Текст книги "Две поэмы и избранные стихи"

Владимир Михайлович Шумилов
Две поэмы и избранные стихи

© В.М. Шумилов, текст, 2024

© Де'Либри, издание, оформление, 2023

Предисловие издательства

Автор Владимир Шумилов – известная персона на общероссийском сайте «Стихи.ру»: номинант на премию «Наследие», удостоенный медалями в честь Некрасова, Фета, Чехова»; 116 тысяч читателей; за плечами участие в десятках коллективных сборников стихов, несколько переизданий собственного сборника под неизменным названием «Стихи в духе русского экзистенциализма».

Особенное место в творчестве Владимира Шумилова занимают две новаторские поэмы: «Странствия Ванечки Иванова» и «ТЫ. Проблески». Автор придал поэмам дополнительные определения: первой – «аллегорическая» поэма; второй – «созерцательная» поэма.

«Аллегорическая» – потому что весь ее текст целиком – одна сплошная аллегория на состояние российского общества в постсоветский период. Многие образы также несут аллегорическую нагрузку. Поэма нестандартна по структуре и формам выражения.

Содержание поэмы сводится к следующему: жила-была семья Ивановых (со своей историей), да случилось несчастье – сгорел дом, погибли родители; детей – двух братьев и сестру – разбросало по детским домам. У каждого из них сложилась своя судьба. Ванечка Иванов отправился на поиски брата и сестры. По пути ему попадаются сказочные и полусказочные персонажи: дед-вещун, говорящая золотая рыбка, и даже НЛО с главным «сидельцем по Земле». Ванечка путешествует по России, живёт то там, то здесь. Ведёт его яблочко на специальном подносе. С помощью современной науки в ходе эксперимента Ванечка узнаёт местонахождение брата Степана. Степан, оказывается, стал приёмным сыном американского предпринимателя, превратился в Стива Джонсона. Два брата – тоже аллегория. Какой брат будет определять Судьбу России? Не случайно в одном из эпизодов дед-вещун бросает «загадочную фразу»: «Иль ты, или твой брат…», отмечая ею развилку исторической дороги страны в целом.

Во время странствий Ванечка пребывает в Добрянке и Дивногорске, в Болванском Носе, Арестани, на острове Буян, в Мудленде и Лебедяни. И все эти места – аллегории на русскую жизнь в наших необъятных пространствах. В конце концов, Ванечка понимает, что Степан (Стив) – враг России, и дороги братьев расходятся окончательно. Ванечка находит сестру, город своего детства – Лебедянь, где, вроде бы, может стать «президентом». Послесловие об Иване да Марье подсказывает нам, что Ванечка нашел также и свою Любовь. Если Лебедянь – это прообраз всего русского в поэме, то Мудленд – образец прозападного извращения некогда Русского мира. Автор пишет: «Они «оевропеили» страну так, будто все мы у врага в плену». «Они» – это российская элита; «мы» – это русский народ. Говоря о Лебедяни, поэт отмечает: «Здесь, вместе с русским, все народы-племена – в единстве сильная великая страна. Здесь русский – всяк, кто за Россию». Структура, рифмы и образы поэмы, заложенная авторская идеология – всё это делает Поэму заметным произведением на поэтическом поле современной России.

Поэма опубликована на авторской страничке интернет-сайта «Стихи.ру» и получила множество отзывов. Среди них и такие: «Замечательная поэма! Сюжетная линия – превосходна, язык-словарь – на «отлично», русская – по ощущению звука при чтении вслух!»; «Прочитал от начала до конца с восторгом!»; «Неожиданные слова и мудрые словосочетания. Другой взгляд на мир»; «Удивительная поэма. У Вас получилось как-то необыкновенно жизненно, правдоподобно – сказочно и духовно-приятно»; «Ваша поэма – правдосказание!»; «Ну не в бровь а в глаз на каждом шагу!»; «Да Вы мудрец, однако»; «Глубина и размах поражают, как глубина и размах русской души».

Вторую поэму автор назвал «созерцательной», потому что она состоит из сюжетов, словно из кадров фильма, и читатель становится неким «зрителем».

Кадры погружают нас в сибирское детство, в будни на Каме, ведут через картины армейской службы и беззаботного студенчества к государственной службе, погружают в хаос перехода к рыночной экономике и заканчиваются размышлениями «у тёмного окна». Промелькнула жизнь одного из граждан страны – как иллюстрация к Судьбе поколения на сломе двух веков и двух эпох истории государства.

«Избранные стихи» подобраны автором с таким расчетом, чтобы подчеркнуть экзистенциальную сторону бытия – повседневного и вечного. В стихах угадывается нечто манящее, странное, нервное, хрупкое. В них – сочетание иррациональной природы человека и железная воля; инстинкт жизни и больные комплексы; уникальность своего «Я» и мишура повседневности. Человек и Социум; предопределенность и сопротивление ума и сердца; гармония и грубая, искаженная натура – эти противоречивые параллели сопровождают прочтение стихов.

Поэтические строки автора наполнены неожиданными рифмами и словечками, в них или между ними, удивительным образом появляется цвет и звук. Вот перед нами птичка с розовой грудкой, которую сейчас убьют, или тишина, которая словно «молотом по наковальне». «Звонкий хруст», «купола под серебро»; «звуки терпкие токкаты»; «коралловые блики», «чёрные столбы крестами», «шаманская песня», «вяленые лещи», «звон медалей», «зёрнышки на ладони» – одна за другой следуют очень зримые картины бытия.

Автор распределил произведения в сборнике на несколько групп, на циклы: «Странствия», «Сонеты», «Экзистенция», «Сюр в картинах подсознания», «Между травой и облаками», «Среди людей», «Родина», «Стишки для детишек».

Тему «странствий» можно считать сквозной в творчестве Владимира Шумилова. Преобладающее большинство стихов пронизано движением: мелькают города и страны. Питер, Астрахань, серединная Русь, подмосковная Истра, юг и север России, Урал и Сибирь.

Русская глубинка нарисована в стихотворении «Уездногородские картинки», в котором можно узнать и Валдай, и Сергиев Посад, и Боровск, и Вышний Волочёк, десятки других малых городов-жемчужин России. Автор переносит нас из России в Монголию, Шотландию. В «Гонке за Счастьем» города и страны чередуются, как стёклышки калейдоскопа. Словно из окна вагона мы видим окружающие пространства и обычных людей. И самого автора. Белобрысый Ванечка торгует картошкой на полустаночке, чтобы помочь семье («Из окна поезда»). Вернулся в край детства скиталец и не нашёл ничего, что осталось бы от прежнего и дорогого сердцу уклада («Встреча»).

Автору интересна такая поэтическая форма, как сонеты, в которых он тоже верен экзистенциальному взгляду на Человека. Визуальная составляющая особенно проявляется, например, в «Сонете о Еде»: за медной решёткой в саду дворца идёт пир горой, а к решётке, прижав лицо к прутьям, «кушает глазами» голодный прохожий.

Цикл «Экзистенция» объединяет стихи, которые на первый взгляд разнородны по темам; общее в них – сильные чувства, оттенки душевных состояний; пограничные и кризисные моменты.

Интересным и загадочным представляется стихотворение «На нижнем этаже». Нас ждет встреча с пронизывающей тишиной («Тёмной ночью»). Мы сталкиваемся с ощущением ненужности («Фея и Страшила»), абсурдистским видением реалий («История про бомжовый стол», «Виртуальный сон»). «Всё кругом» – заочный идеологический спор с Зинаидой Гиппиус: невооруженным взглядом видна разница в мироощущении.

В цикле «Сюр в картинах подсознания» поэтически представлена некая бессмыслица, окружающая нас, как на картинах Сальвадора Дали. Сон и реальность совмещены. Вместо правильных форм, – абракадабра, хаос, фантасмагория.

Стихотворение «Портрет Неизвестного» – пример такой фантасмагории. Чем-то стихотворение отдаленно напоминает «портреты» средневекового художника Джузеппе Арчимбольдо. Однако по некоторому размышлению начинает казаться, что перед вами не бессмыслица, а изобилие смыслов, и каждый читатель может найти свой смысл. На такой свободе выбора и построен этот художественный прием.

Примечательны в этом отношении стихотворения «Дом», «Хирург», «Оркестр». В этих стихах нет бессознательного и бескрайнего абсурда; абсурду и фантастике заданы определенные рамки. «Дом» – внешний контур, внутри которого развивается фантасмагория. «Дом» – это внутреннее состояние человека, а фантасмагория – это его чувства и переживания. Тут и «подушки с щупальцами», и «кисть былой руки». Стихотворение «Оркестр» погружает читателя вовнутрь симфонического произведения, и читатель «пасётся на скрипичных лугах», «лезет во взрыв», а оказавшись в окопе без ног, «плывёт наугад в океан». Смена музыкальных тем в предполагаемом концерте или симфонии вызывает соответствующую смену поэтических образов. Такие стихи будят мысль, встряхивают воображение.

Еще более сложным предстаёт стихотворение «Чернильница». Литературный герой находится в тёмной комнате, которую сравнивает с чернильницей; он одинок и немощен. Ему остаётся двигаться только мысленно – в воспоминаниях; он ищет «брод», отталкивается от времён, когда был свободен и беззаботен, проходит через «пустырь страстей»; видит свою семью, которую покинул «птенцом»; снова дорога, «стук колёс», «столицы и дворцы». И вот впереди какая-то тёмная комната: герой всматривается в темноту и узнает в сидящем там человеке себя. Круг мысленного путешествия замкнулся. Своеобразное поэтическое рондо. Каждый может запутаться в дебрях ирреальности, в потустороннем мире нашей жизни; человек всматривается в пузыри и щели коллективной экзистенции, в пугающие черты окружающих лиц и «портретов» – и не видит выхода; снова и снова оказывается в тёмной комнате одиноким и немощным.

В сюрреалистическом разделе сборника читателя ждёт и ностальгирующий по прошлому письменный стол («Думы письменного стола»), и учебник философии, согласно которому Человек произошел от гриба («Из учебника философии»), и неожиданные приключения чудака, прячущегося «от сверла в кювете» («Приключения с умозаключением»).

В цикл «Между травой и облаками» включены стихотворения, связанные с природой: поэтические зарисовки, похожие на акварельные или карандашные наброски. Мы словно видим сцены в несколько кадров: причудливые конфигурации пролетающих облаков; одинокая ёлочка, занесённая снегом. В стихотворении «В летний день на реке Истре» автору удалось мастерски запечатлеть момент застывшего мгновенья. В «Дачной зарисовке» перед нами по саду бегают дети; они шалят со всей своей неуёмной энергией, а дедушка, «словно старый граф», немного вздремнув, то посидит с ними на брёвнышке, то похлопает по спине. Общение поколений под ласковым солнцем.

Интересны по форме стихотворения «На даче жарким летним вечером», «Осень». Элементы сюрреализма добавлены в стихотворение «Наш сад». Сад представлен королевством, в котором есть охрана, гвардейцы, придворные дамы и кавалеры. На задворках королевства, как и положено, обитают оборвыши и пролетарии – маргаритки.

Социум представлен произведениями, объединенными в цикл «Среди людей». Читатель заглянет в картинную галерею, побывает на современном показе мод («Город», «Картинная галерея», «Оно»). Обличительным характером выделяются стихотворения «Кое-что о Лжи» и «О племени клерков и ответработников». Экзистенциально-сюрреалистический образ представлен в стихотворении «Старый ворон».

Размышления о Родине собраны автором в отдельном цикле. Звучит щемящая проблема вынужденного разрыва связи поколений («Смотрит на меня мой дед…»).

Автор пытается понять Душу Русского народа, его предназначение («Размышления о Русском характере», «К размышлениям о России (Не стреляй в своего)»). Он поддерживает «разворот страны на Восток» («На Восток!»), осуждает «пятую колонну» («Пятая колонна»), остро переживая случившуюся со страной «геополитическую катастрофу» – распад СССР, процессы утраты цивилизационных ценностей русского народа, космополитизм и прозападный менталитет части элиты.

В стихотворении «Баллада о новомученике русском» воспет подвиг 19-летнего солдата Евгения Родионова, отказавшегося, будучи в плену, добровольно снять православный крестик даже под страхом смерти. Трагедия гражданской войны и противостояния на Украине нашла отражение в стихотворении «Послесловие к рождению Новороссии».

Как бы ни были доступны стихи автора в интернете, подержать книжицу с этими стихами на досуге – совсем другое. Желаем философских и творческих размышлений над строчками книги, развивающих интеллект и душу.

Странствия Ванечки Иванова
(Аллегорическая поэма)

(стихотворное полусказочное/аллегорическое повествование с политико-философским контекстом)

1. Предисловие-присказка: Дорога

 
Бежит себе дорога – не угнаться:
то вьётся завитками-языками,
то тянется низами да верхами, —
протоптанным, истерзанным эрзацем;
 
 
ухоженною гаревой дорожкой;
прилизанной правительственной трассой;
тропиночкой ночной, укрытой ваксой,
увешенной берёзовой серёжкой.
 
 
Бежит, презрев полуденное солнце,
морозное дыханье и заносы,
обрывы, камнепады и торосы.
Как нить, спадающая с веретёнца,
 
 
подаренного хитроумной феей.
Найдёшь ли ты судьбу или исчезнешь
в далёкой стороне, пустынный дервиш?
И пропадёшь никчёмным дуралеем?
 

2. Начало

 
В вагоне стыло зимнею порою.
    Прижавшись в тамбуре щекою
        к стеклу, измазанному гарью,
            где весь букварьный
 
 
подъездный сленг, знакомый поневоле
    от всякой моли, нам глаголит,
        куда направиться, – взирает,
            с мечтой о чае,
 
 
парнишка русый, мóлодец плечистый,
    осанистый и сноровистый.
        Не знают ближние, соседи,
            куда он едет.
 
 
К тому ж ни ближних, ни соседей нету.
    Похоже, что по белу свету
        давно мотается. И беды —
            помяты кеды,
 
 
потёртый тощий рюкзачок свисает,
    и лихо вздёрнута косая,
        как нахлобучена охапкой,
            седая шапка, —
 
 
свидетельствуют о себе примерно.
    В кармане пусто соразмерно.
        Мелькают за окном просторы
            и семафоры…
 
 
Иван родился где-то в Лебедяни.
    Что было в возрасте том раннем —
        годами рановато бряцать, —
            годков семнадцать
 
 
тому назад, имеет представленье,
    как о застывшем безвременье.
        По слухам, был пожар: руины
            на именины
 
 
достались Ване – смерть отца и мамы.
    Такая вот случилась драма.
        Спасти смогли сестру и брата…
            По интернатам,
 
 
кого – куда, их разметали годы.
    Была порода – и нет породы.
        Чужие люди, чьи-то семьи —
            всё мелкотемье.
 

3. Добрянка и дед-вещун

 
Очнулся ум в младенчестве босом
в Добрянке. Дом бревенчатый, крыльцо,
по огороду куры бродят сонно,
цыплята глупо носятся гуськом,
ведро в колодце брякает кольцом.
Живали, так сказать, слегка стеснённо.
 
 
Старушка вместо матери была —
Ариной звали; одиноко ей
на старости пришлось тужить без мужа.
Ванюшку пацаном подобрала.
Читала сказки. Не было добрей.
Боялся только, что больна, не сдюжит.
 
 
В науках школьных преуспел вполне.
По вечерам на станции тайком
картошкой приторговывал варёной,
чтобы копейки принести казне
домашней: всё, что мог своим трудом…
Гордился личным вкладом, просветлённый.
 
 
Ванюшка, сделай; Ванечка, приди,
поправь и помоги – со всех сторон.
Умён, и нарасхват, и расторопен.
Учись-ка знай; и вечно впереди:
и «пять», и «молодец», и «чемпион».
И в доме всё путём – ну, прям, феномен.
 
 
Да не судьба. Старушка умерла.
Из-под надзора тотчас драпанул,
не утирая слёз, – уже учёный.
И вновь дорога дальше повела,
Иван её намеренно согнул,
умом прозревший, сердцем закаленный.
 
 
На самом деле вовсе не пропал,
а странствовать пустился по стране
и безбилетником узнал Россию.
Челночничал с вокзала на вокзал,
то прятался, то примыкал к шпане,
и родину увидел как стихию.
 
 
И реки широки, леса – темны;
за цепью гор – долины и поля,
равнины и холмы, и всюду – люди…
Как в мощном вихре, переплетены
их судьбы, жизни и сама земля.
Работают…, а думают о чуде.
 
 
Тоска томила: где же Лебедянь?
И как её найти, в каком краю?
Был в Кашине, Коврове, в Гусь-Хрустальном.
Был в Истре и Ельце. И где та грань,
пройдя которую, ты – не в бою,
а в мире справедливом, идеальном?
 
 
Ванюшу встретил в Троицке дедок,
сказал: «Тебя, сынок, ждет чудо, да! —
И жжет глазами, передав поверье. —
Тебе минул шестнадцатый годок,
а через год твой возраст навсегда
застрянет на семнадцати, поверь мне.
 
 
А как, – продолжил, – сыщешь Лебедянь, —
тебя там ждут, – так юность потечёт,
как прежде. Многотрудный путь, далёкий:
душе и телу – нахлебаться всклянь;
верстам и километрам минет счёт,
пока увидишь край тот синеокий».
 
 
И дал Ванюшке жостовский поднос
да яблоко к нему – такое б съесть! —
антоновское: «Так оно и будет
показывать на каждый твой распрос,
и где те спать, и где пока осесть,
и далее идти тебя принудит…
 
 
В той Лебедяни счастлив весь народ:
там солнце греет в солнечные дни,
зимою много снега и веселья;
на утро приготовлен бутерброд,
живут добротно, будто все – сродни,
никто не унывает от безделья.
 
 
Там каждый – самый; сам себе творец;
там выбирают умного во власть;
златые горы там, и небо – сине;
и каждый заработал на дворец,
и не толкнёт того, кому упасть.
Эх-ты, сынок, вот там и есть Россия!»
 
 
Проговорив, исчез дедок-вещун,
а яблочко толкает под откос, —
с горы, навстречу людям на дороге.
Иван плутает, как медведь-шатун,
и вскоре принесли в Болванский нос
затёртые Иванушкины ноги.
 

4. Болванский Нос, Дивногорск и окрестности

 
Прижился в городе. Облуплены дома.
Болванский Нос стоит во всём наперекос.
Кривые улочки, навалено дерьма…
Архитектуру заменила кутерьма.
          Тут он и рос.
 
 
Народ – невзрачный, неказистый; оглуплён,
завистлив, пыжиться горазд и вороват,
как чуть задержится хоть с чем-нибудь вагон,
наутро – пуст;
      фабричный двор – опустошён;
                всё – нарасхват.
 
 
Да это что, втихую растащили мост,
приноровили по хозяйству по частям.
Теперь за речку объезжают по сту вёрст,
иначе нет дороги на родной погост,
           весь путь – из ям.
 
 
А вот в соседней Воровайке управдом
все двери с петель, крышу с дома распродал,
жильцы не могут жилконторовский ярём
поизвести ни по суду, ни так – силком.
           Дом – как вокзал.
 
 
Каким-то образом застрявши у чужих,
Ванюшка проучился год, а может, два,
не забывая на день сгинувших родных,
и Лебедянь вдали, и вещих слов благих.
           Да что слова!
 
 
Тайком посматривал на жостовский поднос,
глядел на яблоко – недвижимо лежит.
Когда, когда? Уж позади зима, мороз,
и просьбы тайные из юношеских грёз.
          И тут – кульбит!
 
 
Ожило яблоко, прибилось к стороне,
в которой Дивногорск. И близок, и далёк
он наравне болваноносовской квашне.
Каких чудес и волшебства там только нет!
          Каждое – впрок.
 
 
Серебряные купола рождают свет;
хрустальным башенкам и звёздам нет числа;
и храмов разноцветье – как один букет
в заре и отсветах взлетающих ракет.
          Колокола..!
 
 
Иван глядел на дивный град во все глаза.
Машины в воздухе парят, как по земле.
Нужна гроза – тотчас запустится гроза.
Что может интеллект – всего не рассказать;
          лишь обомлеть.
 
 
Поездил Ваня в подработке там и сям:
грузил до одури в Чугуеве кирпич,
в Пупках мёл улицы, расклейщиком реклам
на Кушке был; бродил по ягодным местам —
          сам стал как «бич»!
 
 
Однажды дело в Дураково занесло;
послушал на собранье речь министра школ:
«Зачем учить? – он говорил. – Знать – тяжело;
мы учим деток потреблять, а знанья – зло».
           Так и смолол!
 
 
Толкало яблочко вперёд, быстрей вперёд —
опять и снова в Дивногорск. Иван решил
переезжать… А тут забрали на завод.
Учиться в вузе начал – книгам стал черёд.
           Только и сил…
 

5. Волшебный шлем с проводкáми

 
Завод – секретный; в нём – отдел;
учёных лучших пригласили,
мозгами чтоб подшевелили,
и чтобы выправить пробел.
Задача – связь найти в природе
нейронов, тонких струн людских
с полями космоса, в каких
хранится в неизвестном коде
и вся история Земли,
и вехи каждого народа,
и душ бессмертных хороводы,
и мысли всякой земной тли.
 
 
Коль скоро обнаружат связь,
возможно нашими умами
контакты завязать с мирами —
хоть всю Вселенную излазь.
Ванюшка бегал на подхвате,
толковый малый под рукой
вдруг стал фигурой ключевой
в изобретённом агрегате.
Садишься в кресло, глух и нем,
наденут на голову «дуру» —
всю в проводках аппаратуру, —
могущественный чудо-шлем.
 
 
Плетутся звуков кружева,
а ты приёмником работай,
соединяя ноту с нотой,
в картины, образы, слова,
отцеживая микроволны,
которые идут вразлад,
чтобы создать видеоряд
и кадр фактический и полный.
Так воплощаются мечты:
в машине времени летает
твой мозг, а тело пребывает
в тиши, без всякой суеты.
 
 
Плывут по Ладоге челны,
удары вёслами по глади
реки ильменистой – и пряди
за бортом плещущей волны.
А то по волоку с надрывом
дружина русичей везёт
свои ладьи до ближних вод,
до неглубокого пролива,
спускаясь в «греки из варяг»
средь городов и шумных торжищ,
лесов бескрайних, чёрных огнищ.
Сказания из древних саг…
 
 
Картины льются чередой,
фиксирует аппаратура
то красоту родной натуры,
то как солдат идет на бой.
Перемежаются виденья:
иль правда, или чей-то сказ —
вот всадник скачет в поздний час,
куда подскажет провиденье;
вот горлица оборотясь
девицей красною предстала;
вот меч добротного закала
вдруг достаёт из ножен князь,
 
 
как воин, непоколебим:
сразиться с змеем трёхголовым
и даже смерть принять готов он.
Иван внимательно за ним
следит через свои приборы…
И так прошёл примерно год,
в который затяжной поход
устроил доблестный Суворов.
Бил шведов, строил Петербург,
с народом гнал Наполеона
и, как заправский демиург,
сажал наследников на троны;
 
 
освоил Север и Сибирь;
Кавказ; и все пути речные;
всю необъятную Россию
изведал вглубь, изъездил вширь.
Не удавалось обнаружить
среди космических полей
каких-нибудь благих вестей
о тех, кто очень-очень нужен:
о брате – где он? И какой?
Не ищет ли давно Ивана,
родню из Ивановых клана?
И как живёт? И что с сестрой?
 
 
И тут задёргался экран,
на мониторе аппарата
увидел собственного брата:
«Пред Вами Иванов Степан;
родился часом в Лебедяни;
воспитывался в детдомах;
в предпринимательских кругах
известный бизнес-горожанин;
владеет в Мудленде землёй,
и банком, скважиной, отелем,
мостом, и нефтяным картелем…».
Помехи, кадры вперебой…
 
 
Потом мелькнул другой сюжет:
на фотографии потёртой,
на пирсе брошенного порта,
отец стоит, а рядом – дед.
И, будто, дед живёт в Листвянке.
Потом он схвачен, обвинён,
расстрелян как двойной шпион,
отведав жизни каторжанской.
Когда напали на страну,
семью с детьми угнали немцы;
прошли и голод, и Освенцим;
там все и сгинули в войну.
 
 
Остался лишь один отец,
еще мальчишкой; остальные —
мужчины рода, молодые, —
познав и порох, и свинец,
кто был убит, кто стал героем.
Отец уехал в Лебедянь
и без родителей, без нянь
и вырос, и богат семьёю.
Но где был дом – труба стоит.
И новый Иванов, в скитаньях,
с надеждами и ожиданьем,
бездомный путь тот повторит.
 
 
А на подносе, сделав круг,
застыло яблоко на блюде,
в той стороне, где Ваня – будет…
Закончилась пора разлук.