Текст книги "Тайны черноморских линкоров"

Огромного роста и довольно устрашающей внешности (брови – Брежнев позавидует), Батицкий попал в армию четырнадцати лет, был зачислен воспитанником в Харьковскую военно-подготовительную школу (что-то вроде прообраза суворовского училища). По жизни их пути ни до войны, ни во время войны не пересекались. Подполковник Батицкий вступил в бой в первый день будучи начальником штаба моторизованной дивизии в Прибалтийском особом военном округе, а Победу встретил в Праге, командиром стрелкового корпуса, в тридцать три года от роду став генерал-майором.

Стал бы Героем Советского Союза, да отбрил однажды по рации высокопоставленного политработника, причем с употреблением слов «полового» значения. Тот обиделся и не поленился – смотался на «Виллисе» в штаб армии и лично порвал представление, уже готовое идти наверх.

Позже маршал Бирюзов подтвердил в служебной аттестации, что генерал Батицкий – «командир волевой, инициативный, настойчивый, но иногда проявляет высокомерие, горячность и недостаточно выдержан в обращении с подчиненными». Как видите, и не только с подчиненными, часто злоупотребляя теми же определениями, что стоили ему Золотой Звезды.

И еще ходила за Павлом Федоровичем одна не всеми однозначно оцененная молва, что именно он расстрелял Лаврентия Берию. А поскольку «решительный и инициативный», то сам предложил себя на роль палача, когда полковники из конвоя решительно отказались от этой «чести». Прокурор Роман Руденко аж подрастерялся:

– Так кто же?..

Тогда из тени подземелья вышел Пал Федорович, находившийся там в роли начальника охраны. Огромный, как буреломный медведь, сиплым голосом пробасил:

– Че с им церемониться… Позволь мне, Андреич! Я на фронте не одного гада на тот свет отправил…

– Ну, давай! – не без удивления, но облегченно согласился генпрокурор.

Батицкий достал из кармана просторных галифе трофейный «парабеллум», передернул затвор и со словами: «Ну, голубь, лети!» – засадил Лаврентию Павловичу промеж выпученных глаз две пули, почти автоматно, одну за другой. Берию никто не жалел, но «инициативу» Батицкого, особенно в армии, многие осудили, посчитав, что не дело генералу исполнять подобные функции.

А вот Леонид Ильич, который, как известно, в аресте Берии тоже принимал участие (хотя и не сильно это афишировал), напротив, зауважал «Павло» еще больше. Поэтому с учетом фронтовых заслуг предложил внести его в число военачальников, представляемых на высокое государственное звание (тем более, что его уже, как вы помните, представляли).

К тому же Брежнев припомнил, что участникам ликвидации Лаврентия поначалу Золотые Звезды были обещаны. Да говорят, после благополучного исхода завозражали Жуков и особенно организатор операции, генерал-полковник Кирилл Москаленко.

Им хорошо: у Жукова – три звезды, у Москаленко – одна, но вторую ему за Берию уж точно не дадут. Словом, проблему наград похерили. И без того неделю пили от радости, что с такой легкостью расправились с «монстром», от которого исходила смертельная опасность для всех. Опоздай на день, он бы их всех порешил, не задумываясь. Тут уж – кто кого?

Но говоря откровенно, Хрущев услугу «лепшего» друга не забыл. Кирилл Семенович, который более десяти лет ходил в генерал-полковниках, через месяц получил генерала армии, а еще через полтора года – Маршала Советского Союза. Как видите, совсем недурно! Жукова тоже отметили – выдвинули Министром обороны, членом Политбюро. Правда, ненадолго – чуть больше двух лет. Уж больно опасным показался Хрущеву…

Про остальных участников бериевской акции просто забыли (да и дело-то долгие годы оставалось сугубо тайным), а вот Брежнев вспомнил и посчитал нужным восстановить справедливость – дать Батицкому Звезду Героя.

Словом, дали! Зато на следующий год именно «инициативный» Батицкий предложил той же награды удостоить «дорогого» Леонида Ильича. Безусловно, удостоили, но не ко дню Победы, а к 60-летнему юбилею, 18 декабря 1966 года.

Это была первое брежневское «золото» Героя Советского Союза. Потом добавили еще три и все, заметьте, 18 декабря (1976-го, 1978-го, последнее – за год до смерти). А в начале 1978 года вообще от восторга «сошли с катушек» и наградную планку генсека усилили орденом «Победа», самой высокой полководческой наградой. Это было черт-те что и алмазный бантик сбоку!

Закончилось все так, как и следовало ожидать. При Горбачеве орден «Победа» отобрали, многоярусного «Героя» осмеяли анекдотами, пародистами испинали. Видать, чтобы эпоху унизить, а самого Леонида Ильича – в первую очередь. Не знали мы тогда, неразумные, что «казачок засланный» старается не «за просто так». Поет, как петух на станичном заборе, да все с чужого голоса…

Даже канцлер ФРГ Гельмут Коль в воспоминаниях выражал удивление, описывая переговоры в Архызе о воссоединении Германии, во время которых на вопрос: «Сколько все (то есть вывод советских войск и прочее, с этим связанное) будет стоить?» – Генсек переглянулся с «верным нукером» Шеварднадзе и назвал сумму… смехотворную.

За «три копейки», сукин сын, продал все, над чем страна горбатилась во имя своего могущества и спокойствия. И побежали гвардейские полки быстрее, чем в сорок первом, бросая «нажитое» годами. Даже Коля удивила дешевизна, да и спешка тоже. А почему нет? Ведь это было откровенное предательство национальных интересов, за что и получил «Мишка» свои «сребреники» в виде Нобелевской премии. Обидно… за Нобеля!

Бросали военные городки, полигоны, аэродромы, клубы, ремонтные базы, обжитые квартиры, разворовывая и за гроши отдавая то, что стоило миллиарды. Бежали, в прямом смысле слова, «во чисто поле». Я помню, как вертолетная часть, что прибыла на Кубань из Западной группы войск, первые месяцы зимовала прямо в боевых машинах…

А в сентябре 1974 года, во время визита Брежнева в Новороссийск по случаю вручения знаков отличия города-героя, я собственными ушами слышал, как с трибуны городского стадиона, где проходил митинг, первый секретарь Ставропольского крайкома, тогда мало кому известный Михаил Горбачев, пронзительно кричал на всю Цемесскую бухту о выдающейся роли «дорогого Леонида Ильича в Великой Отечественной войне», ни разу не упомянув ни Сталина, ни Жукова, тем более Кагановича, да и вообще никого.

Разве можно было в ту пору поставить рядом с Генеральным секретарем еще кого-то другого? Это был парад какого-то языческого идолопоклонства! В заключение, сияя пятнистой лысиной, будущий «лучший немец» добавил, глядя в сторону растроганного до слез Брежнева, что труженики Ставрополья в том году перевыполнили все, что возможно и невозможно. Но особых успехов добились в производстве баранины и роста поголовья баранов. Только через десяток лет стало ясно (по крайней мере, мне!), каких «баранов» он имел в виду…

Настоящий адмирал

Однако вернемся в солнечный май 1965 года, когда новое поколение уже не знало ужасающих подробностей войны и многое виделось в радужных ореолах радости, тем более что каждому фронтовику давали юбилейную медаль «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», а с ней – надежду, что, наконец, пришло время более предметно вспомнить о самом славном событии в истории нашей Родины и значении его в судьбах тех, кто, не жалея жизни, сражался за свободу и независимость Отечества. Медаль ту вручали не только участникам войны, но и всем, кто в то время носил военную форму. Даже воспитанникам суворовских и нахимовских училищ, подчеркивая связь времен и поколений, незыблемость героических традиций. Надо упомянуть, что в хрущевские времена вся героика страны была, в сущности, сведена к достижениям в космосе, и возврата к прошлому практически было немного.

Считалось, что подведена итоговая черта, и все наше лучшее устремлено вверх и в будущее. Не берусь судить, насколько это справедливо (думаю, здесь нет факта противопоставления, а есть чистый «никиткин» волюнтаризм), но в ту пору публичное государственное признание еще «стреля ло» по цели и люди не стеснялись своих наград, носили их с гордостью, особенно Золотые Звезды Героев.

Это вызывало всеобщее уважение – от мала до велика. Сегодня (как бы это помягче выразиться) не шибко «катит», и тому есть веская причина. Я, например, поздравление с награждением орденом Почета и приказ об увольнении из системы ВГТРК получил в одном конверте. Такова, видать, цена нынешнему «почету». Вот ежели бриллиантовый знак «Газпрома» в петлицу или, на худой конец, золотую карту Центробанка в карман – вот это реальная весомость! И не только духовная. Точнее, главным образом, не духовная, особенно ежели в переводе на условные единицы.

Из числа новых Героев того юбилейного года обществом, особенно в среде ветеранов, был отмечен Иван Степанович Исаков, Адмирал Флота Советского Союза (звание, приравненное к маршалу СССР) один из четырех маршалов-армян, отдавших жизнь службе в Советской армии. Все как один – отважные люди и замечательные патриоты: Маршал Советского Союза Иван Баграмян, Главный маршал бронетанковых войск Амазасп Бабаджанян и Маршал авиации Сергей Худяков (Арменак Ханферянц).

Дотошный читатель вправе спросить: «Если Исаков, то почему армянин?» Дело в том, что по рождению он Ованес Исаакян, появившийся на свет 22 августа 1894 года в Аджикенде Карской области Российской империи (ныне территория Турции).

Его отец, Степан Исаакян, техник по строительству железных дорог, хорошо помнил, что такое турки для армян, и для спокойствия решил переделать фамилию на Исакова. Тем более, что к этому времени женился на эстонке Иде Лауэр из Дерпта. В результате этакого армяно-эстонского «союза» и появился красивый мальчик Ванюша, который свободно говорил на армянском, грузинском, эстонском, русском, а потом – на английском и немецком языках, но всегда подчеркивал, в том числе и анкетах, что он не армянин и не эстонец, а русский моряк.

Судьба Ивана Степановича Исакова воистину уникальна и удивительна. Сталин, который, как известно, вообще избегал превосходных оценок, однажды, со значением подняв указательный палец, весомо подчеркнул:

– Настоящий адмирал! Умница, хотя без ноги, но с головой.

Что касается значимости подобных сталинских определений, то мне сразу приходит на память телеинтервью с Николаем Константиновичем Байбаковым, легендарным, но к той поре уже бывшим Председателем Госплана СССР.

– Сталин вызвал меня глубокой ночью, – рассказывал он, – и не предлагая сесть, сразу сказал, что на Северном Кавказе складывается угрожающая обстановка, и не исключено, что немец со дня на день выйдет в районы кубанской нефтедобычи. Вам надлежит вылететь в Краснодар, на месте определить ситуацию, а по ее конкретике принять меры. Если положение действительно безвыходное, то необходимо немедленно уничтожить всю систему добычи и переработки нефти. Ну, а если, как уверяют Буденный и Каганович, еще есть возможность отстоять Кубань, мобилизуйте все силы, чтобы нефтедобычу сохранить, несмотря на систематические бомбежки, – вождь отошел к столу, надломил для трубки две папиросы, закурил и не поворачиваясь ко мне, медленно произнес:

– Если вы, товарищ Байбаков, оставите врагу хоть одну скважину, мы вас расстреляем… Но если немец не войдет на Кубань, а вы порушите хоть единую вышку, мы вас тоже будем вынуждены расстрелять.

– Товарищ Сталин, вы не оставляете мне шанса, только и молвил я, – продолжал Николай Константинович, которому тогда «стукнуло» всего 33 года, но он уже исполнял должность Первого заместителя наркома нефтяной промышленности СССР, причем одного из двух тогдашних замов.

– Тогда не принято было их иметь десяток, – рассказывал Байбаков, – даже заместителей Верховного Главнокомандующего на всех этапах войны было всего два – Жуков да Василевский.

– Видимо, значение имело не число, а умение, – встрял я.

– Это уж точно! – подтвердил мой собеседник. – Сталин постучал пальцем себя по виску, сказав: «Вот тут ваш шанс, товарищ Байбаков. Идите! Мне доложил Поскребышев, что самолет ждет на Центральном аэродроме. Захватите с собой специалистов, кого считаете нужным…»

В тот день в рамках интервью на Краснодарской студии телевидения, а потом во время уютного ужина, состоявшегося благодаря гостеприимству гендиректора кубанского филиала «Роснефти» Дмитрия Георгиевича Антониади, на отраслевой базе отдыха, что приткнулась к берегу обмелевшего ныне Шапсугского водохранилища, мы много говорили об операции по уничтожению нефтедобычи на Кубани, о пережитом ликвидаторами во время ухода в горные леса под прицельным самолетным огнем.

Вдруг Байбаков упомянул имя Исакова, подчеркнув, что на Северо-Кавказском направлении собралось в ту пору много военачальников, в том числе и морских. Исаков туда прибыл в качестве заместителя Командующего и члена Во енного Совета фронта.

– Человек был отчаянный, нередко лично бывал на передовой. Даром что в недавнем прошлом – профессор Военно-морской академии, – не переставал удивляться Байбаков. – Причем сначала казалось, что человек он ученый, аудиторный, кабинетный. Впоследствии мы, госплановцы, не раз обращались к его трудам, особенно когда занимались подготовкой документов о послевоенном развитии военно-морского флота.

– Когда я, – продолжал Николай Константинович, – ознакомился с его работой «Беломорско-Балтийская водная магистраль», написанной еще в тридцатые годы, был искренне удивлен той аргументированной убедительностью, с которой он показал значение нового водного пути для маневра силами флота между театрами военных действий.

Более того, выкладки были подтверждены практической переброской боевых кораблей под его командованием с Балтийского на Баренцево море, что послужило основой для создания вначале флотилии, а потом и Северного флота, самого боеспособного в годы войны. Тут, на Кубани, с Исаковым произошла большая трагедия, – Николай Константинович протянул руку в сторону синеющих на горизонте предгорий. – На пути в Туапсе из района Апшеронска, где удалось остановить противника, на Гойтхском перевале адмирал попал под бомбежку и был тяжело ранен. Чуть не погиб! Его оперировали в палатке медсанбата, ногу пришлось ампутировать по бедро…

Позже я узнал, что ранен был не только Исаков. Под удар того пикировщика попал штабной транспортер, где находились командующий фронтом генерал Тюленев и представитель Ставки Каганович. Оба получили ранения, не столь тяжкие, как Исаков, но все равно серьезные, требующие госпитального лечения… Однако, когда через много лет всех участников войны поголовно награждали орденами Отечественной войны, о Кагановиче даже не вспомнили, хотя по статусу ему, как фронтовику, получившему ранение, был положен орден Отечественной войны первой степени.

Вот таково наше вечное проклятие – показательная неотвратимость за ослушание! Ведь Кагановича исключили из партии большевиков не за то, что сотворил что-то, а за то, что он в компании с другими членами Политбюро (так называемая антипартийная группа) воспротивился хрущевскому волюнтаризму.

Что это такое? Могу объяснить. Это «политика, не считающаяся с объективными законами исторического процесса, с реальными условиями и возможностями, определяемая субъективной волей и произвольными решениями осуществляющих ее лиц». Проще говоря, «че хочу, то и ворочу»! За это через несколько лет, похитрее сплотившись, Хрущева и погнали как раз те, кто в компании с ним обличал ту самую антипартийную группу во всех смертных грехах, а Каганович – в первую очередь. Честно говоря, я что-то не припомню, чтобы наш очередной «вождь» так уж сильно считался с «объективными законами исторического процесса». Да и вообще с законами, рано или поздно сам превращаясь в единый и неделимый «закон» на все случаи жизни.

Но это к слову, чтобы показать нашу основную субъективную избирательность, когда одному – орден «Победа» ни за что и главная премия в придачу за литературное произведение, писанное кем-то иным, а другому – проклятия и забвение очевидного и заслуженного.

Я нисколько не обеляю Кагановича, он «гусь лапчатый» еще тот. Как, впрочем, и все они. Но то, что именно Лазарь Моисеевич организовал и осуществил бесперебойные железнодорожные перевозки промышленности и населения в дни массовой эвакуации на Восток, особенно в первые месяцы войны – это факт очевидный, а в тех условиях – почти невероятный по масштабам и оперативности выполнения.

Как, впрочем, очевидно, что судьба адмирала Исакова – это уникальная по насыщенности жизнь отдельного человека, вписанная во все потрясения самого страшного века, не миновавшая героя ни единым крутым поворотом.

А ведь поначалу подобного ничто не предвещало. Матери Исакова с малолетними детьми после ранней смерти отца пришлось уехать к брату Петру в Тифлис, где сын стал обращать на себя внимание не только внешностью (он был высок, строен), но и серьезным отношением к учебе, в которой более всего уделял внимание математике.

Однако вскоре было подмечено, что красивому юноше совсем не чужд некий чувственный романтизм. Он любил в одиночестве бродить по пахнущим пряностями улочкам старого города, уходить к Сионскому собору, вслушиваться в загадочный рокот Куры, воды которой отдавали запахами серы.

Иногда с томиком Бараташвили подолгу сиживал в аллеях ботанического сада, что окутывает кронами подножья Нарикалы, древней крепости, на стенах которой при живом юношеском воображении вполне можно было представить отблески вражеских факелов и штурмовые лестницы завоевателей.

Пойди дело так и дальше, быть бы Ване Исакову поэтом или философом, да помешал Петр Лауэр. Брат матери бредил морем и тем же «заразил» племянника, в сердце которого избыток духовных смятений вполне вписывался в вещую пушкинскую строку:

 
О, сколько нам открытий чудных
Готовит просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг…
 

В самый разгар Первой мировой войны подстегнутый «сараевским выстрелом», Иван Исаков вдруг покидает знаменитую петербургскую «техноложку» (Технологический институт, о котором мечтала мама) и переходит в гардемаринские классы военно-морского училища младшего комсостава, навсегда связав жизнь с флотом. Выпускается мичманом по первому разряду, как раз к развязке Мировой войны, считая, что места ему в ней уже и не найдется.

Кто тогда, окромя большевиков, знал, что одна «бойня» вскоре перейдет в другую, невиданную по жестокости Гражданскую, когда под влиянием химер брат пойдет на брата?

Боже мой, скольким юным, только отсчитывающим первые удары сердца казалось в ту пору совсем не то, что в конце концов случилось! Весной семнадцатого года Иван на несколько суток приехал домой в отпуск, имея в кармане предписание прибыть в качестве корабельного ревизора на эсминец «Изяслав». Юный мичман вступал в свою первую офицерскую должность, несмотря на неистребимый романтизм, совсем не предполагая, что три десятка лет спустя станет одним из трех высших флотоводцев могущественной морской державы.

Ида провожала на вокзале, сдержанно оросив материнской слезой отворот черной шинели. Сыну, высокому голубоглазому красавцу, поразительно шла морская форма: кокарда на фуражке, золотые погоны, кортик у бедра. Несмотря на всю растревоженность материнского сердца, она и в малой степени не чуяла, какие испытания ждут ее драгоценного отпрыска в самое ближайшее время. Да и сам он не предполагал, хотя и понимал, что все складывается непросто – эскадренный миноносец «Изяслав» зачислен в передовой ордер…

Есть на Балтике такое проклятое место – Моонзундский архипелаг, состоящий из четырех крупных и свыше полутысячи мелких островов. Неосведомленный человек, попавший сегодня в те места, тут же вступит со мной в спор: мол, более покойные и благословенные просторы трудно пред ставить. Тихая, пасторальная сельская жизнь погружена в тишину, напоенную морской свежестью, подчеркнута редкой цветовой гармонией бескрайних лугов, голубизной рыбных озер и огромным небесным куполом с грудами кучевых облаков, подсвеченных неярким северным солнцем.

Море подходит к порогам уютных домиков, где живут работящие люди, связанные с миром неторопливыми паромными переправами, на которых доставляют на материк плоды своего труда – лучшие по качеству продукты: рыбу, мясо, молоко, сыры, овощи. Все свежее, здоровое, чисто вымытое, аккуратно уложенное.

Сегодня, однако, мало кто помнит, что умиротворенная морская даль скрывает в глубинах Моонзунда нагромождения корабельного железа, оплетенные водорослями осколки грандиозных побоищ. Их было несколько, но одно из самых жестоких – летом 1915 года, когда германская эскадра пыталась прорваться в Рижский залив.

Цель – подавить основные базы российского флота, для чего было стянуто возле горловины Ирбентского пролива (по нему битва и получила название) более сотни кораблей. Из них 10 линкоров, 12 крейсеров и москитная туча эсминцев, почти восемь десятков, проворных, как осы, скопом готовых нанести убийственный «укус» любому.

Русские корабли, среди которых был и «Изяслав», немедленно вступили в бой, который определить можно только как смертный. В ходе его огнем в упор были потоплены несколько самых наглых германских эсминцев. Однако их место тут же занимали другие. Но когда крупнейший корабль, линкор «Мольтке», получил торпеду в правый борт, а вместе с тем – реальную опасность уйти на дно, немцы поняли, что стремление прорваться в залив им обойдется слишком дорого. Они стали отводить силы, оставив в балтийских глубинах несколько кораблей, искалеченных минами и артиллерийским огнем защитников Моонзундского архипелага.

В этом дымном кошмаре и состоялось боевое крещение мичмана Исакова, который проявил себя столь блистательно, что когда пришла пора командам разбираться с царскими офицерами по законам пролетарской революции, матросская масса единогласно избрала его своим вожаком. Он стал одним из первых советских морских офицеров и к началу Великой Отечественной войны был уже адмиралом, занимая должность заместителя наркома, по сути – второго на флоте человека.

Сталин относился к нему с особым уровнем доверия. Ему нравились спокойные, взвешенные и немногословные доклады Исакова, которые, как правило, касались перспектив развития военного флота. Когда обсуждалась проблема строительства Беломорско-Балтийского канала, Исаков был одним из немногих, кто настаивал на ускоренном его завершении, представив в правительство записку, где обосновывал стратегическую необходимость этого водного пути. Он считал, что в случае необходимости можно будет оперативно перебросить часть балтийских сил в зону Северного Ледовитого океана, откуда открывался путь в любую часть света.

Кроме того, писал о важности развития промышленного судостроения в приполярной зоне, подчеркивая, что с одной стороны это позволит под прикрытием отдаленности безопасно строить корабли любого тоннажа и назначения, с другой – создаст возможность освоения огромных северных пространств, опираясь на энергетическую базу, что сформируется вокруг верфей и потянет за собой все остальное, прежде всего – развитие приполярных городов, которые дадут судостроению новые кадры корабелов и мореходов.

В сущности, так и произошло – сегодня именно на Дальнем Севере находится основная оборонная судостроительная база России, со стапелей которой сходят атомные субмарины, оружие, что заставляет оголтелых помнить о неотвратимом возмездии…

К лету 1942 года война из события перешла в будни, с пониманием, что так будет долго. Быстро испарилось ликование от разгрома германских войск под Москвой. Враг, преодолев иллюзии блицкрига, с весны следующего года навалился на Советский Союз с удесятеренной силой, декларируя на всех углах, что от этой страны надо оставлять только пустыню. Гитлер выделяет Восточный фронт из своей многолапой агрессии как главный, нацелив именно сюда основные силы и ресурсы покоренной им Европы. Но как ни старался, война все равно приобретала вязкий, затяжной характер, и в ее котле свежие дивизии из рейха исчезали, как фрикадельки в раскаленном вареве…

19 июня 1942 года, за трое суток до годового отсчета войны, Сталин принимает у себя высшее руководство военно-морского флота: адмиралов Кузнецова и Исакова.

Когда в 2008 году тиражом всего 350 экземпляров были опубликованы журналы записей лиц, лично принятых Сталиным, картина минувшего стала выглядеть документальной завершенностью. Сразу стала понятна степень вранья, которым оперировали идейные «перевертыши», утверждавшие, что в дни начала войны Сталин запил с горя, спрятался в дачном схроне, откуда чуть ли не силой его вытащил Жуков.

Нет-нет, я не оголтелый поклонник Сталина, я просто сторонник правдивой трактовки очевидности. А факты говорят, что 22 июня 1941 года рано утром, в 5 часов 45 минут, ровно через час после нападения Германии, в кремлевский кабинет вождя вошли высшие персоны страны: председатель правительства В.М. Молотов, нарком внутренних дел Л.П. Берия, нарком обороны С.К. Тимошенко, начальник ГлавПУРа Л.З. Мехлис, начальник Генштаба Г.К. Жуков, члены Политбюро А.И. Микоян и Л.М. Каганович.

Начинается напряженная работа, люди заходят – выходят. Читаешь лаконичные записи журнала и видишь, как появляются другие, ответственные за разные отрасли руководители. В полдень кабинет покидает Молотов. Через полчаса возвращается и сообщает, что посол Германии, граф Шуленбург, вручил ему официальную ноту о начале войны.

Вскоре Молотов снова уходит, на этот раз надолго, и страна, затаив дыхание, слушает по радио его, Председателя Совета Народных Комиссаров, выступление, транслируемое из студии Центрального телеграфа (это в двух шагах от Кремля), о вероломном нападении фашистской Германии.

Для миллионов советских людей жизнь разрублена на «до» и «после». Именно он, Вячеслав Михайлович Молотов, от имени Советского правительства объявил о начале Отечественной войны. Великой ее сделают время и многонациональный советский народ…

На следующий день, уже в половине четвертого утра, в том же кабинете с участием различных персон, в частности, генералов А.Д. Жихарева, Н.Ф. Ватутина, руководителей народного хозяйства Н.А. Вознесенского, А.И. Шахурина, И.М. Зальцмана, снова начинается активная работа по все сторонней мобитив наших, соответственно – 22 тысячи пушек, 5 тысяч танков и 9 тысяч самолетов.

Воистину – святая ложь! Потери наши огромны, значительно больше германских, особенно в личном составе армии и боевой авиации, главным образом, в первые недели войны уничтоженной на земле.

Сталин тогда принял решение: для усиления организации противостояния проникновению врага на Кавказ направить туда генерал-лейтенанта Бодина и вице-адмирала Исакова. Первого – начальником штаба формируемого Закавказского фронта, второго – представителем Ставки под Новороссийск, наказав ему главное – с возможной потерей Севастополя сохранить во что бы то ни стало боеспособность Черноморского флота как основной ударной силы, спасти корабли и личный состав.

Через пять месяцев, точнее – 2 ноября 1942 года, Павел Иванович Бодин, не пожелав пасть на землю во время свирепой бомбежки, погибнет под Владикавказом в ходе тяжелых оборонительных боев, где танковые клинья Клейста будут таранить наши обескровленные стрелковые дивизии в районе североосетинских ущелий.

Его тело завернут в бурку, отвезут в Тбилиси, где похоронят со всеми воинскими почестями. Бодин пополнит список павших советских генералов, количество коих к той поре, конечно же, превышало число убитых генералов противника. Их участь и наше возмездие были еще впереди…

Там же, в Тбилиси, почти родном ему городе, в те дни умирал Исаков, раненный во время бомбежки под Туапсе, за две недели до гибели Бодина. Обездвиженный, без малых надежд на поправку, он находит силы и пишет лично Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович! Если придется умереть, прошу назвать моим именем один из эсминцев. Буду так продолжать бить ненавистного врага!..»

В тот же вечер телеграф отстучал ответ:

«Товарищу Исакову. В случае кончины лучший корабль ВМФ будет носить ваше имя. Желаю поправиться. Ваш Сталин».

Вопреки очевидному, случилось невероятное – Исаков поднялся. Отныне он всегда будет прикован к костылям, короткий обрубок культи не позволит приладить протез. И так четверть века – единственный в мире безногий флотоводец.

А корабль его именем все-таки будет назван, из новой серии больших противолодочных (БПК). Он вступил в строй 13 декабря 1970 года (через три года после смерти адмирала) и служил Родине до июня 1993 года, почти четверть века. С ним связаны многие доблести нашего флота, особенно во время боевых дежурств в Атлантике и Средиземном море.

В апреле 1975 года БПК «Адмирал Исаков» участвовал в грандиозных морских учениях «Океан», проводившихся под командованием министра обороны СССР, маршала А.А. Гречко, лично знавшего Ивана Степановича по боям под Новороссийском.

За время дальних походов «Адмирал Исаков» прошел 30 тысяч морских миль, но самое удивительное, почти мистическое, с ним произошло в конце биографии, когда он был уже разоружен, списан и продан на слом. Это было время, когда «гайдары» и «чубайсы» напропалую дербанили все, что составляло мощь и державность государства. Отлично помню, как со всего Северо-Кавказского военного округа тащили в Кущевскую, на танкоремонтный завод, сотни бронемашин, обреченных на утилизацию. Буквально завалили станичные подходы танковой сталью, которую небольшой заводик, давясь и захлебываясь, «грыз» день и ночь. Спешили в угоду заокеанским «друзьям» оголить наши границы и рубежи.

Но первыми «под раздачу» попали все-таки боевые корабли. Да какие! Летом 78-го года с закадычным приятелем Юрой Дмитриевым мы отдыхали под Севастополем во флотском пансионате, куда нас «по блату» пристроил Ланя, знакомый врач из Сочи. За каждым гостиничным номером был закреплен весельный ялик, на котором разрешалось выходить в море на рыбную ловлю.

Какая ловля, когда прямо перед нами проходили учения авианесущего крейсера «Киев»! Это было воистину зрелище богов! Над стальной, нереальных размеров махиной зависали истребители вертикального взлета. В неправдоподобном режиме, словно опрокидывая закон всемирного тяготения, с опорой на огненную струю, они медленно начинали разгон, с грозным ревом проносясь над нашими головами и растворяясь в ясном до звона черноморском небе.

Начальник пансионата, бывший морской летчик, с которым по вечерам на оплетенной крымской «изабеллой» веранде мы пили ледяной рислинг, рассказывал, что «Киев» – это не корабль, а чудо, не имеющее аналогов.

– Ни в одной стране ничего подобного нет! А самолеты – и того краше! «Як-38» – единственный в мире корабельный штурмовик вертикального взлета и посадки. Это державный парад могущества нашей технической мысли! – повторял отставной полковник в отношении корабля и особенно – его самолетов. – У них такая тяговооруженность, что обеспечивает возможность взлета любого характера – от обычного с разгоном до вертикального, со сказочной маневренностью в воздухе. «Тридцать восьмой» способен нанести прицельный удар с любой высоты, от 12 километров до нескольких метров, по сути, почти с воды. А таких «птичек» на борту – полсотни. Спасения от них нет! – подытожил ветеран, подымая вместе с нами тост за процветание морской авиации.