Текст книги "Адриатика (Собрание сочинений)"

Адам Казимир Иоахим Амброзий Марек Чарторыйский

Ночь с 1 на 2 декабря 1805 года перед решающим сражением враждующие армии провели друг против друга. Весь вечер союзники видели огни бивуаков и слышали тысячеголосые крики. То Великая армия приветствовала Наполеона, готовясь отметить новой победой первую годовщину его коронации. Затем крики смолкли, и костры стали быстро тухнуть.

– Дрыхнут, поди, французишки! Ничего, мы им завтра покажем, где раки зимуют! – смеялись свитские, позевывая в кулаки.

Но «французишки» дрыхнуть вовсе не собирались. Наполеон велел загасить все костры за два часа до полуночи и скрытно по заранее намеченным проходам перевел большую часть своих войск на левый берег Бозенецкого ручья. Оттуда можно было легко и главное неожиданно атаковать.

Наполеон I в битве при Аустерлице

С рассветом 2 декабря союзники изготовились к бою. Слева колонны Дохтурова, Ланжерона и Пржибышевского под общим командованием Буксгевдена. Затем колонны Коловрата и Милорадовича, Багратиона и князя Лихтенштейна. Этими руководил князь Багратион. В резерве встала гвардия великого князя Константина Павловича. Сам Кутузов выехал к 4-й центральной колонне Коловрата-Милорадовича. Туда же отправились и Александр с Францем. Войска приветствовали их криками «ура». Кутузов был сумрачен и молчалив. Александр подъехал к нему на белой бесхвостой (энглизированной) кабыле:

– Ну что, Михайло Ларионыч, как вы полагаете, дело пойдет хорошо!

– Кто может сомневаться в победе под предводительством вашего величества! – отвечал главнокомандующий.

– Нет! Нет! – мотнул пышным плюмажем император – Я здесь только зритель. Командуете вы!

Кутузов поклонился, но без улыбки…

Ровно в семь союзная армия с развернутыми знаменами и под барабанный рокот дружно двинулась вперед. На месте оставалась лишь центральная 4-я колонна, стоявшая на Преценских высотах. Кутузов упрямо медлил с ее атакой, стремясь как можно дольше не покидать столь превосходной позиции. Видя это, к нему вновь подъехал уже раздраженный медлительностью Александр Первый:

– Михайло Ларионыч! Почему не идете вперед!

– Поджидаю, чтобы все колонны собрались! – отвечал Кутузов дипломатично. Александр даже рассмеялся:

– Мы не на Царицыном Лугу, где начинают парады, пока не подошли все полки!

– Государь! – мотнул седой головой генерал. – Потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном Лугу! А, впрочем, как прикажите…

Грянули барабаны, взвились знамена, и центральная колонна быстрым шагом двинулась вперед, спускаясь с Преценских высот. Если б кто-то мог в эти минуты в лагере союзников знать, что, увидев долгожданное движение центральной колонны, Наполеон облегченно заулыбался:

– Ну, теперь эти вояки у меня в кармане!

Рядом, вперив глаза в окуляры подзорных труб, теснились маршалы. Примчал курьер от Даву:

– Нас обходят справа!

– Вижу! – кивнул император, не отрываясь от своей трубы.

Все его внимание было приковано теперь к центральной колонне, которая уже покидала вожделенные высоты. Наконец Наполеон обернулся к стоявшему за его спиной маршалу Сульту:

– Сколько времени тебе нужно, чтобы занять своими дивизиями Преценские высоты?

Сульт прищурил глаз:

– Меньше двадцати минут!

– Тогда подождем еще четверть часа, – сказал император, – Если противник совершает ошибку, то ни в коем случае нельзя ему в том мешать!

Спустя пятнадцать минут Наполеон, наконец, дал сигнал к всеобщей атаке. Удар Сульта по центральной колонне был страшен и всесокрушающ! В какие-то полчаса жесточайшей резни она была раздавлена, растерзанна и рассеянна. Центра союзнической армии более не существовало…

Все произошло столь быстро, что никто ничего не успел толком понять. Когда начальники, наконец, все же уяснили для себя что произошло, бой в центре уже превратился в самое настоящее избиение. И если наши солдаты еще какое-то время отчаянно отбивались, то австрийцы сразу же ударились в повальное бегство.

В панике и неразберихе Александр, Франц и Кутузов сразу же потеряли друг друга из вида. Австрийский император, быстро поняв, что все проиграно, и надеяться больше не на что, не дожидаясь полной развязки, пришпорив коня, умчался впереди своих бегущих подданных. Александр попытался было остановить солдат:

– Стойте, братцы! Я ваш император и я с вами!

Но его никто не слушал и не замечал. Песчинка в людском потоке он был уже бессилен что-то изменить. Вокруг кричали, что Кутузов ранен, а сам он и вовсе убит.

– Найди главнокомандующего и окажи ему помощь! – велел Александр, оказавшемуся рядом с ним лейб-медику Виллие.

Лейб-медик Кутузова нашел. Генерал пытался собрать вокруг себя офицеров и солдат разных полков, чтобы хоть как-то прикрыть всеобщее бегство.

– Меня прислал император узнать, не ранены ли вы! – вопросил Виллие.

– Поблагодарите государя, – махнул рукой Кутузов. – Доложите ему, что мая рана не опасна, но смертельна – вот где!

И он жестом отчаяния показал на бегущих мимо него солдат. Только что на глазах генерала был убит его любимый зять князь Тизенгаузен, пытавшийся со знаменем в руках, возглавить одну из отчаянных контратак. Сам Кутузов едва избежал плена.

Тем временем, Наполеон обрушил на союзников еще один страшный удар. На этот раз это был Ланн, который столь же внезапно атаковал правый фланг, а Даву уже терзал левое крыло русско-австрийской армии. Теперь расчлененные на три части союзники были избиваемы со всех сторон. Кое-где еще шли яростные схватки, но изменить общую ситуацию было уже невозможно.

В штабе союзников царил полный хаос. Кутузов лишь успел отослать своего адъютанта к Буксгевдену с приказом об отступлении и утратил всякое управление. Император Александр, оставшись в полном одиночестве среди бегущих толп и ничего не понимая в происходящем, в отчаянии рассылал конвойных казаков в тщетной надежде отыскать Кутузова. Отброшенные к полузамерзшим прудам русские и австрийцы пытались спастись по льду. Но пробиваемый ядрами лед проламывался, и солдаты тонули целыми полками. Без паники и в относительном порядке отступила лишь колонна Багратиона и Лихтенштейна.

Александр Первый ускакав с поля боя, слез с коня под каким-то деревом и сев на землю, горько разрыдался. Несколько придя в себя в местечке Годвежицы, император велел нашедшемуся, наконец, Кутузову:

– Шлите в Петербург сразу две реляции. Одну секретную по совести, другую для опубликования!

* * *

Разгром был полный. Наполеон захватил только пленными восемь генералов и двадцать тысяч солдат, число убитых простиралось многим за тридцать тысяч. Кроме этого победителям достались сорок пять знамен и сто восемьдесят пушек. Несмотря на все принятые меры, правду скрыть все же не удалось. Россия была потрясена случившимся. Вот уже более ста лет после Нарвы, как русская армия не проигрывала ни одного генерального сражения. Привыкшие к непрерывной череде побед Румянцева и Суворова, россияне были оглушены позором Аустерлица. Спустя несколько дней после сражения к Наполеону явился окончательно убитый горем Ульма и Аустерлица Франц Первый. Французский император принимал побежденного врага прямо у костра.

– Вот дворец, в котором я, по вашей милости, живу уже два месяца! – сказал он Францу, показав на свою палатку.

Встреча Наполеона и Франца II после Аустерлицкого сражения

На следующий день австрийский император, почти не читая, подписал все, что продиктовал ему император французский. Первым делом Наполеон велел Францу в двухнедельный срок изгнать с территории Австрии русские войска. Франц согласился безропотно. А на следующий день в ставку Наполеона прибыл и посланец прусского короля барон Гаутвиц, посланный для вручения угрожающего ультиматума. Дело в том, что посланник покинул Берлин еще до Аустерлица. Увы, за время следования посла обстановка изменилась столь кардинально, что теперь об ультиматуме французам мог говорить только безумец. А потому барон Гаутвиц, спрятав подписанный королем пакет подальше, вымученно улыбаясь, поздравил Наполеона с одержанной победой. Французский император, выслушав лепет Гаутвица, даже расхохотался от столь явной низости:

– Ваши поздравления, барон, предназначались иным. Фортуна переменила адрес, но я сегодня в хорошем настроении, а потому их все же принимаю!

Итак, Третья коалиция рухнула, едва успев родиться. А круги от Аустерлица продолжали расходиться по Европе. В Лондоне узнав о постигшей коалицию катастрофе, умер премьер Вильям Питт-младший.

– Сверните карту Европы! – прошептал премьер-министр своим секретарям. – Она не понадобится теперь в течение десяти лет!

Это были его последние слова. У главы британского кабинета перед смертью полностью отнялась речь, а взгляд умирающего был столь тосклив и горестен, что местные остряки, не без оснований, прозвали его взглядом Аустерлица… Пока Европа приходила в себя, Наполеон не терял времени даром.

– Надо успеть ощипать курицу, пока она не успела кудахтнуть! – заявил он многозначительно и, вооружившись карандашом, начал наскоро кроить государственные границы.

К Франции были сразу же пририсованы Венеция и Истрия, Фриуль, Далмация и Катторо. Королем Неаполя вместо ничего не значащих Бурбонов посажен младший брат Жозеф. Пятнадцати германским князькам было велено по-быстрому объединяться в Рейнский союз и переходить в вассальную зависимость к Парижу. Себя Наполеон объявил протекторатом образованного союза. Так внезапно одним лишь росчерком пера прекратила свое более чем тысячелетнее существование Священная Римская империя. Франц Первый беспрекословно сложил с себя титул ее властителя. При всем при этом к России Наполеон отнесся более чем любезно:

– Передайте императору Александру, что нам более незачем воевать друг с другом! – сказал он отпускаемому из плена князю Репнину. – Мы сможем, еще сблизится! Пусть он лишь пришлет своего уполномоченного в Вену!

Но Александр Первый Наполеона ответом не удостоил. Он был все еще потрясен Аустерлицем, что вести какие-то переговоры был просто не в состоянии. Бывший в те дни при нем генерал Энгельгарт, впоследствии вспоминал: "До того он был кроток, доверчив, ласков, а теперь сделался подозрителен, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто говорил ему правду".

Свой гнев российский император обрушил не только на Кутузова, которого он отныне не желал даже видеть, но и на самых ближайших соратников. В один день были уволены вчерашние любимцы Чарторыжский и Лонжерон, разжалован в солдаты плененный и безвинный генерал Пржибышевский. Сам Александр при этом упорно повторял:

– Я еще возьму реванш за Аустерлице, чего бы мне это не стоило! Пусть Австрия вышиблена из союза со мной, нам поможет Фридрих Вильгельм! В старой Пруссии еще жив дух Великого Фридриха!

Направляя в Париж на переговоры с Наполеоном своего посланника Петра Убри, Александр велел ему:

– Подписывай там что хочешь, я все равно ничего и никогда не ратифицирую!

8 июля 1805 года Убри уже подписал в Париже договор о дружбе на вечные времена, буквально спустя неделю сам Александр скрепил своей личной подписью декларацию об антифранцузском союзе с Пруссией. Договор же Убри, российский император, выдержав еще двухнедельную паузу, отказался ратифицировать наотрез. Наполеон поначалу поддался на уловку Александра и даже решил вернуть армию во Францию, но узнав о российском демарше, решил все пока оставить на своих местах.

Между тем, французский император велел раскатать перед ним карту Средиземного моря и, склонясь над ней, советовался со своим многоопытным начальником штаба:

– Посмотрите, Бертье! После Трафальгара нам уже нечего ловить счастья в западном Средиземноморье. Но не отказываться же теперь из-за этого от восточного! Аустерлиц показывает направление нового вектора наших усилий – восток! Сегодня нам надо господство в Адриатике. Оно дало бы возможность давления на Турцию, контроль над Италией и Австрией и противовес русскому присутствию на Ионических островах. Кроме этого мы могли бы распространить свое влияние на местных славян и греков!

– Да, сир, пришла пора разыграть и эту карту! – согласился умный Бертье. – И в этом стоит поторопиться. Русские уже стягивают к Корфу свои эскадры. Следующий ход должен быть за нами!

– Да! – поднял голову Наполеон. – И это будет сильный ход! Отныне я меняю всю восточную политику. Мы отберем Далмацию у австрийцев и начнем готовить союз с Турцией против России. Восточный вопрос будем решать не пушками, а дипломатией! Пора запереть русским Дарданельскую калитку! Кого вы посоветовали бы отправить послом в Константинополь?

– Думаю, что в нынешних обстоятельствах подошел бы генерал Себастиани! – подумав, ответил маршал Бертье. – Он посредственный полководец, но зато прирожденный интриган!

– Хорошо! – согласился император. – Пусть Дарданеллы захлопнет перед русским носом именно Себастиани! Мы стравим Константинополь с Петербургом, потом натравим на русских шведов и персов, и когда Россия ослабнет во всех этих войнах, сами нанесем ей последний и сокрушительный удар, от которого она уже не встанет!

В те дни Наполеон писал своему министру иностранных дел Талейрану: "Постоянною конечною целью моей политики является заключение тройственного союза между мною, Портою и Персиею, направленного косвенно или скрыто против России… Конечной целью всех переговоров должно быть закрытие Босфора для русских и запрещение прохода из Средиземного моря всех их судов, как вооруженных, так и не вооруженных…"

До грозного 1812 года оставалось еще почти семь лет, но прелюдия к нему должна была уже вот-вот начаться…

Глава вторая
Братья славяне

У острова Фано фрегат «Венус» попал в полосу полного штиля. Это было уж совсем не вовремя, но что поделать, с погодой не поспоришь! Коротая время, матросы разглядывали видневшиеся вдалеке сосновые и апельсиновые рощи, спорили, можно ли на островах гористых греческих хлеб растить. Офицеры в кают-компании чаями баловались. Пассажиры на фрегате подобрались весьма интересные, а потому Володя Броневский старался как можно дольше задержаться за столом, чтобы послушать их разговоры.

Поццо-ди-Борго корсиканец, совсем недавно принятый в русскую службу, рассказывал слушателям о семействе Бонапарте:

– Наши дома в Аяччио находились на одной улице, а потому я прекрасно знаю все это разбойничье семейство. Из всех Бонапарте порядочным был лишь папаша Наполеона старик Карло.

Карл Осипович Поццо ди Борго

– Я слышал, в этом семействе всем заправляет мать Наполеона? – вопросительно поглядел на рассказчика капитан-лейтенант Развозов.

– О, да! – кивнул ему Поццо-ди-Борго. – Мамаша Летиция настоящая фурия, способная на любую подлость! Под стать ей и все детки! Что касается Наполеона, то он даже родился, вывалившись головой об пол! Кстати, мы с ним еще с детства ненавидели друг друга, и могу без ложной скромности заметить, что я не раз устраивал ему хорошую взбучку! Однако все же, видимо, мало лупил!

– Помнит ли вас французский император сейчас? – отхлебнул обжигающий чай из стакана Развозов.

– Еще как помнит! – расхохотался Поццо-ди-Борго. – Бонапарте давно мечтает свести старые счеты. Он объявил меня изменником, повелел поймать и казнить! Но, думаю, его самого казнят куда раньше!

Сопровождавший дипломата английский полковник Мекензи был менее словоохотлив, но и он рассказал немало интересного из жизни своего отца известного путешественника по Северо-Западной Америке. Коллежский асессор Козен веселил всех анекдотами из жизни старых дипломатов.

Наконец грек-лоцман объявил:

– Виден Баргарт! Подходим к Рагузе!

Вдалеке за линией горизонта смутно угадывалась в дымке гора Баргарт. Дипломаты начали собирать свои саквояжи.

По прибытии на рейд Новой Рагузы, пушечным выстрелом при поднятии купеческого флага вызвали с берега российского консула. Тот прибыл и тут же отплыл обратно, забрав с собой всех трех пассажиров.

Утром следующего дня рагузинский правитель-ректор прислал на "Венус" вино и зелень. Пользуясь стоянкой, Развозов пригласил офицеров съехать на берег.

– Посмотрим, что здесь к чему. В здешних краях нам, судя по всему, плавать еще долго, а потому изучать все надлежит обстоятельно! – назидательно сказал он своим подчиненным.

Первым делом поспешили в дом ректора, чтобы выразить ему свое почтение. Но правителя дома не оказалось. Его нашли на центральной площади. В длинной герцогской мантии и огромном парике, закрывающим половину лица местный правитель имел важный и странный вид. Словно призрак канувших в небытие венецианских дожей стоял перед нашими моряками. Развозов и ректор поговорили о погоде и политике, коснулись и вопроса кротости российского монарха. Затем все церемонно раскланялись, и офицеры отправились поглядеть город. Но глядеть, особенно было нечего. Вся Новая Рагуза составляла из себя три уходящие в гору улочки, усеянные торговыми лавками.

Бывший славянский Дубровник, а ныне Старая Рагуза, несмотря на свои малые размеры, имеет огромный торговый флот, и каждый второй ее житель живет контрабандой. Не имея собственной силы, Старая Рагуза всегда искала покровительства у сильных. А потому рагузинцы всегда платили немалые деньги то турецкому султану, то неаполитанскому королю, то римскому папа с австрийским императором. Старая Рагуза – дворянская республика. Своих ректоров рагузинцы избирают ровно на год, а затем весьма неучтиво выгоняют из городского дворца. Процедура эта была весьма впечатляюща. Коллеги правителя заявлялись к старому ректору и со словами: "Именем республики объявляем тебе, что если сейчас же не оставишь дворец через дверь, то вылетишь через окно!", вселяли новоизбранного. Этой процедурой рагузцы весьма гордились и почитали ее основой своей демократии.

Все дворяне в Старой Рагузе – католики, простой же народ сплошь православный.

Вскоре вернулись на фрегат дипломаты.

– Французы уже захватили Далмацию и нам в Петербург отсюда не добраться! – объявил Развозову Поццо-ди-Борго. – Надо следовать в Фиуме или Триест!

К вечеру "Венус" вышел в море. Развозов торопился, а потому велел поднять все возможные паруса. Лоцман, глядя на покрытую облаками вершину Баргарта, хмурился. Облака над горой – явный признак скорой бури. "Венус" ожесточенно лавировал между многочисленных камней и островков, стремясь вырваться на чистую воду. Волнение все усиливалось. Пришлось брать рифы. Обнаружили разбитое, заливаемое водой, судно. С него отчаянно кричали люди.

– Венецианская требакула! – констатировал лоцман. – Судя по осадке, загружены товаром!

Укрываясь от ветра и дождя, офицеры совещались, как быть.

– И шлюпку спускать рискованно, и людей в беде бросать не по-христиански! – высказывал свои мысли вслух командир. – Остается одно: выкликать охотников!

– Я первый! – тут же не удержался Броневский.

– Ну что ж, Владимир, тогда с богом! – кивнул Развозов.

Подошли, как можно ближе, и легли в дрейф. Броневский с шестью добровольцами спустили малый ялик и скрылись в волнах. Порой казалось, что им не добраться, но верткий ялик снова и снова взлетал на гребни волн. Наконец, шлюпка достигла полузатопленного судна. Удачно кинули тонкий конец, доставленный с фрегата. Затем по нему передали уже прочный канат и взяли судно на буксир. На требакуле оказалось семеро французов. От голода и перенесенного страха, они еле двигались. У России с Францией война, но у моряков свой кодекс чести, ибо еще в Петровском уставе сказано, что "если неприятельский корабль претерпит какое-либо бедствие в море, будет просить помощи, то подать ему оную и отпустить". Французов переправили на "Венус" и ими занялся лекарь. На требакуле за старшего остался Броневский. Перво– наперво отыскали пробоину в трюме. Плотник ее быстро заделал, матросы откачали воду. Подправили мачты, поставили паруса. Когда ветер несколько поутих, французы вернулись на свое судно. Наши передали им продуктов и бочку воды. Шкипер их Бартоломео Пицони долго тряс руку Развозову и говорил, что никогда не забудет его милости.

– Да о чем вы! – отмахивался тот. – Неужели если бы мы терпели бедствие, вы прошли бы мимо?

Уже многим позднее команда "Венуса" узнает, что французский шкипер отыщет в Анконе несколько русских солдат, насильно зачисленных во французскую армию и, рискуя жизнью, поможет им бежать на Корфу.

А пока "Венус" швыряло в волнах порывами начавшейся бури. Фрегат привело к ветру, положило на бок. Все летело и трещало. Вахтенный мичман Насекин кричал отчаянно:

– Право на борт! Люди наверх!

Насмерть перепуганные пассажиры летали вместе со столовыми приборами из угла в угол кают-компании, пока не удалось уклонить фрегат от шквального порыва. Едва развернули судно, крик впередсмотрящего:

– Прямо по курсу скала!

Менять курс было уже поздно, оставалось уповать лишь на Бога, да еще наудачу. С торчащими из воды камнями разошлись в каком-то полуметре. От бури спрятались за островком Сансего. На острове нашли свежую воду, много птицы и больших черепах. Черепахам были особенно рады, так как их мясо считается особо полезным при цинге. У острова Сан-Пьетро обнаружили итальянскую галеру, но та успела уйти на мелководье и достать ее не смогли. Дали несколько залпов и прошли мимо. На подходе к Триесту встретили турецкое судно, шкипер которого сообщил, что все побережье от Триеста до Фиуме уже занято французскими войсками.

– Что будем делать? – поинтересовался у дипломатов Развозов.

– Возвращаться на Корфу! – ответили те, посовещавшись.

Забирая в паруса ветер, "Венус" лихо развернулся и устремился в обратный путь.

– Выходит зря в море выходили и средь волн мучились! – невольно вырвалось, у несшего вахту Броневского.

Стоявший подле Развозов лишь хмыкнул:

– В этом-то суть и соль службы нашей фрегатской!

– Возвернемся, хоть душу отведем! – вздохнул измученный качкой мичман.

– А вот в этом я глубоко сомневаюсь! – усмехнулся Развозов. – Мы не линкоровские, нам в гаванях по чину стаивать не положено!

* * *

В те тягостные дни аустерлицкого известия на стоящих в бухтах Корфу кораблях было на редкость тихо. Молча, без привычных песен, собирались по вечерам на баке матросы, молча пили свой обжигающий чай-"адвокат" в кают– компаниях офицеры. О самом сражении старались вслух не говорить, но страшное слово Аустерлиц довлело над всеми.

В одну из ночей разразился сильнейший дождь с громом и молнией. Удары грома казались подобными легкому землетрясению. Молнии, привлеченные франклиновыми отводами, спускались с мачт и рассыпались по корабельным палубам мириадами электрических искр. Их тушили водой из пожарных труб, но они снова и снова возгорались. Эта гроза стоила эскадре нескольких убитых и оглушенных.

Кроме этого, как это всегда бывает, навалились мелкие, но досадные неприятности. Не хватало медикаментов и дров. Особо трудным было положение с деньгами. Венецианские аккредитивы были бесполезны, в наличности в денежном сундуке – кот наплакал.

Попросил Сенявин прислать ему таганрогского каменного угля, в ответ, командующий Черноморским флотом маркиз де Траверсе сообщил, что ничего выслать не намерен, ибо за время перевозки уголь обратится в мусор и явится лишь ненужной тратой денег. Наконец, после долгого ожидания прибыл транспорт с продуктами из Севастополя. Но когда распечатали мешки с сухарями, оттуда полезли легионы червяков. Принимавший продовольствие интендант эскадры Лисянский, увидев это, пришел в ужас:

– Я принять эту мерзость не могу, зовите командующего!

– Ссыпайте обратно! – велел Сенявин, едва взглянув на мириады шевелящихся червей. – И отправляйте назад в Севастополь!

История о посылке транспорта с гнильем получила широкую огласку. Командующему Черноморским флотом маркизу Траверсе пришлось, затем долго оправдываться перед Петербургом, рассказывая, что паутины в мешках было немного, а червячки были маленькие. Этого он Сенявину не забудет, а придет его время, рассчитается за все сполна.

Но пока до этих черных дней еще далеко. Сейчас же надо было выживать. А потому, несмотря на все трудности, Сенявин возобновляет, прерванные было, работы по строительству адмиралтейства на Корфу, отсылает фрегат "Кильдюин" в Черное море за мастеровыми людьми и корабельными материалами, создает шестимесячный запас продовольствия.

Однако в эти же самые дни Сенявина ожидал и еще один неприятный сюрприз, от потерявшего на время самообладание Александра. Когда курьер доставил вице-адмиралу очередное высочайшее послание и Сенявин сорвал сургуч, ноги его невольно подкосились. Стоявший подле флаг-офицер бросился к командующему:

– Дмитрий Сергеевич! Что с вами! Кликнуть лекаря!

– Не надо! – отмахнулся Сенявин. – Пройдет!

Лицо его было, однако, белым, как полотно. В царском повелении черным по белому значилось: "По переменившимся ныне обстоятельствам пребывание на Средиземном море состоящей под начальством вашим эскадры сделалось ненужным, и для того соизволяю, чтобы вы при первом удобном случае отправились к черноморским портам нашим со всеми военными и транспортными судами, отдаленными как от Балтийского, так и от Черноморского флота, и по прибытии к оным, явясь к главному там командиру адмиралу маркизу де Траверсе, состояли под его начальством…"

Послание было еще одним эхом Аустерлица, качнувшего в одно мгновение чашу мировой политики в сторону Парижа. Отныне все условия диктовал только Наполеон, а делать он это умел весьма неплохо! По условиям позорного Пресбургского мира Вена уступала Франции в числе многих иных земель и стратегически важную Далмацию, которую двенадцать лет назад, уничтожив Венецианскую республику, Наполеон же вынужден был все же отдать австрийцам. Так подтвердились все ранее бродившие слухи в их самом худшем варианте.

По всему побережью Адриатики уже шныряли наполеоновские агенты. Они расточали обещания грекам и владетелю Эпира Али-паше Янинскому, сербам и туркам. К последним отношение было особое. Из Парижа в Константинополь был послана целая делегация, с тем, чтобы добиться от султана союза против России. И хотя ссорится со своим северным соседом турки пока не решились, титул императора за Наполеоном они признали. Тогда же было положено начало наводнению армии султана парижскими инструкторами. Не сразу, а исподволь Высокая Порта вводилась в орбиту французских интересов, превращаясь из былого недруга в будущего союзника.

Едва Пресбургский мир был ратифицирован, как дивизионный генерал Лористон поспешил занять старинный Дубровник, именуемый отныне Рагузской республикой, и потребовал от австрийцев сдачи ему и следующего города Адриатического побережья Бокко-ди-Катторо.

Жак Александр Ло, маркиз де Лористон

Под началом Лористона была полнокровная дивизия в семь тысяч человек и шестнадцать орудий. Но первая попытка все же не удалась. Французы сразу натолкнулись на упорное сопротивление местного славянского населения, решившего ни в коем случае не впускать французов. Зная, что одним против французов им не выстоять, бокезцы послали гонцов в монастырь Цетинье – столицу Черногории. Предводитель храбрых горцев митрополит Петр Негош сразу оценил всю тревожность сложившейся ситуации:

– Я безотлагательно сообщу адмиралу Сенявину обо всем, что происходит сейчас в Далмации и смею вас уверить, что мы и русские никогда не оставим в беде наших братьев по вере и духу!

Черногорцы были давними и верными союзниками России во всех войнах. Никогда в истории они не позволяли своим врагам владычествовать над собой. Еще в 1712 году направили они своих послов к Петру Великому, прося взять их под покровительство. С этого момента стали черногорцы щитом угнетенных турками христиан. Каждый, кто верил в Бога и в Троицу, находил здесь свое пристанище. Спустя шесть лет, когда венецианцы объявили войну туркам, черногорцы, не раздумывая, примкнули к ним, но едва был заключен мир, отвергли все попытки республики святого Марка подчинить себе Черную Гору. В первую турецкую войну, помогая графу Орлову и адмиралу Спиридову, они захватили город Подгорицу и крепость Жабляк, опустошили окрестности, а затем шесть лет держали Боснию и Албанию в беспрестанном страхе, отвлекая на себя многочисленное воинство паши Махмуда Скутарского. Спустя несколько лет последовала месть. Паша, собрав огромную армию, вторгся в пределы Черной Горы. Однако, нещадно истребляемый из засад и неся огромные потери, вскоре должен был бежать ни с чем. Теперь уже жаждой мщения пылали сами черногорцы. В 1789 году им такая возможность представилась. Оказывая помощь Екатерине Второй в ее очередной войне с турками, они неожиданно вторглись в Албанию и пройдясь по ней огнем и мечем, с большой добычей вернулись домой. Затем султан долго пытался принудить черногорцев к символической дани, чтобы хотя бы внешне привести непокорных горцев в неповиновение. Но у него не получилось даже это. В 1796 году паша Махмуд, собрав немалые силы албанцев и янычар, вновь выступил в поход против непокорных. И тогда навстречу врагу митрополит Петр Негош вывел весь свой народ. У местечка Круссе, что на границе Черной Горы, противники встретились. Глухой ночью, митрополит велел своим воинам снять их красные шапки и разложить на камнях, затем, оставив перед турками всего полтысячи воинов, с остальными совершил быстрый переход в тыл врага. Утром турки обрушили все свои силы против пяти сотен храбрецов, которые отвлекая и сдерживая врага, сражались за все войско. А затем последовал неожиданный удар в спину захватчикам. Это был уже не бой, а настоящая бойня, которой давно не видел мир. Пленных черногорцы не брали. Турок и албанцев было перебито ими тогда более тридцати тысяч. Голову убитого паши и захваченные знамена победители унесли на вечное хранение в Цетину. С тех пор султан более уже не помышлял о покорении маленького, но гордого народа. Зато в 1803 году свой взор, а Черную Гору обратил Бонапарт, пытавшийся руками горцев устрашать тех же турок. Но и его козни были вскоре изобличены митрополитом Негошом и генерал-лейтенантом российской службы черногорцем Ивлечем. Черногория была готова помогать только одному союзнику – России!

И вот теперь митрополит Петр Негош прислал своих посланцев на Корфу к Сенявину. Депутатов Черной Горы вице-адмирал принял со всей радушностью, как родных братьев. Однако, не имея пока серьезных сил, чтобы противопоставить французам на суше, он решился все же без промедления овладеть не менее важным, чем Рагуза портом далматинского побережья Бокко– ди-Катторо. В занятии Катторо был весьма дальний политический расчет. Дело в том, что именно от этого порта вела самая удобная дорога к Черной Горе. А потому в случае захвата порта и города, союзники могли действовать вместе. Раскатав на столе в своей каюте карту Далмации, Сенявин просидел над ней не одну ночь. Когда он объявил свое решение черногорским депутатам, те пришли в настоящий восторг: