Текст книги "Страна отношений. Записки неугомонного"

Цена простоты

Осенний день в приполярных широтах ужат до предела, и когда под тяжестью впечатлений, в том числе от роскошного банкета с концертом и экзотическими фруктами из настоящих тропиков, мы тем же путем вернулись в Красноярск, ночь уже перешла в следующие сутки. Лужков (ключевая фигура события) спешит домой. Перед окнами депутатского зала оглушительно разогревается спецрейс в виде изрядно потрепанного «ТУ-154». На нем почетные гости летят в Москву, а уже потом несколько кубанцев – в Краснодар. Так повелел щедрый хозяин «Полюса».

Пока, погрузившись в кожаное кресло вип-зала, я рассматривал памятные сувениры, в том числе золотую медаль с тевтонским профилем Совмена, мой надёжный попутчик и оператор Юра Архангельский пошёл искать туалет. Медаль – это хорошо, тем более высокопробного сибирского золота. Но наиболее значимые персоны отмечены, однако, особо – отлитой из золота визитной карточкой владельца прииска. Я не сподобился, значит, не очень значимый, поэтому слегка обиженно урчу, хотя и понимаю, что человек – существо завистливое, ему всегда мало.

Из размышлений по этому поводу меня выводит необычно оживленный Юра. Оказывается, у туалета ему сподобилось пообщаться с самим Лужковым. Вай!

– Ты не поверишь! – рассказывает мой верный друг, активно хлопоча руками и лицом. – Топчусь я возле двери, запертой с обратной стороны – кто-то засел основательно. Сортир шикарный, но на одно очко. Вдруг сзади подходит Лужков, представляешь, без всякой свиты и даже охраны. Совсем один! И спрашивает у меня: «Вы туда?» Я, конечно, шаг в сторону: «Прошу вас, Юрий Михайлович!» А он: «Нет, дорогой, в эту дверь надо ходить в порядке живой очереди всем без исключения». Так и не пошёл. Вот настоящий мужик!.. – Юра поднял палец над головой, как римский центурион.

Юра, не раз снимавший (в смысле – на камеру) персон высшего государственного уровня, но так и не привыкший к небрежной хамоватости охранников, расчищавших дорогу «хозяину» всеми доступными способами, особенно в толпе журналистов, которых не без основания считают исчадиями ада, был в полном смысле потрясен. Это же надо только представить – Лужков, один, без охраны, без свиты и даже без кепки, занимает очередь, и куда! Было отчего прийти в восторженное изумление, особенно такому эмоциональному и категоричному человеку как лучший телеоператор дважды орденоносной Кубани. Словом, мэр столицы – прост, как Ленин! – сделал окончательный вывод мой дорогой друг.

Юра это ценит особо, поскольку иногда и сам прост до бесцеремонности. Я помню, брали мы с ним интервью у Виктора Степановича Черномырдина, тогда председателя Правительства России. В ту пору он сидел на Старой площади, в кабинете Брежнева. Дело было глубокой ночью. Часа два мы ожидали в приемной, пока ЧВС (так его звали за глаза) выкроит для нас десять оговоренных заранее минут. Пару раз Виктор Степанович стремительно проходил мимо.

– А, кубанские казаки! – говорил, усмехаясь. – Ждите, ждите, приму вас… Вот сейчас с банкирами разберусь и приму…

И хотя мы на казаков похожи, как степные сурки на горных орлов, тем не менее, приятно, что Виктор Степанович с уважением относится к казачеству вообще, а кубанскому особенно. Интервью оговаривал Николай Дмитриевич Егоров, тогдашний губернатор Краснодарского края, и суть его должна коснуться до мучительности многолетнего долгостроя – Краснодарского Центра грудной хирургии. Забегая вперед, скажу, что Виктор Степанович пообещал, но ничего не сделал, и долгострой ещё долго коптил небо, пока за дело не взялся другой губернатор – Александр Николаевич Ткачев. Он нашёл более действенные рычаги, и стройка стремительно пошла.

Так вот, где-то в полвторого ночи нас приглашают в кабинет. Я его сразу узнал, поскольку Брежнева тут часто для газет фотографировали за просторным генсековским столом. Только памятные часы в виде штурвала куда-то исчезли.

Однако суть моего рассказа не в интервью. Оно, к сожалению, не блистало ни с моей стороны (от волнения я был очень напряжен), ни со стороны интервьюируемого лица. ЧВС, видимо, сильно утомился. На следующий день он уходил в отпуск, и эта встреча была завершающей в его бесконечном рабочем графике. Мы присели за приставной стол, и Юра почтительно испросил разрешения приколоть на галстук премьера микрофон.

– Давай, цепляй! – устало махнул рукой Виктор Степанович.

Охранник сидел чуть в стороне и внутренне напрягся, когда Юра, прикалывая на галстук звуковую петличку, стал манипулировать ручонками возле премьерского горла. Мало кто знает, но к тонкому микрофонному проводу несколько ниже прицеплено передающее устройство (на нашем языке – «баклуша»), довольно увесистая железяка, вызывающая, например, у аэропортовского персонала постоянное чувство тревоги.

Обычно эту «баклушу» мы кладем в карман того, у кого берем интервью. Юра, в отличие от меня, осваивается много быстрее, что и произошло.

– Виктор Степанович, – говорит вдруг, – а можно эту штучку я положу вам в карман?

– Да, клади! – снова устало соглашается премьер.

Охранник на глазах вспотел, а у меня от такой раскованности вообще язык к небу прилип…

Впоследствии Юра сей факт тоже оценил как ленинскую простоту. Ему Черномырдин сильно понравился, а вот охранник, который не спускал с нас раскаленных оранжевых глаз, – не очень!

Уже в гостинице «Москва» (позже сталинским ударом лихо снесенной Лужковым), ослабив напряжение дня стаканом водки, я стал гнобить коллегу нудными поучениями. Но Юра, расслабленный тем же и упрощённый ещё более, не без резона заметил:

– Да пошёл он… (в смысле охранник).

И сказал куда! В переводе на древнеиндийский это означало в «таинственную пещеру волшебного лотоса». Правда, по-русски посыл умещался в одно слово. И я, сраженный чеканной логикой, умолк до утра. Как же приятно и самоудовлетворяюще, лежа изрядно выпивши в уюте легендарного отеля, посылать всех на «нефритовый стержень» (тоже, кстати, из лексики индийского эроса). Главное, безопасно, никто ведь не слышит. Вот тогда сурок и начинает чувствовать себя орлом, а в отдельных случаях – даже казаком. Но утром, слава Богу, вместе с разумом возвращается и он, сурок, смирный, пушистый, ласковый. Не судите строго – будешь махать саблей, башку рано или поздно, но срубят обязательно. Таковы уж реалии второй древнейшей профессии, правда, нередко по причине излишнего усердия гармонично воссоединяющейся с первой. Я говорю о ней, о современной отечественной журналистике…

Через два года Совмен стал президентом Адыгеи, легко и просто потеснив с этого поста видного советского партработника Аслана Алиевича Джаримова. С точки зрения здравого смысла – это был полный абсурд. Но кто, где и в какие времена у нас руководствовался здравым смыслом?

Достаточно вспомнить Горбачева, величайшего говоруна и прохиндея, тоже легко и просто овладевшего сознанием (точнее, его отсутствием) миллионов людей байками об ускорении, перестройке, ещё какой-то хрени, плюрализме, например. Это когда заходишь к начальнику со своим мнением, а выходишь с его, часто ещё более дурацким.

Понимание абсолютного тупика и краха подобных экспериментов приходит, к сожалению, только когда рушится все и, как сказал поэт, «вода бежит из крана, позабытого заткнуть», заливая все окрест, в виде очередного реформаторского потопа.

В день избрания Совмена ликование охватило солнечную республику. Я радовался со всеми, как дитя неразумное, хотя не переставал с уважением относиться к Джаримову, которого хорошо знал и гостеприимством которого не раз пользовался. Именно он взял на свои плечи все трудности формирования самостоятельности Адыгеи. Именно он, на мой взгляд, мудро и взвешенно, не поддавшись ни на какие провокации, вывел из болезненных процессов новорожденную республику, ринувшуюся в одиночное плавание по бурным хлябям гайдаровских испытаний. В результате как-то вдруг и сразу исчезло все, начиная от знаменитого адыгейского помидора и кончая ещё более знаменитым майкопским стулом, на котором сидело полстраны.

Опустели легендарные туристские тропы, начинавшиеся из волшебного Гузерипля к бескрайней лазури Черного моря, через вершины снегового Кавказа, рододендроновые поляны, запахи загадочных эдельвейсов, по пьянящим альпийским лугам, с грузом впечатлений на всю жизнь. Всякое лето по путевке «за три копейки» нескончаемые вереницы счастливой советской молодежи шли горными тропами прекрасной Адыгеи, опекаемые надёжными, как страховой полис, советскими профсоюзами. Последней, зато сразу намертво, встала единственная в стране шпагатно-веревочная фабрика – в случае чего и повеситься не на чем.

Однако до этого, слава Аллаху, дело не дошло, но недовольных «партократом» Джаримовым появилось сколько угодно. Вот тогда и вспомнили о Совмене. Вспомнили и вскричали: «Вот тот, кто выведет нас на взлетную полосу успешного предпринимательства из сумеречных лабиринтов социалистического застоя! Если в северной глухомани он создал предприятие мирового уровня, то можете себе представить, что сотворит из яркой жемчужины Северного Кавказа! Только с ним мы станет здоровыми и богатыми! Да здравствует великий Хазрет!» – звучало на всех углах.

Вяжите меня, люди добрые, среди восторженных крикунов был и я! Вспоминая про золотой сибирский ковш, я искренне считал, что Совмен, и только он, твёрдой рукой отважного первопроходца поведет республику к всеобщему благоденствию и процветанию.

Первое, но легкое, почти прозрачное сомнение появилось у меня в день инаугурации. Как и положено для события такого масштаба, он был прекрасен. Сияло окрест все: солнце, вода, зелень, умытые городские улицы, нарядные горожане, а главное – их лица, одухотворенные надеждой. Однако в час торжества «фанфары» не прозвучали и «карета» с триумфатором не появилась…

В переполненном зале Майкопского городского театра установился легкий гул:

– Где же наш новый президент? По слухам, в аэропорту, в ожидании дорогого гостя – Юрия Михайловича Лужкова. А он задерживается и неизвестно насколько?..

Время идет, гул усиливается, суета нарастает. Наконец, на разукрашенную сцену осторожно, как босиком по талым лужам, выходит главный приближенный, он же известный врач, мечтающий о политической карьере. Приблизившись к микрофону, доктор озабоченно подтвердил – задержка действительно связана со встречей многоуважаемого Юрия Михайловича, и голосом адъютанта Его превосходительства из одноименного фильма успокаивающе добавил, что «литерный уже миновал Тоннельную». Терпеливо ждем! Минут через сорок «адъютант» снова на сцене:

– Не волнуйтесь, господа, литерный прошёл Верхне-Баканскую.

После этого народ махнул рукой и повалил из душного зала на улицу, понимая, что до Нижне-Баканской ещё пилить и пилить. Стоя группами, пили пиво, кушали мороженое, под томатный сок ели неповторимые майкопские чебуреки, говорили «за жизнь», втихую пеняя Лужкова. Наконец «литерный» прошёл Нижне-Баканскую, и по панически стремительным перемещениям челяди стало понятно, что кортеж уже в городе.

И вот под бурные, долго не смолкающие аплодисменты из-за тонированного стекла просторного белого «Мерседеса», улыбаясь, как эстрадный премьер, народу явился долгожданный Юрий Михайлович, главный фигурант праздника инаугурации президента республики Адыгея.

Кого там только не было! Не было только Аслана Алиевича Джаримова, бывшего президента, вчистую проигравшего выборы. Более того, за грохотом ритуальных барабанов о нем даже не вспомнили.

Во времена оные чеховские интеллигенты в таких случаях, взяв собеседника за пуговицу сюртука, поблескивая пенсне и потряхивая обсыпанной табаком козлиной бородкой, говорили:

– Нехорошо-с, батенька! Очень нехорошо-с…

Лично для меня этот факт стал следующей точкой отсчета сомнения, но с окраской уже большей насыщенности. К сожалению, я не ошибся, худшее оправдалось…

Жужелица треклятая

Сегодня ясно, что Хазрет Меджидович не столько руководил, сколько правил. Как я понимаю, он взошёл на пост главы республики, не сильно представляя, как и чем будет заниматься. Одно дело прииск, где все на виду. Привычно громко скомандовал, и крепкие мужики за хорошие деньги тут же взялись за топоры и тачки. А здесь инвалиды, детсады, лазареты, аграрии, ЖКХ с вечно спущенными штанами, и все с глазами, полными слез:

– Отец родимый! Когда делиться будешь?

Он и делился – строил за свои кровные больницы, проводил дороги, покупал комбайны, скрежетал зубами от бессилия и, как ему казалось, вопиющей лености министров, не способных организовать народ на трудовой подъем. В поисках Конька-Горбунка новый президент нагонял на чиновничество страх и ужас, искренне считая, что «заяц, ежели его бить, спички может зажигать». Помните, у Чехова: «Человек от битья умнее бывает, так и тварь!»?

Вообще, страх – радикальное средство воздействия, особенно на тех, кому есть что терять (а министру наверняка всегда есть). Ещё Наполеон утверждал, что человеком управляют две страсти – страх и личная выгода. Правда, со своими чеканными формулировками на любой случай он плохо кончил, погибнув в изгнании, на пустом каменистом острове в возрасте всего 52 лет. Но кто это помнит?

Не знаю, насколько Совмен в управлении республикой руководствовался наполеоновскими наставлениями, но что своих министров (как Бонапарт маршалов) гонял нещадно – это точно. Наезжая в Майкоп из швейцарского далека и обнаружив, что дело стоит ровно на том месте, где было оставлено, он без раздумий снимал старого министра и назначал нового, нередко ещё хуже того, что снимал.

Министерский «конвейер» работал, что золотодобывающая драга, безостановочно. Одних руководителей министерства культуры сменилось штук десять. По старой сталинской традиции он бросал их на склоны судьбы без всяких парашютов. Не успевал один с оханьем подняться, как на голову уже летел следующий. Несмотря на празднично красочные ожидания, будничные реалии (как это часто бывает) оказались проще, жестче и радикально одноцветнее. Чуда преображения не произошло, решительные министерские отставки по принципу «упал – отжался» если и привели к оживлению, то лишь в чиновничьей среде, всегда озадаченной лишь двумя вопросами: «За что?» и «Кто следующий?».

Семидесятилетний Хазрет Совмен, к сожалению, не сумел повторить успех почти одногодка, семидесятитрехлетнего немецкого адвоката Конрада Аденауэра. В 1949 году тот, в ранге канцлера, пришёл к руководству только что созданной Федеративной Республики Германия, собранной из кусков трех оккупационных зон – США, Великобритании и Франции (четвертую Советский Союз преобразовал в Германскую Демократическую Республику и отделил ее от ФРГ «бетонной стеной» из четырех ударных армий Западной группы войск).

Аденауэр, вошедший в мировую историю как величайший мудрец, изображал из себя согбенного старца, седого, как лунь, и молчаливого, как полярная сова. Советская пропаганда, не жалея красок, поносила его, «вдохновителя реваншистского курса, направленного на ревизию основ послевоенного устройства Европы».

Штатный карикатурист «Правды» Борис Ефимов, самоучка, но энергичный, как стиральная доска, сточил сотни карандашей, изображая германского канцлера в образе старой вороны с выдранным хвостом. Господь сподобил Ефимова при ясной голове (страшно сказать, родился в 1900 году, а Ельцина пережил) дотянуть аж до 108 лет. Наверное, длинную жизнь Бог дал, чтобы убедить лихого карикатуриста в большой ошибке – не того клеймил! Совсем и не немец, а вон тот молодой соотечественник, ушлый комсомолец из Ставрополя, что в аденауэровские времена, как петух с хуторского плетня, страстно звал к коммунизму, клялся в верности идеалам. Вот его надо было вязать! Так ведь если б Господь надоумил, как и куда оно на самом деле повернет! Но даже в страшном сне не могло привидеться, поэтому и грешили привычно на неприятного «фрица»…

Аденауэр, придя на послевоенные развалины (не хуже, чем у нас), сумел сплотить немцев идеей восстановления страны, твёрдо пообещав, что жить в ней будет комфортно всем. И что странно, в частности для нас – обещание выполнил! Договорился даже с непредсказуемым Хрущёвым об установлении дипломатических отношений и возвращении в Германию военнопленных, а их у нас находилось больше миллиона.

– Че дармоедов кормить! – махнул рукавом Никита и отпустил даже без выкупа.

Показной кротостью и уважительным послушанием Конрад «доил» страны-победительницы, но убедил соотечественников, что кредиты проедать нельзя (а уж тем более – разворовывать), подчеркивая, что путь к успеху лежит только через организованный по всем направлениям совместный труд и усердие каждого.

Совмен, к сожалению, этого сделать не смог (да и не захотел), пойдя привычным «совдеповским» путем, который предшественник Лужкова на посту мэра Москвы, Гаврила Попов, назвал «командной экономикой победившего социализма». Это когда надо бояться начальника до холодной испарины, при этом тащить все, что плохо лежит, а благодетеля, по возможности, обирать до нитки. Ну, в последнем Совмен сразу разобрался и «лавочку раздачи подарков низшим чинам» быстро закрыл, после чего столь же быстро стал терять популярность.

Вообще-то, в этом ничего удивительного нет! Одно из наших распространенных качеств – это что-то слезно выпросить, а потом быстро съесть или лучше – выпить.

Я помню, как в конце девяностых годов тогдашний губернатор края Николай Игнатович Кондратенко, только вступивший в должность, объезжал северные районы Кубани. Картина была кошмарная, некогда процветавшие хозяйства пугали остовами разгромленных ферм, голодный скот с предсмертным стоном тонул в навозе. По запущенным до всесильного пырея пашням сновали мышиные полчища. На Кондратенко, отдавшего сельскому хозяйству края всю жизнь и вкусившего плоды его процветания, страшно было смотреть.

– Что, жидовские прихвостни, смотрите?! – кричал он, потрясая пудовыми кулаками перед понуро стоящими руководителями района. – Да вас ревтрибуналом надо!..

Вечером, после забойного телерепортажа на эту тему звонит мне многолетний приятель Паша Майоров и говорит:

– Я думал, ты мне друг, но, к сожалению, в очередной раз ошибся. Ты ведь знаешь, Володя, что я еврей, но жена у меня русская, и что самое ужасное – теща русская. Так вот после твоего репортажа, ты бы послушал, как они на меня орали: «Из-за вас, жидов, у нас все неприятности». С твоей подачи на меня повесили и мышей, и черепашку, и колорадского жука, и даже американскую белую бабочку. Единственное, от чего мне удалось отмазаться, – это от жужелицы, поскольку ни они, ни я не знаем, что это такое!..

Особенно безрадостная картина ожидала нас в кущевском совхозе «Степнянский». Он был построен в голой степи по целинной программе, объявленной ещё Хрущёвым, и сразу приковал внимание краевой прессы. Сколько по этому поводу было сказано и написано громких слов, сколько снято передач! В том хоре был и мой звонкий молодой голос…

Я помню, как у кромки ну просто бескрайнего пшеничного поля брал интервью у первого секретаря Кущевского райкома партии Ивана Радченко, этакого широкого, пырьевского колхозного персонажа. Сверкая лысиной и энергично жестикулируя, он рассказывал о фантастических урожаях, увесистых надоях, об агрогородках, населенных дружелюбными трудолюбивыми селянами, при этом с нескрываемой любовью перетирая в ладонях горячие зерна и целуя тучный колос.

По итогам той жатвы Радченко стал Героем Социалистического Труда и тем самым окончательно завершил портрет любимых Пырьевым сельских киногероев – радушных, умелых, настоящих кубанцев, что радовали всю страну бессмертным фильмом под названием «Кубанские казаки»…

И вот сейчас, жарким летним зноем, бредем улицей того самого агрогородка, яркие фотографии которого ещё недавно украшали самые читаемые в стране газеты и журналы, опустевшего, как перед вражеским нашествием. Жуть берет! Огромная автобаза, построенная по современному проекту из прочного железобетона, с боксами для машин, ремзоной, смотровыми площадками, помещениями для отдыха водителей, удобным административным корпусом, разбита в прах прямым попаданием человеческого безумия.

На территории с оторванными воротами (и всем, что можно оторвать) вольно разбросаны скелеты машин – без колес, с выбитыми стеклами, вырванными внутренностями, а вокруг ни одной живой души. Подумалось: вот в каких декорациях Тарковскому надо снимать свои удручающие мировой безысходностью фильмы. Ни один съехавший умом фантаст ярче не придумает…

У Кондратенко лицо багровое, желваки ходуном, губы шепчут слова, которые ни одна телекамера не выдержит. Я его понимаю! Он – крестьянский сын эпохи военной голодухи, когда любую краюху делили на четыре части: армии, заводам, детям и последнюю, самую малую – себе… Делили и надеялись! Надеялись на лучшее, тем и жили.

Я-то помню, как массово горели глаза, когда открывали эти поселения, символ новой крестьянской жизни, о которой мечтали поколения, десятилетиями недоедавшие и недосыпавшие. Под духовой восторг колхозных оркестров, лихой каблучный перестук и песни агитбригад, под восторженные крики: «Вот она – наша новая Кущевская, славная что в труде, что в бою!».

Ведь где-то рядом, на таких же полях, летом сорок второго года опрокинула немецкие танки казачья лава генерала Кириченко. Увы, сегодня Кущевская на всех языках звучит как пугающий символ бесчеловечной жестокости и неукротимой алчности…

Идем дальше. Дальше ещё краше! Возле разбитой в дым совхозной бани в зековской позе, касаясь задницами дорожной пыли, сидят на корточках четыре хорошо поддатых мужика, расхристанные, небритые, в опорках на грязных ногах, слюнявят цигарки беззубыми ртами.

Кондратенко справился с собой, настроен мирно поговорить:

– Ну что, хлопцы, так и будем жить?

– А че, нам хорошо! – пересмеиваясь, отвечают, не отрывая задниц от земли.

– Чего ж хорошего?! – ещё очень даже мирно спрашивает Николай Игнатович. – Баню вот зачем порушили?

И тут самый наглый, швыркающий носом, этакий самодовольный заводила-подстрекатель, подымает нечесаную башку и, пуская сквозь ноздри вонючий дым, говорит:

– Мужик, ты, кажут, с края? А че нам привез – выпить, закусить? Баню? Да она нам без надобности. Мы, если приспичит, в ставке скупаемся, на травке обсохнем. Лучше скажи, чем народ порадуешь, че привез?

– Ты куда котлы дел, сукин сын? – в голосе губернатора послышались раскаты приближающейся грозы.

– А ты не гони! – ещё больше наглеет заводила. – Ты меня прихмели сначала, а потом спрашивай! А котлы мы вчера, хе-хе… цыганам спроворили. Сейчас вот отмечаем… Хе-хе, присаживайся!

Хлопцы противно заржали, им разговор явно нравился – во Павло дает!

– Котлы… цыганам! – голосом шолоховского Нагульнова прорычал Кондратенко. – Да я тебя… мать твою! Юрка, выключи камеру!.. – это Архангельскому.

Помните, как в «Поднятой целине» краснознаменец Макар Нагульнов «учил» кулака Банника, пригрозившего стравить семенное зерно свиньям, лишь бы не сдавать колхозу, – рукояткой нагана по морде. Я видел «Кондрата» во гневе, но таким – никогда!

Заводила, уловив, что сейчас его втопчут в пыль, стартанув прямо с карачек, разбрасывая костлявые ноги, побежал за ближние плетни, впереди «хлопцев», тоже убегавших изо всех сил в разные стороны.

– Что же это творится?! Какой же бес в них вселился? – ни к кому не обращаясь, удрученно бормотал губернатор, возвращаясь к притихшему вертолету.

Мне казалось тогда, что нет силы, способной вернуть этой земле созидательные стимулы. Но я ошибся! Сила пришла, и пришла с самой неожиданной стороны. Была она свирепа до степеней невозможного, представлений, не укладывающихся в рамки нормального общества. Кто мог подумать, что рядовая колхозная кладовщица, этакая нахальная, наетая до телесной бесформенности тетка, выросшая тут же, среди кизяков, подсолнухов, вареников и мешкотары, скупит все окрест и станет олицетворением новоявленного плантаторства. Любая промашка в батрачестве на неё, настоящую Салтычиху, будет караться радикальным способом – «монтировкой по башке». Сам видел по TV такую надпись на дверях современной кубанской помещицы, разъезжавшей по запуганным хуторам в бронированном «Мерседесе», в окружении «цепных псов». Они и «взяли за глотку» отважную некогда станицу Кущевскую, местные «цапки-цаповязы», доморощенные идолы, с размаху выбивая кистенем по черепам, вжатым в плечи, репутацию «образцового фермерского хозяйства», опоры «нового порядка», очень схожего с тем, что пытались установить здесь оккупанты трагическим летом 1942 года…