Текст книги "Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа «Секретно»"

А затем вновь наступила долгая, тягостная пауза. М. Т. Лобов и Н. Д. Луговой бомбардировали командование фронтом радиограммами. Все без толку. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что они даже не могли обратиться к более высокому командованию, потому что все радиограммы принимали те, на кого они намеревались жаловаться.

Вспомнив о том, что в лесу находится спецгруппа НКВД со своей рацией (лейтенант Полозов), которая имеет непосредственную связь с Москвой. Н. Д. Луговой стал уговаривать М. Т. Лобова обратиться напрямую к Верховному Главнокомандующему т. Сталину. Прекрасно понимая, что подобные обращения «через голову» безнаказанно не обходятся, М. Т. Лобов категорически отказался, и тогда это сделал сам Н. Д. Луговой. Крик о помощи временно возымел позитивные последствия.

16 октября 1942 года командиры самолетов П. М. Русаков, А. М. Быстрицкий и Ф. Ф. Ильченко получили задание от начальника «Аэрофлота» генерал-полковника Астахова оказать помощь крымским партизанам. Долго, очень долго длился перелет в Сочи. То не было погоды, то было вынужденное сидение из-за отсутствия топлива на аэродромах. Когда экипажи наконец приземлились в Адлере, они поразили коллег тем, что летали на столь большие расстояния без штурманов. Это были подлинные асы своего дела.

Как их ждали в лесу! Каждую ночь до 200 человек бойцов выходили на охрану аэродрома. Голодные и раздетые, зимней одежды не было, лежали в охранении по 10–12 часов ежедневно. Без смены, без костров. Остальные охраняли дальние подступы к аэродрому. Каждую ночь партизаны выволакивали по 50–60 человек больных на площадку, а утром несли обратно. 2–3 человека умирали, и их оставляли возле аэродрома, который постепенно превращался в партизанское кладбище. Люди роптали: «Площадь спасения превратилась в площадь смерти» [45, с. 18].

До этого группе авиаторов доводилось летать в блокадный Ленинград, вывозили они командный состав из осажденного Севастополя, неоднократно бывали в отрядах С. А. Ковпака, А. Ф. Федорова, белорусских партизан. То, что они увидели в Крыму, их поразило. Никакого сравнения с дородными, обвешанными самыми высокими наградами, в генеральских шинелях и папахах украинскими и белорусскими партизанскими командирами.

Работа авиаторов закипела. Казалось, что еще пара ночей, и дело сделано, но сначала вмешалась погода, потом 29, 30, 31 октября партизаны вели тяжелые бои и не могли обеспечить безопасность самолетов. Наконец, закончился прочес, наладилась погода, но поступила команда отправить «Ли-2» в Москву: им предстояло забрать из Ирана летный состав будущей французской эскадрильи «Нормандия».

«Партизанские летчики» вывезли на Большую землю 1856 человек – раненых, женщин, детей [54, c. 180].

В партизанском движении в Крыму начинается серьезная реорганизация.

02.10.42 г. утверждается новый состав Крымского областного подпольного комитета ВКП(б). Мустафаев Рефат – председатель, Иван Гаврилович Генов и Николай Дмитриевич Луговой – члены. На комитет возлагается руководство партизанским движением непосредственно в Крыму [10, с. 101].

Через короткое время 18.10.42 г. новое решение: для руководства партизанскими отрядами Крыма создать оперативный центр в составе т.т. Г. Л. Северского (командующий партизанским движением), П. Р. Ямпольского – секретарь ОК ВКП(б), Мустафаева Рефата – секретарь ОК ВКП(б). Существующий Центральный штаб ликвидировать. Утвердить начальником штаба оперативного центра Д. Ф. Ермакова [10, с. 102].

Но, подобно Е. А. Попову, Г. Л. Северский возвращаться в лес не хочет, и все эти противоречащие друг другу решения только вносят сумятицу.

В заповеднике при штабе II сектора теперь постоянно находится секретарь обкома ВКП(б) П.Р. Ямпольский, прилетевший в Крым 3 октября 1942 года с самыми широкими полномочиями и правом решать партизанские вопросы от имени обкома партии.

В этот же период поступает Приказ от 18.10.42 № 0059, изданный на основании Указа Президиума ВС СССР от 9.10.42 «Об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров в Красной Армии». Отныне и в партизанских отрядах теперь не будет комиссаров, а вся власть безоговорочно сосредотачивается в руках командиров, которые наделены воистину безграничными полномочиями. Если в условиях действующей армии этот приказ был, безусловно, своевременным, то в партизанских условиях, где на должностях комиссаров отрядов находились вчерашние партийные руководители – секретари ранее легальных, а теперь подпольных райкомов, то их статус сразу же был подвергнут сомнению, и роль ВКП(б) в этих условиях резко пошатнулась.

Примечательно, что тут же возникли разногласия у командира района Куракова и его бывшего комиссара, а теперь уже заместителя по политической части Лугового. Воспользовавшись своим новым статусом, И. Г. Кураков тут же поставил своего заместителя на место и в грубой форме напомнил, «кто в доме хозяин». Формально конфликт произошел из-за того, что И. Г. Кураков требовал буквального выполнения поступившего приказа И. С. Сталина № 227 «Ни шагу назад». Конфликт разгорелся в результате того, что два партизанских отряда в ходе карательной операции удачным маневром избежали окружения и, вынеся с собой раненых, сумели оторваться от карателей. Капитан Кураков расценил эти действия как трусость.

– Почему отступили? Приказ Сталина 227 «Ни шагу назад!», что, не касается вас?

Замполит 5-го отряда Иван Бабичев попытался объяснить специфику партизанской борьбы, но капитан был неумолим:

– Оставьте это ваше мнение при себе, товарищ Бабичев. И не забывайте: вы теперь не комиссар!

Н. Д. Луговой поддержал комиссара отряда и тут же получил.

– Ты кончил свою лекцию? – съязвил Кураков.

– Да, кончил.

– А я говорю так: каждого, кто отступит без приказа, будем судить и расстреливать. Приказ Сталина говорит ясно. И всякое свое истолкование его мы допускать не должны. Это приказ» [56, с. 460].

Оставшиеся в Крыму партизанские отряды сводятся в бригаду и распределяются следующим образом:

1-й сектор

(25.10.42–15.07.43)

Командир Калугин Иосиф Прокопьевич

Комиссар Ермаков Даниил Филиппович

1-й отряд (25.10.42–15.07.43)

Командир Вихман Леонид Абрамович

Комиссар Билялов Нафе

2-й отряд (25.10.42–15.07.43)

Командир Муковнин Степан Андреевич

Комиссар Рынковский Александр Петрович

2-й сектор

(25.10.42–15.07.43)

Командир Кураков Иван Григорьевич

Комиссар Луговой Николай Дмитриевич

3-й отряд (25.10.42–06.08.43)

Командир Соловей Филипп Степанович

Комиссар Кузнецов Владимир Степанович

4-й отряд (25.10.42–06.08.43)

Командир Федоренко Федор Иванович

Комиссар Егоров Мирон Миронович

5-й отряд (25.10.42–06.08.43)

Командир Барановский Игорь Зиновьевич

Комиссар Бабичев Иван Яковлевич

6-й отряд (25.10.42–06.08.43)

Командир Мокроус Иван Степанович

Комиссар Пономаренко Роман Максимович

7-й отряд (25.10.42 – декабрь 1942).

Расформирован. Остатки влились в 5 и 6-й отряды второго сектора.

Командир Сланов ВладимирВасильевич

Комиссар Каплун Тимофей Григорьевич [4, с. 393].

Полковник М.Т. Лобов эвакуируется на Большую землю. В лесу остается всего 266 человек. Среди них было всего две женщины и ни одного участника Гражданской войны, то есть человека старше сорока лет. Произошел своеобразный естественный отбор. Как жаль, что размеры статьи не позволяют всех назвать поименно. Это была элита, «славная когорта», «бессмертные»… Среди них есть и крымские татары: Сеитхалил Кадыев, Мемет Молочников, Курсеит Муратов, Нафе Билялов.

Пусть по-разному сложится их послевоенная гражданская судьба: один будет подписывать обращение об отказе от национальной автономии, а другой пойдет в лагеря, отстаивая право народа вернуться на родину [62, c. 577].

Вот как вспоминал этот период 1943 года А. А. Сермуль:

«В нашем секторе оставалось только два отряда, одним командовал Вихман, другим – Муковнин. И в обоих отрядах было от силы чуть больше 100 человек, 107 или 108. А к весне 1943 г. и вовсе осталось 56 человек.

Отряд каждую ночь ночевал в новом месте. Носили с собой парашют. Вечером за дерево стропой зацепили, колышком по низу прихватили, костер развели – сверху дырка для дыма сделана, переночевали, утром сматываемся и уходим в другое место. На одном оставаться было опасно, потому что немцы вели за лесом авиационное наблюдение.

В этот период против партизан создаются специальные ягд-команды. Против партизан они использовали их же тактику. Засады, ночевки в лесу. За каждого убитого партизана полагался отпуск» [68, с. 37].

Крымские партизаны, наконец, попадают в сводку Совинформбюро: «Отряд крымских партизан в конце ноября пустил под откос вражеский железнодорожный эшелон. Разбиты паровоз, 19 платформ с военной техникой, пульмановский вагон и 8 теплушек с войсками противника» [86].

Данное П. К. Пономаренко обещание было выполнено, о крымских партизанах узнала вся страна. Единственно, что не сообщалось в сводке, так это то, что участвовавшие в операции партизаны не смогли самостоятельно вернуться в расположение отряда – выбились из сил. В двух километрах от лагеря их подобрали заставы. Командира группы Петра Лещенко – мертвым.

1943 год

Новый 1943 год крымские партизаны встречали со сложным чувством тревоги и надежды. Тревога была более чем оправданна. Линия фронта проходила за тысячу километров от Крыма, и ее ближайшими естественными рубежами были р. Волга, р. Дон, горы Кавказа… Враг полностью оккупировал Украину, захватил Северный Кавказ, фашистский флаг реял над Эльбрусом. Летом 1942 года наши самолеты базировались на аэродроме, расположенном на Керченском полуострове, и успевали сделать за ночь по 3–4 вылета, доставляя в лес все необходимое, а оттуда вывозили раненых. Теперь же они вылетали из Сочи и без посадок сбрасывали грузовые парашюты, часть которых в результате «слепой сброски» либо сразу попадала в руки противника, либо терялась в лесу, а то немногое, что удавалось найти, и было единственным, что обеспечивало крымских партизан продовольствием, патронами к отечественному оружию, медикаментами…

Что такое поиск парашютов обессиленными, голодными людьми, хорошо иллюстрирует сохранившаяся радиограмма: «Началась массовая смертность. Умирают командиры. А вы думаете, что мы здесь ждем, чтобы парашюты нам в рот попадали. Грузы разбросаны в радиусе 15–20 километров. Это ведь лес, а не асфальтированная площадь. Десятки групп ежедневно прочесывают лес, а найдено всего на 5 января 12 парашютов. Люди уже выбились из сил. Еще такая пятидневка, и будет ужасная катастрофа» [27, с. 110].

С другой стороны, уже более полугода, пусть с перебоями, но действовал «воздушный мост». На Большую землю была эвакуирована часть бойцов и командиров, а это уже надежда на то, что в случае ранения все же есть шанс выжить. Красная Армия, наконец, нанесла врагу небывалое поражение под Сталинградом. Такое поражение, что Гитлер даже не смог скрыть его масштаб и объявил трехдневный траур. Наряду с этим житейский опыт наводил на грустные рассуждения о том, что «зимой мы бьем фашиста, а вот летом – он нас!».

Изменился и состав партизан. Произошел ужасный, безжалостный «естественный отбор». В отрядах не осталось участников Гражданской войны, которыми еще недавно так гордились организаторы партизанского движения. Если выразиться иначе, то в отрядах уже не было людей, чей возраст превышал бы сорок пять лет. Из сотен женщин, которые первоначально составляли чуть ли не четверть отдельных отрядов, осталось – только две: Ильенко Татьяна Алексеевна и Леонова Галина Ивановна, которым с честью будет суждено пройти всю эпопею, но до настоящего издания их имена совершенно незаслуженно оставались вне внимания историков.

В январе 1943 года в партизанском лесу насчитывалось всего 349 бойцов, а уже через месяц на 17 февраля – 266 человек, на 1 августа – 214 человек! [59, с. 87].

Трудным, чрезвычайно трудным, самым трудным оставался для крымских партизан рубежный, судьбоносный 1943 год.

Когда в приведенной выше радиограмме указывалось, что «умирают командиры» – это означало, что открытым текстом подчеркивалось, что голодной смертью умирают даже те, кто раздает продовольствие. Что уж говорить о рядовых партизанах.

Голод порождал проблемы самые неожиданные и неприятные. Начальник особого отдела Колодяжный докладывал: «В группе отрядных командиров и комиссаров Каплун сделал заявление: «Тех, кто употребляет в пищу мох и кое-что пострашнее, я понимаю: ими руководит инстинкт самосохранения, но как понять начальников, – кивнул он в сторону штаба, – у которых всегда такие пухлые вещмешки» [56, с. 541].

Т. Г. Каплун – до войны 1-й секретарь Карасубазарского райкома партии, с началом партизанского движения комиссар Карасубазарского отряда. Мокроусовым был разжалован и переведен в рядовые бойцы. Восстановлен в должности. Командовал отрядом, вновь стал комиссаром. Я специально привожу столь внушительный послужной список Тимофея Григорьевича, чтобы читатель осознал масштаб личности, которая осмелилась бросить тень на высшее партизанское руководство. Получив выговор, Т. Г. Каплун не стал каяться, а даже обжаловал его в подпольном обкоме. Как написал по этому инциденту в своих воспоминаниях Н.Д. Луговой: «Заварилась каша» [56, с. 542].

Т. Г. Каплун не был единственным, кто осмелился бросить камень в высшее партизанское руководство. Вот что писал в своем дневнике И. И. Купреев: «8 мая… сбросили продовольствие… утром нашли один парашют, вечером еще пять. Муковнин, Семернев и Талышев (командир, комиссар и уполномоченный особого отдела. – Авт.) обвинили меня, что я украл два котелка муки. Обидно и стыдно! Сами воры, украли целую гондолу… Украли 2 банки масла по 25 кг, 2 окорока, сгущенное молоко, компот-консервы, шоколад и печенье. Все это запрятали на Хыралане, и сейчас есть масло и консервы, а партизаны умирают с голоду. Но боюсь все вскрыть. Они со мной расправятся» [61].

Если бунт Т. Г. Каплуна обошелся для него относительно безболезненно, то вот для одного из лучших отрядных командиров И. З. Барановского все закончилось трагически. Выступив против дискриминационной по отношению к отрядам «продовольственной программы», И. З. Барановский был сразу же смещен с должности командира 5-го отряда (всего их в ту пору было шесть) и направлен рядовым бойцом в 1-й отряд. Но это было только начало трагедии. Как человек, вхожий в «высший свет», И. З. Барановский знал слишком много, в частности, и то, что продовольственные гондолы, предназначенные для разведывательных спецгрупп, утаивались высшим партизанским руководством, базировались и использовались для узкого круга лиц. Одна из таких гондол с продуктами предназначалась разведгруппе Черноморского флота, которой командовал лейтенант Антонов. Вот как описывал это Е. Б. Мельничук:

«Барановский действительно повел Антонова и Юдина (вернее, Юдина они оба по очереди тащили на себе) на поиски продуктов… в Горелый лагерь, где по приказу Ермакова еще 20 апреля был спрятан парашют Антонова. Остатки продуктов нашли сразу. Внезапно появились люди Ермакова и Мустафаева, расправились с Барановским, и только чудо удержало их от таких же действий по отношению к флотским разведчикам.

27 мая Ермаков произвел очередную запись в дневнике: «На Горелом лагере расстреляли Барановского Игоря Зиновьевича за разграбление наших маленьких баз – муки 40 котелков и сухарей – 115 котелков…»

«По воспоминаниям бывшего командира 2-й бригады Н.К. Котельникова, личный состав отрядов, которыми командовал Барановский, относился к нему с уважением, зная, что продукты, оставшиеся у него, всегда будут израсходованы на питание уходивших на задание разведчиков, раненых и больных партизан. Они знали твердо, что Барановский для начальства не «отстегивал» ничего, что сделало его белой вороной в глазах командования и вызывало бесконечные с ним стычки» [61].

Вот фрагмент из воспоминаний начальника разведки 4-го отряда Николая Колпакова. Хочу подчеркнуть, что в данном случае речь идет об одном из самых лучших отрядов, об отряде, которым командовал Ф. И. Федоренко. «В ночное время в штабную палатку буквально вбежал дежурный по лагерю и доложил, что он видел, как от места захоронения умерших от голода партизан четыре человека проследовали в палатку нашего отряда. Осмотрев палатки, я наткнулся на противогазную сумку, при прикосновении к которой почувствовал, что в ней мясо».

В результате проведенного расследования выяснилось следующее: «Один из партизан как-то рассказал, что в 1933 году жил на Украине, перенес голод. Как бы между прочим сказал, что те, кто ел мясо умерших, остался жив, а те, кто не ел, – умерли голодной смертью. Нам, мол, тоже это грозит со дня на день.

Под впечатлением услышанного четыре партизана решили спасти себя от голодной смерти употреблением мяса умерших партизан. Три ночи они приносили мясо, готовили вместе с выданной им мукой и ели. Другие партизаны участия не принимали, к мясу не прикасались. Несмотря на то, что все это делалось открыто, на их глазах, никто не решился остановить уголовно наказуемые действия четырех, все заняли нейтральную позицию» [55, с. 73].

Вероятно, об этом же сообщают и архивные документы: «27 августа 1943. Справка о личном составе 4-го партизанского отряда: убито в боях – 14, умерло с голоду – 6, пропало без вести – 2, расстреляно за людоедство – 3 человека».

«8 февраля 1943 г. во II секторе были застигнуты на месте преступления 12 партизан, потерявших от голода человеческий облик. Шесть из них, замеченных в таких действиях повторно, по приговору военного трибунала были немедленно расстреляны» [61].

Наиболее яркое представление о том, что в те месяцы происходило в крымском лесу, дают воспоминания Алексея Ваднева. В бою он был тяжело ранен, и товарищи перенесли его на Яман-Таш.

«Командир диверсионной группы Бартоша пришел к Соловью и сказал, что забирает меня к себе. Прожил я у диверсантов дней пять, как группа Бартоши уходит на операцию. Он оставляет мне кусочек мяса и говорит:

– Вот, Саша. Дождешься, пока приду, будешь жить, не дождешься – умрешь.

Бойцы принесли в землянку дров, и я поддерживаю слабый огонь, чтобы не замерзнуть. Прошло дня два. Кушать уже нечего. Уходя на операцию, Харин надел новые постолы, а старые оставил. Я взял половину постолов, зажарил, покушал. Подумал о том, что группа может не вернуться и завтра, и потому оставил вторую половинку на следующий день.

На второй день доел постолы. На третий день совсем нечего было есть. Вечер наступил – нет Бартоши. Мне жалко и умирать от голода не хочется, но все-таки думаю – умирать придется. Я считал, что лучше погибнуть от пули, чем от голода, но более пятидесяти метров я не пройду.

Утром пронесся слух, что Исаков пригнал барашков. Я думаю: «Пришлют мне кусочек мяса или нет?» Присылают мне из штаба района баранину. Я зажарил ее, поел. Говорят, на наш отряд досталось девять баранов. Мне дали мою порцию – четверть барана.

А вдруг, думаю, Бартоша с пустыми руками вернется. Стал я ему варить. Вечером группа вернулась. Пригнали корову, лошадь и барашек. Пришел Шевцов и, не зная, что я уже сыт, приносит мне кусочек мяса и говорит: я шел и все время к тебе спешил.

Я протягиваю ему котелок и говорю: «Кушай скорее мясо, я уже поел».

Ваня поел, и я с ним тоже. Приходят Бартоша и Дудченко. Спрашивают: жив? Ну, давай скорей жарить.

Я отвечаю – уже для вас пожарил.

Бартоша говорит: «Я взял лашонка и потихоньку от всех отвел, зарезал и спрятал, теперь будем жить на этом лашонке. Когда нужно будет, сходим и принесем».

Из сектора принесли немного муки. Досталось на шесть человек по два котелка. Стали варить не то мамалыгу, не то затируху. Мне стало лучше, я начал ходить» [20, с. 46].

Отряды вынуждены уходить в леса заповедника. Еще совсем слабый А. С. Ваднев идет в качестве проводника, он ведет за собой остальных. Нужно подниматься на гору, но сил нет. Командир отряда Соловей начинает уговаривать собрать последние силы. «Я отвечаю, что моральные силы у меня есть, а вот физических уже нет. Тогда Кузнецов берет меня на себя и тащит на гору» [20, с. 47].

Все отряды оказались сосредоточенными в лесах заповедника в наиболее труднодоступных заснеженных верховьях горных речек Аракча, Пескура, Ускулар, Донга и Писара на северных склонах Главной гряды Крымских гор.

До 18 декабря 1942 года партизанские радисты II сектора были на связи с опытными операторами РО ЧГВ Закавказского фронта и слабо подготовленными специалистами Крымского штаба партизанского движения. С переходом в заповедник по приказу В. С. Булатова весь радиообмен стал идти только через узел связи КШПД. Из за слабой квалификации специалистов партизаны неделями не могли связаться с обкомом.

Длительные перерывы в связи и тяжелое продовольственное положение заставили Ямпольского и Мустафаева потребовать от В. С. Булатова организовать связь через узел РО ШЧФ на правах одного из агентурных направлений [61].

Н. Д. Луговой, И. Г. Кураков и другие партизаны, которые прекрасно знали Зуйские леса, все более склонялись к мысли вернуться «домой». Их доводы весьма примечательны.

И. Г. Кураков: «В Зуйских лесах мы собирали все грузопарашюты, а тут половину их теряем» [56, с. 520].

К тому же все сходились и в том, что леса заповедника имеют теневую сторону: позиции противника и партизан одинаковы. Внезапность удара предотвратить не просто, тогда как в Зуйских лесах на многие километры мы видим передвижения противника и потому успеваем занять оборону даже на внешнем обводе, имея в запасе и главные рубежи обороны.

Интересна и такая дискуссия, которая возникла среди высшего руководства партизанского движения. Такие опытные командиры, как Д. Ф. Ермаков и И. П. Калугин, стараются найти место для стоянки отряда поближе к воде и чтобы иметь возможность отхода в случае вражеского нападения.

И. Г. Кураков и Н. Д. Луговой убеждены, что главным достоинством стоянки должна быть выгодная позиция, которая может дать возможность длительного отпора карателям.

Несколько по-иному изложил свою точку зрения на этот вопрос в ту пору рядовой партизан Андрей Сермуль. Смысл ее сводится к следующему: если раньше, встретив превосходящего в численности противника, партизан или даже группа партизан давали бой и стремились оторваться, то с началом голода, когда истощение стало повальным, пришло понимание того, что, сколько ни пытайся уйти, противник все равно догонит. Так появилась новая тактика: отходишь до тех пор, пока не найдешь удобной для обороны позиции, а уже там партизан бьется насмерть в прямом значении этого слова. Дальнейшие события, как правило, развивались по двум сценариям: партизан мог погибнуть, что, к сожалению, было не редкостью, но в соответствии с правилами оборонительного боя каждый боец забирал с собой на тот свет минимум втрое больше противников. Второй вариант заключался в том, что, встретив такой отпор и осознав, что легкой добычи нет, а рисковать своей головой никто не хочет, враг уходил.

Таким образом, можно сделать вывод, что, вероятно, правильны были обе тактики, просто применять их надо в соответствии с конкретно сложившейся обстановкой.

На 9 августа 1943 года в составе бригады было 5 отрядов, в которых насчитывалось 228 партизан. Из них 11 женщин. До 18 лет – 5 человек. Старше 43 лет – 3 человека [45, с. 50].

В первый период партизанской войны в неофициальном рейтинге партизанских достоинств на первом месте было знание местности, умение вывести отряд или группу известным только проводнику маршрутом.

В этот период «на вес золота» ценились такие партизаны-проводники, как Аметов Абибулла, Аметов Ибраим, Аппазов Мемет, Аширов Абдулл, Бенсеитов Умер, Бережной Андрей, Велиев Смаил, Ислямов Сеит, Кособродов Константин, Кузьмин Иван, Макаров Алексей, Мамутов Асан, Мурадосилов Абдурахман, Рябошапко Григорий, Халилов Эмир…

Вот как описывал свои впечатления об одном из проводников Илья Вергасов:

«Впереди – проводник по имени Арслан. За этим человеком гоняются, потому он скрывает свою фамилию. Проводнику около двадцати пяти, фигура как из бронзы литая, выносливость потрясающая, ходок – днем с огнем такого не найдешь. Помимо всего – удивительное чутье местности, прямо кудесник какой-то. Принюхается, раздувая тонкие точеные ноздри, и возьмет абсолютно верное направление. Вслед за проводником шел сам командир…» [48, с. 169].

Вероятно, И. З. Вергасов описывает Ибрагима Аметова, который был проводником в Алуштинском, Бахчисарайском, а затем во 2-м отряде 2-го сектора. Его жену с двумя детьми все же схватили гестаповцы и вскоре казнили. Командование чрезвычайно ценило Ибрагима Аметова. В числе самых первых он был награжден орденом Красного Знамени и медалью «За оборону Севастополя».

По мере того как шло время, у партизан появлялись опыт, знание местности. Такой острой необходимости в проводниках, как в первые месяцы, уже не было. Именно тогда стала зарождаться новая топонимика, восходящая к партизанскому прошлому горного Крыма: «Мокроусовские скалки», «Стреляный лагерь», «Иваненковская казарма», «Дедов курень», «Малый аэродром»… Сегодня эти топонимы стали обязательной частью мемуарной литературы и всевозможных путеводителей. К сожалению, тема партизанской топонимики еще не стала объектом серьезного научного исследования.

После проведения массовой эвакуации отрядов одной из основных задач крымских партизан становится диверсионная работа. Самым значимым объектом – железная дорога.

Участок Симферополь – Севастополь находился в непосредственной близости от леса, но он хорошо охранялся специально выделенной для этого ротой «добровольцев», сформированной из бывших советских военнослужащих – грузин.

Участки Симферополь – Джанкой и Джанкой – Феодосия охранялись в меньшей степени, но путь к ним пролегал через степные районы полуострова. Вот уж действительно: выиграешь в силе, проиграешь в расстоянии. Но партизаны выходили на диверсии и на дорогу Севастополь– Симферополь, и в степь. Отныне самыми уважаемыми, самыми знатными людьми становились диверсанты, рейтинг которых определялся числом пущенных под откос эшелонов. Поставки с Большой земли знаменитой МЗД (мины замедленного действия полковника Старинова) значительно облегчали техническую сторону дела, но не сделали диверсию менее опасной, к тому же таких мин было очень мало. Выручала партизанская смекалка.

Доморощенные умельцы наловчились изготавливать так называемый «Замедлитель Москалева». Получил он свое название по имени изобретателя. «Замедлитель» представляет собой фитиль из стропы парашюта разных размеров: для замедления на 20 мин. – 7 сантиметров; на 15 минут – 5 см; на 10 минут – 3 см; на 6 мин. – 2 см. Между фитилем и кусочком бикфордова шнура длиной 2–3 см имелась прослойка пороха, а затем капсуль – детонатор. Для предохранения горящего фитиля от дождя и маскировки самого огонька весь запал всовывался в специально сшитый колпачок в виде конуса. Зажигался фитиль с широкой стороны колпачка, на поверхности которого было вырезано несколько дырок для доступа воздуха [28, с. 8].

Со временем в отрядах сформировалась своеобразная элита – это были наиболее удачливые партизаны-подрывники. Слово «диверсант» из-за навязанного перед войной клише ассоциировалось только с противником. Наших диверсантов называли более политкорректным термином – подрывниками.

Это были Александр Старцев, Владимир Мамасуев, Николай Шаров, Василий Бартоша, Яков Сакович, Сейдали Курсеитов… Из перечисленных в живых останется только Яков Сакович. Александр Старцев и Василий Бартоша погибнут непосредственно в ходе диверсионной операции. В степи подрывников окружат две роты противника.

Примечательно, что в этот период командиром одной из таких групп становится Мемет Молочников. До войны он работал в Верховном суде республики, а в лесу был секретарем военного трибунала. После того как районы упразднили и его должность оказалась лишней, юрист Мемет Молочников возглавил группу подрывников 3-го отряда 2-го сектора.

Следующая категория людей, чей опыт, умения, навыки ценились очень высоко, но говорить об этих людях публично было не принято – это дальние разведчики, или, что в общем-то равноценно – связные подполья.

Эти люди должны были из партизанского лагеря, преодолев десятки километров, пройти в Симферополь, Сарабуз или другой населенный пункт Крыма, там встретиться с нужными людьми, собрать интересующую партизан информацию и живыми вернуться назад. Увы, так получалось далеко не всегда. К этой, одной из самых элитных, партизанской категории, можно отнести Ивана Бабичева, Валентина Сбойчакова, Николая Клемпарского, Василия Младенова, Григория Гузия, Евгению Островскую, Элизу Стауэр…

В первой части книги я рассказывал об истории симферопольского «Дома в память 1905 года». Тогда же я услышал о том, что еще один мальчишка из этого дома, тоже сын политкаторжанина, Гера Тайшин погиб в партизанах.

Работая в архиве с наградными документами на крымских партизан, увидел знакомое имя: Тайшин Герман Асеевич, 1912 года рождения. Представлен к ордену Красного Знамени. Домашний адрес: Симферополь, бульвар Ленина, Дом памяти 1905 года, кв. 7.

Девятнадцать раз ходил в разведку в Симферополь и другие места. Связывался с тремя резидентами» [23, с. 30].

Погиб Гера Тайшин в Симферополе в марте 1944 года, нарвавшись на засаду в проваленной конспиративной квартире.

Вот как описывал свой выход в Симферополь разведчик Нури Халилов: «Дали мне время постричься, побриться, смыть грязь, дали фуражку, чистую рубашку, синий костюм железнодорожника. Своим офицерским поясным ремнем я подвязал брюки. Еще раз вызвали в особый отдел. Подписал на двух листках задания, что я все выполню. Мне дали денег: 3000 рублей и 2000 марок.

Кроме меня, в Симферополь пошли из нашего отряда порознь еще два человека: Маркарян и Науменко. Перед уходом Науменко латал свою куртку и брюки парашютной ниткой, я посоветовал ему этого не делать, но он махнул рукой – ерунда» [41, с. 24].

К лету 1943 года основными задачами оставшихся в лесу партизан были: диверсии и разведка, все остальное – бесконечные стычки и даже крупные бои – это издержки профессии.

Менялись и матерели партизаны, но менялся и противник.

Вдоль Алуштинского шоссе немцы заставили вырубить все кустарники на сто метров от дороги. Как зеницу ока охранялось железнодорожное полотно. Изощренней стала действовать и разведка противника.

С кардинальным изменением военно-политической ситуации на фронте в лес потянулись бывшие военнопленные. Кто-то действительно не имел возможности прийти раньше, к тому же и сами партизаны не очень стремились к расширению отрядов, а теперь в лес стали приходить все новые и новые люди. Кто-то просто просился взять его в отряд, чтобы с оружием в руках биться с врагом, а кто-то даже сулил «золотые горы» – связь с оставшимся в Симферополе подпольем.