Текст книги "Сталин и Военно-Морской Флот в годы Великой Отечественной Войны"

Глава четвертая
Первые залпы

Приступая к освящению событий Великой Отечественной войны, автор предупреждает читателей, что не ставил для себя задачи последовательного описания боевых действий советского военно-морского флота, так как этому посвящены многие сотни книг и исторических исследователей. Задача данного раздела (как и всей книги в целом) совершенно иная – оценить влияние на ход этих боевых действий И.В. Сталина, особенно в тех случаях, когда для решения возникающих проблем требовалось его личное вмешательство. Еще раз напомню, что предметом исследования в данной книге является не ВМФ, как таковой, а деятельность Сталина по руководству ВМФ.

Из воспоминаний Н.Г. Кузнецова «Крутые повороты»: «Самые же тяжелые минуты огорчения пришлось пережить во время войны, когда оперативно-тактические вопросы заслонили все остальное, когда флоту пришлось вступить в войну, только начав осуществление судостроительной программы.

Новые корабли были на стапелях, когда разразилась Великая Отечественная война… Внезапность нападения немцев флот перенес без существенных потерь. Если говорить серьезно, то трудно и думать о какой-то действительной внезапности, когда в мире уже два года бушевала война и все передвижения противника были известны. Налеты немецкой авиации в ночь на 22 июня 1941 года были отражены флотами без потерь, флоты были рассредоточены и затемнены, а все самолеты своевременно обнаружены и обстреляны зенитным огнем. Но это не было результатом организованной подготовки флотов и указаний со стороны Сталина, который официально замыкал на себе командование ими. Мы и через Генеральный штаб не получили никаких указаний (лишь вечером накануне было сказано о возможности нападения немцев в ближайшее время). Такое начало войны говорит о том, как мало уделялось в верхах внимания оперативно-тактической подготовке Вооруженных Сил в целом, и флота в частности».

Разумеется, начиная разговор о периоде Великой Отечественной войны, мы должны начать именно с 22 июня 1941 года. В данном случае нас интересует лишь вопрос: как занимался руководством ВМФ в первый день войны И.В. Сталин и занимался ли он этим руководством вообще?

В своем интервью журналисту Г.А. Куманеву бывший Нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов рассказал о своем звонке Сталину утром 22 июня, после того как узнал о бомбардировке Севастополя: «…взялся за телефонную трубку и доложил Сталину о том, что началась война». Итак, Кузнецов лично доложил Сталину о налете на Севастополь. Но в своих мемуарах «Курсом к победе» он пишет своем другое: «По необычайно взволнованному голосу вице-адмирала Ф.С. Октябрьского уже понимаю – случилось что-то из ряда вон выходящее.

– На Севастополь совершен воздушный налет. Зенитная артиллерия отражает нападение самолетов. Несколько бомб упало на город…

Смотрю на часы. 3 часа 15 минут. Вот когда началось… У меня уже нет сомнений – война! Сразу снимаю трубку, набираю номер кабинета И.В. Сталина. Отвечает дежурный:

– Товарища Сталина нет, и где он, мне неизвестно.

– У меня сообщение исключительной важности, которое я обязан немедленно передать лично товарищу Сталину, – пытаюсь убедить дежурного.

– Не могу ничем помочь, – спокойно отвечает он и вешает трубку.

А я не выпускаю трубку из рук. Звоню маршалу С К. Тимошенко. Повторяю слово в слово то, что доложил вице-адмирал Октябрьский.

– Вы меня слышите?

– Да, слышу.

В голосе Семена Константиновича не звучит и тени сомнения, он не переспрашивает меня. Возможно, не я первый сообщил ему эту новость. Он мог получить подобные сведения и от командования округов. Говорить Наркому обороны о положении на флотах, об их готовности сейчас не время. У него хватает своих дел. Еще несколько минут не отхожу от телефона, снова по разным номерам звоню И.В. Сталину, пытаюсь добиться личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звоню дежурному:

– Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это же война!

– Доложу кому следует, – отвечает дежурный.

Через несколько минут слышу звонок. В трубке звучит недовольный, какой-то раздраженный голос:

– Вы понимаете, что докладываете? – Это Г. М. Маленков.

– Понимаю и докладываю со всей ответственностью: началась война.

Казалось, что тут тратить время на разговоры! Надо действовать немедленно: война уже началась! Г. М. Маленков вешает трубку. Он, видимо, не поверил мне. Кто-то из Кремля звонил в Севастополь, перепроверял мое сообщение…» Согласно мемуаров, Кузнецов с кем только не говорил утром 22 июня: и с Тимошенко, и с Маленковым, и с неизвестными дежурными, затем кто-то (снова неизвестный) его перепроверял. Но со Сталиным лично он не говорил! Кому прикажите верить, тому Кузнецову, который давал интервью историку Куманеву, или тому Кузнецову, который писал мемуары?

В конечном счете, глубоко плевать, кому именно звонил Кузнецов, но все дело в том, что эта странная история со звонками бросает тень на поведение Сталина утром 22 июня. Создавая впечатление, что он самоустранился от решения всех вопросов.

Но на этом странности взаимоотношений Сталина и Кузнецова 22 июня не заканчиваются.

В своих мемуарах Нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов пишет: «Около 10 часов утра 22 июня я поехал в Кремль. Решил лично доложить обстановку. Москва безмятежно отдыхала. Как всегда, в выходные дни, в центре было малолюдно, редкие прохожие выглядели празднично. Лишь одиночные машины, проносившиеся на повышенной скорости, пугали пешеходов тревожными гудками.

Столица еще не знала, что на границах уже полыхает пожар войны и передовые части ведут тяжкие бои, пытаясь задержать врага.

В Кремле все выглядело как в обычный выходной день. Часовой у Боровицких ворот, подтянутый и щеголеватый, взял под козырек и, как всегда, заглянул в машину. Немного сбавив скорость, мы въехали в Кремль. Я внимательно смотрел по сторонам – ничто не говорило о тревоге. Встречная машина, поравнявшись с нашей, как было принято, остановилась, уступая дорогу. Кругом было тихо и пустынно.

«Наверно, руководство собралось где-то в другом месте, – решил я. – Но почему до сих пор официально не объявлено о войне?» Не застав никого в Кремле, вернулся в наркомат.

– Кто-нибудь звонил? – был мой первый вопрос.

– Нет, никто не звонил.

22 июня в 12 часов дня Советское правительство обратилось к народу с заявлением о вероломном нападении фашистской Германии. О начавшейся войне узнала вся страна».

Итак, если судить по его мемуарам, Сталина в Кремле он не застал, он вообще никого там не застал и обиженный уехал к себе в наркомат. Это, если верить Кузнецову произошло в 10 часов утра. Ситуация, прямо скажем более чем странная. Целый Нарком ВМФ прибывает хоть что-то узнать о начавшейся войне, а в Кремле все двери на замке, и никто ничего не знает! Это не просто бардак – это пожар в борделе во время наводнения! Тут поневоле посочувствуешь бедному Н.Г. Кузнецову и поймешь его сердечную обиду.

Честно говоря, сразу возникает вопрос. Если война началась в 4 утра (а Севастополь закидали минами еще раньше!), то что делал в течении 6 часов Нарком ВМФ до своей инициативной поездки «на разведку» в Кремль. Об этом Н.Г. кузнецов почему-то скромно умалчивает. А ведь, переведя три флота на боевую готовность № 1, он должен был сам неотлучно пребывать на своем ЦКП и мгновенно реагировать на все известия с флотов. Почему он об этом не пишет?

Ну, а как складывался дальнейший день 22 июня для Н.Г. Кузнецова. Итак, не застав в 10 часов утра Сталина в Кремле он, согласно его воспоминаний, вернулся к себе в наркомат. Что дальше делал в течении всего дня Нарком ВМФ СССР непонятно. Он об этом также не пишет.

Впрочем, возможно, вмешательство наркома в это время в происходящее на флотах действительно было ненужно. Он констатирует ситуацию на флотах так: «…Все шло по плану. Полным ходом ставились минные заграждения, проводилась мобилизация, и пока нам ничего не оставалось, как ожидать полного развертывания флотов и готовить их для проведения первых боевых операций. Такие операции были предусмотрены еще в мирное время. Однако осуществление их и все дальнейшие наши действия зависели от положения дел на сухопутных фронтах в целом. Мы впервые на деле почувствовали подчиненную роль Военно-Морского Флота общим стратегическим планам Генерального штаба».

Казалось бы, в данном случае Кузнецов обо всем написал правильно, но, как говориться, есть нюанс. Нарком пишет о начале мобилизационных мероприятий в ВМФ. Но ведь никакого права объявлять мобилизацию он не имел! Это была прерогатива М.И. Калинина, как формального главы государства, а фактически, разумеется, Сталина! Значит. Кузнецов все же получил от них какие-то указания о начале мобилизации? Но если получил, тогда почему не пишет, от кого именно получил, при каких обстоятельствах и когда? Ведь это один из важнейших моментов перехода ВМФ от мирного состояния в военное!

Следующая фраза в воспоминаниях Наркома ВМФ такая: «Не помню, по своей инициативе или по поручению Сталина (?) вечером связался с В.М. Молотовым. Он курировал наш наркомат, решая текущие вопросы. Разговор касался обстановки на флотах. Я в тот час не имел оснований особенно тревожиться. В Севастополе после ночного налета было спокойно. На Балтике жестоким атакам уже подверглась Либава, но данных о значительном продвижении немцев на сухопутном фронте еще не поступало. Приказываю заместителю начальника Главного морского штаба В.А. Алафузову чаще информировать Генеральный штаб о том, что происходит на флотах. Сам, в свою очередь, старался получить самые последние данные о положении на сухопутных фронтах».

Вы что-нибудь поняли? Возможно, что нарком в старости действительно запамятовал, давал ли ему Сталин поручение связаться с Молотовым или нет. Но если Кузнецов рассматривает вероятность что такое поручение могло исходить 22 июня именно от Сталина, значит он все же имел в этот день с ним какой-то контакт, может личный, а может по телефону. Не мог же Сталин передавать ему свои поручения телепатически? Но о каких-либо контактах со Сталиным 22 июня Кузнецов упорно молчит. Почему?

Когда же Н.Г. Кузнецов, согласно его воспоминаний, смог увидеть вождя? В книге «Курсом к победе» Кузнецов указывает, что это произошло только поздним вечером 23 июня. Значит почти двое суток после начала войны Нарком ВМФ был предоставлен сам себе?

О том, когда и как реально встречался Кузнецов со Сталиным и почему вдруг об этих встречах запамятовал, мы поговорим чуть ниже. Пока же обратим внимание на то, что нарком целый день занимается какими-то мелкими второстепенными делами, о которых или уже не помнит или просто стесняется писать, не имея «оснований особенно тревожится». В Севастополе, по его мнению, вообще «все спокойно». А ведь в реальности немцы уже наглухо заминировали вход в главную базу Черноморского флота и на этих минах уже взорвалось первое судно – портовый буксир. А это значит, что смертельному риску отныне подвергаются все входящие и выходящие из Севастопольской бухты корабли. Это значит, что немцы пытаются заблокировать в бухте целый флот! Разве это не повод для беспокойства?

Из воспоминаний Н.Г. Кузнецова: «В кабинет быстрым, энергичным шагом вошел приехавший из Севастополя мой заместитель адмирал И.С. Исаков. Вместо обычного доклада о своей поездке и проведенном под его руководством учении Черноморского флота он попросил дать ему время разобраться в обстановке и только после этого доложить свои соображения.

– Добро, – согласился я.

В вечерней сводке, уже доложенной лично адмиралом Исаковым, отмечалось значительное продвижение противника на Либаву. К этому он и старался больше всего привлечь мое внимание…» Несмотря на то, что Исаков пытался привлечь внимание Наркома к катастрофической ситуации в Либаве, никаких распоряжений от того в отношении передовой базы Балтийского флота не последовало. Почему? Да потому, что кузнецов не мог реально отдать никакого оперативного распоряжения (срочной эвакуации базы, вывода оттуда кораблей, подготовке к подрыву кораблей, находящихся в ремонте) без указания Сталина. Это было выше его полномочий. НО Сталин его, по-прежнему, игнорирует и Наркому ВМФ остается лишь мучиться, смотря на молчащий кремлевский телефон.

И снова обратимся к воспоминаниям Н.Г. Кузнецова: «Между тем, Главный морской штаб начал получать данные о боевых действиях с флотов. Севастополь уточнил, что сброшены не бомбы, а мины, которыми гитлеровцы рассчитывали закрыть фарватер и от которых в итоге пострадали женщины и дети. Мины были новые – электромагнитные. Немного позднее поступили сведения из Измаила, где находился штаб Дунайской военной флотилии. Там война началась бешеным шквалом огня с румынского берега Дуная. Корабли находились в готовности и сразу ответили не менее сильным огнем. Потерь они не имели. К вечеру мы узнали, что немцы несколько раз бомбили Либаву. Налеты отражались зенитным огнем и истребительной авиацией. На Севере авиация противника с норвежских аэродромов атаковала корабли, аэродромы и другие военные объекты в Кольском заливе.

Мне позвонил адмирал А.Г. Головко:

– Разрешите бомбить авиацию противника на его аэродромах?

– Разрешаю бомбить аэродромы на норвежской территории, – последовал ответ.

Прямых военных действий со стороны Финляндии еще не велось. Мы понимали, что назвать ее нейтральной страной трудно, симпатии ее правительства были явно на стороне немецких фашистов. Однако открывать военные действия против финнов мы не могли и не хотели».

Вот это да! Не имея никаких на то распоряжений от Сталина, Кузнецов на свой страх и риск отдает распоряжение бомбить аэродромы Норвегии и Финляндии! Что и говорить, это поступок настоящего патриота, взявшего на себя ответственность такого масштаба. Впрочем, уже в следующей фразе, Нарком ВМФ несколько сдает назад и ссылается. Что решение все же принимал не он один, а некие «мы». Кто были эти «мы» так и осталось загадкой. Может эти «мы» были Сталин с Кузнецовым? Но мы ведь уже прочитали, что никаких контактов у Н.Г. Кузнецова со Сталиным 22 июня не было! Тогда возможно, что «мы» – это Кузнецов с Исаковым, принимающие решения о фактическом объявлении войны Финляндии, которая, как пишет сам Кузнецов, еще в войну реально не вступила. Может быть бесшабашный кузнецов и мог объявить по своему хотению объявлять войны от лица руководства СССР, но в то, что в такой заведомо расстрельной авантюре мог участвовать умный и осторожный И.С. Исаков, я глубоко сомневаюсь. Таким образом, загадка персоналий, входивших в группу «мы», остается на совести Н.Г. Кузнецова.

Далее Н.Г. Кузнецов пишет: «К исходу 22 июня поступили новые сведения о том, что немцы рвутся к Либаве. Нападать на базу с моря противник не решался, а с суши, как я надеялся, он получит отпор от сухопутных частей Прибалтийского военного округа, чьей задачей было оборонять город и базу. Было важно, что противник в первый день войны не потопил ни одного нашего корабля. Правда, в дальнейшем мне предстояло увидеть воочию и свои упущения, убедиться, что во многом противник все же упредил нас. Раньше всего это обнаружилось на Балтийском море. К началу войны немцы успели поставить минные заграждения у наших берегов. Их подводные лодки заранее заняли позиции на вероятных путях передвижения наших кораблей.

Очевидно, к началу войны нам следовало не только привести флоты в высокую готовность, но и осуществить хотя бы частичную мобилизацию и развертывание боевых сил. Захватчика останавливает и отрезвляет не пассивность другой стороны, а ее решимость и готовность к отпору.

Перед нападением немцев штаб Балтийского флота имел сведения о «подозрительных силуэтах» в море. Мы ограничились тем, что докладывали о них. А что означали эти силуэты, мы узнали в первые дни войны. Крейсер «Максим Горький» подорвался на заранее поставленных немцами минах… В ту пору у нас обнаружилось немало и других ошибок, так что не станем списывать все за счет «неправильной оценки положения Сталиным». Ему свое, нам – свое…»

В данном отрывке мемуаров Кузнецова довольно странным видится пассаж о том, что для него было очень важно, что именно в первый день войны не было потеряно ни одного корабля. Данный важность Нарком ВМФ подчеркивает особо.

Понятно, что с точки зрения начавшейся широкомасштабной и длительной войны факт того были уничтожены корабли в первый или только на второй день никакого значения не имеет. При этом, мы сегодня уже знаем, что уничтожения советского ВМФ в первый день войны немцы и не планировали – у них были совсем другие задачи. Поэтому данный факт имел значение исключительно для Н.Г. Кузнецова и руководства МВФ, как оправдание, если бы Сталин начал разбирательства о том, кто и как встретил начало войны. Вот в этом случае факт спасения кораблей в первый день войны мог иметь решающее значение для судеб руководителей ВМФ. Но Сталин. Как известно, такой вопрос не понимал ни во время войны, ни после нее. Ну, а уже на второй день наши корабли начали гибнуть, причем к августу гибнуть уже массово. Достаточно наивным выглядит оправдание Кузнецовым явного «прохлопа» с минированием немцами Балтики. Да к Сталину можно высказать претензии об отсутствии предварительной мобилизации ВМФ. Впрочем, неужели Кузнецов не знает, что распоряжение на о мобилизацию (даже частичную!) это, по существу, является объявлением войны! Но что касается противоминных действий на Балтике, тут уж ни Наркому Кузнецову, ни командующему Балтийским флотом Трибуцу никто не мешал. По крайней мере, не существует документа, согласно которой бы они докладывали о происходящем на Балтике просили «развязать им руки» в наведении прядка и получили бы отрицательный ответ Сталина. Вместо этого Кузнецов просто формально докладывал о «силуэтах», даже не пытаясь самом разобраться, что же это за «силуэты».

Ну и последнее в данном отрывке это пассаж Кузнецова в адрес Сталина. Бывший Нарком достаточно снисходительно признает, что Сталин все же не отвечает за массу наделанных им лично ошибок. При этом напоминает, что Сталин все же «напортачил» весьма немало, поэтому путь за свое и отвечает. Мы же ответим только за свое.

Наконец И.В. Сталин, как мы уже говорили, вечером 23 июня все же вспомнил о своем Наркоме ВМФ! Из воспоминаний Н.Г. Кузнецова: «Поздно вечером 23 июня я был приглашен к Сталину. Это был первый вызов с начала войны. Машина подошла к подъезду в тупике, где всегда было тихо и безлюдно. Только узкому кругу лиц было известно, как подняться на второй этаж и по ковровой дорожке пройти в приемную Сталина… Я мысленно готовился доложить о нормальном развертывании флотов, наступлении немцев на Либаву и подготовке Черноморского флота к операции по обстрелу Констанцы. В кабинете Сталина кроме членов политбюро находился Нарком обороны. На столе развернуты карты. Как я понял, речь шла о строительстве оборонительных рубежей в районе Вязьмы. Завидев меня, Сталин попросил доложить о положении на флотах. Выслушав, удовлетворенно кивнул: хорошо».

Из описания встречи между Сталиным и автором мемуаров следует, что Сталин к засушиванию Кузнецова отнесся достаточно формально, в то время как тот готовился к серьезному докладу. Занимаясь просмотром карт укреплений под Вязьмой, Сталин между делом выслушал своего Наркома и, не задав ни одного вопроса (!), просто «кивнул» и выставил прочь, чтобы не мешал заниматься более важными делами. Вот это руководитель! Уже двое суток идет война, а до ВМФ ему и дела нет! Что ж, при таком наплевательском отношении к целому военно-морскому флоту, обиду наркома можно понять!

* * *

Многие годы ни у кого не возникало сомнений в правдивости описания Н.Г. Кузнецовым его взаимоотношений со Сталиным в первые дни войны. И вопиющий факт, когда 22 июня, приехавший по своей инициативе в Кремль Н.Г. Кузнецов, находит там только запертую дверь и том, что воочию смог увидеть Сталина только… принималось за аксиому. Однако пришло время и открылись архивы и предстали перед историками новые дотоле недоступные документы, в т. ч. журнал регистрации посетителей И.В. Сталина, который скрупулезно велся на всем протяжении его работы в Кремле. И сразу возникли неудобные вопросы! Ведь, согласно журнала регистрации посетителей Сталина, Н.Г. Кузнецов только 22 июня был у него трижды!

Нарком ВМФ был вызван Сталиным уже в 8 часов 15 минут 22 июня. Пробыл он у Сталина всего 15 минут и в 8 часов 30 минут уже покинул его кабинет. Это говорит о том, что разговор был предельно краток и конкретен – Кузнецов получил указания и убыл их исполнять. Итогом утреннего вызова к Сталину стала директива Наркома ВМФ о развертывании подводных лодок в водах Германии, Финляндии и Румынии.

Едва Кузнецов составил и подписал директиву, он был снова вызван в Кремль. С 9 часов 40 минут до 10 часов он вторично побывал у Сталина. Разговор снова предельно короткий – новый приказ который следует срочно исполнять. Итогом второго посещения Сталина стала еще одна директива Наркомата ВМФ о начале мобилизации Северного, Балтийского и Черноморского флотов и Пиской флотилии.

Только Кузнецов запустил процесс мобилизации, как следует очередной вызов к Сталину.

В 15 часов 30 минут Н.Г. Кузнецов в третий раз пребывает к Сталину в Кремль, и находится у него до 15 часов 40 минут, т. е. всего 10 минут, получая очередные указания. Итогом третьего приезда в Кремль становится директива наркомата ВМФ, разрешающая бомбить территорию Румынии и Норвегии.

Заметим, что все решения принимаемые Кузнецовым были весьма второстепенными, т. к. никакого участия в принятии важных решений его не привлекали за ненадобностью. В течении первого дня войны Н.Г. Кузнецов находился в наркомате, в ожидании очередного вызова, после звонка из Кремля мчался к Сталину получал от него очередное конкретное указание и тут же мчался обратно, чтобы его выполнить. По существу, в первый день войны Нарком ВМФ выполнял функции передаточного звена, не неся за свои директивы никакой ответственности, т. к. все они исходили лично от Сталина. Но почему Кузнецов написал о том, что не видел Сталина с 15 по 25 июня? В то, что он внезапно обо всем запамятовал, я никогда не поверю! Над своими мемуарами Н.Г. Кузнецов работал очень скрупулезно, вспоминая на их страницах множество третьестепенных деталей. А самый главный момент начала войны и свои вызовы на ковер к Сталину вдруг забыл! Увы, но перед нами самый откроенный обман, с целью опорочить И.В. Сталина, якобы, бросившего на произвол судьбы в первые дни войны и весь военно-морской флот и лично его – Наркома ВМФ. Обман Кузнецова, разумеется, был сделан не без умысла. После такого лихого «запева», на протяжении всего своего дальнейшего повествования о Великой Отечественной войне Кузнецов будет настойчиво проводить мысль о постоянном недостаточном внимании к ВМФ со стороны Сталина и своих героических усилиях в руководстве ВМФ, в обстановке такого сталинского невнимания. То, что в мемуарах каждый ветеран старается приукрасить свои заслуги, дело повсеместное, но зачем же откровенно лгать доверчивому читателю? По всей видимости, Н.Г. Кузнецов на старости лет забыл, что не горят ни только рукописи, но и документы…

* * *

23 июня 1941 года Сталин упраздняет упразднен Главный Военный Совет Красной Армии. В тот же день, постановлением Совета народных комиссаров Союза ССР и ЦК ВКП(б) № 825 была создана Ставка Главного командования Вооруженных Сил Союза ССР. В ее состав вошли: С.К. Тимошенко (председатель), Г.К. Жуков, И.В. Сталин, В.М. Молотов,К.Е. Ворошилов, С.М. Буденный и Н.Г. Кузнецов.

О своем участии в работе Ставке Главного командования и о том, какие вопросы решал с ним, как с Наркомом ВМФ, Н.Г. кузнецов пишет в своих воспоминаниях так: «В первой декаде июля меня вызвали в кабинет С.К. Тимошенко, и там я после значительного перерыва в первые дни войны встретился со Сталиным. Он стоял за длинным столом, на котором лежали карты – только сухопутные, как я успел заметить.

– Как дела на Балтике? – спросил Сталин.

Я хотел развернуть карту Балтийского моря и доложить обстановку, но оказалось, что в данный момент его интересовала лишь оборона Таллина и островов Эзель и Даго. Он спросил меня, нельзя ли вывезти с островов артиллерию, чтобы усилить ею сухопутные войска. Я ответил, что шансов на успешную эвакуацию орудий береговой обороны мало. Они нанесут врагу больший урон там, где установлены, – на островах. Сталин согласился. На том разговор закончился. Насколько помню, вопрос об артиллерии зашел тогда в связи с созданием оборонительной полосы в районе Вязьмы. Мы выделили туда два дивизиона морской артиллерии. Командующий артиллерией фронта Л.А. Говоров сам выбрал места установки орудий…» Однако уже 10 июля 1941 года Сталин проводит новую реорганизацию – постановлением Государственного комитета обороны, в связи с образованием Главных командований войск направлений (Северо-Западное, Западное и Юго-Западное), он преобразует Ставку Главного командования в Ставку Верховного командования. Председателем ее становится сам И.В. Сталин. При этом он вводит в члены в члены Ставки маршала Б. М. Шапошникова и исключает из ее членов Наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова.

Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами СССР во время Великой Отечественной войны И.В. Сталин

В тот же день И.В. Сталин принимает решение фактически изъять из прямого подчинения Наркомата ВМФ все три воюющих флота. Отныне руководство флотами должно было осуществляться Генеральным штабом и только что учрежденного Ставкой Верховного Командования. При этом, в связи с образованием трех главных командований, Сталин подчинил Балтийский флоты подчинил Главнокомандующему Северо-Западного направления, а Черноморский флот подчинил – Юго-Западному. Для более оперативной организации взаимодействия в штабах Главкомов приморских направлений, Сталин распорядился создать морские группы.

Разумеется, что переподчинение флотов главнокомандованию направлений было вынужденной мерой, но мерой в тех условиях самой целесообразной.

Находясь в Москве и не имея информации о быстроменяющейся обстановке на местах, Нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов просто бы не успевал оперативно реагировать на нее. Кроме этого, подчинением флотов напрямую армейскому начальству, во многом решался вопрос взаимодействия армии и флота, которого бы не могло быть, если бы флоты остались в оперативном подчинении у Наркомата ВМФ. Поэтому данное решение Сталина следует считать единственно правильным.

Что касается Н.Г. Кузнецова, то он, безусловно, понимая правильность сталинского решения, все равно чувствовал себя обиженным. Это особенно прослеживается в его посмертных мемуарах.

В книге «Крутые повороты» Н.Г. Кузнецов пишет: «У меня крепко отложилось в памяти, как командование фронта стремилось тут же все силы и средства флота использовать только для обороны Одессы, не считаясь с тем, что флоту нужно решать много других морских задач. В частности, осенью 1941 г. весьма остро стоял вопрос о доставке топлива из Батуми ближе к линии фронта. И со стороны ГКО ко мне поступали законные претензии, если обнаруживались промахи в обеспечении движения танкеров. Запомнились и телеграммы командующего флотом Ф. Октябрьского, в которых он довольно резко писал, что не знает, какие приказы ему надлежит в первую очередь выполнять… Подобные примеры можно привести и по другим флотам и флотилиям. Тут обычно вмешивался Генштаб и ГМШ и находили наилучший вариант действий. Рассуждать о мере ответственности фронтовых командований, которым оперативно подчинялись флоты, у Наркомата ВМФ в первые месяцы войн не было времени. Мы стремились все внимание сосредоточить не на формальной ответственности командований флотов или ГМШ, а на том, как успешнее бить врага. Иногда обстановка вынуждала (допустим, в дни осады Ленинграда) снимать половину личного состава с кораблей и отправлять их туда, где испытывал; крайняя нужда в войсках. Это обусловливалось общим тяжелым положением на фронтах. Да и судьба нашего Балтфлота полностью зависела от положения на сухопутном фронте. Мне это было известно. Кроме того, вернувшись из Ленинграда в середине сентября, я из указаний, полученных лично от Сталина, убедился в том, что сухопутному фронту нужно оказать помощь всеми средствами, вплоть до выделения личного состава с кораблей. И командование флота действовало в этом направлении решительно, без особых указаний из Москвы.

Начальный период войны был особенно сложным не только для центральных органов Наркомата ВМФ, но и для Ставки, и для Генштаба. С первых же дни войны ГМШ регулярно получал оперсводки с флотов, в которых часто сообщалось о положении на приморских сухопутных фронтах и полученных от фронтов приказах. Главный морской штаб из-за отсутствия крупных морских операций считал своим долгом внимательно следить, насколько правильно флоты понимают задачи, полученные от командований фронтов, и как они их выполняют. В тот период руководство флотами носило необычный характер. От наркома и ГМШ исходило сравнительно мало директив или оперативных приказов, шли главным образом из Ставки или Генштаба (и в копии – нам). Учитывая быстро развивавшиеся события, ГМШ, не дожидаясь получения указаний, стремился проявить инициативу вовремя узнать в Генштабе, какие операции готовятся с участием флота, и дать полезный совет, пока директива не подписана в Ставке.

Хочется отметить, что надежная связь с флотами даже в самые трудные месяцы войны – осенью 1941 г. и весной 1942 г. – позволяла нам контролировать все действия флотов и флотилий.

Для непосредственного влияния на ход событий на местах мы, подобно Ставке посылали на флоты заместителей наркома ВМФ. Представителями на флотах при сухопутном командовании были адмиралы И.С. Исаков, Г.И Левченко и армейский комиссар 2 ранга И.В. Рогов. Такие командировки часто проводились и по указанию Ставки».

Фактически с 10 июля 1941 года в полном ведении Наркомата ВМФ остался только Северный и Тихоокеанский флоты, Каспийская и Амурская флотилии, а также многочисленные части центрального подчинения. Что касается воюющих флотов, то Сталин оставил там за Кузнецовым только кадровые вопросы, организацию боевой и других видов подготовки, вопросы кораблестроения и гидрографии, поставки вооружения и техники и т. д. Таким образом, Сталин лишил Наркома ВМФ боевого руководства флотами. Нарком оставался номинальным начальником для военных моряков, но не являлся их Главнокомандующим. Командующие флотами подчинялись ему только по указанным выше направлениям, но и в оперативной плане были от Наркомата и Главного Морского штаба совершенно самостоятельны. Разумеется, по большей части командующие старались как можно больше взаимодействовать с Наркоматом и Наркомом, т. к., находившийся в Москве нарком, мог при случае заступиться за них перед Сталиным, что неоднократно и случалось. Из воспоминаний Н.Г. Кузнецова: «Несмотря на организационные недоработки (возможно Н.Г. Кузнецов имеет в виду лишение его прямого командования флотами – В.Ш.), а подчас и острые разногласия, о чем доносили командующие в Наркомат ВМФ и Ставку, Генштаб и ГМШ обычно улаживали их… Недоработки в вопросах взаимодействия армии и флота, бесспорно, усугублялись сложной обстановкой начального периода войны. Отдельные неясности, конечно, в начале боевых действий устранялись, но для этого требовалось время…»