу. По обеим сторонам улиц – аккуратные, похожие друг на друга домики. Один меньше, другой больше, но никаких излишеств и бросающейся в глаза роскоши. Некоторую однообразность строений скрашивали цветы в палисадниках и на окнах. За каждым домом имелся просторный двор, скрытый от посторонних глаз высоким забором.

За Никитой принялась ухаживать младшая дочь Шурмаха Эльза. Она так заботилась о князе, что Юре показалось, будто в глазах Синевы появилась ревность. Хотя куда ей простой деревенской бабе мечтать о новгородском князе! Однако женщины всегда остаются женщинами, и с этим ничего не поделаешь.

Уложив Страмского в мягкую постель, Эльза накрыла на стол, принесла гостям рейнского зеленого вина в прозрачном кувшине. Юра с удовольствием выпил и закусил, не удивляясь уже благотворному действию средневекового алкоголя. Фома, оказалось, неплохо говорил на языке Шурмаха и после непродолжительной беседы перевел:

– Торговый обоз на Русу, потом на Кенигсберг, выдвигается через три дня, его поведет Питер Улофф, старый проверенный приятель Ганса. Он с ним поговорит и тот окажет ему любезность, возьмет двоих из нас с собой.

– Только двоих? – с сожалением спросил Юра.

Вдруг выяснилось, что Шурмах тоже говорит по-русски, правда, с тяжелым баварским акцентом. Ох уж эти хитрые немцы, во все времена одинаковые.

– Я, только цвай, – подтвердил Ганс, – подорожный бумаг уже составлен, без них передвигаться по Московии ферботен, нельзя. Можем вписать нур, только цвай человек. Решайте, кто едет.

Тактичный немец даже не поинтересовался, что находится в прихваченной Юрой повозке, а когда узнал, что книги, глубокомысленно кивнул, гут. Лошадей распрягли и по просьбе Фомы, Шурмах спешно отвел их в общую слободскую конюшню, где они смешались с массой своих собратьев. На всякий случай.

Часа через четыре у стен слободы появились царские стрельцы, выпытывали, не проезжали ли здесь некие людишки о двух повозках. Предупрежденные немецкие стражи, на дух не переносившие московских стрельцов, только надменно крутили носами, пыхтели и сквозь зубы бросали: «найн». Заехать в слободу стрельцы даже не пытались. Еще со времен Дмитрия Донского устоялось, что иноземцы живут в Московии в своих посадах и слободах обособленно и «никто не смей их трогать». А ежели что, немцы вправе дать отпор. Объяснялось это просто: иностранцы вели широкую и умелую торговлю со многими западными и северными княжествами, куда московитам ход был заказан, и налогами заметно пополняли кремлевскую казну, что во время войн было просто спасением.

После недолгого совещания решили, что в Новгород обозом отправятся князь и боярин, их переоденут так, что родная мать не узнает. Никита станет Петером Смальцем, а Юра Томасом Брюккером. Эти почтенные бюргеры недавно скончались от сердечных ударов. Фома, так же изменив облик, самостоятельно доберется до Твери, а там присоединится к обозу. Однако к вечеру у князя Страмского появился сильный жар. Пригласили лекаря. Тот пустил ему кровь, поставил пиявок, осмотрел ноги, сказал, что жить Никита будет, но в постели придется провести еще немало времени.

– У нас этого времени нет, – сказал еле ворочая языком, Юре Никита, – отправляйся к Марфе без меня, с Фомой. Я отпишу бумагу.

Однако ни в тот день, ни на следующий, Никита не смог даже взять в руки перо. Его бросало то в жар, то в холод.

Ну и лекари у вас тут, сплюнул Юра и попросил Эльзу надрать за слободой коры осины. Когда девушка принесла целый ворох коры, велел сварить ее в чане и этим отваром поить новгородского князя. Самодельный аспирин действительно помог Никите и тот, наконец, погрузился в глубокий, спокойный сон.

– Вундербар! – всплеснул руками Шурмах. – Вы есть славный лекарь.

– Пустое, – отмахнулся Юра, – я бы и пенициллин приготовил да дел полно.

– Я хочу купить ваш рецепт.

– Зачем покупать, я не жадный, варите кору осины и пейте отвар.

– Найн, я должен покупать, так будет честно.

А что, подумал Юра, на этих невеждах можно состояние сколотить. И посоветовал в осиновый отвар добавлять еще плоды шиповника. Аспирин с витамином С. Также научил смазывать раны мелкомолотой серой, смешанной с сосновой живицей и воском. Подобную по составу ранозаживляющую мазь он часто покупал, но теперь не мог вспомнить ее название. А еще рекомендовал собирать с хлеба плесень и пить ее с теплым молоком при простудах. Пенициллин хорошая вещь. Затем рассказал о пользе зверобоя, ромашки, подорожника и чеснока. Целебные свойства некоторых растений Гансу уже были известны, тем не менее, он старательно записал все, что ему наговорил Липатов и долго соображал, сколько за ценные сведения заплатить. Отсчитал десять рублей серебром, потом добавил еще рубль. Глаза Фомы, наблюдавшего, как боярин зарабатывает деньги в прямом смысле на плесени, чуть не выпали из орбит. Юра протянул Козьмину четыре целковых, остальные убрал в портфель. Изумление стрельца только усилилось, когда деньги волшебным образом растворились в воздухе. Опять Липатов забыл, что содержимое его портфеля окружающим не видно. Но Фома, уже знакомый с Юриными фокусами, быстро успокоился и низко поклонился боярину.

Сундук с книгами перетащили в погреб. Ганс внимательно рассмотрел близорукими глазами двуглавую сургучную печать, подмигнул:

– Воровать нехорошо, тем более у государь. Голова четвертовать, а потом на кол.

– Наоборот, не лучше, – вздохнул Липатов. – Для дела надо, для истории. Ферштеен?

– О, я! – понимающе кивнул немец и больше не приставал с нравоучениями, пошел обсуждать детали переправы гостей в Великий Новгород с приятелем Питером.

Сам же Юра, переодевшись в добротное иноземное платье, под вечер отправился в село Дьяковское. Он не взял с собой Фому, а лишь выведал у него, как лучше до села добраться. За Юрой неотвязно следовала Ирна.

Передвигался по опушке густого леса, стараясь по возможности не выходить на открытую местность. Когда лес закончился, пошел по оврагам и лощинам, ориентируясь по реке и солнцу. До Дьяковского оказалось не очень и далеко, но Юра все же утомился и когда с высокого холма открылся вид на село, с удовольствием опустился на землю. Между корнями многолетнего дуба, росшего на самом краю холма, он нашел удобный наблюдательный пункт.

Обычное село, каких он уже успел насмотреться: дряхлые домишки, крытые соломой, дырявые сараи, низенькие курятники и обязательное наличие на дворах нескольких ульев. Располагалось оно на крутых холмах. На одном из них, крайнем справа – невысокая деревянная церковь о трех куполах. Двери ее были распахнуты, но никто в них не входил и не выходил. А вот под холмом был разбит целый военный лагерь. Возле двух биваков горели костры. Стрельцы снимали с повозок сундуки, тащили их внутрь холма, в котором вероятно и было сделано хранилище. Не трудно было догадаться, что это те самые сундуки, с книгами царицы Софьи. Один из ларцов был открыт, и фолианты, выложенные из него, лежали на стоявшей рядом телеге. Юре стало очень интересно, зачем стрельцы достали древние манускрипты, проветривают что ли? Вот бы еще пару фолиантов из либерии украсть! От этой сумасшедшей идеи Липатову стало весело, он потрепал Ирну за ухом, но она недовольно отодвинулась в сторону. Не одобряет мою идею, решил Юра, собаки ведь великолепные телепаты. Любопытно, что там за книги?

Приказав Ирне оставаться на месте, Юра пополз вниз, скрываемый кустами волчьих ягод и густыми зарослями ольхи. Полз и думал – нет худа без добра, по крайней мере, теперь я точно знаю, где находится библиотека Ивана Грозного, врятли царь перепрятывал ее позже из Дяковского. По крайней мере, в других местах библиотеку не нашли. Вот бы позвонить сейчас Вяземскому и рассказать о либерии! Нет, если он узнает, где искать библиотеку, возможно и не захочет вытаскивать меня из Средневековья, зачем с кем-то делить славу? Впрочем, может зря я так об инженере, он производит впечатление порядочного человека.

У проселочной дороги, которую плотно обступали кусты, затаился. Стрельцы выходили из хранилища в холме по трое, брали сундук за ручки, волокли в подземелье. Остальные воины, сидевшие вкруг за биваками, отпускали в их адрес незлобивые шутки. Они не могли видеть Липатова, даже если бы он поднялся в полный рост.

Дождавшись, когда стрельцы с очередной ношей скроются в холме, пригнувшись к самой земле, побежал к открытому сундуку, спрятался под телегой, на которой лежали книги. Поднял руку, чтобы ухватить первый попавшийся фолиант. Но тут лошадь, которую еще не выпрягли из повозки, фыркнула, видимо, испугавшись, потащилась вперед. Колесо телеги попало в яму, она накренилась и книги, лежавшие сверху, посыпались в лужу. Юру ударило по голове колесной осью, и он свалился в грязь, оставшись на голом просматриваемом месте.

В это время на дороге показались всадники, они приближались с такой скоростью, что времени на раздумье у Юры не оставалось. Он заскочил на повозку, а затем прыгнул в открытый сундук, закрыв за собой крышку. И сразу понял, что совершил большую ошибку: выбраться незаметно из этого терема уже не удастся. Кроме того, он просто задохнется через минуту. Чтобы этого не произошло, достал из портфеля газету, подложил ее с боку под крышку. Сквозь щель он видел остановившихся рядом всадников и подошедших к ним стрельцов. Видимо, приехало какое-то начальство. Один из наездников, в красном, подбитом золотом плаще, ругал стрельцов матом так, что его красноречию позавидовали бы матерые современные рецидивисты. Смысл его непечатной ныне лексики сводился к тому, что всех криворуких «неблазников», не умеющих четко выполнить приказ государыни, он лично посадит на кол. А уж тех, у кого из-под носа увели в селе сундук и две повозки, он вообще напоит царской водкой, вырвет глаза, вытянет все жилы по одной, предварительно содрав с упырей кожу.