Текст книги "Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа «Секретно»"

Учтите, товарищ дивизионный комиссар, что поведение Мокроусова вредит партизанскому движению в Крыму. Нужны меры. В настоящее время в Крыму существует и действует только один 2-й район.

В лесах Крыма очень много ценных командиров и политработников. Ими можно было бы укомплектовать одну кавалерийскую и одну стрелковую дивизии. Это надо иметь в виду. Наиболее объективно о делах лесных может рассказать раненый майор Ларин Н. П.

Очень прошу присвоить военное звание следующим политработникам:

комиссару 71-го кп старшему политруку Фурику Николаю Ефимовичу – батальонный комиссар.

Замначальника полиотдела 48-й кд Полянскому Владимиру Константиновичу – батальонный комиссар.

Замначальника особого отдела 48-й кд политруку Касьянову Николаю Ефимовичу – старший политрук.

Труп генерала Аверкина найден.

Полковой комиссар Е.А. Попов. 4.04.42» [2, с. 29].

Хочу напомнить, что все это происходит в атмосфере, когда Севастополь успешно отразил второй штурм, а три общевойсковые армии стоят на Керченском полуострове и не сегодня-завтра, как только подсохнут дороги, обрушатся на врага и наконец очистят полуостров.

Мы уже видим, что военные обращаются с просьбой о присвоении очередных воинских званий, и их присваивают. Идет поток представлений на награждение отличившихся партизан орденами и медалями, но здесь возникший конфликт дал отрицательные результаты. Список А.В. Мокроусова «теряют», а затем дают понять, что награждение будет производиться уже после освобождения Крыма.

Примечательно, что возникший вокруг скорого освобождения ажиотаж не вышел за пределы командного состава Центрального штаба и руководства районов. Лучший политический барометр – население Крыма. Оно не верит в грядущее освобождение. Число вновь прибывших партизан из числа местных жителей ничтожно, крайне незначителен приток из числа бывших военнопленных.

Вот что писал в своих воспоминаниях командующий 11-й армией Манштейн: «Под Феодосией находился лагерь с военнопленными. При высадке десанта охрана лагеря бежала, однако 8 тысяч пленных не бросились в объятия своих «освободителей», а, наоборот, без всякой охраны направились маршем в Симферополь» [60, с. 266].

Думаю, что этот факт в той или иной степени имел место, дело в том, что, как вспоминал А. А. Сермуль, в этот же период он стал свидетелем такого эпизода. Немцы приехали в лес заготавливать дрова. В качестве рабочих с ними десяток советских военнопленных. Охрана – два-три автоматчика. Партизаны обстреляли охрану. Одного убили, остальные бросились наутек. К удивлению А. А. Сермуля, все военнопленные бросились вслед за немцами. Становиться партизанами они не хотели.

В этот период к партизанам прибывает радист из отдельного разведбатальона фронта С. П. Выскубов. Впоследствии он так описывал свои первые впечатления:

«Вечером меня вызвал майор. Я пришел, доложился, как положено. Селихов сидел на бревне возле своей землянки, опустив в задумчивости голову. Он поднял на меня колючий взгляд и сказал: «Я вызвал вас предупредить. – Майор замолчал, достал портсигар, стал закуривать. Потом снова окинул меня суровым взглядом: – Так вот, впредь все радиограммы будете передавать только за моей подписью. Никакой отсебятины и самодеятельности. Думаю, вы поняли меня? Только за моей подписью», – повторил Селихов.

«Все ясно», – неохотно отозвался я. У майора дернулась правая щека, и он крутнул головой. «Да, и еще хочу вам напомнить, – майор строго посмотрел на меня, – поменьше общайтесь с партизанами. Особенно не заводите шуры-муры с девками…»

Я чуть было не засмеялся, но сдержался. За все последние дни мы никого из партизан не видели, не то что партизанок. Были они в отрядах, не были – даже не поинтересовались. Я смотрел на майора и молчал.

– Вам ясно, что я говорю? – широко открытые немигающие глаза Селихова в упор глядели на меня. – Я у вас спрашиваю: ясно?

– Да, ясно, товарищ майор, – сказал я совершенно спокойно.

– Так чего же вы молчали? – повышенным тоном спросил он. – Какая разболтанность! Не забывайтесь, товарищ радист. Не думайте, что у партизан все дозволено.

– Я не забываюсь и не думаю, товарищ майор.

– Мальчишка! – Селихов резко встал, метнул на меня недобрый взгляд и вошел в землянку» [49, с. 13].

Н. Д. Луговой вспоминал, как однажды летчик Морозов взял его за локоть, отвел в сторону. «Скоро, товарищ комиссар! Скоро! – внушительно зашептал он. – Силища собрана на Керченском полуострове огромная. Огромнейшая! Со дня на день ждите. Удар с Керченского направления, другой из Севастополя». Мы радовались, как дети» [56, с. 146].

Катастрофа

Мы уже не раз подчеркивали ту мысль, что все, что происходило в крымском лесу, является прямым следствием того, что происходило на фронтах Великой Отечественной войны в целом и непосредственно в Крыму в частности. Вот почему мы перенесем внимание читателя за линию фронта, на Керченский полуостров, где с начала 1942 года находился штаб Крымского фронта.

Начать эту главу я хочу с истории одной песни. Впервые о ней я услышал, а вернее, прочитал в 1989 году в журнале «Новый мир» в статье Юрия Черниченко: «В начале марта из Москвы прилетел Мехлис. Генерала Толбухина он снял с поста начальника штаба фронта, уличив в создании оборонительных рубежей в глубине полуострова. «Закапываются, трусы! Лезут в землю, предатели, когда фронт должен знать одно – «Вперед за Сталина, ура!» Вместо траншей – вот «Боевая Крымская», новая песня Сельвинского…» [76, с. 191].

Илья Львович Сельвинский – личность достаточно известная, и прежде всего у нас в Крыму. Родился в Симферополе, юность провел в Евпатории… Его стихотворение «Я это видел» о расстрелах евреев в Керчи действительно широко известно, но вот песня «Боевая Крымская»? Самая популярная песня И. Л. Сельвинского – это «Черноглазая казачка подковала мне коня…», но это, как говорится, из другой оперы. Я начал поиск. Те немногие ветераны, которые пережили трагедию Крымского фронта, на мой вопрос о песне «Боевая Крымская» недоуменно пожимали плечами: «Какая песня?! Да там такое творилось!» Отец моего старого товарища Володи Шалатонина – Анатолий Михеевич прошел всю керченскую эпопею в должности комиссара дивизиона реактивных минометов, или, попросту говоря, «катюш». Довелось ему встречаться и с Л. З. Мехлисом, который распекал командиров батарей и дивизионов за то, что не посыпаны дорожки, не обозначены красным кирпичом артиллерийские позиции. Соседи артиллеристы выполнили указание, не понимая, что таким образом только помогают противнику в обнаружении целей, и поплатились – их позиции были накрыты первым же залпом.

Но обратимся к самому И. Л. Сельвинскому, а точнее, к его дневникам. Вот как он сам описывает эту историю: «27.04.1942. Песня моя «Боевая Крымская» вдруг неожиданно принесла мне большую удачу. Композитор Родин писал музыку на слова Вл. Соловьева, но вдруг певец Лапшин (бас) увидел в газете мою песню и убедил своего друга «переменить установку»… Мехлис вызвал нас к себе и, выслушав песню, поздравил меня с большой удачей. Тут же было объявлено всем присутствующим дивизионным, бригадным и полковым (комиссарам), чтобы немедленно был созван семинар запевал для разучивания песни и внедрения ее в массы. Певцу Лапшину дано задание ездить по частям и передавать ее певцам с голоса. Кроме того, будут выпущены листовки, которые будут брошены партизанам. Да, чуть не забыл, приказом по армии всем трем (поэту, композитору и певцу) – подарены часы. (Мне – на руку)» [82, с. 37].

А спустя две недели началось наступление немецких войск. Разразилась катастрофа – одна из крупнейших за всю Вторую мировую войну. Поразительно, но история с песней спасла жизнь поэта. Самолет, на котором летел И. Л. Сельвинский, попал в аварию и упал. Было это в районе Туапсе. Разбирая обломки крылатой машины, санитары обнаружили бездыханное тело поэта и, посчитав его погибшим, отнесли к груде трупов. Спасли его… часы, которые привлекли внимание медсестры. Снимая их с руки, она почувствовала слабое биение пульса…

Судьба «Боевой Крымской» удивительна. Не более двух недель было суждено ей находиться в фаворе, а затем – забвение. Крым сдан, тяжелые оборонительные бои идут где-то на Кавказе. Но уже в Тбилиси после госпиталя, пересекая скверик, И. Л. Сельвинский увидел нищего-инвалида, который просил милостыню и пел «Боевую Крымскую». Вспоминая этот случай, И. Л. Сельвинский писал жене: «Я бросился к нему, как к родному! Ты представляешь, что я должен был чувствовать!» [82, с. 38].

Боевая Крымская

 
В кандалах Германии
Под горниста рев
Слышатся рыдания
Крымских городов…
Что же нам, товарищи,
Думать да гадать?
Нашей ли да ярости гада не прижать?
 
 
Бей, родная, близкая,
Как своя семья,
Боевая Крымская
Армия моя!
 
 
Вон уже за кровлями
Блеск и синева.
Ну-ка, братцы кровные,
Битвы сыновья!
Кто из вас уродину
Выбить не готов?
Воротить на родину
Море и орлов?
 
 
Бей, родная, близкая,
Как своя семья,
Боевая Крымская
Армия моя!
 
 
Боевая Крымская,
По врагу – огонь!
В бой, кавалерийская
Лава-ветрогон!
Самолеты-соколы,
В бреющий полет!
Штыковая стойкая
Линия – вперед!
 
 
Бей, родная, близкая,
Как своя семья,
Боевая Крымская
Армия моя!
 

А теперь обратимся к истории Великой Отечественной войны: «Утром 8 мая после массированного авиационного удара немецко-фашистские войска перешли в наступление. Главный удар они нанесли в полосе действий 44-й армии, вдоль побережья Черного моря. Одновременно был высажен шлюпочный десант (около двух рот) в районе горы Ас-Чалуле (15 километров северо-восточнее Феодосии). К концу дня вражеским войскам удалось прорвать оборону 44-й армии на участке в 5 километров и продвинуться на глубину до 8 километров» [83, с. 405].

Все остальное уже было делом техники. Войска Крымского фронта, состоящего из трех армий: 44, 47-й и 51-й числом в двадцать одну дивизию, оказались разбитыми и плененными шестью дивизиями противника.

В отличие от неудач 1941 года, когда командующий Западным фронтом Павлов, его заместители и в определенной пропорции командующие армиями, корпусами и даже дивизиями были расстреляны, катастрофа Крымского фронта повлекла за собой лишь снижение в званиях и должностях. «Злой гений» Крымского фронта представитель Ставки Лев Мехлис был снят с должности начальника Главного политуправления РККА и понижен до члена Военного совета фронта.

Командующий Крымского фронта Козлов понижен в звании до генерал-майора. Сняты с занимаемых постов и понижены в званиях:

член Военного совета фронта дивизионный комиссар Шаманин;

начальник штаба фронта генерал-майор Вечный;

командующий 44-й армией генерал-лейтенант Черняк;

командующий 47-й армией генерал-майор Колганов;

командующий военно-воздушными силами фронта генерал-майор авиации Николаенко [111, с. 406].

При этом следует вспомнить, что в ходе боев погиб командующий 51-й армией генерал-майор Львов и тяжело ранен командующий 44-й армией генерал-майор Первушин.

В какой-то степени повезло бывшему начальнику штаба Крымского фронта Толбухину, которого накануне катастрофы Л. З. Мехлис снял с должности. Благодаря этому Ф. И. Толбухин сохранил репутацию и вскоре уже успешно командовал 57-й армией, а затем и 4-м Украинским фронтом, который и освободит, наконец, Крым. Стоит отметить, что подлинной причиной снятия Ф. И. Толбухина, на мой взгляд, было то, что подобно известным военачальникам РККА: К. К. Рокоссовскому, А. В. Горбатову, Л. Г. Петровскому… Ф. И. Толбухин тоже был ранее репрессирован и его появление в высокой должности начальника штаба фронта чрезвычайно раздражало Л. З. Мехлиса, который самым непосредственным образом был причастен к массовому уничтожению командных кадров РККА накануне войны.

Мне представляется целесообразным привести две таблицы. Первая сделана по данным, приведенным маршалом А. В. Василевским, и она касается соотношения противоборствующих на Керченском полуострове сил [47, с. 208], вторая – количество убитых и попавших в плен.

Но вернемся к партизанским делам в той части, где они соприкасаются с керченскими событиями.

5 июля 1942 Е. А. Попов пишет: «Надо сказать со всей прямотой, что руководство в лице Мокроусова и Мартынова – большая ошибка Крымского обкома партии. Нельзя было на такое важное дело ставить человека, выжившего из ума. Мокроусов – человек, возомнивший себя вождем партизан, на самом деле Мокроусов – личность весьма непопулярная среди партизан.

Достаточно сказать, что за 8 месяцев Мокроусов не был ни в одном отряде, никто из партизан не говорит о Мокроусове как о боевом руководителе, наоборот, те из бойцов, которым пришлось встречаться с Мокроусовым, отзываются о нем как о человеке очень ограниченном, который живет только воспоминаниями 1920 года, но не способен сделать какие бы то ни было полезные выводы из современной Отечественной войны.

Вот что говорит о Мокроусове депутат Верховного Совета РСФСР партизанка Корнеева Анна Никитична. «Мокроусов – спившийся старик. Самое ценное в жизни для него – спирт».

Так же примерно о Мокроусове отзывается секретарь РК ВКП(б) Ичкинского района Золотова и секретарь Сейтлерского райкома ВКП(б) Пузакин.

Неоднократно Мокроусов в пьяном виде в присутствии многих кричал: «Эти паршивые полковники, паршивой 48-й дивизии».

Ежедневно пьют спирт. Недаром по этому поводу командиры шутят: «Не пей сырой воды, а пей спирт с сырой водой». Играют в карты или домино.

Выводы и предложения:

1. Партизаны Крыма нуждаются в твердом и умном руководстве.

2. Всех партизан зачислить в кадры РККА, слить отряды в партизанские полки, а полки в партизанскую дивизию.

3. Главный штаб заменить штабом партизанской дивизии.

Попов. 5 июля 1942 [2, с. 93].

Легендарный Севастополь

После керченской катастрофы падение Севастополя уже было вопросом времени, к тому же противник захватил исправными 1133 орудия, которые были направлены под Севастополь, благодаря чему, как справедливо отмечал Манштейн: «В целом во Второй мировой войне немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии, как в наступлении на Севастополь» [60, с.289].

Я отвлеку внимание читателя от партизанской темы, чтобы немного рассказать о подвиге и трагедии защитников Севастополя, но рассказать через историю бойцов и командиров сформированной из симферопольцев дивизии: 3-й Крымской, 172-й стрелковой.

Отступая от Перекопа, первой пробилась в Севастополь группа из ста трех бойцов – все, что осталось от 514-го полка. Как ни мало было это подразделение, но ему тут же отвели участок обороны. К ночи 6 ноября 1941 года подошла вся дивизия, а точнее, девятьсот сорок оставшихся в живых бойцов и командиров. Страшно говорить, но в перекопских боях и в ходе отступления погибло и попало в плен 90 % личного состава!

Несмотря на понесенные потери, дивизия тем не менее представляла серьезную боевую силу. И прежде всего потому, что все бойцы и командиры уже имели боевой опыт, то, чего еще не было у севастопольцев.

На командование 172-й дивизии было возложено руководство II сектором обороны. Комендант – полковник И.А. Ласкин. Дивизию пополнили людьми, вооружением, боеприпасами. Придали 37 орудий, и уже на 10 ноября ее численность составляла 9903 человека.

17 декабря на все секторы обороны вновь обрушился шквал огня. Напряжение боев возрастало день ото дня и к 30 декабря достигло апогея. Повсеместно вспыхивали жестокие рукопашные схватки. Противник захватил станцию Мекензиевы горы. И в этот критический момент поступило сообщение об успешной высадке наших десантов в Керчи и Феодосии!

Как ни странно, но гитлеровское командование не прекратило атак, ни на одного солдата, ни на один ствол не ослабило атакующую группировку, рассчитывая, что еще чуть-чуть усилий – и Севастополь падет. Не пал!

В первый день Нового 1942 года у батальонного комиссара Кувшинникова, в недавнем прошлом секретаря Симферопольского горкома партии, собрались земляки. Настроение было приподнятое: отбит тяжелый штурм, наши войска успешно высаживаются под Керчью, как-никак Новый год и… все они живы, пока еще живы. К тому же Г. П. Кувшинников получил директиву ЦК ВКП(б) сформировать состав Симферопольского горкома партии и готовиться к вступлению в должность в связи со скорым освобождением Симферополя. Хочу обратить внимание на тот факт, что аппарат Симферопольского горкома ВКП(б) поручено формировать не партизанам, где более чем достаточно партийных работников этого уровня, а севастопольцам.

Сохранился снимок, сделанный в тот памятный день. К сожалению, в свое время, беседуя с Г. П. Кувшинниковым, я не записал имена и фамилии запечатленных на нем людей. Знал только, что в первом ряду в центре А. В. Подскребов и рядом сам Г. П. Кувшинников. Снимок был опубликован вместе с моим очерком «На рубежах бессмертия» в «Крымской правде». Сразу же пошла читательская почта. Виктор Михайлович Спектор из Белогорска узнал своего отца – старшего политрука 191-го артполка Михаила Петровича Спектора, до войны – секретаря Ак-Мечетского райкома ВКП(б). Варвара Михайловна Немкова – своего мужа Александра Елисеевича Немкова, известного в Крыму железнодорожника.

Но вернемся в Севастополь в январь 1942 года. По словам В. А. Новичкова, в городе работали парикмахерские, фотоателье, возобновилось трамвайное движение, можно было отправить на Большую землю телеграмму. Увы, затишье оказалось временным. Крымский фронт, на действия которого возлагали столько надежд, обернулся еще одной трагедией.

Покончив с «войной на два фронта», немецкие войска в Крыму вновь сконцентрировали свои усилия на Севастополе. Главный удар наносился в направлении IV сектора, который защищали 172-я дивизия и 79-я стрелковая бригада. Из-за Бельбекской долины показалась лавина танков, за ней – пехота. Завязался неравный, кровопролитный бой. В воздухе только немецкая авиация, которой специальными сигнальными ракетами указывают даже такие цели, как отдельный пулемет. Наша артиллерия почти молчит – нет снарядов. Местами противнику удалось вклиниться в расположение дивизии, но, даже будучи отрезанными от своих подразделений, бойцы и командиры вели бой, надеясь с темнотой прорваться сквозь порядки противника. Сохранился и другой документ: письмо к жене участника этих боев, бывшего директора Симферопольского авторемзавода имени Куйбышева Владимира Михайловича Розенфельда: «Переживаю сейчас дни величайших боев. Не могу не писать, что мужество, героизм и отвага проявляются в самых широких размерах. И вечно будут помнить фашистские гады эти беспримерные дни».

Силы иссякали, заканчивались не только снаряды, но и патроны. Не осталось ни одного танка. После трагедии Крымского фронта враг продвинулся далеко на Кавказ, и теперь снабжение Севастополя стало архисложным. В глубине души не только высшие командиры уже понимали, что дальнейшая оборона Севастополя приведет только к неоправданным потерям. Противник безнаказанно топил авиацией наши транспорты, защищать которые из-за отсутствия у нас авианесущих кораблей (одна из личных ошибок Сталина) было невозможно. Несмотря на то что среди защитников Севастополя оставалось немало и тех, кто оборонял Одессу, в возможность успешной эвакуации уже никто не верил. Как показали дальнейшие события, ее никто и не планировал.

28 мая 1942 года Военный совет Северо-Кавказского фронта подписал директиву № 00201/0П, в которой говорилось:

«1. Предупредить весь командный, начальствующий, красноармейский и краснофлотский состав, что Севастополь должен быть удержан любой ценой. Переправы на кавказский берег не будет.

2…

3. В борьбе против паникеров и трусов не останавливаться перед самыми решительными мерами» [64].

Не имея возможности оказать Севастополю реальную помощь людьми, снарядами, Верховное командование, по-видимому, решило добавить к «кнуту – пряник» и вдруг обрушило на защитников города «золотой дождь» наград. Если до сих пор звания Героя Советского Союза был удостоен только летчик Яков Иванов, совершивший в небе над городом воздушный таран, за что Указом от 17.01.42 он первым из севастопольцев получил это высокое звание, то в июне 1942 года начался прямо-таки звездопад.

4 июня 1942 – летчик Филипп Герасимов;

14 июня 1942 – летчики Михаил Авдеев, Иван Алексеев, Мирон Ефимов, Евгений Лобанов, Георгий Москаленко, Николай Наумов, Николай Остряков, Николай Челноков.

То, что все Герои Советского Союза – летчики, а защищают Севастополь моряки и пехотинцы – нелепость, которая очевидна, что называется, невооруженным глазом. Ошибку стали срочно исправлять.

16 июня 1942 издается Указ о присвоении звания Героя Советского Союза краснофлотцу Ивану Голубцу. Кстати, он оказался первым Героем в СССР из числа рядового состава армии и флота. Мне доводилось общаться с сослуживцами Ивана Голубца, и, как они рассказывали, столь высокое звание, которое было присвоено их товарищу, породило недоумение. Дело в том, что возвратившийся из увольнения старший матрос Голубец был нетрезв. Увидев пожар на тральщике, он бросился сбрасывать в море мины, от полученных ожогов скончался. Сослуживцами его гибель не воспринималась как подвиг.

20 июня 1942 звание Героя Советского Союза присваивают разведчице Марии Байде, артиллеристу Абдулхаку Умеркину и политруку Михаилу Гахокидзе.

Мария Карповна Байда, с которой мне потом доводилось общаться, рассказывала, что даже не успела получить Звезду Героя.

За два дня до падения Севастополя И. В. Сталин обратился к защитникам Севастополя со словами благодарности и призывом удержать черноморскую твердыню. Это был приговор. Ни о какой эвакуации уже не было и речи.

О том, что от окончательной катастрофы отделяют уже не дни, а часы, командование Черноморского флота уже знало и предприняло решительные меры, но только в отношении себя…

30 июня вице-адмирал Ф. С. Октябрьский сообщает в Москву Наркому ВМФ H.Г. Кузнецову и в Краснодар комфронта С.М. Буденному, что «организованная борьба возможна максимум 2–3 дня». Он просит разрешения «вывезти самолетами 200–250 ответственных работников, командиров на Кавказ, а также самому покинуть Севастополь».

Разрешение было получено. Трудно без возмущения и стыда читать эти строки о позорном предательстве ста тысяч севастопольцев. Но разве не так поступали наши руководители и в дни Чернобыльской трагедии, когда простой люд выгоняли под радиацию на первомайское шествие, а своих детей и жен отправляли в безопасные районы?

В Цусимском сражении командиры кораблей либо последними оставляли их, либо, стоя на капитанском мостике, погружались в морскую пучину. Не было ни единого случая, чтобы офицер флота Российского опозорил свое высокое звание, а тем более это сделал адмирал.

На «Титанике» мужчины пропускали вперед женщин и детей, уступая им место в шлюпке, прекрасно понимая, что сами они уже не спасутся. По нашему понятию – это были буржуи и капиталисты.

У адмиралов Ф. С. Октябрьского, H. М. Кулакова и иже с ними мораль была совершенно иная, а спасение собственной жизни представлялось значительно важнее таких понятий, как честь командира, воинский долг.

В Севастополь прибыло две подводные лодки, а также было выполнено несколько самолетовылетов. Тяжело раненного комдива 172-й И. А. Ласкина поместили на лодку. Там же был и командарм Петров, чье честное сердце разрывалось от стыда и позора. В глубине души он еще надеялся, что сможет на Большой земле что-либо сделать для организации эвакуации.

Секретарь Крымского обкома партии Федор Дмитриевич Меньшиков, по-видимому, чувствовал то же самое, а потому вместо себя посадил в уходящий самолет первого подвернувшегося под руку раненого, а сам остался вместе с десятками тысяч обреченных на смерть людей.

Восемьдесят тысяч бойцов и командиров, оказавшись без руководства, стали покидать рубежи обороны и отходить к мысу Херсонес в надежде на эвакуацию. Вдумайтесь в эту цифру – 80 тысяч! Десять дивизий! В окопах, блиндажах, дзотах – это страшная сила, которая продолжала бы перемалывать живую силу противника и выигрывать столь дорогое время, которое, как известно, работало не на Германию. Увы, брошенная своим командованием, она моментально превратилась в дезорганизованную толпу, которая прекратила сопротивление и сдалась врагу.

Бывший начальник артснабжения 514-го сп 172-й сд Григорий Павлович Сорокин рассказывал мне, как исчисляемая десятками тысяч толпа стояла у моря в ожидании кораблей. Наконец кто-то их увидел, и люди бросились вплавь. Сам Г. П. Сорокин, как и большинство оставшихся на берегу, плавать не умел, к тому же был ранен, да и корабли были, по-видимому, так далеко, что он их и не видел.

Я с изумлением слушал его рассказ, а потом тихо заметил, что кораблей не было. Григорий Павлович побледнел: «Как не было? Это значит, что они все утону-ули?!» [40].

Можно только скорбеть о том, что ничего не было предпринято для спасения людей, а особенно – в части задействования малых кораблей. Многие защитники города на самодельных плотах, на автомобильных камерах, на лодках выходили в море и спасались. Командующий артиллерией отдельной Приморской армии полковник Н. К. Рыжин таким образом достиг берегов Турции, где его передали в советское посольство.

Оказался незадействованным весь малый флот, а это 325 рыболовецких судна, которые потом все были либо уничтожены нами, либо попали в руки врага. Использовать же их для эвакуации защитников Севастополя командование флота не решилось, так как не имело приказа на эвакуацию.

Рассказывают, что когда командарм Петров встретился с командующим Черноморского флотом Октябрьским, то разговор произошел настолько нелицеприятный, что с той минуты и до тех пор, пока адмирал Октябрьский командовал Черноморским флотом, а командовал он достаточно долго, имя Петрова было запрещено в «городе русской славы».

Все герои обороны, чьи воспоминания автор использовал в настоящей книге, прошли унижения вражеского плена. Как указывалось в донесении немецкого командования от 10.07.1942, за период с 7.07 по 10.07.1942 захвачено 80 914 человек пленных. Те немногие, кто выжил, испытали унижения и муки уже у нас дома. Каждому защитнику Севастополя задавался один и тот же вопрос:

«Почему ты, сволочь, не застрелился?» В номере симферопольской гостиницы «Украина» Мария Карповна Байда рассказывала мне, как в 1945 году после возвращения из плена ее терзали наши сотрудники КГБ, добиваясь все того же: «Почему она, Герой Советского Союза, не застрелилась». На десятом, наверное, допросе она не выдержала и запустила в следователя массивную пепельницу.

Уже упоминавшийся в статье Г. П. Кувшинников рассказывал мне, как в колонне пленных его гнали в Симферополь, в родной город. Рядом с ним шел знакомый политрук.

«Давай бежать», – уговаривал Г. П. Кувшинников. Возле станции Альма произошла небольшая заминка, женщины стали кидать пленным еду.

«Бежим», – шепнул Г. П. Кувшинников политруку.

«Боюсь», – последовало в ответ. И тогда Г. П. Кувшинников сам бросился в кусты. Несколько суток он бродил по лесу, пока не вышел на партизан.

В 1946 году его вызвали в КГБ и велели час за часом описать свое пребывание в плену. Г. П. Кувшинников честно описал все, что было, не забыв упомянуть и струсившего политрука. Почти месяц он сидел под домашним арестом, ожидая худшего. И вдруг все изменилось, он был восстановлен на работе.

Встретившись с начальником КГБ Крыма, Г. П. Кувшинников осторожно попробовал узнать, что все же произошло? Как о деле прошлом, ему сказали, что была анонимка о том, что он сидел в плену и потому не может быть на партийной работе. В ходе проверки удалось найти того «трусливого» политрука, который описал, что с ним вместе в колонне был такой мужественный человек, как батальонный комиссар Г. П. Кувшинников, который предлагал ему бежать вместе, а когда он не рискнул, то тот бежал сам.

Г. П. Кувшинников узнал адрес политрука и до конца своей жизни на каждый Новый год отправлял ему праздничные поздравления.

172-я стрелковая дивизия в третий раз пережила катастрофу. На этот раз в живых остались единицы. Но вновь сохранено Боевое знамя.

Начальником штаба 64-й армии защищал Сталинград ее комдив И. А. Ласкин. Есть что-то символичное в том, что именно он присутствовал при первом допросе командующего VI немецкой армией фельдмаршала Паулюса. Дальнейшая судьба И. А. Ласкина сложилась драматично. После Сталинграда он воевал начальником штаба Северо-Кавказского фронта (13.05–20.11.43). Уже был подписан приказ о вступлении в очень высокую должность начальника штаба 4-го Украинского фронта, как вдруг последовал его арест.

Поскольку никакой объективной информации не было, то слухи ходили самые разные. Участник обороны Севастополя известный кревед Франжуло рассказывал мне, что причиной ареста якобы послужил тост. Отмечая победу под Сталинградом, Ласкин якобы провозгласил здравицу за героических защитников Севастополя. Имела хождение версия о том, что причиной опалы был Лев Мехлис, который не простил Ласкину первоначального провала Керченско-Эльтингенской операции.

Олег Беспалько, создатель школьного музея истории 172-й сд при симферопольской школе-гимназии № 10, после встречался в Минске с дочерью генерала, рассказал о том, что, по ее словам, у И.А.Ласкина не сложились отношения с начальником особого отдела фронта, которому он якобы отказался подписать наградной лист на орден Ленина. За что тот ему и отомстил.

В действительности все оказалось совершенно иначе. В 1941 году в должности начальника штаба 107-й Сивашской стрелковой дивизии полковник Ласкин оказался в окружении. В знаменитом Уманском котле. Тогда в окружение попали две наши армии – 6-я и 12-я. В плену оказалось 103 тысячи бойцов и командиров, включая обоих командармов, четырех командиров корпусов, одиннадцать командиров дивизий. К тому же два командира корпуса и шесть командиров дивизий погибли в боях.

После гибели командира 107-й сд Н. Н. Белова его обязанности исполнял полковник Ласкин. Вскоре он, комиссар дивизии Конобевцев и командир 14-го танкового полка Фирсов, переодевшись в гражданскую одежду, попытались самостоятельно выйти из окружения, но были схвачены. Через пару дней Ласкин и Конобевцев смогли бежать и выйти к своим войскам. О судьбе Фирсова они ничего не знали. Посоветовавшись между собой, Ласкин и Конобевцев решили о своем пребывании в плену никому не рассказывать.

В 1943 году о его кратковременном плене вдруг стало известно. Об этом сообщил «компетентным органам» Фирсов, которого арестовали на освобожденной территории за сотрудничество с оккупантами. Он рассказал об истории своего пленения и назвал имена Ласкина и Конобевцева. Их тут же арестовали. Фирсов сразу же пошел на сотрудничество со следователями. По-видимому, сломался и Конобевцев, который признал свою вину. В 1945 году Фирсов был расстрелян, а Конобевцев бесследно сгинул в лагерях. Ласкин же четко держался принятой линии защиты: в плену был, с немцами не сотрудничал. Вероятно, этим он и спас себе жизнь, так как следствие длилось девять лет! После пребывания в различных тюрьмах в конечном итоге он был приговорен к 10 годам заключения. Вышел на свободу только после смерти Сталина. Ему возвратили воинское звание, вернули на службу.