Текст книги "Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа «Секретно»"

Уже работая над настоящей книгой, изучая «Германские документы о борьбе с крымскими партизанами в 1941–1942 гг.», я прочитал следующее:

«…нам известны высказывания, что противник готовится к высадке своего десанта в районе Керчи 25.12.1941 г.» [81, c. 13].

8 января 1942 года в Зуйский партизанский отряд привели четырех советских парашютистов, которые рассказали, что они десантники. Действуют по указанию командования Крымского фронта. Группа в тридцать человек оказалась сброшенной прямо на села симферопольской долины. Трижды попадали в окружение и пробивались с боями. В лесу спрятали рацию.

Организованный партизанами поиск помог найти еще семерых десантников, но рацию так и не нашли.

«В 1942 в лес забросили разведчиков территориального управления НКВД: лейтенанта Киселева и радиста Полозова, еще двух или трех человек. Связи с Большой землей тогда не было, мы ничего не знали, и вот, возвращаясь из разведки, наша группа наткнулась на одного из них. Он в белом маскхалате с немецким автоматом, наши крикнули ему: «Хенде хох!», он подумал, что немцы, и – стрелять, наши – по нему, ранили в плечо, а когда подбежали добивать, он кричит им: «Ребята, я свой!» Распахнули халат, а там действительно наше обмундирование» [56].

В действительности все было немного не так, во всяком случае, вот как пересказала эту историю супруга радиста Полозова – Любовь Кузьминична, к слову, с 1942 года работавшая радистом 4-го управления НКВД. Ее радиостанция находилось в сердце НКВД, в здании на Лубянке. Именно с ней связывались все партизанские радисты. Возглавлял 4-е управление генерал-лейтенант Павел Судоплатов.

Ее будущий супруг Сергей Васильевич Полозов, уроженец Москвы, 1922 г.р., с началом войны был зачислен в знаменитый ОМСБОН (отдельную мотострелковую бригаду особого назначения ВВ НКВД СССР), откуда в группе разведчиков был десантирован в Крыму. Возглавлял группу В. А. Арапов – профессиональный разведчик, свободно владеющий немецким языком. В составе группы крымчане: грек Николай Михайлиди, армянин Александр Зубочикянц, еврей Григорий Шиман и ранее служивший в Севастополе Валентин Давиденко. Никогда не бывал в Крыму только радист – лейтенант С. В. Полозов.

Высадка прошла не очень удачно. С. В. Полозов упал на дерево, повис и какое-то время болтался на стропах. Обрезал их и упал на землю. Оказалось, что приземлился на плато Чатыр-Дага. Довольно быстро нашел Арапова. Под приметным деревом спрятали рацию и пошли искать партизан. Встретились часа через четыре, но когда оказались в землянке Северского – в ту пору командира партизанского района, то поняли, что им не верят. Двое других десантников уже находились у партизан, но на положении арестованных. Г. Л. Северский выделил охрану, и С. В. Полозов сходил назад за рацией. В присутствии Г. Л. Северского установил связь с Москвой. Только после этого лед недоверия растаял. Как часто рассказывал жене С. В. Полозов, положение партизан было очень тяжелым – голод. Группа пробыла в лесу с апреля по сентябрь 1942 года, а затем самолетами вывезена на Большую землю. В Краснодаре уже в военном госпитале один из разведчиков скончался.

И А. А. Сермуль и Н. Д. Луговой упоминают, что фамилия командира группы Киселев. Дело в том, что командир разведчиков начальник отдела Киселев в лес не десантировался, а находился в Москве. Возможно, что В. А. Арапов скрыл свою истинную фамилию.

В расположении 2-го района оказались разведчики Северо-Кавказского фронта и среди них радист В. И. Добрышкин, которые вели наблюдение за шоссе и по рации передавали информацию. Когда И. Г. Генов вышел на связь и по их радиостанции передал информацию, собранную его разведчиками, то в разведуправлении фронта были поражены такому подарку.

Как впоследствии писал Ф. И. Федоренко: «Казалось, этот случай (успешная работа разведчиков. – В.П.) подтолкнет фронт к быстрейшей «радиофикации» партизанских районов, ведь в каждом из них разведку возглавляли опытные кадровые командиры-чекисты. Как не воспользоваться таким обстоятельством. Ничуть не бывало – 5 января… Генов поставил вопрос о связи, боеснабжении, организации взаимодействия, но и два с половиной месяца спустя в этом вопросе мало что изменилось» [75, с. 65].

Обилие чрезвычайно ценной информации, которая стала поступать от крымских партизан, настолько заинтересовало разведуправление Северо-Кавказского фронта, что наконец оно стало лоббировать интересы партизан. Им удалось сделать то, что до сих пор было не под силу Крымскому обкому ВКП(б), – организовать с помощью авиации регулярную доставку продовольствия.

В то время как все подразделения 11-й армии были задействованы во втором штурме Севастополя, который начался 17 декабря 1941 года и сковал все основные силы 11-й армии, произошла высадка крупного советского десанта. 26 декабря была освобождена Керчь, 29 декабря высажен десант в Феодосии. Наступившие морозы позволили использовать Керченский пролив для наращивания сил. Командование 11-й армии справедливо опасалось, что советские войска стремительным броском на север перережут единственную железнодорожную артерию, связывающую Севастопольскую группировку с материком, что поставило бы всю 11-ю армию на грань катастрофы.

46-я пд вермахта вопреки приказу удерживать Керченский полуостров отступила, но зацепилась на Ак-Монайских позициях, или, как указывают в немецких источниках, на Парпачском перешейке [60, с. 263].

5 января последовала высадка советского десанта в Евпатории, который был ликвидирован уже к 7 января.

18 января советские войска вновь оставили Феодосию.

Появление советских десантов в Феодосии и Судаке явилось для партизанского командования полной неожиданностью. Его об этом даже не поставили в известность. Только после того, как высадившиеся в Судаке 226-й сп и 554-й гсп оказались разбиты и были вынуждены пробиваться в горы, они стали объектом едва ли не всех переговоров с командованием фронта.

Вот первая радиограмма, полученная 28.01.42: «Немедленно установите связь с командиром десантного отряда Селиховым, район Судака, и действуйте по его указаниям. Ежедневно информируйте о положении отряда. Козлов, Шаманин» [13, с. 33].

Только 5.02.42 А. В. Мокроусову поступает донесение начальника 1-го партизанского района А. А. Сацюка: «Из состава десанта двух полков 226-го и 554-го найдено и присоединено к партизанам около 350 человек бойцов и командиров. Из коих 180 чел. из 554-го полка во главе с командиром майором Забродских и комиссаром Вертеповым направлены в Карасубазарский отряд. 226-го полка во главе с майором Селиховым и комиссаром Бускадзе оставлены при 1-м районе» [13, с. 34].

Как только об этом докладывают командованию Крымского фронта, то поступает неожиданное распоряжение: «Окажите всемерную помощь вашими отрядами Селихову. На время выполнения спецзадания в оперативном отношении подчиняю вас ему. Исполните донесение. Булатов, Каранадзе».

Далее следует приказ передать единственную находящуюся у партизан рацию Н. Г. Селихову!

При всем этом в отрядах начался голод. Особенно жуткое положение было в 4-м районе, который поглотил остатки отрядов 5-го района. Не намного лучше было положение и в других отрядах.

Близость фронта внесла сумятицу в души партизан. Комиссар Феодосийского отряда Ф. М. Якубовский, бывший сотрудник Феодосийского НКВД, загорелся идей прорваться через Ак-Монайские позиции к наступающим частям. Удержать его было невозможно. Собрав группу единомышленников, он ушел в сторону линии фронта. Впоследствии один из бойцов его группы вернулся и рассказал, что при попытке перехода вся группа погибла, а он чудом спасся.

Решилась на самовольный переход фронта и группа бывших пограничников во главе с А. И. Панариным, в ту пору начальником штаба Феодосийского отряда. Намыкавшись, предельно усталыми, но живыми они вернулись в лагерь. Встречали их с презрением. А. И. Панарин едва не угодил под расстрел. А вот командир Кировского отряда Г. С. Алдаров избежать его не смог.

Как гласят официальные документы, Г. С. Алдаров самостоятельно принимает решение перевести отряд в другой район, так как здесь его бойцов ждет голодная смерть. Группу «дезертиров» перехватывают. А. В. Мокроусов отдает приказ о расстреле Г. С. Алдарова, который тут же приводится в исполнение.

Как пишется в ряде документов, по общему мнению людей, знавших Галимзяна Алдарова, это был хороший, смелый командир, пользовавшийся заслуженной любовью своих бойцов.

Впрочем, есть мнение и другой стороны. В архиве сохранилась объяснительная записка И. И. Андреева на имя секретаря Крымского обкома П. Р. Ямпольского:

«Алдарова знаю с апреля 1941 года. До войны он считался отличником, неоднократно был премирован и получал благодарность. Под Старым Крымом полк попал в окружение. Разбились на три группы. Всем отрядам был дан приказ двигаться на Севастополь. Группа Алдарова встретила Судакский партизанский отряд. Он принял решение остаться. 4 ноября пограничники сообщили, что дорога через Судак – Алушту на Севастополь свободна. Алдаров повел группу на Судак. Я находился с ним. В Судаке он взял с собой шесть девушек. В двух километрах от Судака было совещание командно-политического состава. Будучи пьян, Алдаров произнес свою программную антипартийную, антисоветскую речь примерно такого содержания: «Расстреляйте меня, но на Севастополь я не пойду. Мне надоело быть пушечным мясом на Перекопе. В оборону Севастополя я не верю. Иду в лес». Первое время партизанства Алдаров сильно пьет, меняет часто «лесных жен» из состава завезенных из Судака девушек, но потом он остепенился, пить стал меньше. Почти перестал и жить стал лишь с одной женой – Полей. Отряд начинает быть боевым, бить фашистов крепко. Но не благодаря заслугам только Алдарова, а главным образом начальника штаба отряда, теперь командира отряда т. Егорова. Сам Алдаров в операциях участвовал редко.

Когда о героях Севастополя узнала вся страна, Алдаров обращается в район с ходатайством разрешить идти ему на Севастополь. Его ходатайство не удовлетворили. В марте отряд стоял под Старым Крымом, с продовольствием было очень плохо. Алдаров без разрешения командования отобрал только военных и двинулся в сторону Севастополя. Одни говорят, что в отряд Селихова. На месте новых баз Карасубазарского отряда Алдаров был остановлен полковником Городовиковым и возвращен назад.

Какие были обвинения Алдарову, когда его расстреляли, я не знаю, так как был в то время начальником штаба Судакского отряда, но лично считаю, что у командования района и центра были вполне достаточно обоснованные данные к расстрелу. 22.07.42» [24, с. 73].

Смерть бывшего командира 56-го зенитного дивизиона капитана Алдарова фактически стала началом открытого конфликта между профессиональными военными и А. В. Мокроусовым. Во главе оппозиции встали бывшие командиры 48-й кавалерийской дивизии, которые в свое время, при непосредственной поддержке А. В. Мокроусова, заняли ключевые посты в партизанском движении. Подавляющее большинство из них сохранило чувство фронтового братства. Вероятно, А. В. Мокроусов справился бы и с возникшей «военной фрондой», но он не учел того, что у партизан появилась радиосвязь.

Сразу же после расстрела Г. С. Алдарова Военный совет Крымского фронта получил сообщение о случившемся. Еще не вникая в суть конфликта, не становясь ни на чью сторону, Военный совет запрещает А. В. Мокроусову самостоятельно выносить приговоры и делает это прерогативой военного трибунала, председателем которого назначается бывший прокурор 48-й окд Ф. Н. Верещагин.

И вот тут «военные» отыгрались за «холодный прием» в ноябре 1941 года. Решением трибунала расстреляны бывшие командир и комиссар Колайского отряда И. Н. Губарев и С. И. Штепа, по приказу которых были разоружены 25 человек, которых выгнали на верную смерть из расположения отряда.

В качестве детонатора дальнейшего конфликта выступил уже упоминавшийся командир 224-го сп майор Селихов. Выведенное им из-под Судака подразделение уже ни в коей мере нельзя было считать полком, фактически это всего лишь партизанский отряд, но отряд без проводников, без боезапасов и, самое главное, без продовольствия. Было бы разумно раскидать людей по другим отрядам, но Селихов этому категорически воспротивился и, получив поддержку штаба фронта, создал прецедент – отныне в Крымских горах будет отдельная воинская часть, которая подчиняется только командующему фронтом, но обеспечивается продовольствием крымскими партизанами.

Появление в зоне второго района ста семидесяти дополнительных едоков сразу же легло непосильным бременем на весь район. К тому же совершенно случайно десантники разорили остатки продовольственной базы Джанкойского отряда, что с подачи И. Г. Генова вызвало бурю негодований со стороны А. В. Мокроусова.

Если до высадки Судакского десанта и появления «группы Селихова» между командиром 2-го района И. Г. Геновым и комиссаром Е. А. Поповым были вполне нормальные отношения, то с возникновением конфликта Е. А. Попов резко выступил против своего командира, безоговорочно поддержав Н. Г. Селихова.

Реакция командования фронтом оказалась совершенно неожиданной для А. В. Мокроусова. Поступает приказ о смещении И. Г. Генова и назначении начальником района майора Селихова!

По мере того, как мы узнавали о тех или иных несправедливых отстранениях от должностей командиров, комиссаров, начальников штабов отрядов и районов, у читателя могло сложиться представление, что все это субъективно. Что это результат произвола одного человека, в данном случае А. В. Мокроусова, и, будь на его месте Иванов, Петров или Сидоров, все было бы по-иному. Собственно говоря, именно такой вывод и делает в своих мемуарах Н. Д. Луговой. В действительности все оказалось сложнее. Снятие И. Г. Генова – одного из самых лучших начальников районов, к тому же ближайшего друга А. В. Мокроусова, наглядно показало, что дело не в каком-либо одном конкретном человеке, Дело в системе, дело в режиме. В том самом тоталитарном режиме, частью которого оставался Крымский полуостров, даже находясь под фашистской оккупацией. Отстранение И. Г. Генова – несправедливое и бессмысленное, увы, не было последним.

В истории со снятием И. Г. Генова впервые предельно ясно обнажился конфликт между профессиональными военными и «партийно-советской номенклатурой», последние представители которой еще сохраняли кое-где руководящие посты.

Как отмечал впоследствии Герой Советского Союза В. Б. Емельяненко, после его встреч с М. Т. Лобовым, Е. А. Поповым, Н. П. Лариным и другими лидерами «военной оппозиции» он узнал, что еще задолго до появления Н. Г. Селихова военные подтрунивали над И. Г. Геновым и за глаза называли его Чабаном.

История этого прозвища довольна интересна. Однажды штаб 2-го района при переходе горного массива Караби неожиданно попал в пургу. Куда идти, что делать? Все понимали, что это конец – еще немного, и все замерзнут. И только И. Г. Генов требовал идти за ним. Усталые люди ворчали, возмущались, но шли и были поражены, когда оказалось, что пришли к старой кошаре, где они спокойно переждали ненастье.

Изумленные, они допытывались у своего спасителя, откуда он мог знать о существовании кошары и так точно смог в пурге ее найти?

Простодушный Иван Гаврилович рассказал о том, что в молодости в этих самых местах работал чабаном и потому знает на Караби каждую пещеру, каждый камень. С той поры все командиры и политработники бывшей 48-й кав. дивизии за глаза называли И. Г. Генова Чабаном.

А теперь я хочу познакомить читателя с одним из посланий Е. А. Попова той поры на Большую землю.

«Товарищ дивизионный комиссар!

Не знаю, как я выгляжу в Военном совете после того, как послал ряд телеграмм против Генова и самого Мокроусова, но полагаю и чувствую, что выгляжу по меньшей мере склочником. Вы, наверное, крайне удивлены тем, что в лесу, в тылу у врага люди занимаются склочными делами. Смею вас заверить, что дело обстоит куда серьезнее.

Когда бойцы Селихова вынуждены были разобрать одну базу с мукой (400 кг), то спрашивается – почему? Разве бы они это делали, если бы их поставили в равные условия с партизанами…

Нападки со стороны этого выжившего из ума старика (Мокроусов. – В.П.) мне надоели. В лесу и так много переживаний, а тут еще эти нелепые нападки, и все ради дружка Генова.

Я очень прошу Вас, т. дивизионный комиссар, каким-нибудь образом оградить меня от этих нападок и дать возможность в более спокойной (относительно) обстановке продолжить борьбу с врагами. Конечно, я понимаю, что Мокроусов – фигура, которую не снимешь, да и нет острой необходимости, но поставить на место не мешало бы и Мокроусова, и Мартынова. 21.03.42. Попов» [15, с. 35].

В отношении разграбленной продовольственной базы мне удалось найти в архиве объяснительную одного из непосредственных участников этого события – командира из «группы Селихова», а впоследствии командира 4-го Красноармейского отряда Иксема Незамова: «Виноградов с группой возвращался в отряд. Они увидели в лесу бочки. Оказывается, это была база. Она была открыта, никем не охранялась. В землянке было 2 ящика брынзы и сало. Они решили продукты забрать с собой» [18, с. 46].

Последним источником питания остается база Зуйского отряда, и Н.Д. Луговой вынужден отдать последние продукты. Голод наступает и в его отряде.

Бедственное положение крымских партизан, наконец, осознается командованием Крымского фронта, и принимается решение о снабжении их продовольствием, оружием…

Вот как описывает это событие А. С. Ваднев: «Пришло известие о том, что самолет сбросит продовольствие. Ждем его в районе Колан-Баира на высоте Средняя. Вдруг приходит какой-то командир и говорит, что продукты сбрасывают для военного отряда. Меня заинтересовало, к кому отношусь я – пограничник? Он ответил, что к гражданским.

Мы возмутились. Первая сброска прошла, но наше положение не улучшилось – продукты забрали в штаб района. В сброске были масло, консервы, мука и боеприпасы. Мы продуктов не увидели.

Вторая сброска была прямо над лагерем. Был строгий приказ за утаивание продуктов – расстрел. Командир отделения Липовец все же украл первый парашют с концентратами. Его поймали. Городовиков и Кураков настаивали на расстреле, а Соловей, зная боевые дела Липовца, не соглашался. Приказ о расстреле был подписан, но расстрелять все не решались, так как гнев партизан был бы большой. Продукты стали делить между всеми отрядами» [20, с. 42].

В действительности история с Липовцем закончилась трагично. Как указывается в его карточке учета: «Дезертировал из отряда». Поскольку после войны его имя не всплыло, то вероятнее всего он погиб.

Все последующие месяцы партизанской борьбы продолжалась эта ужасная, дискриминационная практика «целевых сбросов»: «военным», «спецгруппе НКВД», «разведгруппе Черноморского флота»…

Снабжение партизан по-прежнему оставалось из рук вон плохим. Как выяснилось впоследствии, во многом это объяснялось тем, что член Военного совета фронта Лазарь Каганович был убежден, что партизаны сами должны добывать себе продовольствие у врага. В мемуарах одного из руководителей партизанского движения в СССР полковника Старинова есть поразительный эпизод: «Я сумел попасть на прием к Кагановичу. Но как только речь зашла о крымских партизанах, он резко прервал меня, заявил, что милостыню не подает, обругал и выставил из кабинета» [73].

Партизанская специфика такова, что в крымском лесу нет ни тыла, ни второго эшелона, и потому на переноску раненых приходилось задействовать минимум четырех человек. Кроме того, их надо было обеспечивать продовольствием, которого не хватало даже на действующих бойцов. Как писал А. А. Сермуль: «Каждое ранение было почти смертельным, питание плохое, медикаментов нет. Мы страшно боялись ранений, у раненых практически не было шансов спастись» [68, с. 29].

При нападении на Улу-Узень был ранен краснофлотец Шеманович. Командовавший операцией капитан Ларин и поддержавший его комиссар Фельдман приказали оставить его в селе «на излечение». Командир группы, в которую входил раненый боец, пограничник Алексей Ваднев возражал, но приказ есть приказ. Когда вернулись в отряд, А. С. Ваднев объявил, что с такими командирами «его группа больше в операциях не участвует, так как если нас ранят в бою, то бросят так же, как Шемановича. Вскоре мы узнали, что Шемановича выдали, и он казнен» [20, с. 34].

С момента установления связи с командованием Крымского фронта партизаны с нетерпением ждали прилета самолетов с посадкой в лесу. Несколько ночей подряд из-за плохой погоды откладывался вылет лейтенанта А. Г. Морозова.

А раненых все эти ночи приносили и уносили, приносили и уносили. Люди выбились из сил.

Вот как описал дальнейшее в своих дневниках Н. Д. Луговой: «Во второй половине ночи Морозов, как обещал, прилетел вновь, и мы усадили во вторую кабину Ларина» [56, с. 144].

8 апреля 1942 года: «Прошлой ночью приняли на посадку два санитарных самолета. Летают они к нам из-под Керчи. За одну ночь они успели сделать по два рейса. Эвакуировали шесть человек… Летчики доставили нам много газет, брошюр и листовок, табаку, папирос и спичек» [56, с. 147].

То, что умирающим от голода людям присылали брошюры и листовки, мягко говоря, поражает. К сожалению, об ассортименте «воздушной помощи» крайне негативно отзываются буквально все мемуаристы.

А. А. Сермуль: «…то гондолы окажутся какими-то свечами ненужными забиты, то старые шапки пришлют, то заплесневелые, негодные продукты» [68, с. 52].

И. Г. Генов: «Принесли посылку и для меня. Вскрыл ее и растерялся. Использовать ее мы, к сожалению, не могли» [51, c. 230].

В связи с тем что в Крыму сохранялся Севастопольский участок непризнанного фронта, партизаны постоянно, но безуспешно пытались послать к защитникам города своих гонцов. Пройти через боевые порядки было сложно, но, как оказалось, возможно.

Вот как описывал в 1946 году свою одиссею Н. С. Кобрин:

«Северский поручил мне с небольшой группой пройти в Севастополь пешком. До этого посланные в Севастополь разведчики погибали. В состав группы включили меня, начальника штаба отряда Чухлина Геннадия Петровича, Николая Лосева и разведчика нашего отряда Ивана Гордиенко. Командир отряда Ермаков передал нам последние продукты. 20 марта 1942 года наша группа выстроилась перед командиром отряда, готовая в путь. Прощание было тяжелым. Весь день 20 марта мы двигались до подножия Яйлы. В одном из отрядов, командовал им пограничник Зинченко, нам дали двух проводников, знающих дорогу на Балаклаву.

Мы пересекли Яйлу – по хребту плато Ай-Петри – спуск к Байдарской долине до обрывов моря над мысом Айя у Балаклавы. Этот путь был проделан за двое суток. Ночью под покровом темноты мы пересекли Байдарскую долину севернее территории совхоза и, перейдя шоссе, двинулись в сторону моря к мысу Айя.

На 4-й или 5-й день подошли к мысу. Видна была Балаклава, но где проходит линия фронта, мы не знали. Ночью 26 марта из кромешной тьмы впереди справа раздался крик «хальт» и стрельба. Мы кинулись по обрыву назад.

Мы находились в нагромождении скал, за день продвинулись к Балаклаве всего метров на сто. У нас кончились продукты. Последние триста граммов риса я варил лично и раздавал по одной столовой ложке. Мучила жажда. В расщелине мы наткнулись на лужицу со смешанной дождевой и морской водой и выпили граммов по 100–150. Наконец мы вышли к Золотому пляжу. Это был десятый день нашего похода. Шаповалов, который был ранен в перестрелке, окончательно потерял сознание, и мы спрятали его среди скал, а сами стали подниматься к Генуэзской башне.

Выбравшись на склон горы, мы попали между линией фронта наших и немецких войск. Над головой то и дело свистели пули. Чувствуя приближение рассвета, мы стали ползти быстрее, и вдруг слышу: «Стій, хто іде?» Это было, как удар грома. Мы ответили, что это партизаны. Голос крикнул: «Не лякайтесь, я буду стрелять». И действительно раздалось вверх несколько выстрелов, и мы заметили красноармейца. Прибежало человек шесть бойцов, нас подняли с земли. Невозможно передать нашу радость. Было 5 часов утра, 2 апреля 1942 года. Первое, что мы просили, это воды и кушать. Когда в штабе узнали, что мы не ели семь суток, то нам дали полстакана воды и тарелочку супа на четверых. За Шаповаловым отправилась шлюпка, и его живым доставили в Севастополь» [32, с. 141].

Партизаны просили прислать радиста с рацией, продукты. Были готовы выполнять задания командования по разведке. Рассказали о наличии площадки, на которой может приземлиться самолет «У-2».

Генерал И. Е. Петров сразу же оценил ту потенциальную помощь, которую может оказать фронту партизанская разведка. Просьбе партизан была дана «зеленая улица».

В ночь на 8 марта 1942 года флотский летчик Агегьян на тяжелом гидросамолете доставил и сбросил 1000 кг продовольствия партизанам Севастопольского, Балаклавского и Акмечетского отрядов, блокированным в урочище Чайный Домик, что позволило остаткам отрядов вырваться из окружения и перебазироваться в леса заповедника. При этом на заснеженных нагорьях замерзли 27 партизан [61].

И. Е. Петров сразу же оценил масштабы той помощи, которую могут оказать защитникам города партизаны. Он ставит задачу установить местонахождение центрального пульта управления прожекторами, которые очень досаждали нашим кораблям. Предполагалось, что он находится где-то под Алуштой. Разведчику М. Я. Глазскрицкому удалось обнаружить пульт управления и даже побывать в его расположении на территории Рабочего уголка, а вскоре авиация Черноморского флота обрушила на пульт бомбовый точечный удар.

В начале июня 1942 года летчики доставили Г. Л. Северскому два пакета, один из которых должен был во что бы то ни стало попасть в руки немецкого командования, во втором пакете была инструкция.

Партизаны решили «доставить» его к немцам следующим образом. Они давно вели наблюдение за одним бойцом, который, по их мнению, был подослан немецкой разведкой. Ему в вещмешок незаметно подложили этот пакет, а во время нападения на колонну машин в завязавшейся перестрелке «партизана» застрелили из немецкого оружия.

Далее все пошло по плану. При осмотре трупа немцы обнаружили пакет и передали его в вышестоящий штаб, а далее началось перемещение войск. Значительные силы противник снял из-под Севастополя и бросил против предполагаемого десанта.

За успешное выполнение задания партизаны Александр Махнев и Василий Талышев были награждены орденами Красной Звезды [58, c. 98].

Всего до падения Севастополя в заповедник было произведено 42 вылета, в том числе 30 – с посадкой на партизанские костры на площадке Тарьер [61].

Создание «воздушного моста» возродило пошатнувшуюся было в лесу «административно-командную систему». Центральный штаб стал вновь владельцем всего, что поступало с Большой земли, и уже по своему усмотрению распределял продукты. Опальный Зуйский отряд, который уже отдал все свои запасы, не получал ничего!

Появление продовольствия, т. е. «предмета дележки», окончательно обострило отношения между А. В. Мокроусовым и его военным окружением.

«Маршалу Советского Союза Семену Михайловичу товарищу Буденному.

Вынужден донести лично Вам. Находиться в Центральном штабе партизан Крыма не имею сил. 19 июня Мокроусов в очередной своей пьянке приказал лейтенанту Сороке (командиру группы комендантского взвода Центрального штаба) арестовать меня и расстрелять. Эта неоднократная выходка Мокроусова может довести меня до предела. Вся соль в том, что я стараюсь не допустить произвола и безобразий в отношении командного состава, находящегося в лесу.

Прошу Вас, тов. маршал, принять решительные меры наведения порядка здесь, в лесу, или отозвать меня из Центрального штаба, т. к. нет больше сил терпеть безобразие.

21.06.42. Начальник штаба партизан Крыма полковник Лобов» [13, с. 82].

«Сов. секретно. Лично Капалкину.

Произвол Мокроусова и Мартынова продолжается. Сегодня, получив посылки, Мокроусов и Мартынов напились пьяными, вызвали к себе для беседы на 17.00 полкового комиссара т. Попова и беспричинно его арестовали.

Об аресте Попова запретили сообщать по радио. Прошу доложить об этом Маршалу и принять срочные меры. 28/VI-42.

Замначальника особого отдела 48-й окд мл. лейт. госбезопасности Касьянов» [2, с. 85].

Письмо Е.А. Попова от 4.04.42:

«Товарищ дивизионный комиссар, в лесах Крыма творятся возмутительные факты. Когда прибыл Селихов, Генов всеми мерами хотел его выгнать из района в то время, когда хлеба было вдоволь. Генов отказался кормить людей Селихова. Когда я потребовал кормить группу Селихова, мне Генов заявил: «Вы их привели, вы их и кормите!»

Когда впоследствии я об этом доложил Мокроусову, последний накричал на меня: «Вы подсовываете факты против Генова». Генов, как старый друг Мокроусова, поставил перед ним вопрос о том, что «военные» стараются затмить «старых партизан».

В связи с чем было принято решение разогнать военные кадры 2-го района. Во-первых, отправить отряд Городовикова в район Бахчисарая. Это было не только нецелесообразно, но и вредно. Я как комиссар района и как комиссар 48-й кд заявил Мокроусову, что Городовикова с отрядом посылать в Бахчисарай – преступление. Мокроусов вскипел, назвал меня бунтовщиком-григорьевцем и объявил всем, что он меня арестует и расстреляет.

Только Городовиков построил отряд, как пришла ваша телеграмма о создании воинской группы.

Решено было убрать полковника Лобова, и был издан приказ о переводе его в 1-й район, но после прибыла ваша кодограмма относительно Лобова.

Был издан приказ о моем снятии, но в тот же день прибыла ваша телеграмма о моем назначении заместителем.

На совещании комначсостава военных отрядов Мокроусов назвал «троцкистом» Селихова. Такое заявление мог сделать ограниченный в политическом отношении человек.

Всей душой Мокроусов ненавидит комиссаров, не признает никаких приказов, в том числе и т. Сталина. Он заявляет, что ему все эти приказы и директивы неизвестны и поэтому он их не признает.

В районном штабе остался один наш человек не снятый, это замнач. ОО 48 Касьянов, однако и его без всяких причин снял Мокроусов с должности ст. уполномоченного ОО района.

На каждом шагу Мокроусов старается дискредитировать военные отряды и ком. нач. состав, в особенности Селихова, с тем, чтобы показать, насколько ошибочно было назначение Селихова нач. районов.

48 окд, которая прославилась в лесах Крыма своими действиями и дисциплиной, Мокроусов почему-то ненавидит и называет «паршивой».

Из 3 тысяч партизан и партизанок Крыма местный контингент составляет 700–800 чел. Вот почему они боятся, что после лавры победы припишут военным, вот почему они стараются дискредитировать военные кадры и вот почему не был принят в штаб генерал Аверкин, несмотря на все его просьбы. Все, что делают Мокроусов и Генов, трудно описать. Я возмущен до глубины. Пусть мне грозят расстрелами, но справедливости ради я молчать не буду. Я преклоняюсь перед прошлым Мокроусова, но я ненавижу его настоящее – несмотря на то, что его имя склоняется нашими врагами.