Текст книги "Расплата"

– Зря снаряды тратят! Все равно, что в пустое место!..

– Говорите pro domo sua[36]36
  По поводу себя, применительно к себе (лат.) – Примеч. ред.


[Закрыть], – надменно заявил старший артиллерист, – я себя отнюдь не считаю за пустое место, и если бы японцам удалось меня ухлопать, то это, конечно, стоит 12-дюймового снаряда, и даже не одного!

К концу завтрака организовалось своеобразное petit jeu d’esprit[37]37
  Здесь: пари (фр.). – Примеч. ред.


[Закрыть]. В наружных дверях поставили вестового (кают-компания помещалась в столовой первого класса, на верхней палубе), и тотчас после взрыва снаряда желающие высказывали свое мнение, куда он попал: в воду, на берег, вправо, влево, спереди, сзади и далеко ли? Руководствовались характером и интенсивностью звука. Всякая попытка выглянуть в окно останавливалась энергичным возгласом: «не передергивать!».

Доклад беспристрастного свидетеля – вестового – разрешал пари.

«Взирая на беспечную веселость сих героев, из угрозы смерти создавших себе невинную забаву, можно ли было не воскликнуть в сердечном умилении: такова сила любви к Родине!» – так сказал бы Карамзин, а я записал в свой дневник: какова сила человеческого самолюбия (или тщеславия?), вовремя взвинченного подходящим словом или по ступком! Не будь здесь Макарова, и эти люди, прикрываясь свыше данным лозунгом: «беречь и не рисковать», были бы способны прятаться за траверсами, построенными из мешков с углем… А теперь они бравировали друг перед другом, ревниво оглядывались на соседей – не подметит ли кто-нибудь мимолетной тени беспокойства на их лице, дружески подсмеивались над молодыми матросами, кланявшимися перед шуршащими в воздухе осколками. И этим «низкопоклонникам» было стыдно. Они оправдывались тем, что «невзначай», «не подумал», «само вышло»…

Беспредельная сила могучей воли, умеющей подчинить себе волю других! Да!.. Но только в том случае, когда эта единая воля сама всецело отдалась служению идее, объединяющей массы, покорная ей «не токмо за страх, но за совесть…»

Завтрак приходил к концу. Мы пили кофе. Я невольно и от всей души смеялся над негодованием старшего механика, который, несколько туговатый на правое ухо, все звуки естественно относил к левой стороне и все время проигрывал, чем возбуждал неудержимую веселость мичманов, остривших, что если бомбардировки будут хоть по два раза в неделю, то вино к столу будет подаваться «механически».

Неожиданный удар, такой резкий, что запрыгала по сто лу и зазвенела посуда…

Я схватил фуражку и выбежал на палубу… По счастью, обошлось благополучно. Снаряд упал и разорвался саженях в 10 от нашего левого борта, против переднего мостика. Осколками сделало несколько дыр в шлюпках, вентиляторах, кое-что перебило на мостике, но никого не задело. Огонь, по-видимому, снова был направлен на нашу линию. Следующий снаряд лег почти вплотную к нам, но не разорвался. Только поднятый им водяной столб целиком обрушился на палубу, угостив холодным душем группу собравшихся здесь матросов.

Взрывы хохота и веселых окриков…

– Получил японскую баню? – Водой не то, что осколком! – Плевать на твой осколок – новую рубаху испортило! – Хо-хо-хо! За рубаху опасается! Лоб – он всякий осколок выдержит! Не всякий осколок в лоб! – гудела команда…

– Расходись! Честью говорю – расходись! – сердился боцман, – сказано: лишним наверху не быть! Укройся!

– Лается тоже! А сам с «господами» на мостике маячит! Куды от «нее» укроешься? На чистоту лучше? – «Борода»-то, чего, утресь, сделал? Верно, что! – Пропадай моя голова, зато пример покажу! Так-то! А он – «укройся»! – ворчали в расходившихся кучках…

Вот разорвался снаряд впереди и влево от нас, под самой кормой «Дианы». Там забегали люди, заработали порожние помпы… Другой «крякнул» у борта «Казани», стоявшей позади нас.

– Чуть-чуть не попал! Хорошо что «чуть-чуть» не считается, – сострил кто-то.

Однако с «Казани» семафором просили прислать врача (их собственный был болен), значит, были раненые…

Один «чемодан»[38]38
  «Чемоданами» называли в Артуре длинные японские снаряды. В самом деле: снаряд фут в диаметре и больше четырех футов длины, в котором находится 106 фунтов мелинита или шимозы, – разве это не «чемодан» со взрывчатым веществом? У нас таких не было. – Примеч. авт.


[Закрыть] угодил в бруствер мортирной батареи Золотой горы…

Около часу пополудни, когда прилив был в половине и эскадра могла бы начать свой выход в море, японцы удалились. Благодаря Богу серьезных повреждений на судах не было. Потеряли убитыми и ранеными на эскадре около 30 человек.

Могло быть много хуже… Суда эскадры и порта, военные и коммерческие транспорты были так тесно скучены в бассейнах, что свободная поверхность воды вряд ли и в два раза превосходила площадь занятую палубами кораблей, находившихся под расстрелом.

27 февраля, чуть забрезжил свет, около 4 ч утра все бое вые суда эскадры начали выходить на внешний рейд. Это было распоряжение Макарова, и здесь еще раз наглядно обнаружилось, что может сделать начальник, которому верят и который сам в себя верит… До сих пор, согласно правилами циркулярам, выработанным в Кронштадте и получившим высокую санкцию из-под шпица адмиралтейства, ответственность за благополучный вывод корабля из гавани лежала всецело на заведующем портовыми средствами. Мудрое правило мирного времени, устранявшее всякие недоразумения между командиром корабля, всегда склонным «подвинтить» собственными машинами, и начальником буксиров, вовсе не ожидающим такого «подвинчивания». Благодаря такому свято соблюдавшемуся правилу и малочисленности портовых средств Артура оказывалось, что эскадру в полном ее составе никак нельзя вывести на внешний рейд за время одной полной воды, но только в два приема, т. е. на один вывод потратить почти сутки. Макаров все и сразу повернул по-своему, дав совершенно новую директиву; портовые суда «помогают» кораблю развернуться с места, «помогают» ему разворачиваться в узкостях, «стараются всеми силами» оказать ему содействие в затруднительных случаях, не страшась никакой ответственности за свои аварии, раз только они успешно выполнили возложенную на них задачу: с другой стороны, командир корабля «должен» забыть о всяких формальных отписках по поводу ответственности и помнить только, что в наискорейший срок «должен» вывести свой корабль в море, пользуясь всеми средствами, какие ему предоставлены. Кто при всем добром желании не сумел выполнить своих обязанностей – виновен только в неумении, в неопытности, но кто под формальным предлогом, прикрываясь буквой закона, уклонился от их выполнения, тот – преступник.

Адмирал развивал эту идею не только в собрании флагманов и капитанов, но и перед портовыми чинами до вольнонаемных шкиперов буксирных баркасов включительно.

В результате 27 февраля вся эскадра вышла на внешний рейд за время утренней полной воды в промежуток 2,5 часа, а вернулась, т. е. вошла в гавань, с 5 до 7 часов вечера (вечерняя полная вода). Мы смотрели и глазам не верили.

– Да это не портовые баркасы, а тигры! – восхищалась молодежь на «Ангаре», – кидаются, хватают, тащут, бросают, торопятся к следующему!..

Действительно, можно было полюбоваться.

Неприятель скрылся бесследно. Эскадра, выйдя в море, занималась только эволюциями. Адмирал Макаров тотчас по прибытии в Порт-Артур объявил приказами диспозиции походного и боевого строя. В тех же приказах были даны общие руководящие правила для действия артиллерии и маневрирования отдельных судов в тех или иных обстоятельствах боя. До сих пор этого не было. За отсутствием неприятеля проводились, как бы в мирное время, маневры. Результат получился довольно неожиданный и далеко не утешительный. Два броненосца имели столкновение. «Севастополю», как говорят, изрядно попало в корму, но об этом не приказано было распространяться[39]39
  «Севастополь» был протаранен «Пересветом». По счастью, настоящей пробоины не получилось, а только щель в разошедшихся листах обшивки, да еще была погнута одна из лопастей правого гребного винта, которую пришлось менять при посредстве кессона-колокола. Однако и «Пересвету» столкновение не прошло даром – он свернул себе на стороны (правда, слегка) таран и получил течь в носовой части. Починили. «Севастополь» не остался в долгу и толкнул «Полтаву», тоже наградив ее щелью… – Примеч. авт.


[Закрыть].

– Вот они – результаты вооруженного резерва! – злобно ворчали некоторые. – Воевать собрались, а в строю ходить не умеют! Вывели в море плавучие казармы!..

– Макаров научит!

– Дал бы Бог срок!..

Вместе с адмиралом приехали не только корабельные инженеры и мастеровые Балтийского завода, но также и другие специалисты, как, например, полковник М.[40]40
  «Полковник М.» – полковник корпуса морской артиллерии А. П. Меллер, известный конструктор артиллерийской техники.


[Закрыть] и с ним целая партия рабочих с орудийного Обуховского. Все сразу зашевелилось. Энергично двинулась постройка кессона для «Цесаревича», до того бывшая под сомнением; старый кессон «Ретвизана» признали негодным и строили новый; в артиллерийских складах, где в полном пренебрежении валялись орудия и части их установок, забранные еще в 1900 году из тянь-тзинского арсенала, начали разбираться и, кое-что пропавшее бесследно, сделав вновь в мастерских порта, предоставили на сухопутную оборону до 40 орудий; на батарее Электрического утеса учинили со станками что-то такое, благодаря чему возможный угол обстрела орудий увеличился на 5°…

Немало поработали также вольные техники и водолазы ревельской спасательной компании… Адмирал, как ни быстро собирался в путь-дорогу, ничего не забыл и обо всем вспомнил…

День 1 марта был для меня днем радости. Я был приглашен к завтраку, на «Петропавловск», после которого адмирал увел меня в свой кабинет и, со свойственной ему краткостью и прямолинейностью, изложил суть дела.

– Уезжая из Петербурга, я имел сведения, что Вы командуете миноносцем, а зная ваш нрав, был уверен, что этого назначения Вы не променяете ни на какое другое. Набирая штаб, на Вас не рассчитывал. Оказалось иначе; но теперь все подходящие для Вас места у меня заняты. Штатного места нет. Хотите причислиться? Все-таки лучше транспорта, а я буду очень рад.

Извинившись за откровенность, я ответил не менее категорично, что в такое время «быть причисленным» к штабу без определенных занятий я не хотел бы, что за высокими местами не гонюсь, а просил бы только о назначении на боевой корабль, все равно в каком звании.

– Заранее знал ответ! Неисправим, хоть брось! – засмеялся адмирал, махнув рукой. – Ну, так вот: свободного миноносца сейчас ни одного нет, но кое-что тут надо освежить; открываются вакансии; ступайте к Михаил Палычу[41]41
  Контр-адмирал М. П. Молас был начальником штаба С. О. Макарова и вместе с ним погиб на «Петропавловске». – Примеч. авт.


[Закрыть]; он что-то придумал… А жаль!.. Так решительно не хотите быть «По особым поручениям»!.. Ваше дело…

Я пробовал было смягчить свой отказ выражениями благодарности за участие в моей горькой «транспортной» доле, упомянув о долголетней службе в строю, о привычке к ней, которая является главной причиной…

– Вздор, вздор! – перебил адмирал. – Пожалуйста, без дипломатии! Мы с Вами достаточно знаем друг друга. Я Вас понимаю и на вашем месте поступил бы так же. Дай Бог, в добрый час! – закончил он своей любимой поговоркой.

– Ну, ну! Знаю, знаю! И очень рад! – с первых же слов приветствовал меня начальник штаба. – Я уж на Вас прицелился: старшим офицером на «Диану»! Не особенно важно? Корабль действительно из числа «трех богинь» отечественного изобретения… Да что же делать? Другого нет! А поработать придется! Вот как поработать!..

Все значение этой фразы я постиг, только уже пробыв на «Диане» несколько дней. За эти дни в моем дневнике не записано ни одной строчки, работы оказалось столько, что едва хватало времени на сон и на еду. Крейсер, начавший кампанию 17 января, до того 11 месяцев простоял в резерве[42]42
  Крейсер I ранга «Диана» прибыл в Порт-Артур 29 апреля 1903 г., состоял в вооруженном резерве с 15 июня по 7 сентября 1903 г. и с 1 ноября 1903 г. по 18 января 1904 г. участвовал в эскадренных плаваниях и маневрах, пройдя за десять месяцев 1903 г. около 8000 миль. Плохая организация службы на «Диане», отмеченная еще в январе 1904 г. Вице-адмиралом О. В. Старком, очевидно, являлась следствием нерадивости ее командира и старшего офицера.


[Закрыть]! Если бы даже при уходе его из Кронштадта на Дальний Восток (осенью 1902 г.) команда была сформирована строго по правилам, так и то в составе ее должно было бы находиться два призыва, т. е. около одной трети людей, не видавших моря. На деле же этих мужиков, одетых в матросские рубахи, оказалось почти 50 %, а морская практика доброй половины остальных исчерпывалась единственным походом из Артура во Владивосток и обратно. Нравы и обычаи установились не только не морские, но даже и не сухопутно-казарменные, а просто… деревенские. При выполнении какой-нибудь работы, хотя и не общей, но требовавшей значительного числа людей, вместо определенного приказания или команды – такое-то отделение туда-то! – унтер-офицеры просили «земляков» подсобить, и даже старший боцман, вместо начальнического окрика, приглашал «ребят» навалиться «всем миром», чтобы скорее «отмахнуть – и шабаш!..». Я отнюдь не преувеличиваю и передаю только факты. По сравнению с этой прочно сплотившейся и сформировавшейся деревней сборная команда «Ангары», составленная из людей (конечно, не самых лучших), назначенных с разных судов эскадры (но судов, все же плававших), показалась мне образцовым войском. Немало трудов и забот пришлось положить на искоренение этих патриархальных нравов и введение хотя бы некоторого воинского уклада жизни. Грязь, особенно в местах, недоступных беглому «смотровому» обзору, была невозможная. Естественный результат 11-месячной стоянки в резерве, когда крейсер был официально превращен в казарму, но на деле, конечно, не мог превратиться в казарму благоустроенную. На корабле люди живут так скученно, в такой, строго говоря, ненормальной обстановке, что поддержание порядка, как внешнего, так и внутреннего, выполнение насущнейших требований гигиены – возможно лишь при полном, правильном и беспрерывном функционировании всех элементов этого гигантского организма. Корабль, превращенный в плавучую казарму, – это абсурд. Хуже – это растление. Стоя в резерве (я не говорю про короткий срок – месяц или два – для починки или исправления), корабль во всем своем целом, весь, со всем своим личным и материальным составом постепенно, медленно, но верно, приходит в упадок, утрачивает свое значение боевой единицы. Самые энергичные, самые сильные духом люди не всегда выдерживают полярную зимовку, эту долгую безотрадную ночь, хотя и стараются заполнить ее каким-нибудь делом. Однообразие родит скуку, а скука – уныние… 11 месяцев резерва! Это почти то же, что 11 месяцев тюремного заключения в общей камере… Говоря про нравы и обычаи, установившиеся на крейсере, я назвал их «деревенскими», но это не совсем точно; такие нравы и обычаи должны вырабатываться в общих тюрьмах, конечно, при наличии мягкого и благожелательного начальства…

Ломка традиций, уже успевших пустить крепкие корни, новые порядки, предъявление требований, от которых успели отвыкнуть, не могли не вызвать глухого недовольства, даже некоторого пассивного сопротивления! По счастью, я встретил самую энергичную поддержку со стороны командира[43]43
  Командиром «Дианы» был назначен капитан 1 ранга Николай Михайлович Иванов.


[Закрыть] (принявшего крейсер за 2–3 дня до моего назначения)и горячее сочувствие со стороны большинства офицеров. Последнее было особенно важно.

Взысканиями, вообще насильственными мерами можно было бы заставить людей работать, даже механически выучить их чему-нибудь, но ведь этого недостаточно. В этих скучающих, обленившихся людях надо было пробудить сознание разумности, целесообразности той работы, которая от них требовалась, чтобы они не считали ее за прихоть всевластного начальства, ссылающегося на какие-то неведомые им законы… И в этом отношении приезд Макарова имел решающее значение. Они уже встрепенулись; в них пробудился тот дух, который ведет на подвиг, вера в своего вождя, готовность идти на смерть по его слову или указанию… Оставалось только внушить им, что главная цель – не смерть, а победа; что надо не только уметь умирать, но и уметь сражаться, учиться этому искусству, а на своем корабле все, до самой ничтожной мелочи, любовно содержать в полном порядке и боевой готовности. Скука и уныние сменились в массах стихийным порывом к бою – надо было этот стихийный порыв сделать сознательным.

Понемногу, не без труда, не без заминки, дело налаживалось, и главная заслуга в этом, конечно, принадлежала тем моим сослуживцам, которые так горячо и охотно взялись за разрушение глухой стены между баком и ютом, которые «пошли в народ», не упуская ни одного случая разъяснить и подчеркнуть общность задач, связывающих всех нас – от командующего флотом до новобранца. В самом деле, нигде, ни в какой специальности военной службы эта тесная связь не является такой наглядной, такой очевидной, как во флоте; и здесь, казалось бы, не стоило никакого труда внедрить ее в сознание масс. Равенство перед лицом смерти – это почти братство. Если в сухопутной действующей армии фактически существует деление по ценности жизни на «пушечное мясо» и «высших руководителей», то во флоте оно невозможно. На боевой эскадре чем выше служебное положение, тем больше личный риск жизнью. Между командующим армией и командующим флотом в этом отношении целая пропасть.

Первый только руководит боем, пользуясь почти полной личной безопасностью, второй же сам ведет свою эскадру в бой, находясь на флагманском корабле, на котором сосредоточена вся сила неприятельского огня, он – в самом его центре и первый несет свою голову под удары. Матрос не может сказать – «меня послали», но только – «меня повели»… Послать на смерть или повести на смерть – это совсем разные понятия…

Вот почему выход и бой Макарова на «Новике» произвели такое огромное впечатление. А какую силу представляет собой сознание этого равенства и братства перед лицом смерти, если им проникнут весь личный состав эскадры?..

Ведь тогда каждая команда принимается как ценное указание более опытного, старшего товарища; каждая работа является не принудительной, а радостно выполняемой на пользу общему делу… Мне так хотелось создать на крейсере подобное настроение!.. И, по счастью, у меня нашлось немало единомышленников. У нас не было ни лекций, ни сообщений, а просто офицеры, про которых я говорю, все свое время отдавали команде, находившейся в их подчинении, не столько учили, сколько знакомились с людьми, которых поведут в бой. Строго говоря, это не были даже беседы, а чаще несколько, как бы случайно, на ходу, брошенных слов в разъяснение того или иного распоряжения, или замечание, вставленное в разговор нижних чинов между собой… Но как это действовало!.. И, как результат, с каким чувством удовлетворения я исполнял просьбу какого-нибудь «хозяина бомбового погреба», который докладывал, что у него сыро, что ему нужно людей – обтереть пояски снарядов: «кабы не оборжавели, орудие в бою не испортить бы»!.. Или другое: люди, привыкшие считать чистоту причудой начальства, жившие целый год, только «заметая сор», вдруг так легко поняли ее смысл, ее необходимость, когда им попросту объяснили, что раненый падает на палубу, что пока подберут и унесут, грязь может попасть в рану и выйдет, что из-за пустой царапины – режь руку или ногу, а то так и этим не спасешь от смерти.

Лично я всякую беседу всегда старался свести к одному и тому же заключению: «Готовься к бою, потому что в бою: не убьешь – тебя убьют!». Это простая философия оказывалась наиболее убедительной.

Среди судов эскадры «Диана» не была исключением. Правда, не каждый корабль до войны простоял 11 месяцев в резерве, но многие были к этому близки. Прибытие популярного адмирала, его личный пример могли вызвать подъем духа; старание офицеров, оживленная, одухотворенная деятельность всякого рода начальства могли способствовать обучению команды в кратчайший срок тому, чему ее недо учили в мирное время; но ничто, никакие усилия не могли наверстать безвозвратно упущенной практики плавания…

Мужиков, одетых в матросские рубахи, господ, носящих форму морских офицеров, возможно было превратить в героев, но сделать их опытными моряками, сборище плавучих казарм превратить в боевую эскадру, – для этого требовались долгие годы… Печальный опыт 27 февраля как нельзя лучше подтверждал эту истину… Адмирал, принявший командование флотом для того, чтобы вести его в бой, оказался вынужденным предварительно обучать его выполнению простейших маневров… И во время этих «простейших» маневров, совершавшихся, как в мирное время, вне видимости неприятеля, происходили столкновения… Винить ли в том командиров, впервые вышедших (на своем корабле) в море?

Но… снявши голову, по волосам не плачут. Делать нечего – приходилось перед самым боем учиться, как маневрировать в бою…

Офицеры «Дианы», рассказывавшие мне об эволюциях 27 февраля, не могли не вспомнить с глубокой горечью и первый свой выход, когда вся эскадра, начав кампанию 17 января, через несколько дней после того предприняла плавание к Шантунгу и обратно… Это плавание иначе не называли, как «походом аргонавтов»…

Относительно обучения личного состава каждого корабля в отдельности тому, что он должен делать в бою, положение было не столь безотрадно.

В этом случае, при условии должной работы всех – от командира до молодого матроса, еще можно было кое-что наверстать.

Вице-адмирал Степан Осипович Макаров – командующий Тихоокеанской эскадрой

На первом же собрании флагманов и капитанов адмирал высказал именно эту идею. Он говорил, что успех возможен, если каждый задастся целью работать не в силу только приказаний начальства, но из сознания, что как бы ни была незначительна его роль, добросовестное ее выполнение может, в иных случаях, иметь решающее значение. Ведь если комендору[44]44
  Комендор – наводчик и хозяин орудия. – Примеч. авт.


[Закрыть] внушить, что один удачный выстрел его орудия, разрушивший боевую рубку неприятельского броненосца, может решить участь боя, – то ведь эта мысль наполнит все его существование! Он даже ночью, даже во сне, будет думать о том, как возьмет на прицел неприятеля! А в этом вся суть дела. Уметь желать – это почти достигнуть желаемого…

«Теперь уж поздно вести систематические учения и занятия по расписанию, – говорил адмирал. – Каждый командир, каждый специальный офицер, каждый заведующий отдельной, хотя бы и самой маленькой, частью на корабле, должен ревниво, как перед Богом, как на страшном суде, выискивать свои недочеты и все силы отдавать на их исправление. В этом деле и начальство, и подчиненные – первые его помощники. Пусть не боятся ошибок и увлечений. Не ошибается тот, кто ничего не делает. От работы, даже направленной по ложному пути, от такой даже, которую пришлось бросить, остается опыт. От безделья, хотя бы оно было вызвано самыми справедливыми сомнениями в целесообразности дела, ничего не остается. Помните, что мы не знаем, как считать свое свободное время, данное нам на подготовку к решительному моменту, – месяцами, днями или минутами. Размышлять некогда. Выворачивайте смело весь свой запас знаний, опытности, предприимчивости. Старайтесь сделать все, что можете. Невозможное останется невозможным, но все возможное должно быть сделано. Главное, чтобы все, понимаете ли, «все» – прониклись сознанием всей огромности возложенной на нас задачи, осознали всю тяжесть ответственности, которую самый маленький чин несет перед Родиной!.. Дай Бог, в добрый час!..»

И работа закипела.

Никогда, даже в лучшие дни эскадры Тихого океана, не приходилось мне наблюдать такого увлечения, такого подъема духа. Суда, тесно набитые в узкой полосе Западного бассейна, которую «успели» углубить до войны, широко использовали ту его часть, которая оставалась мелководной и, при отливе, даже обсыхала. По ней были разбросаны десятки небольших щитов разных цветов и форм, по которым с утра до ночи производилась «вспомогательная стрельба»[45]45
  Вспомогательная стрельба – это проверка глаза наводчика. В большую пушку вставляют специально приспособленную мишень, а в эту – особый прибор с отрезком ружейного ствола, и уже из него стреляют обыкновенным ружейным патроном. Комендор (наводчик) наводит пушку, а в искусстве своей наводки и вообще стрельбы имеет контроль, следя за попаданием выпущенной им пули. – Примеч. авт.


[Закрыть], дающая комендору возможность проверить самого себя в деле наводки, своевременности выстрела, в умении быстро переносить пушку с одной цели на другую, быстро пристреляться. Последнее обстоятельство придавало этим ученьям особенное оживление.

– Все по красному! – распоряжался из боевой рубки артиллерийский офицер. – Кормовому плутонгу[46]46
  Плутонг – два и более орудий одного калибра корабельной артиллерийской батареи, расположенной обособленно, например, в каземате. Плутонгом командовал артиллерийский офицер, называвшийся плутонговым командиром. – Примеч. ред. Казалось бы – пустяки, игра в отражение минной атаки… Но какое соревнование вызывала эта игра! Прислушиваясь к горячим спорам одинаково возникавшим и в кают-компании, и на баке о том, кто сегодня лучше стрелял, я вспомнил, невольно, полузабытое соперничество между кораблями, между мачтами на том же корабле… Оно воскресало в этих пререканиях комендоров отдельных пушек, в язвительных замечаниях, которыми обменивались командиры плутонгов, в заявлениях старшего артиллериста, обвинявшего соседний корабль в том, что он «показывает Петрушку»… Мне было так хорошо, так весело в центре этого оживления. Я чувствовал себя опять на «эскадре»…


[Закрыть] по черному! Батарея по рыжему!.. Сосредоточить огонь на круглом!.. и т. д.