Текст книги "Minni. Призвание – любить"

Минни с честью выдержала этот экзамен, с легкостью окончательно и бесповоротно покорив всех окружающих, особенно представителей мужского пола. На первом же балу не было отбоя от желающих пригласить ее на танец.

«Образ Дагмар, соединяющий в себе нежность и энергию, выступал особенно грациозно и симпатично. Она решительно всех пленяла детскою простотою сердца и естественностью всех своих душевных движений», – отмечал Иван Сергеевич Аксаков.

Александр, неважный танцор, даже начал ревновать ее к молодым светским повесам. А Минни было приятно видеть, что он не сводит с нее влюбленных глаз. Сама же она все это время была в таком взвинченном и одновременно восторженном состоянии, что порой совершенно забывала об осмотрительности и от души резвилась и ребячилась. Но именно такая непосредственность, совершенно несвойственная и недоступная людям этого чопорного круга, скованным бесчисленным множеством условностей, и подкупала их, заставляя восторгаться этой маленькой принцессой.

«Несмотря на маленький рост, в ее манерах было столько величия, что там, куда она входила, не было видно никого, кроме нее», – восторженно писал молодой князь Феликс Юсупов.

Тайно влюблялись в нее, наверно, все молодые мужчины при дворе.

Но она отнюдь не была легкомысленной. Если было надо, она умела быть серьезной, сосредоточенной и целеустремленной. Еще дома, в Копенгагене, вместе с французским и английским она начала изучать русский язык. И теперь, в Петербурге, изъяснялась на нем довольно сносно. Но все же ей не хватало практики. И хотя при дворе был больше в ходу французский, при каждом удобном случае в разговорах Минни переходила на русский.

Она всюду носила с собой крохотную записную книжечку и, услышав новое слово, улучив удобный момент, тайком записывала его в эту книжицу. А когда заканчивался очередной день с его непривычными для нее бесконечными обедами и балами, когда наконец она оставалась одна в своей комнате, Минни садилась за словари и учебники и продолжала занятия – открывала свою записную книжечку с новыми услышанными ею за день словами и выражениями, листала словарь, выискивая их значение, и повторяла, повторяла до тех пор, пока не начинала произносить их безукоризненно и не запоминала.

– Буд-то лью-без-но, – разбирала она по слогам, – будьте лубьязно… будьте любезны… Какая чудая подога… какая чадная подога… какая чудная погода… Получилось, получилось! – радовалась она.

И так до тех пор, пока не начинали слипаться глаза. Тогда она задувала свечу, засовывала записную книжечку под подушку и, прежде чем уснуть, с уже закрытыми глазами, каждый раз шептала:

– Спокойной ночи, мамочка…

Все же тосковала она здесь по родному очагу, по ласке матери…

Со временем Минни отметила, что и Саша не любит общаться с близкими на французском и не жалует всех этих, как он выражался, «светских выкрутасов». И это ей нравилось в нем. Ведь для нее была в новинку вся эта помпезность, эта чрезмерная чопорность и роскошь, окружавшие императорскую семью. Там, дома, все было проще, естественней. Теплым летним утром, едва проснувшись, она могла потихоньку выпорхнуть в парк, пробежать босиком по мокрой от росы траве к морю, втайне от всех искупаться и в мокрой рубашке вернуться в свою комнату, по пути ухватив на кухне чего-нибудь вкусненького. Или могла одна, не спрашивая у отца разрешения, пойти на конюшню, оседлать свою лошадь и поскакать по пустынным окрестностям замка, а вернувшись, надолго заболтаться с простым конюхом – о лошадях, о погоде, о его семье…

Поэтому она с такой радостью отметила и в своем Саше его простоту и эту нелюбовь к ограничивающим свободу человека условностям этикета. Она разглядела в нем родственную душу.

Но юная принцесса безумно любила танцы. Это была ее слабость. Там, в Копенгагене, балы устраивались нечасто. Зато здесь, в Петербурге, с ее приездом они следовали один за другим, и она отводила душу – танцевала без устали.

Однажды на очередном балу, когда они с Сашей ненадолго остались наедине в пустом зале, в отдалении от танцующих, отдышавшись от очередного танца, Минни вдруг спросила:

– А почему вы, Саша, так мало танцуете со мной? Мне даже обидно!

– Не обижайтесь, – засмеялся наследник. – Не люблю я этого…. Бессмысленное занятие. Эти бесконечные празднества и балы сводят меня с ума! В такие радостные, счастливые для нас с вами дни мы совершенно не принадлежим ни сами себе, ни друг другу. Нас все время куда-то тащат, куда-то везут, нас заставляют с кем-то встречаться и говорить ни о чем, есть, пить, веселиться даже тогда, когда ни есть, ни пить, ни веселиться уже нет мочи. Я, право, удивляюсь, как стоически вы, бедняжка, выносите все эти мучения.

– А я безумно люблю танцевать! Мне кажется, я растворяюсь в музыке, в этих движениях, похожих на порхание бабочки, я ощущаю такую легкость! Мне даже иногда кажется, что вот еще чуть-чуть, совсем немного – и я полечу!.. И сколько бы я ни танцевала, я ничуть не устаю. А еще я счастлива оттого, что меня так тепло приняла не только ваша семья, а и все окружение, такое множество совершенно разных людей. Я знаю, что когда-нибудь все это будет уже позади, мы сможем вздохнуть спокойно и наконец принадлежать только друг другу. Я живу предвкушением этого дня. А пока… Вы знаете, когда я была еще совсем маленькая, папа, танцуя на балах, иногда брал меня на руки. И я кружилась вместе с ним на волнах музыки. Ах, это было такое счастье!

И сюда, в этот пустующий зал, где были только они, вдруг донеслись звуки музыки. Неожиданно Минни подхватила своего жениха и увлекла его в танце.

– Вот так… Вот так… – повторяла она в такт музыки. – Разве это не прекрасно, разве это не волшебство?! Только мы и музыка!.. Я знаю, что когда-нибудь в старости все эти свадебные хлопоты, эту, кажется, нескончаемую суету вокруг нас мы будем вспоминать с грустной улыбкой, думая о том, что вот – было, но прошло, промелькнуло, растаяло, словно сон, канув в прошлое. Так что теперь мы с вами танцуем и веселимся ради наших будущих воспоминаний… Погодите-ка, я вам что-то сейчас покажу! – неожиданно остановившись, со смехом сказала она.

И, оставив его в полной растерянности, вдруг с разбегу подпрыгнув и легко перевернувшись в воздухе, сделала настоящий цирковой кульбит. Потом второй, третий!

Александр застыл, пораженный ее поступком, этой легкостью и непосредственностью, а потом в восторге расхохотался.

– Вот это да, вот это по мне! Какая вы молодец! А меня научите такому?

– Научу, обязательно научу. Ведь впереди у нас будет столько времени! – счастливо засмеялась Минни…

Незаметно пролетел месяц. И вот в Большом соборе Спаса Нерукотворного состоялось таинство миропомазания датской принцессы Дагмар. Отныне она получила новое имя и новый титул, став русской княжной Марией Федоровной. А на следующий день предстояло самое главное – церемония обручения молодых.

Ночь перед свадебными торжествами Минни провела без сна. Ненадолго вздремнула лишь под утро. Встретиться и мельком переговорить с будущим супругом удалось лишь за завтраком.

– Ты знаешь, Минни, этой ночью и я не смог сомкнуть глаз, – признался Александр. – Все думал, думал, как все будет происходить. И что будет потом. И чем больше думал – тем больше волновался. В конце концов я встал и просидел в кресле с книгой до самого утра. При этом не прочитал ни строчки. Просто сидел и смотрел в темноту за окном, наблюдал за тем, как наступает рассвет…

– А я думала о тебе, о том, что я еще ничего не знаю об этой стране, о твоей России, и мне предстоит еще так много узнать и научиться быть твоей женой. Ты здесь родился, вырос, тебе здесь все знакомо, нет, больше – все родное. А я… Я здесь все еще чужая. Здесь у меня есть только ты…

– Успокойся, ты привыкнешь. И когда-нибудь будешь смеяться над своими нынешними сомнениями. Мы будем вместе, станем семьей. И ничто и никто не сможет помешать нашему счастью.

Минни не могла представить себе, что настоящим испытанием для нее станет процесс облачения в наряд невесты. На церемонии, которая проходила в Малахитовой гостиной Зимнего дворца, собралась вся женская половина императорской семьи. Поначалу фрейлины раздели ее почти догола, чем ввели в крайнее смущение. А потом… Потом ее долго и тщательно облачали по раз и навсегда заведенному издавна ритуалу. Белоснежное, источающее тонкий аромат нижнее белье: жесткий корсет, панталоны, тонкие ажурные чулки. Затем пышное платье из серебряной парчи с длинным, тяжелым шлейфом, а еще малиновая бархатная мантия, отделанная горностаем, а еще фамильные драгоценности – диадема, колье, тяжелые серьги. Под конец на голову водрузили тяжелую золотую корону с изумрудами, рубинами и бриллиантами…

За всю свою жизнь она не видела такой изысканной роскоши. Но этот праздничный наряд был так тяжел, так сковывал движения, что она теперь с трудом могла передвигаться.

«Господи! – думала Минни. – Дай мне сил выдержать все это, не споткнуться, не упасть, не потерять сознания!»

К полудню в Зимний дворец съехались члены Священного синода, придворное духовенство, весь состав Государственного совета, сенаторы, представители дипломатического корпуса, почетные граждане и иностранные гости, и прочие, и прочие…

Свадебные торжества проходили по традиционному ритуалу. При входе в церковь Зимнего дворца их величеств встречали митрополит Иосиф с крестом и святой водой. Император, взяв за руки жениха и невесту, подвел их к алтарю.

От волнения Минни не могла унять дрожь. Почувствовав это, император постарался ее успокоить.

– Ну что вы так волнуетесь, моя милая! Все будет хорошо. Не съест же вас, на самом деле, митрополит! – едва слышно прошептал он.

Почему-то после этой незамысловатой шутки Минни и правда немного успокоилась – по крайней мере перестала дрожать – и с благодарностью взглянула на своего без пяти минут свекра.

И вот началось таинство венчания. Митрополит подошел к ним, перекрестив жениха и невесту, стал читать молитвы. Звук его голоса совсем успокоил Минни. Братья цесаревича Владимир и Алексей держали венец над головой Александра, а наследный датский принц Фредерик и принц Николай Лейхтенбергский – над головой невесты.

«Из алтаря на золотых блюдах вынесли обручальные перстни. Блюдо для цесаревича нес духовник их величеств протопресвитер Василий Борисович Бажанов, а для невесты – ее законоучитель протоиерей Иван Васильевич Рождественский.

Митрополит совершил обряд обручения, возложив перстни на руки обручаемым, а мать жениха, императрица Мария Александровна, подойдя к аналою, разменяла перстни три раза установленным порядком. По окончании этого обряда обрученные подошли к императору и императрице. Родители цесаревича обняли их и расцеловали, затем поздравлять обрученных чинно потянулись другие члены царской фамилии».

Церемония венчания прошла довольно быстро, хотя это время и показалось Минни вечностью. Под залпы орудий молодожены вышли из храма, и она наконец с облегчением вдохнула свежий, пахнущий дождем и прелыми листьями октябрьский воздух.

Далее впереди предстоял парадный обед в Николаевском зале Зимнего дворца. Столы были накрыты на пять тысяч персон. Во время обеда высокопоставленных гостей ублажали музыкой и пением отечественные и европейские певцы и музыканты. Тосты, поздравления… Казалось, этому не будет конца. К концу обеда у Александра и Минни от усталости уже слипались глаза.

«Скорее бы все это закончилось!» – с тоской думали оба.

Но лишь поздней ночью, получив благословение родителей, им посчастливилось отправиться на покой.

Брачная ночь…

Как она желала и как страшилась ее, этой томительной, не раз сладко мечтаемой неизвестности, того, о чем лишь читала во французских книжках. Она забралась в постель, и то ли от прохлады простыней, то ли от волнения ее охватила дрожь. В слабом свете свечи, что горела на маленьком столике поодаль от кровати, она увидела, как отворилась дверь и в спальню вошел Саша. Неслышными шагами он подошел к кровати, и сердце ее замерло. Вот сейчас он поднимет одеяло, ляжет с ней рядом и…

Но нет, ее молодой супруг опустился перед ней на колени, нежно взял за руку и приложил ее к своим губам. И она оттаяла, на смену холоду и дрожи на нее снизошло тепло, охватившее все ее тело. Минни погладила его по волосам, притянула к себе. Из горячих полуоткрытых губ Минни вырвался вздох, и Александр почувствовал ее легкий поцелуй на своей щеке. Их губы встретились. Он прижал ее хрупкое горячее тело к себе и почувствовал, как она снова задрожала в его объятьях. В ее глазах он прочел и нежность, и страсть, и страх перед тем, что сейчас должно впервые произойти между ними.

Еще мгновение – и они сплелись телами, слились воедино, сбивчиво и неистово шепча друг другу жаркие слова любви.

– Моя единственная! Только моя… Я буду любить тебя всегда!..

– И я… Тебя одного… Всю жизнь… Тебя одного…

– Тебя одну…

– Что бы ни случилось…

– До самой смерти!..

– До самой смерти…

Глава VI
И невозможное возможно. Если…

Дни шли за днями, до мелочей, а главное, до ощущений похожие один на другой. Не заглядывая в календарь, и не поймешь, какое нынче число, какой день – вторник или пятница. Даже погода не менялась день ото дня, словно застыла, задремала, утомленная августовским зноем.

А ей и не хочется перемен, день за днем одиноко сидит в увитой плющом беседке в дальнем конце парка, устремив взор в бескрайний морской простор. Что за мысли одолевают ее, какие чувства бередят душу, отражаясь на ее лице, то вызывая умиротворенную улыбку, то заставляя наворачиваться невольные слезы на глазах? Какие образы, события давно минувшего времени видит и переживает она вновь и вновь? Как стремительно летели и как незаметно пролетели ее лучшие годы, осталось в прошлом столько событий и лиц!.. Навсегда ушли в небытие самые близкие, дорогие ей люди. А она все еще здесь, все несет в себе память о них, хранит их образы и эту сладкую грусть…

– Ганс, ты обещал мне рассказать сегодня новую сказку! – нетерпеливо просит крошка Минни своего взрослого друга – сказочника, как всегда бесцеремонно теребя его за рукав камзола. – О чем она?

– О чем?.. – с задумчивой улыбкой повторил сказочник. – Да о нас, о людях, о тебе и обо мне… О зарождающейся жизни и любви… Обо всем, что вокруг и в тайной глубине нас самих. О прошлом, настоящем и будущем, о том, что было и чего не было, но могло бы где-нибудь и когда-нибудь произойти, если бы…

– Я ничего не поняла! – возмутилась девочка. – Ты лучше рассказывай.

– Тогда слушай, маленькая озорница…

Во дворе завывала вьюга, а в домике подснежника было тепло и уютно. Долгие зимние месяцы спал в нем подснежник, надежно укрытый от морозов и ветров землей и глубоким снегом…

Но вот даже здесь, глубоко под снегом, запахло весной. И однажды капли первого весеннего дождика пробились сквозь снежное покрывало и оросили землю, пробудив ото сна так долго и сладко спавший подснежник. А совсем скоро и солнышко, слегка растопив снежок, пригрело все еще дремавшего малыша.

– Ой, кто это ко мне пришел? – радостно встрепенувшись, окликнул цветочек из своего домика. – Входи, я еще так мал и слаб, что у меня не хватает сил самому отворить дверь.

– Погоди, не спеши. Можешь еще немного подремать в своей каморке. До лета еще неблизко, – успел ответить солнечный лучик, прежде чем набежавшая тучка скрыла его.

Потом лучик приходил снова и снова, потихоньку растапливая снежок. Но все же до лета было еще далеко. А там, в своем домике, подснежник уже сгорал от нетерпения.

«Ну когда же наконец я смогу выбраться на свет из этой тесной, сумрачной и так надоевшей за зиму каморки!» – думал он.

И однажды, все же не вытерпев, он поднатужился, подналег на дверь своего домика и выбрался наружу. Здесь было зябко и неуютно, но сквозь окружившую его толщу снега он наконец собственными глазами увидел солнечный свет.

– Здравствуй, лучик! Я не мог больше ждать! – едва слышно прошептал подснежник.

Но лучик все же услышал его. И, волнуясь за судьбу милого, нетерпеливого малыша, стал ему помогать выбраться из холодного снежного плена к солнцу.

– Если уж ты так отважно выбрался из своего теплого домика раньше, чем наступило лето, то не сдавайся, выживай как можешь, тянись к солнцу, к теплу, в этот большой, бесконечный мир.

И цветочек изо всех своих силенок напрягся, вытянулся тонким зеленым стебельком, вырвался на свет Божий из снежного плена, расправил листочки и раскрыл свой бутон в прекрасный нежно-голубой цветок.

– Молодец! Ты, оказывается, не только прекрасен, но и силен, – бережно лаская, похвалил его солнечный луч. – Я в тебя верил. И ждал. Ведь не только я, а и сама весна с нетерпением ждала твоего прихода. А вместе с нею и лето. Ведь ты наш долгожданный первенец, наш любимец. Придет время, и у тебя появятся друзья – другие цветы: сирень, ракитник, а потом явятся сами капризные красавицы – розы. Но среди них ты самый-самый!.. Ведь без твоего прихода не было бы ничего…

Она закрывает глаза, и едва слышный шепот, срываясь с ее губ, сливается с шепотом морских волн, шорохом листвы и криками чаек в безоблачном небе.

«Ты был для меня как тот солнечный лучик для подснежника. Твоя любовь согревала меня и помогала мне жить.

Ты знаешь, этой ночью я снова видела тебя. И снова, как прежде, была счастлива. Нам было так хорошо с тобой. Мы были молоды, и у нас с тобою все только начиналось. Спасибо тебе за то, что ты и теперь не оставляешь меня. Ведь ты знаешь, чувствуешь, что до сих пор мои мысли и мое сердце остаются с тобою. Ты знаешь, как мне тебя не хватает в этом новом, чужом и непонятном мире. И каждый день, каждый вечер, каждую ночь я жду нашей встречи…

Когда мы встретились, что я могла знать о жизни, о любви? Я сочиняла свое будущее, наслушавшись сказок Андерсена: была то русалочкой, то отчаянной Гердой, то сгорающей в пламени любви маленькой балериной… Но я жаждала любви – большой, настоящей, бесконечной. И ты подарил мне ее. Но ушел, оставив меня одну. Жизнь распорядилась иначе, разлучив меня с тобой в самом разгаре нашей любви.

Тогда я уже не была тем маленьким, еще не распустившимся подснежником, как когда-то изобразил меня сказочник, не знающей жизни девчонкой. Мы с тобой вместе к тому времени уже успели пережить столько разного. Жизнь и ты, Саша, сделали меня сильной. Но ты покинул меня, и мне стало одиноко и страшно. Я поняла, что теперь и для меня самой все уже кончено…»

– А я… Если б ты знала, как мне не хотелось уходить, как я сопротивлялся! – вдруг услышала она тихий Сашин шепот у себя над головой. – Я изо всех сил старался остаться. Не получилось. Ведь всю свою жизнь я был счастлив только тобой и боялся, что вот что-то случится и жизнь разлучит нас. И это случилось…

Она совсем не удивилась, услышав знакомый голос, тому, что он снова с ней. Даже подвинулась на скамейке, чтобы ему было удобней расположиться рядом.

Придумала, конечно. И поверила. И он сел рядом с ней.

Ей непреодолимо хотелось, чтобы он прижался к ней, и она вновь, как когда-то, ощутила тепло его большого, сильного тела. И он обнял ее своей сильной рукой. И это случилось.

– Вот так, вот так… – сладко прошептала она, склонив голову ему на плечо и умиротворенно закрыв глаза.

И замерла, боясь спугнуть случившееся.

Она слушала шум набегающих на берег волн…

И шепот листвы над головой…

Она прислушивалась к себе и к его ровному дыханию. Теперь она была счастлива, совсем как когда-то, давным-давно.

Время шло, а они все сидели так, безмолвно наблюдая за тем, как медленно клонится к горизонту остывающий диск солнца, на уже начинающую темнеть, приобретающую непроницаемую глубину гладь моря…

– Минни, дорогая, – наконец осторожно, чтобы не разрушить волшебства приближающейся ночи, прошептал Александр, – уже холодно, идем в дом. Я тебя провожу.

От берега шли рука об руку. Супруг бережно поддержал ее, когда они спускались по старым ступеням беседки, ведущим от берега в парк, к центральной аллее, и они медленно двинулись сквозь таинственный сумрак аллеи меж вековых сосен и могучих кедров по направлению к дому.

Подошли к мраморной чаше заброшенного фонтана, наполовину заполненного дождевой водой, в которой, словно детские кораблики, уже темнели первые опавшие листья, и ненадолго остановились здесь. Постояли, не проронив ни слова, глядя на темную гладь воды, думая об одном, вспоминая то далекое время, когда приезжали сюда, молодые и счастливые, прячась от забот и суеты Петербурга.

И неспешно направились дальше.

Верный казак с поклоном встретил их у дверей.

– Доброй ночи, государыня. Что-то вы припозднились сегодня. Я уже начал волноваться. На берегу холодно, а вы так легко одеты. Я было собрался отнести вам плед, но, слава богу, вы уже здесь… Что ж, стол давно накрыт, самовар на столе. Грейтесь. А я пока сливки принесу.

– Спасибо, Тимофей. Но мне вовсе не было холодно. Ведь я была…

Императрица хотела что-то сказать, но не сказала, подумала, и правильно подумала, что казак все равно не поймет ее.

Вошли в полутемный вестибюль, и она вдруг замерла, пораженная увиденным.

Все вокруг вдруг озарилось бесчисленным множеством ярких огней. С радостным изумлением они поняли, что оказались за тысячи верст и за десятки лет от ее нынешней тихой обители – в царскосельском Александровском дворце, в окружении родни, многочисленных гостей и расторопно снующих слуг.

Звучала музыка. Оркестр играл мазурку. В игривом танце кружились пары. Официанты разносили шампанское. Светский бал был в самом разгаре. Легкое шуршание изысканных платьев, блеск шитых золотом мундиров, скупая черно-белая изысканность фраков… Шутки, смех, таинственный шепот и интригующие взгляды поверх пышных вееров, скрывающих лица, но не чувственность юных красавиц…

От неожиданности у Минни перехватило дыхание. Здесь, в Видере, в глуши и одиночестве, она уже давно отвыкла от этого буйного веселья, от этих восхитительных звуков музыки, казалось, забыла о танцах до утра, нарядах и драгоценностях, о когда-то восторженно устремленных на нее взглядах мужчин. Но в этот миг она вдруг снова почувствовала себя молодой, красивой и такой бесконечно счастливой! Минни вспомнила, как она прежде любила балы, этот блеск глаз, этот легкий, ни к чему не обязывающий флирт, это безудержное веселье.

– Ах, мой милый Саша! Я не ожидала такого подарка! – с восторгом воскликнула она, застыв на пороге.

– Но я здесь ни при чем. Похоже, это подарок нам обоим, – не меньше, чем Минни, пораженный увиденным, прошептал он.

– Я помню, узнаю: это то самое время, когда я, оказавшись в Петербурге, после тихой, размеренной жизни в Копенгагене окунулась в эту атмосферу непреходящего праздника. Какие это были счастливые годы! Я твоя супруга! Мы вместе, и у нас еще все впереди. А пока – сладкое ощущение непреходящего счастья, счастья без конца! И танцы, танцы…

– Да, это было счастливое время. И ты была прекрасна! Высшая придворная знать, офицеры свиты и гвардии, заезжие принцы и послы иностранных государств были счастливы получить твое согласие на тур танца.

– Но сам ты, Саша, не очень-то жаловал эти многолюдные празднества, а уж упросить тебя потанцевать со мной и вовсе было почти невозможно. Ты всегда на этих балах лишь наблюдал из какого-нибудь укромного уголка зала за тем, как я кружилась в очередном танце, совершенно потеряв счет времени. А помнишь?..

Однажды Александр все же не выдержал. На балу в Аничковом дворце, уже под утро, он несколько раз призывал супругу отправиться на покой, но Минни снова и снова умоляла его позволить ей еще хотя бы один танец. А потом еще, и еще один… И вот, окончательно потеряв терпение, венценосный супруг в сердцах принял радикальное решение – прямо посреди танца подошел к оркестрантам и распорядился, чтобы они немедленно прекратили игру.

В смятении музыканты один за другим стали покидать свои места. Но некоторые, сочувствуя растерянной публике, еще продолжали играть. Музыка утратила свою стройность и все более походила на какую-то сумбурную какофонию. Танцующие пары, сбиваясь с ритма, в растерянности замирали, и одна только Минни, увлекая своего перепуганного партнера, наперекор своему супругу упрямо заканчивала контрданс уже лишь под звуки героически вытягивавших для нее одной мелодию скрипки и клавесина.

Когда запыхавшаяся, раскрасневшаяся, она наконец, шутливо потупив глаза, вернулась к супругу, стрелки часов показывали уже четыре часа утра.

– Ты неподражаема! – только и сказал Александр, с таким усталым видом, будто это он сам прокружился в танцах целую ночь. – Ну сколько можно!.. Я чуть не заснул прямо здесь, у всех на глазах. Полагаю, тебе было бы стыдно за меня.

– Бедненький! Прости, дорогой, свою взбалмошную супругу. Ты же знаешь, танцы – моя слабость. Ничего не могу с собой поделать, – взяла под руку и прижалась к нему Минни. – Теперь я в полном твоем распоряжении. Так поспешим же поскорее на покой, я уложу тебя в нашу теплую постельку…

Минни сейчас со смехом напомнила супругу этот эпизод, о котором потом долго судачили при дворе.

– Когда-то я сказала тебе, что придет время и мы будем с грустью вспоминать каждый день, каждое событие в нашей жизни – и эти балы, эти танцы, эти забавные споры… И вот это время пришло. И теперь я понимаю, как бесценно было каждое мгновение, подаренное нам с тобой Господом Богом. А сейчас!..

И тут же, не дав супругу опомниться, она подхватила его и увлекла за собой в центр зала, в самую гущу танцующих.

– Уж сегодня-то ты от меня не отвертишься! Остановись, мгновение! Сегодня я буду танцевать с тобой и только с тобой до самого утра!..

И под звуки музыки они плавно вплелись в затейливое кружево танца.

– Ах, Минни, каким же дураком я был тогда! Теперь я готов танцевать с тобой до полного изнеможения, – грустно улыбнулся супруг. – Но потом… Ты помнишь, что было потом?

– Конечно, помню, вижу, ощущаю – так, словно это было минувшей ночью, той жаркой, безумной ночью. Это было незабываемо! Ты и я, словно единое целое, и больше нет ничего вокруг, и вся вселенная – это мы, только мы одни. Как давно и как, кажется, совсем недавно это было – мы молоды, мы счастливы, мы вместе…

– Не грусти, ты и сегодня для меня все так же молода и прекрасна. И радуйся тому, что у нас это было, ведь такое дается не многим. И постарайся хотя бы сейчас забыть о том, сколько лет минуло с той волшебной ночи, того чудного бала.

– Сколько же счастливых минут, мгновений мы упустили оттого, что ты не понимал, какое волшебство, какой восторг – вот так кружиться, слившись воедино, в этом вихре звуков!

А он все повторял и повторял в такт музыке, любуясь живым блеском ее глаз:

– Я люблю тебя, Минни… Я все так же люблю тебя…

Танцевальный зал был полон родных и знакомых лиц.

Вот великий князь Константин Константинович, председатель Государственного совета, танцует со своей нелюбимой супругой Александрой Иосифовной, урожденной принцессой Саксен-Альтенбургской. На лицах супругов масками застыли холодные улыбки. Несчастная тетя Сани, как все при дворе за глаза звали Александру Иосифовну, знает, что сердце и все остальные части тела ее мужа давно принадлежат не ей, а некой безродной танцорке Анюте, балерине, которую тот в недобрый час приглядел на сцене Мариинки. И при дворе все хорошо знают, что у нее от Константина Николаевича уже подрастают юные отпрыски.

А вот великий князь Николай Николаевич, генерал-фельдмаршал, командующий Петербургским военным округом и всеми гвардейскими частями, попыхивая ароматной гаванской сигарой, о чем-то оживленно беседует с обер-прокурором Синода Константином Петровичем Победоносцевым и английским послом лордом Бьюкененом.

В противоположном конце зала, неподалеку от оркестра, кружатся в танце ее первенец Ники и его супруга Аликс. И любимые дочурки – Ольга и Ксения – тоже здесь. Их развлекают молодые офицеры.

Ее добрые подруги Эжени Лейхтенбергская, княжна Куракина и графиня Апраксина собрались в кружок за ломберным столиком и, как всегда, самозабвенно щебечут о своем, о женском, не обращая ни малейшего внимания на всю эту веселую круговерть: о том, что нынче носят дамы в Париже, в чем была императрица Евгения на праздничном приеме во дворце Тюильри, как себя чувствует великая княгиня Александра Петровна, покинувшая свет, уйдя от мужа и приняв монашеский постриг в одном из киевских монастырей…

Минни и Саша оказались здесь в окружении призраков, обитателей другого, минувшего времени и той страны, которой давно уже нет. Разодетые в вечерние платья, мундиры и фраки, эти призраки как ни в чем не бывало кружились в танцах, смеялись, шутили, пили шампанское, так, словно не произошло той страшной катастрофы, того крушения всех судеб, всех планов, всех надежд, будто и не было этого ритуального убийства великой империи, ставшей для нее любимой родиной. Все они были все еще веселы, беззаботны и все еще живы…

Молод и полон сил ее Саша. Совсем молода, стройна и прекрасна она сама. Минни успела убедиться в этом, мельком взглянув на себя в тот момент, когда, кружась в очередном танце, они пронеслись мимо огромного богемского стекла зеркала.

«Неужели всего этого давно уже нет, неужели все обратилось в прах? Глядя в это зеркало, совсем не скажешь, что вся жизнь уже позади! – промелькнула грустная мысль. – Ведь этой женщине, что так легко, словно бабочка, порхает в танце, не дашь больше тридцати! Как это возможно? Я совсем не чувствую груза своих восьми десятков лет. Ни одышки, ни стеснения в груди, ни этого противного головокружения до тошноты, одолевавшего в последние месяцы там, в Видере».

Она всматривалась в знакомые фигуры и лица этих кружащих в танце призраков, и ей не было ни страшно, ни больно, потому что для нее, несмотря ни на что, все они были живы, живы в ее памяти и в ее усталом сердце…

А потом был праздничный ужин, столы, накрытые белоснежными скатертями и уставленные мейсенской посудой, египетским хрусталем, изысканными напитками и соблазнительной снедью. Празднично украшенная елка, цветные фонарики, гирлянды и ленты, тихие звуки музыки… Между столами неслышно, казалось, бестелесно порхали официанты, прилежно следящие за тем, чтобы тарелки и бокалы гостей не пустовали…

Они с Сашей, как и положено по придворному этикету, восседали в центре зала во главе длинного стола. Звенели бокалы, один за другим поднимались великие князья, министры, генералы, произнося витиеватые здравицы императорской чете и новогодние пожелания.

А она думала о своем.

«Как случилось, что я пережила всех вас, мои дорогие? Почему Господь Бог уберег меня от всех бед и, казалось, неминуемой гибели от рук взбунтовавшихся безумцев, безжалостных убийц и разрушителей того мира, который был создан и хранился не ими, и за что Он подарил мне такую долгую жизнь?