Текст книги "Особняк на Соборной"

Неудачное покушение

Справедливость требует сказать, что служба внешней разведки по сию пору опровергает факт участия советских спецслужб в смерти «Сынка», ссылаясь на то, что никаких подтверждающих документов не обнаружено, хотя канцелярия тогда работала четко. «Контора» умела не только «ловить и не пущать», но и вести учет своих дел. Считается, что причина смерти Седова – сумма роковых случайностей. Но, как учит марксистская диалектика: случайность – это пересечение двух необходимостей. В данном случае присутствуют обе. Сынок органично вписывался в концепцию уничтожения «папаши», а тот, в свою очередь, форсировал нападки на Сталина, чем подогревал в генсеке ярость и желание побыстрей «отрубить петуху башку».

Но интерес такого рода к Льву Давыдовичу проявлял не только Иосиф Виссарионович. Незадолго до «хоровода», который устроили вокруг Льва Седова «добры молодцы» из «группы Яши», все эти переодетые «моряки-летчики», непосредственный руководитель Серебрянского, заместитель начальника иностранного отдела ОГПУ (так тогда именовалась внешняя разведка) Слуцкий докладывает наркому внутренних дел Ягоде:

«Из достоверных источников стало известно, что генерал Шатилов, начальник 1-го отдела РОВСа, обсудил с Миллером намерение совершить во Франции покушение на Троцкого. Общая договоренность достигнута, но источник сообщает, что в руководстве РОВСа по этому поводу происходят межличностные трения, поскольку Миллер поручил разработку операции генералу Фоку, у которого давние неприязненные отношения с Шатиловым. Генерал Миллер в узком кругу сообщников доверительно подчеркивал крайне ненавистное отношение к Троцкому со стороны эмиграции как основному причинному фигуранту поражения в гражданской войне, потере собственности и нынешнему бедственному состоянию…»

Ягода доложил информацию Сталину. Тот задумался и через длинную паузу сказал:

– Ладно, оставьте, надо осмыслить…

Но через время Слуцкий уже сам докладывает в кабинете Сталина:

– Источник сообщил, что вчера в городе Руайяне (юг Франции, курорт в устье реки Дордоне, впадающей в Бискайский залив), агентом РОВСа была предпринята попытка убийства Троцкого. Это произошло рано утром в парковой зоне, возле минерального источника, куда объект прибыл для приема лечебной воды. Однако исполнитель, штабс-капитан Сподин, забыл в автомобиле оружие… Источник сообщает, что агент получил задание и деньги в сумме 4 тысяч франков на оперативные расходы от генерала Туркула, того, что в прошлом году в Женеве организовал неудачное покушение на наркоминдела товарища Литвинова М.М…

Сталин провел ироничным взглядом по членам политбюро и с ухмылкой сказал:

– Как приятно иметь дело с идиотами!.. – И, взглянув исподлобья на Ягоду, спросил: – Наши-то хоть не забывают?..

Ворошилов захохотал, Молотов презрительно хмыкнул, Каганович развел руками.

– Это только подтверждает выводы, что процессы разложения в стане белогвардейцев нарастают, – серьезностью тона Сталин пресек оживление среди соратников. – Растут взаимная подозрительность, интриги, как видите, вопиющая расхлябанность, падает реваншистский дух. Я запросил справку о благотворительных пожертвованиях в пользу эмиграции – в этом году они снизились вдвое. Но… – Сталин снова сделал знаменитую длинную паузу, подошел к письменному столу, в груде бумаг поискал какой-то до кумент, не нашел и махнув рукой продолжил: – Но давайте подумаем, насколько нам нужна ликвидация Троцкого руками белого охвостья… Думаю, совсем не нужна… А почему? То, что Троцкий – враг пролетариата и агент империализма, это сегодня ясно многим. Но убийство руками наших противников только укрепит легенду о его участии в установлении советской власти. Нам это не нужно! Нам важно, чтобы все знали, что Троцкий был и есть закоренелый иуда. За свои деяния он может понести возмездие, но не от рук большевиков, которым на него глубоко наплевать, а от своих сообщников, таких же, как он, в результате интриг, внутренних склок, и денежных разборок…

Сталин обозначил общую концепцию уничтожения Троцкого и через несколько лет она была доведена до логического конца, но не во Франции или Германии, или еще где-то в Европе, а за океаном, в далекой Мексике, куда Троцкий бежал в поисках спасения, наконец, поняв свою главную ошибку: Сталин оказался значительно умнее, прозорливее и хитрее, чем «посредственность», даже «выдающаяся», о которой Лев Давыдович столь охотно рассказывал каждому встречному-поперечному. Более того, своими неустанными «трудами» он только укрепил главную черту Станина – редкую мстительность, порой выходящую за рамки психической маниакальности.

После смерти Седова «группу Яши» переориентировали на перебросу русских добровольцев в Испанию. Это была многоходовая операция с той же целью – ослабить военную мощь РОВСа. Добровольцев искали по Франции, Чехословакии, Болгарии, Югославии, в странах, где преобладали русские эмигранты, покинувшие Россию после 1917 года. Бывшим белогвардейцам сулили немалые деньги и «отпущение» грехов. Люди намаявшиеся на чужбине в поисках «хлеба насущного», шли на это, работая инструкторами военного дела в учебных центрах, бойцами охраны, переводчиками, распространяя мнение о Советах, что не так страшен «черт, как его малюют». Важно было оторвать их от среды, где, так или иначе, сохранялись настроения нападения на СССР. Поэтому в большом ходу были слухи, что в советской России их давно простили, всех, кроме «зажравшихся генералов». Серебрянский и тут старался вовсю. С участием его агентуры во Франции тайно приобретают 20 новейших боевых самолетов. Операция сохранена втайне не только от французских властей, но и от зоркого ока германской и итальянской разведок, шарящих по всей Европе.

Переброской самолетов в Испанию Яков Исаакович занимался лично, подбирал пилотов, определял маршруты, тщательно работал с авиатехниками, обслугой. Это было крайне важно, поскольку надо было ожидать плохую погоду и только тогда гнать авиатехнику своим ходом через Пиренеи. Летели «россыпью», многими рейсами, так, чтобы никто ничего не заметил, а кто мог заметить, упреждающе «ослеплялся» щедрой мздой в долларовом исчислении. Серебрянский прекрасно владел этими приемами, ибо отлично знал, что это лучший ход для отлаживания конструктивных контактов в любой среде. Вопрос только в количестве денег. В результате все двадцать машин благополучно приземлились в Барселоне и через короткое время вступили в бой.

Зато в СССР с авиацией творилось черти что. Например, восемь истребителей торжественно стартовали из Москвы на празднование в Монголию, а долетел один. Остальные по дороге разбились или сели на вынужденную стоянку. Никто, конечно, успехи Серебрянского в этих делах не сравнивал, но от зоркого ока Сталина такая контрастность не ускользнула. В результате реакция последовала незамедлительно – виновных в гибели самолетов (или тех, кого определили виновными) судили, а Серебрянского наградили орденом Ленина, о чем ему через связного сообщил его начальник и давний приятель, один из руководителей внешней разведки Павел Судоплатов.

Впоследствии почти вся «группа Яши» погибла, кто в Испании, а кто в подвалах Лубянки. Самого Якова Исааковича отозвали в Москву, а через год посадили в одиночную камеру, заодно вспомнив, что настоящая его фамилия Бергман. Судоплатов по мере своих возможностей отводил «топор» от шеи друга, хотя это было весьма рискованно. Но за Павлом стояло покровительство Сталина – тот хорошо запомнил лихую расправу, которую по его личному поручению молодой оперативник устроил над самим Коновальцем, по степени опасности стоящим даже выше руководителей РОВСа. Но с Серебрянским-Бергманом все обстояло сложно – шел очередной накат на лиц еврейской национальности, рабо тающих в органах безопасности и для некоторых руководителей дело закончилось трагически.

Внезапно в кабинете Фриновского, заместителя наркома Госбезопасности, скончался Абрам Аронович Слуцкий, тот, что докладывал Сталину о покушении на Троцкого, самый молодой комиссар Госбезопасности 2-го ранга, что равнялось званию генерала армии. Начал что-то говорить, вдруг схватился за горло, сполз на пол и дернувшись несколько раз, затих, словно уснул. Фриновский грузно выскочил из-за письменного стола, изобразил переполох. Запыхавшись, примчалась дежурная медбригада. Врач, расстегивая пуговицы на одежде покойного, вопросительно посмотрел на замнаркома.

– Ай-яй-яй, какое несчастье! – сокрушался Фриновский, вытирая потный лоб большим клетчатым платком. – Все время на сердце жаловался…

Доктор согласно кивнул головой. Труп уложили на носилки, накрыли лицо столовой салфеткой и унесли. Только через много лет стало известно, что причиной смерти Абрама Слуцкого стал цианистый калий. Его крупинку растворили в стакане чая, который помощник Фриновского поставил на стол. Слуцкий отхлебнул глоток и это стало последним в его жизни осознанным действием…

Михаил Петрович Фриновский пережил Слуцкого ненамного – года на полтора от силы, хотя в свои сорок лет был отменного здоровья и выглядел, несмотря на легкую дородность, просто замечательно, особенно когда облачался в парадную форму, туго перетянутую сверкающими портупеями. Фриновский имел всю героическую атрибутику того времени: орден Ленина и три (!) – Красного Знамени. Откуда столько?! Дело в том, что он входил в близкое окружение легендарных маршалов – Ворошилова и Буденного. В годы гражданской войны двадцатидвухлетний Миша Фриновский, стройный красавец в черной коже, всегда с маузером, болтавшимся на бедре, занимал должность начальника Особого отдела Первой конной армии…

В возрасте тридцати лет Фриновский возглавил погранвойска на Черноморском побережье – от Батума до Бессарабии. Успешность широко шагала к нему со всех сторон. Самому Сталину нравился голубоглазый, высокий чекист с открытой улыбкой. Однажды в Сочи, на палубе быстроходного сторожевого корабля, он ободряюще похлопал молодого комбрига по плечу и сказал с отеческими интонациями, обращаясь к военному наркому Ворошилову:

– Гляди, Клим, каких орлов взрастили революция и наша партия!

– И Первая конная! – гордо дополнил «первый» сталинский маршал. – А что? наш с Семеном воспитанник. Правда, Миша? – обратился он к Фриновскому. Тот в ответ белозубо сиял улыбкой и золотом орденов на просторной бостоновой груди. Счастье доверия переполняло его, счастье и безмерная власть, щедро обрушившаяся в молодом возрасте, когда жизнь могучим, стремительным кораблем летит искрящимся, безбрежным морем в светлое будущее…

«Миша и Яша»

Трагедия Фриновского заключалась в том, что он был заместителем у Ежова, давно определенного к закланию. Их обоих казнили в ночь на 4 февраля 1940 года во внутренней тюрьме Лубянки, там, где они стреляли других. Ежов, почувствовав конец, издал протяжный, раздирающий душу вопль. Упруго вскочив, единым махом сбросил разбитые сапоги и босым, в сползающих кальсонах стал метаться по камере. Маленькое мускулистое тело беспорядочно носилось в узком пространстве. Пуля угодила в голову, подбросила невесомое тельце и уложила на мокрые плиты – крохотный, жалко подрагивающий острыми коленками комочек…

С Фриновским все было иначе. Когда с лязгающим грохотом открылась стальная дверь, он все понял. С трудом поднялся с железной сетки, заправил серую рубаху в рваные солдатские штаны и босо шлепая по цементному полу, молча шагнул навстречу смерти.

Давно еще, в ранней юности, отец, глядя, как к его Мишке, гибкому, любвеобильному красавцу, липнут девахи, сказал:

– Смотри, сынок, погубит тебя твоя счастливость!

Может, имел в виду что-то другое, а, в общем-то угадал…

А вот у неуклюжего толстяка Яши Серебрянского счастья оказалось все-таки побольше, хотя сидел он там же, в секретном и самом строгом корпусе внутренней тюрьмы. Почти всех его соратников давно перевели в разряд подельников и постреляли, а Яша продолжал томиться в ожидании разрешения участи. После короткой стартовой тюремной активности с непрерывными допросами, лишением сна, избиениями, пытками холодом и теснотой неожиданно все как-то стало притихать. Допрашивали не часто, нажим снизился, бить перестали, дознаватель-изувер исчез.

– Ладно, завтра продолжим! – говорил очередной следователь, а «завтра» могло наступить через неделю, а то и через две. Серебрянский догадывался, что его кто-то прикрывает и даже знал – кто, но и в молитвенном шепоте не упоминал имя, боялся спугнуть надежду. Он угадал – спасал его Судоплатов, сослуживец и друг, спасал осторожно, в пределах своего служебного влияния, главным образом растягивая время – авось что-то изменится. Так бывало не часто, но бывало.

И действительно, 22 июня кардинально все переменилось – грянула война. Время закрутилось на высоких оборотах, процессы, в том числе трибунальные, включились в режим конвейера. Поступил приказ не медленно очистить тюрьмы и Серебрянскому в числе других «тройка» Особого совещания определила ВМН (высшую меру наказания).

Первые бомбы уже упали на Москву. Лубянка перешла на казарменное положение, доступ к руководству стал проще. В одно из посещений наркома, когда обсуждалась проблема острой нехватки кадров, особенно с агентурным опытом за кордоном, Судоплатов набрался смелости и сказал Берии о Серебрянском.

– Вы что, ручаетесь за него? – грозно вопросил нарком.

– Как за самого себя! – твердо ответил Судоплатов.

– Ну-ну! – Берия недобро блеснул пенсне, а потом подумал и сказал: – Готовьте приказ о переводе в ваш отдел… Учтите, под личную ответственность!..

Уже в конце лета восстановленный в партии и звании, полковник Серебрянский занимается вербовкой агентуры «по глубинному оседанию в странах Западной Европы и США». Потом именно эти люди дадут результат в добыче для СССР «атомных» секретов, но это будет через несколько лет, а сейчас его любезно приглашают в кадры, возвращают опечатанный пакет с наградами и именным оружием, из чего радостный Яков Исаакович делает вывод, что все его беды позади. Ох-хо-хо! Даже он, битый, опытный, с генетической хитростью и осторожностью местечкового еврея, стал забывать, по какому ведомству служит. Несчастье в том, что невзгоды только начинались. Он достойно прошел войну, за заслуги перед Отечеством получил пять боевых орденов, но в 1946 году министром госбезопасности вместо Берии назначается молодой генерал Виктор Абакумов. Тот самый дознаватель, который начинал его допросы и зверским битьем выколотил признание, что самолеты, которые Серебрянский тайно покупал для республиканской Испании, по договоренности с немцами, минировались, а в бою, во время резкого маневрирования должны были взрываться. Серебрянский Абакумова смертельно боялся и срочно подал рапорт о выходе на пенсию. Ему было уже около шестидесяти, тем паче все заслуги выработаны, денежное довольствие приличное, привилегии (спецлечебница, паек, семейная путевка в ведомственные санатории) сохраняются, как у обладателя знака «Почетный чекист».

– Ты знаешь, Паша, – говорил он Судоплатову, скрывая-таки основную причину ухода, – я подумал – сплю плохо, в боку что-то колет, башка вечерами гудит… Да и Раиса уже не та, что в Париже. Внуков опять же надо приглядывать… Будем в деревне жить, свежее молочко по утрам, воздух сосновый… А у вас тут и противогаз не поможет, – он попытался ладонью разогнать слои табачного дыма, непременного атрибута чекистских кабинетов. Пожалуй, во всей системе только один Берия не курил, здоровье берег, но, как известно, оно не сильно ему пригодилось…

Вскоре Серебрянские уехали в дальнее Подмосковье, куда-то в глухую деревушку за Бронницами. Купили старый бревенчатый пятистенок, в крытом подворье развели вологодских гусей, бродили с лукошком по окрестным соснякам, научились солить грузди, настаивать бражку на березовых почках, топить баню, варить каши в закопченных чугунках, ловить в прозрачной как слеза Песчанке, пескарей для любимого кота.

Как-то с ночевкой нагрянул Судоплатов, в кирзовых сапогах, гуртовом балахоне, войлочной шляпе лопухом – ни дать, ни взять заготовитель из коопконторы. Вечером посидели за неподъемным, рубленным из цельной лиственницы старинным столом. К графинчику не прикоснулись. Судоплатов не пил никогда, а если выпивал хоть рюмку, то страдал невыносимо, а Яков один пить не привык. Зато от души отведали пирогов с грибами и клюквой да разваристой картошечки с роскошной иваси, что привез с собой Павел. Самовар, настоящий, древесный, пыхтел до полуночи, а утром Серебрянский сговорился с колхозной подводой и берендеевой дорогой, наглухо укрытой еловыми лапами, поехали в Марчуги, соседнее село, взглянуть на церковь, возведенную аж при царице Елизавете Петровне, дочери Петра I. Храм исправно служил, но в церковь не пошли, хотя головы обнажили, вслушиваясь в колокольный перезвон, эхом отдававший в дальних глухих лесах.

– Детством нестерпимо пахнет… – смущенно сказал Судоплатов. – Смешно сказать, рука так и тянется ко лбу…

– Ну, а в чем дело? Крестись, длань не отсохнет. Я в Париже, знаешь, каким истовым прихожанином считался. Правда, католиком… Духовника имел… – Серебрянский взял и перекрестился. Чего с него, пенсионера, взять?

Марчуги – село большое, древнее, еще татар знало, вросло в почву, как вековые сосны, сцепившиеся могучими кронами над замшелыми кровлями. На опушке – развалины барского дома, почти сползшего в заросший осокой пруд, встречавшего каждого оголтелым лягушачьим ором.

– Родовое имение князей Пожарских, – пояснил Яков, – того самого Дмитрия Михайловича, новгородского воеводы, что с гражданином Мининым народ на поляков поднимал. Я тут с одним местным учителем познакомился, старенький, а память юношеская. Столько интересного рассказал!.. – и добавил, глядя на высокую паперть, сложенную из белого, явно нездешнего камня:

– Суеты зряшной у тех людей много меньше было…

– Это верно! – согласился Судоплатов.

О делах служебных на стороне говорить было не принято, да и запрещено, с отставниками в том числе. Оба порядок хорошо знали, поэтому возвращаясь, больше молчали, благо день погодно сложился сказочно – тихо, тепло, покойно.

В обратную дорогу Яша «загрузил» гостя корзиной сушеных грибов:

– Учти, белые! Лучшее, что создала в лесу природа. Эмме скажешь, на ночь надо замочить пару горсточек, лучше в стеклянной посудке, потом в кипящую воду, варить минут двадцать. Картошечки немного, лучок поджарить на свежем маслице, соль по вкусу – на стол. Супец будет – за уши не оттянешь! – Он говорил по-вокзальному торопливо, преодолевая сопротивление гостя в намерении отказаться от поклажи.

– Ну, а не тоскуешь без работы? – щурясь, вдруг спросил Судоплатов.

– Как тебе сказать? – пожал плечами Серебрянский. – Если честно, то да! Но чем «громче» там, – он показал пальцем наверх, – тем лучше мне здесь. Ну да ладно, бывай! Спасибо, что не забываешь…

Электричка взвыла, хвостовые габариты стремительно исчезли в паутине нежданного и мелкого, как пыль, дождя. Яков еще долго смотрел вослед, укрывшись под хлипким шиферным навесом, потом побрел, стариковски согнувшись, по скользкой тропинке, чавкая разношенной резиной старых галош.

События в стране закручивались действительно более чем оглушающе – безродные космополиты, врачи-отравители, «ленинградское дело», неожиданный арест Абакумова. От газеты «Правда» снова несло нарастающей день ото дня классовой истерикой. «Чем же на этот раз всё кончится?» – задавал себе вопрос старый разведчик, но ответить так и не мог. Однако завершилось более чем негаданно – умер «отец народов» и «великий вождь».

Рано утром, протыкая березовым протезом оседающие сугробы, к дому пролез инвалид-сосед и закричал через забор махорочным хрипом:

– Исаич! Радио включи… Сталин помер!

Март прошел в скорби и растерянности. Серебрянский в Москву не поехал, более того – затаился в ожидании недобрых перемен.

– «Выпустят сейчас Абакумова, и снова начнется мясорубка», – думал он, счастливый только от того, что вовремя в леса сбежал.

Но Абакумова не выпустили, а освободили «отравителей». Вдруг однажды снова нагрянул Судоплатов, энергичный, помолодевший, в генеральской папахе и с ходу предложил Якову вернуться на службу.

– Ты с ума сошел, – закричал Яша, – мне уже шестьдесят два… Я старый, больной человек. Посмотри, сколько таблеток и порошков в каждом кармане… Это не считая микстур возле подушки.

– Голова твоя, Яшка, стране нужна. Голова – ясная, умная, деловитая, изобретательная… Поэтому и приехал, – нажимал Судоплатов.

– Нет, ты, верно, с ума сошел? Да кто меня возьмет, отставной козы барабанщика, давно отошедшего от дел? Взгляни в кадушку, сколько капусты наквасил… Да мне только год оперативную обстановку изучать надо, а я уже домосед, обленился, ночью спать люблю, а не над бума гами сидеть…

– Ну, про год ты загнул, а вопрос с руководством я решил… – сказал Судоплатов.

– С кем это? – осторожно поинтересовался Серебрянский.

– С Лаврентием Павловичем. У него в руках снова вся власть наших ведомств… Давай, Яша, не упирайся и времени не тяни! Мне возвращаться надо…

Словом, уговорил! Берия наложил на ходатайство Судоплатова размашистую резолюцию. Она и сыграла роковую роль. Серебрянский на Лубянку еще толком не приходил, только оформил допуски к секретным документам, служебное удостоверение, а тут новый гром и среди еще более ясного неба – июньский пленум (1953 год) ЦК КПСС, на сто восемьдесят градусов развернувший страну. Для начала арестовали Берию. И закатав в ковровую дорожку, тайно вывезли из Кремля. А потом всех «под метлу», кто так или иначе угодил в систему его окружения. Новое «колесо» раскрутилось мгновенно…

Серебрянского вместе с женой арестовали в деревне возле распахнутых ворот – грузил в машину узлы для возвращения в Москву.

Вот и не верь после этого в мистику «парных случаев»! История повторилась – Яша, как и его жертва, генерал Кутепов, умер в следственном изоляторе от обширного инфаркта во время первого допроса. Тело снесли вниз и в тот же день сожгли в крематории Донского кладбища. Родственникам только через месяц выдали справку для получения пособия на погребение и заодно взяли расписку о вечном молчании.

Прошло еще пятнадцать лет и при подготовке учебника по истории советской разведки новый председатель КГБ Юрий Андропов, почти случайно узнавший о трагической судьбе Якова Серебрянского, тут же приказал подготовить документы о его реабилитации. В личном деле кое-как разыскали единственную фотографию одного из самых видных, как сегодня утверждает официальная версия, советских разведчиков. Что делать? К великому сожалению, почти у всех наших видных, а тем более выдающихся бойцов невидимого фронта судьба была крайне незавидная. Прежде всего у того же Павла Анатольевича Судоплатова…

Весной 1937 года состоялось суженное заседание политбюро ЦК ВКП(б), на котором было решено ускорить акции по физическому уничтожению «заклятых врагов советской власти»: Троцкого, Коновальца, Миллера – трех «столпов», на которых держалась вооруженная зарубежная оппозиция, готовая идейно и организационно нанести удар по СССР вкупе с любым подходящим союзником. Лучшим союзником для нее был набирающий силу рейх. Сталин вызвал Ежова и лично поставил перед ним эту задачу. Особое внимание предлагалось уделить Евгению Коновальцу…