Текст книги "Сталин и Военно-Морской Флот в годы Великой Отечественной Войны"

Разумеется, решение Сталина не было капризом. Уверен, если бы характер войны предполагал ведение серьезных океанских или просто самостоятельных морских операций, права Наркома в вопросах оперативного руководства флотами были бы сохранены. Но все дело в том, что начавшаяся Великая Отечественная война имела ярко выраженный континентальный характер, когда все стратегические вопросы решались исключительно на сухопутном фронте. Что же касается ВМФ, то решаемые им задачи не были самостоятельными, он лишь обеспечивал приморские фланги армий. Что касается отдельных морских операций, как-то походы подводных лодок по нанесению ударов по коммуникациям противника, набеговые операции Черноморского флота по обстрелу побережья противника, операции Северного флота по прикрытию конвоев, то они не выходили за оперативный масштаб и, следовательно, не нуждались в отдельном Главнокомандующем.

В члены Ставки были включены те, кто по своему опыту и кругу служебных обязанностей мог принимать участие в разработках и осуществлении стратегических сухопутных операций, координаций действий фронтов. Заметим, что «всесильный» Нарком НКВД Л.П Берия, как и Н.Г. Кузнецов, в состав Ставки включен не был, т. к. в силу своих служебных обязанностей также напрямую не участвовал в решение чисто военных стратегических вопросов, а лишь действиями своего Наркомата обеспечивал их.

Следует отметить, что Сталин не остановился на том, что отстранил Наркомат от оперативного вмешательства в действия воюющих флотов. Он не включил Кузнецова ни в состав Ставки Верховного командования, ни в состав Ставки Верховного Главнокомандования, т. е. отказал ему в праве участия в решении стратегических вопросов. При этом Сталин будет использовать Наркома и его заместителей в качестве своих представителей для решения тех или иных вопросом на приморских направлениях.

Об этих изменениях положения Наркомата и Наркома с началом войны, и мемуаристы и историки писать не любят, т. к. это, по их мнению, принижает вклад ВМФ в победу в Великой Отечественной войне и лично унижает легендарного Наркома. Разумеется, что это в высшей степени глупо. Вклад военных моряков в общую победу невозможно переоценить. Помимо того, что в годы ВМФ в целом выполнил поставленные перед ним задачи, он в первый период войны формировал сухопутные соединения, сражавшихся на приморских флангах (а также под Москву и Сталинград).

Разумеется, что решение Сталина об ограничении прав Наркомата и не включение Наркома ВМФ в члены Ставки, было воспринято болезненно, как в Наркомате ВМФ, так и лично Н.Г. Кузнецовым. Открыто об этом Кузнецов, будучи умным человеком, в своих воспоминаниях не пишет. Однако постоянно ссылается на невнимание Сталина лично к нему и вопросам ВМФ. По-человечески понять в данном случае Кузнецова можно – еще вчера он был в числе не просто учеников Сталина, а в узком круге любимых учеников и вдруг оказался отстраненным от общения с вождем.

Поэтому в его мемуарах нет-нет, да проскакивает обида на его исключение из членов Ставки: «…Меня всегда поражало, как много делалось распорядительным порядком и наспех вместо тщательной подготовки и разработки того или иного вопроса. Только в ходе войны обстановка заставила лучше планировать и отводить время для подготовки той или иной операции. Однако и при этом бывали случаи, когда я оказывался в ситуации, что не имел возможности продумать заранее и дать своевременные указания, потому что получал приказание, например, через несколько дней подготовиться к оказанию помощи такому-то фронту, хотя это можно было сделать своевременно и флоты имели бы возможность подготовиться. Армейское командование находилось в более выгодном положении, так как все операции разрабатывались с ними от начала до конца. Излишняя же подозрительность Сталина ограничивала круг людей, коим доверялась тайна. А от этого флот, участию которого в операциях не придавалось должного значения, особенно страдал. На моей обязанности лежало сглаживать возникавшие из-за этого шероховатости, что не всегда удавалось…» Но обиды на Сталина, думается, были несправедливы. Во-первых, Сталин, скорее всего, уже считал, что Кузнецов набрался необходимого опыта и вполне может работать достаточно самостоятельно, ну, а, во-вторых, с началом войны, Сталину было просто не до общения с ним – вопросы ВМФ являлись для него тогда далеко не самыми главными.

При этом Сталин все же не бросил Кузнецова один на один со всеми проблемами. Так как главный куратор ВМФ от ЦК А.А. Жданов находился в Ленинграде, то Сталин замкнул Кузнецова прямо на Молотова в решении тех вопросов где компетенции самого Наркома ВМФ не хватало. Эта схема взаимоотношений между Ставкой Наркоматом ВМФ и флотами, а также между Сталиным и Кузнецовым останется неизменной до лета 1944 года, когда по мере улучшения стратегической ситуации на фронтах, Сталин начнет постепенное возвращение Наркомату ВМФ и Наркому Кузнецову его довоенных руководящих функций.

К вопросам переподчинения в ходе войны Сталин решал весьма легко исходя исключительно из целесообразности. Так, при необходимости, он нередко напрямую переподчинял напрямую сухопутному командованию отдельные соединения ВМФ, а также передачу отдельных армейских соединений в подчинение флотам. Наиболее ярким примером такого переподчинения является утверждение Сталиным предложения Наркома Кузнецова о подчинении командиру военно-морской базы Ханко, дислоцированной там пехотной бригады…

Несмотря на то, что Сталин вывел Кузнецова из состава постоянных членов Ставки, при необходимости решения тех или иных вопросов, связанных с ВМФ, он вызывался в Кремль и присутствовал на отдельных заседаниях. Н.Г. Кузнецов вспоминает: «До конца июля – точнее до первой бомбежки Москвы – члены Ставки иногда собирались в кабинете Сталина в Кремле. Он имел обыкновение вызывать на заседания Ставки лишь того, кого находил нужным. По сути дела, и в самой Ставке установилось полное единовластие. Стиль руководства в то время не был по-военному четким. Я видел, как Сталин по простому телетайпу связывался из своего кабинета с фронтами. Он не считал необходимым отдавать приказания, соблюдая порядок подчиненности. Вызывал непосредственного исполнителя, часто не ставя в известность даже его начальника. Понятно, что в исключительных случаях можно было так поступать, но делать это правилом недопустимо. Недооценка системы и организации в руководстве со стороны Сталина оставалась до конца его дней. Я, как Нарком ВМФ, ощущал подобный подход к делу очень часто. В мирное время многие вопросы, касающиеся всех Вооруженных Сил, в том числе и флота, нередко решались без моряков, без учета нашей специфики. В годы войны с этим стало еще сложнее. Флоты, как правило, оперативно подчинялись фронтам и получали приказы оттуда. Ввиду отсутствия положения о том, что такое оперативное подчинение (директива об этом вышла только 4 апреля 1944 года), фронты нередко вмешивались во внутреннюю жизнь флотов. Приходилось за этим следить и всеми путями исправлять положение. В состав Ставки Верховного Главнокомандования я в то время не входил. Практически я этого не ощущал: как и раньше, вызывался в Ставку только по вопросам, касавшимся флота». 8 августа 1941 года Сталин переименовывает Ставку Верховного командования в Ставку Верховного Главнокомандования, уже не меняя ее состав. При этом сам И.В. Сталин занял пост Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами.

Следует отметить, что, начиная с лета 1941 года, Сталин достаточно часто посылал Н.Г. Кузнецова для решения тех или иных важных вопросов на местах. Помимо этого, Кузнецов в инициативном порядке нередко ездил по флотам и сам. Помимо Кузнецова, Сталин весьма активно использовал и адмирала И.С. Исакова, причем в несколько отличном от Кузнецова направлении. Исаков использовался Сталиным в качестве связующего звена между сухопутным и военно-морским командованием. По-видимому, Сталин прекрасно знал и ценил сильные стороны Исакова – высокий профессионализм и умение договариваться с людьми. Так тяжелейшим летом 1941 года он отправил И.С. Исакова представителем ВМФ в штабе главнокомандующего Северо-Западным направлением, летом 1942 года на Северный Кавказ.

* * *

Ну, а каковы были реальные планы немцев относительно ВМФ СССР в первые дни войны? В начале войны немецкое командование не проводило на море против советского флота активных наступательных действий, ограничиваясь главным образом авиационными ударами по базам и кораблям, а также постановкой минных заграждений и развертыванием подводных лодок и торпедных катеров у наших баз, в основном на Балтике. 22 июня вражеская авиация у входа в Севастопольскую бухту сбросила магнитные мины с целью блокады кораблей в базе. На Баренцевом море авиация противника ограничивалась ведением разведки. Основную опасность для ВМФ в тот период представляли наступательные действия сухопутных сил противника на приморских направлениях, что сразу же поставило под угрозу наши передовые военно-морские базы, захват которых мог серьезно отразиться на боеспособности сил флота.

Основными задачами для своего флота на Балтике немцы считали: защиту побережья, не допущения со проникновения советских подводных лодок в Северное море. Серьезных столкновений с Балтийским флотом до падения Ленинграда предполагалось избегать. Да и зачем драться с русскими на море, когда после падения Ленинграда Балтийский флот должен был самоуничтожиться. А чтобы самоуничтожение было полным, предполагалось взорвать шлюза на Беломорско-Балтийском канале. Ну, а чтобы все же доставить балтийцам серьезные неприятности и в тоже время обезопасить себя, был спланирован внезапный минный удар, своеобразное «ноу-хау» 1941 года. Что касается Финляндии, то согласно пакта Молотова-Риббентропа, Финляндия являлась зоной советского влияния, поэтому официально перебросить туда свои войска и соединения ВМФ до начала войны немцы не могли. Но минные заградители туда были заранее подтянуты.

На Черном море по причине полного отсутствия военно-морских сил, немцы никаких морских операций вообще не планировали. Задачи там у них были довольно скромными – прикрыть от возможных атак со стороны моряк и с воздуха порт Констанцу с его нефтяными терминалами. Для этого там была поставлена немецкая береговая батарея. Что касается Севастополя, то было решено произвести налет с постановкой донных магнитных мин. При этом мины было решено сбрасывать на парашютах, чтобы их заметили. Это, по мнению немцев, должно было заставить командование Черноморским флотом прекратить выходы кораблей в море и заняться разминированием, на которое должно было уйти достаточно много времени. В дальнейшем предполагалось. Что по мере выполнения плана «Барбаросса». Советский Черноморский флот будет терять свои базы, пока не окажется запертым в Поти и там самозатопится, по примеру балтийцев.

Внезапный минный удар был нанесен немцами еще до начала войны одновременно ночью с 21 на 22 июня, как по Балтийскому, так и по Черноморскому флотам. При этом никаких серьезных сил задействовано не было. На Балтике только несколько минных заградителей, торпедных катеров, да эскадрилья бомбардировщиков. На Черном море вообще только бомбардировщики. Но масштаб удара был впечатляющ.

На Балтике немцам удалось бросать мин в зоне ответственности Балтийского флота – заминировать входы в Ирбенский и Финский заливы, а также в наглую набросать мин на Большом Кронштадтском рейде и даже в Ленинградском канале! И все это совершенно безнаказанно! При этом и советские дозорные самолеты, и корабли видели и катера, и бомбардировщики, но никаких попыток им помещать не предприняли. Мало того, о половине контактов не было даже доложено начальству. В результате этого руководство Балтфлотом узнало о минных заграждениях противника только тогда, когда стали подрываться корабли и суда.

Большой Кронштадтский рейд и ленинградский канал минировали 19 юнкерсов, причем все это происходило на глазах всего Балтийского флота, но никто даже не попытался обстрелять немецкие самолеты, не говоря уже о том, что перехватить их в воздухе…

Но почему так произошло, ведь Н.Г. Кузнецов еще в 8 часов 5 минут 21 июня Кузнецов развернул дозоры у Лиепаи, на подходе к Ирбенам и Финскому заливу, т. е. именно в местах будущих немецких минных постановок, а затем еще их и усилил. Более того, если верить его воспоминаниям, то в боевую готовность № 2 он перевел флоты уже в 19 часов 6 минут 21 июня.

Для чего же вообще были нужны придуманные боеготовности, когда потенциальный противник в наглую летал над головами и кидал мины у самого Ленинграда? Кстати об этом безнаказанном минном ударе по Балтийскому флоту в своих воспоминаниях Кузнецов скромно промолчал. А в это время немецкие минные заградители и торпедные катера уже на полном ходу спешили к местам своих минных постановок, а юнкерсы прогревали моторы и сверяли карты подходов к Ленинграду.

Корабли Балтийского флота защищают Ленинград

Далее события развевались следующим образом. В 23 часа 21 июня Кузнецов был вызван к Тимошенко у которого получил знаменитую директиву без номера о приведении приграничных округов в полную боевую готовность. Вернувшись в наркомат, Кузнецов распоряжается подготовить собственную директиву для флотов, а сам (по его словам), не теряя времени, обзванивает командующих Северным. Балтийским и Черноморским флотом, передав им суть директивы. При этом в разговоре с Трибуцом Кузнецов отдельно подчеркивает, что, хотя он и приказывает на провокации не поддаваться, но в случае необходимости разрешает оружие применять! Вот ведь какой молодец! Дал указание стрелять по ставящим мины кораблям и самолетам как раз в тот момент, когда эти самые мины и ставили. Казалось, бы, вот сейчас балтийцы немцев если не перестреляют, то хотя бы сорвут их подлые замыслы. Но ничего подобного в реальности не произошло. Немцы, безнаказанно поставили все свои мины и спокойно удалились. Мало того, уже на обратном пути юнкерсы, глумясь, обстреляли безоружный пароход «Луга». Согласно историку М.Э. Морозову, немцы удачно выставили 99, 3 % своих мин.

Но ведь нарком (если верить его мемуарам) загодя отдал приказ стрелять! Значит, командующий Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц не выполнил приказ? Значит Трибуц изменник и подлежит расстрелу по законам военного времени? Но не будет торопиться.

Дело в том, что когда директива Наркома ВМФ № 88 о переводе флотов в полную боевую готовность около 3 утра 22 июня все же поступила на флоты, то об открытии огня в ней не было сказано ни слова… Теперь можно понять положение того же Трибуца. На словах нарком ему вроде бы и разрешил открывать ответный огонь (это если верить воспоминаниям самого Кузнецова!), но в официальной бумаге, подписанной тем же Кузнецовым об этом ничего не говорилось. Поэтому, если бы Трибуц отдал команду на открытие огня, то в случае, если бы война не началась, на него обрушился бы весь гнев Сталина, в то время как Кузнецов мог легко отказаться от своих слов, ведь, как говориться, «слова к делу не пришьешь». Поэтому Трибуц, как настоящий чиновник, перестраховался, коль в директиве ничего об ответном огне нет, то и он такого приказа отдавать не будет.

Фактически, согласно директиве, Трибуц был обязан выполнять только один приказ – на провокации не поддаваться! Он его и выполнил – немцы бросали мины, а он им не поддался!

Поэтому ни дозорные корабли и самолеты, ни зенитные батареи Кронштадта приказа на открытие огня в случае обнаружения немецких кораблей и самолетов так и не получили. В результате немцы и провели свой минный удар совершенно безнаказанно.

Кстати, Кузнецов команду на открытие огня Трибуцу все же дал. В 4 часа 50 минут он, наконец-то, подписал соответствующий приказ, который Трибуц получил в 6 часов утра. В Кронштадте же этот приказ расшифровали вообще в 6 часов 57 минут, когда Великая Отечественная война уже давно полыхала по всем границам СССР…

На выставленных немцами минах в последующие дни погибло до двух десятков советских кораблей и транспортов, в том числе 4 эсминца, подводные лодки и тральщики, был подорван крейсер «Максим Горький». Но главное даже не это! Уже 24 июня Трибуц шлет Кузнецову паническую телеграмму: «Минная опасность почти парализовала флот. Противник забросал с воздуха Таллин, Палдиски, устье Финского залива. На сегодня ни одного корабля нельзя выводить без риска». Фактически действия Балтийского флота с первого дня войны были парализованы.

Сразу же напрашивается вопрос, а был ли немецкий минный удар неожиданным для наших адмиралов? Оказывается, вовсе нет! Еще в 1937 году начальник штаба КБФ будущий адмирал И.С. Исаков предупреждал, что «сверхлинкоры и большие подводные лодки абсолютно не нужны для войны против нас», и поэтому для обеспечения своих коммуникаций на Балтике «германский флот… будет стремиться заблокировать Красный флот в Финском заливе… уничтожить его атаками лёгких сил и авиации». Таким образом, руководство кригсмарине выбрало именно такую тактику, как подсказывала реальная обстановка – заблокировать советский флот минами и ждать результата действий на суше.

Ну, а что же происходило на Черноморском флоте? Увы, там картина была ненамного лучше. Начнем с того, что в ночь с 21 на 22 июня командующий Черноморским флотом, вместо того, чтобы находиться на своем КП, отдыхал на даче. По словам Кузнецова, он звонил Октябрьскому, как и остальным командующим, давая указания по сверхсрочному приведению флота в боевую готовность № 1, не дожидаясь поступления официальной директивы. При этом, если Трибуц с Головко, уже давно сидели на своих КП, то Октябрьский ночью почему-то находился… на даче. Туда-то, судя по всему, и звонил ему Кузнецов. Надо ли говорить, что после этого разговора, Октябрьский должен был пулей мчаться на КП флота и, закатав рукава, выполнять указания наркома. Но ничего подобного не произошло! Октябрьский передал пересказал указания Кузнецова своему начальнику штаба, а сам продолжил дачный отдых. В 3.15 над Севастополем появились немецкие самолеты, начавшие сбрасывать донные мины на парашютах. Парашюты, разумеется, (как и рассчитывали немцы) сразу заметили. Одна из сброшенных мин попала в жилой дом и взорвалась. Началась паника. Никто не мог понять, то ли немцы сбрасывают парашютистов, то ли бомбят город. Начальник штаба флота Елисеев в рамках своей должности не был уполномочен решать вопросы открытия огня.

Он звонит продолжающему отдых Октябрьскому. Тот никакого решения не принимает. На все просьбы начальника штаба, отвечает, что следует действовать… согласно ранее полученных инструкций, и бросает трубку.

А ведь Кузнецов пишет в своих мемуарах, что он дал команду на открытие огня уже во время своих телефонных разговоре с Трибуцом, который об этом его попросил. Трибуц в своих воспоминаниях факт данного разговора подтверждает. Но давал ли он такие же указания командующим Северным и Черноморским флотом? В мемуарах Кузнецов данный важный момент почему-то не конкретизирует. Если он такое указание дал октябрьскому, то тот, сидя на своей даче должен был бы хотя бы уведомить об этом Елисеева. После его тот, мог вполне приказать сбивать неизвестные самолеты. Но Елисеев запрашивает разрешения у Октябрьского! Значит командующий о разрешении Кузнецова ему не сказал! Но и сам Октябрьский откровенно увиливает от ответственности за открытие огня. Если он уже получил указание наркома, чего ему бояться? Значит никакого указания об открытии огня не было? Значит Кузнецов говорил об этом только с Трибуцем?

После начальника штаба флота буквально умоляет по телефону командующего дать «добро» на открытие огня уже дежурный по штабу капитан 2 ранга Рыбалко. Но тот от прямого ответа снова уклоняется, спрашивая: «А может в небе наши самолеты?» Поразительно, но Октябрьский не имеет никакого представления, что происходит у него на флоте в условиях повышенной боевой готовности! На это Рыбалко буквально кричит ему в трубку: «Наших самолетов в небе нет! Разрешить открыть огонь!» Но трусливый Октябрьский снова уходит от прямого ответа, завершая разговор поистине иезуитской фразой: «Если в небе окажется хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны!» И кидает трубку… После этого капитан 2 ранга Рыбалко, под свою ответственность (начштаба Елисеев также ретировался), дает разрешение на открытие огня по ставящим мины самолетам. Разумеется, было уже поздно, немецкие бомбардировщики, полностью выполнив свою задачу – завалив севастопольский фарватер электромагнитными донными минами, благополучно улетели.

Несмотря на явный успех превентивных действий немцев против Балтийского и Черноморского флота в ночь на 22 июня, можно сказать, что мы еще хорошо отделались. Думается, что спустя время немецкие адмиралы кусали себе локти из-за тех неприятностей, которые им доставляли наши моряки как на Балтийском, так и на Черном морях. А ведь в ночь на 22 июня немцы имели все возможности нанести по нашему флоту куда более мощный удар. Если бы они решились на атаки торпедоносцев и бомбардировщиков по стоящим кораблям на Таллинском и Севастопольским рейдах, то, учитывая, царившую как в Главном Морском штабе, так и в штабах флотов беспечность и неразбериху, эти атаки имели все шансы на успех. О потерях, которые мы могли потерпеть в этих атаках, лучше даже и не думать… Если бы это произошло, Кузнецов с Трибуцем и Октябрьским, скорее всего, разделили бы участь командующего Западным фронтом Павлова и его генералов… Но самонадеянные немцы, уверовав во всесильность «Барбароссы», упустили свой шанс, за что впоследствии и были заслуженно наказаны. А Н.Г. Кузнецов получил возможность впоследствии неустанно писать о гениальности своей системы боевых готовностей, не забывая упомянуть, что в первый день войны ВМФ СССР, благодаря его прозорливости, не потерял ни одного корабля. При этом нарком всегда, почему-то скромно умалчивал, какие потери (и от чего!) ВМФ СССР начал нести со второго дня войны.

Утверждение Кузнецова, не совсем верно. Забегая вперед, скажем, что 22 июня на входе в Севастопольскую бухту взорвался на мине буксир СП-12, подчиненный отделу плавсредств и гаваней Черноморского флота, на котором погибло 26 человек. Ну, а дальше потери уже множились быстро. Утром 23 июня понес тяжелейшие потери отряд легких сил Балтийского флота, под командованием капитана 2 ранга И.Г. Святова, в составе крейсера «Максим Горький» и трех эсминцев, вышедший из Усть-Двинска для прикрытия минных постановок в устье Финского залива. В 16 милях севернее маяка Тахкуна отряд попал на выставленное в ночь на 22 июня немецкое минное заграждение. В результате подрывов у крейсера и эсминца «Гневный» были оторваны носовые оконечности. Однако корабли сохранили плавучесть. Вскоре наблюдатели якобы обнаружили вокруг корабля перископы подлодок, хотя на минном поле их быть не могло. Капитан 2 ранга Святов запаниковал и приказал покинуть повреждённый «Гневный», перевести его экипаж на эсминец «Гордый», после чего поврежденный эсминец расстрелять. Но так как тонуть эсминец не хотел, его просто бросили… Только через двое суток «Гневный» был обнаружен и добит немецкой авиацией… Что касается крейсера «Максим Горький», то несмотря на приделанный ему впоследствии нос, больше в море до конца войны он уже так и не выходил.

Что касается Сталина, то сложись ситуация я на сухопутном фронте менее трагически, он бы несомненно разобрался с тем, как Балтийский и Черноморский флоты вступили в войну, но в 1941 году Сталину было не до этого…