Текст книги "Основы современной социологии. 15 фундаментальных законов"

1.3. Перспективы капиталистического будущего

Как говорилось выше, ряд ученых говорят о конце истории, подразумевая под этим некую завершающую точку в радикальном социальном развитии и считая капиталистическую систему приемлемой не только на данный период, но и на всю последующую историю. Якобы нужно только устранить малозначительные помехи, и все будет как надо. Однако это далеко не так. Для этого достаточно привести некоторые недостатки ныне сложившейся социальной системы. Это необходимо сделать, чтобы у читателя не создавалось относительно нее никаких иллюзий.

Мы не будем здесь критиковать капитализм как систему организации экономической власти или как систему эксплуатации. По этому поводу писалось много разными авторами, повторяться не стоит /2–4, 8, 19, 20, 23, 32, 33, 35, 43–46/. Отметим только стратегические недостатки капиталистического будущего, мимо которых пройти довольно трудно.

1. Как уже было сказано выше, логика развития капитализма приводит его к стремлению построить моноглобальную систему общемирового масштаба. С другой стороны, наблюдаемый циклический характер развития социальных организмов /1, 2/ предполагает наличие на мировой арене множества конкурентов. Если такого множества нет, то со временем в государстве – лидере моноглобального мира наступит застой, заметно тормозящий общее развитие. Подобного рода ситуацию автор описал в /1, 2/, здесь она разбираться не будет. Отметим лишь, что мировая система с таким законсервированным лидером будет со временем пропитана масштабной дегенеративностью, начнется торможение в развитии ряда сфер деятельности, государство-доминант станет подминать под себя социальные и культурно-нравственные основы многих народов, распространяя свой стиль жизни на всех и вся, укрощая непокорных и делая поблажки лояльным. Но надежных механизмов устранения такой дегенеративности история пока нам не предоставила.

2. Для того чтобы поддерживать такой порядок, держать мир в узде, необходима мощная общемировая элита, базисом которой сегодня могут стать вершины интернационального финансового капитала. Необходимый для здорового будущего триумвират /4/ (истинная элита + интеллектуалы-творцы + государственники-исполнители) в этих условиях создать будет трудно. Традиционно рекламируемый ныне принцип организации триединой власти (законодательной, исполнительной, правовой) имеет мало общего с таким триумвиратом. Говорить о справедливом и рациональном распределении человеческого материала по уровням социальной иерархии /2/ в этих условиях также не приходится.

3. Научно-техническая сфера давно требует к себе особого внимания. Сегодня личностных мотиваций к крайне напряженной, непосильной для многих и зачастую не приводящей к успеху научной деятельности становится все меньше и меньше. О каких стимулах можно говорить, если для получения ценного научного результата (что удается далеко не всем) нужно пройти длинный и трудоемкий путь образования, научной подготовки, кропотливого и напряженнейшего научного поиска, получения результатов и их признания. Этот период исчисляется не одним десятком лет, но даже получение такого результата не дает гарантии дальнейшей обеспеченной жизни заметно выше среднего уровня, сравнимого, например, с уровнем жизни предпринимателя средней руки. Недаром так называемая скупка мозгов приобретает массовый характер, недаром встречаются высказывания о торможении ряда научно-технических работ, недаром научная сфера еще слабо наполнена людьми.

Развитие серьезной науки будет все труднее увязывать с интересами капитала. Крупные вложения в научно-техническую сферу на далекую перспективу с целью решения фундаментальных задач при невысокой вероятности достижения рентабельных результатов могут быть сделаны практически только на государственном, региональном и общемировом уровнях. Капиталистическая система, ставящая во главу угла личную прибыль, а не деятельный труд производителя ценностей, система, исповедующая достижение прежде всего богатства, а не общественной пользы, отодвигает научно-техническую сферу в интенсивно эксплуатируемую часть общества.

При этом нельзя забывать о наметившихся тупиках развития. Один из них был подмечен А. Панариным. Освобождение человека от интенсивной трудовой деятельности, в том числе интеллектуальной и духовной, когда большинство забот перекладывается на плечи высокотехнологических средств, может свести ценность людей и уровень их развития до минимума. Как сказал А. Панарин, «…тупики индустриальной цивилизации связаны не только с экологическими проблемами, но и с угрозой полного опустошения и обесценивания человека»/21/. При усилении этой тенденции будущее будет представлять незавидное зрелище, некую цивилизационную ловушку, мрачную картину которой описал А. Зиновьев /22, 23/. Так что хотя некоторые источники информации изобилуют откровенно оптимистическими прогнозами /42/, другие предрекают нам потребительство извращенного человечества или состояние перманентной неустойчивости /16–19, 22, 23/.

4. При капитализме практически обожествляется право частной собственности. В рамках этого права на историческом рубеже победы капиталистических отношений более или менее эффективно организуется общественная жизнь. Но это не означает, что так будет всегда. Нельзя забывать, что чрезмерно развитое право частной собственности в общеисторическом масштабе является временным инструментом социальной организации. Даже из общих соображений здравому уму должно быть понятно, что воздух, землю, воду, недра, космос и еще многое другое неразумно привязывать к какой-либо отдельной личности или группе лиц, живущих каких-то 60–80 лет, да еще передавать по наследству. Жесткие требования замкнутости мира, экологические, энергетические, демографические, межнациональные, идеологические, научно-технические проблемы хотя и могут некоторое время «сосуществовать» с этим правом, но в стратегическом плане неизбежно пошатнут его, а затем сузят его сферу до необходимого минимума.

Но капитализм, как говорится, вцепился в это право всеми руками и ногами, поскольку оно является его главным оплотом. И его он хочет протащить в далекое будущее. 5. Сегодня многие прикрываются щитом демократического принципа, полагая, что в социально-политическом плане этого вполне достаточно для окормления широких слоев населения (помимо массовой культуры, пропаганды потребительства, размывания идеологий и др.). Этот принцип не нов, он появился давно и принципиально далек от совершенства /2/. Если же говорить о той демократии, которая ныне распространена, то ее глобальная позитивная социальная значимость еще более сомнительна. По поводу такой демократии хорошо сказал протоиерей А. Шмеман /47/: «Первородный грех демократии – …это ее органическая связь с капитализмом, гарантируемая им свобода нужна капитализму, ибо капитализм превращает ее в свободу наживы».

В целом можно сделать вывод, что капитализм есть не райская панацея и не кромешное зло, он является очередным этапом в развитии человечества, не более и не менее того /4/. Его существование также не нуждается в обоснованиях, которые наблюдались в прошлом /48/. Заблуждения людей, приписывающих тому или иному социальному явлению либо откровенный «плюс», либо столь же безоговорочный «минус», заключаются в том, что они ищут первородное зло там, где оно является лишь следствием несвоевременного ухода с мировой арены тех или иных социально-экономических отношений.

Сегодня капитализм продолжает усиливаться, активно вовлекая в свою орбиту различные народы. Он далеко не таков, каким был раньше, что указывает на его внутреннюю динамичность и подспудно свидетельствует о его последующем перерождении. В настоящее время капитализм есть не только и не столько частное промышленное предпринимательство, он включает в себя огромную по численности и разновидностям армию надстроек. Это мощь корпораций, могущество элитарных слоев, всевластие подкрепленных государственной силой интернациональных коммерческих связей, господство финансового капитала.

С ним связаны страшные мировые войны, сильнейшие диссонансы в научно-техническом и культурно-нравственном развитии, он вырастил громадные по численности паразитирующие прослойки, подвел к эпохе глобализма с заранее непредсказуемыми последствиями, накопил колоссальные «шлаки прогресса». И все же всплеск производительности труда, интернационализация межчеловеческих и межгосударственных отношений – это тоже явления, напрямую связанные с капитализмом. Промышленная, научно-техническая и «зеленая» революции тоже свершились в эпоху капитализма.

Однако сегодня эти задачи в основном выполнены. Стремления к духовному развитию, идеи гуманизации прогресса, тенденции развития фундаментальных наук давно уже не питаются из недр капиталистического духа, не говоря уже о недрах стоического протестантизма. Недаром в эпоху капитализма не было рождено ни одного принципиально нового, позитивного и мощного религиозно-философского учения, соответствующего высочайшим научным достижениям. Недаром в печати можно встретить довольно резкие слова в адрес капитализма, например: «Ни один народ, ни одна культура не способны выжить, если в качестве господствующего мотива и императива выступает прибыль» /9/. Так что необоснованно однозначно связывать современный капитализм со стремлением к ускоренному прогрессу, такой прогресс является лишь средством достижения первопотребностей самого капитала. Он был выгоден определенным кругам капиталистического общества и потому был осуществлен. Итак, капитализм не завершает и не увенчивает динамику развития человечества. Он лишь отражает экономическую организацию одного из этапов этого развития. Все еще впереди, господа.

1.4. Фундаментальный социальный закон

Под фундаментальным социальным законом нередко понимают то, что таковым в принципе не является. Если открыть даже не очень давно изданный типовой социологический словарь (см., например, /49/), то в нем можно обнаружить такие законы:

– закон ведущей роли производственной ячейки в развитии личности;

– закон самосовершенствования социальных систем;

– закон диалектического единства человека и социальной среды;

– закон ускоренного развития города.

Многие из такого рода законов явно устарели, не реализуются широко на практике или страдают очевидностью. Можно встретить более сложные формулировки, которым придается статус закона, причем закона не обязательно чисто социального, но родственного социальной сфере. Например, закон Л. Онсагера /50/ гласит: «Эволюция всегда направлена в сторону снижения рассеивания энергии и соответственно минимального роста энтропии». Некоторые авторы вообще не оперируют понятием закона, сводя суть социальных явлений к неким повседневным правилам поведения личности. Например, А. Зиновьев, описывая социалистическое общество /15/, представил перечень таких правил, состоящий из вполне логичных положений: стремление занять лучшую позицию, меньше дать – больше взять, меньше риска – больше выгоды, меньше зависимости – больше зависимости других и т. п.

При всей полезности различных положений, претендующих на звание фундаментального социального закона, все же необходимо внести ясность в этот вопрос, то есть следует ввести его четкое определение. Фундаментальный социальный закон есть вскрывающая суть явлений, существенная, необходимая, устойчиво повторяющаяся, действующая в течение продолжительного исторического периода, не очевидная и имеющая широкую область существования связь между важными явлениями в жизни социальных организмов.

Это определение мы и будем в дальнейшем использовать.

Понятие социального организма было введено автором в /1, 2/. Социальным организмом следует называть такой объект, который состоит из множества социальных элементов, обнаруживает при своем рассмотрении некоторую структуру, внутреннюю жизнь и имеет признаки единого целого. Типичным примером крупного социального организма служит государство. Но какое-либо совсем удаленное от центра поселение и даже отдельную семью также можно рассматривать как социальный организм.

1.5. Критика социологического законотворчества

Можно сколь угодно долго разбирать всевозможные гипотезы, модели, теории, подтверждающие или опровергающие их данные, выискивая в них те или иные положения и пытаясь придать им статус фундаментальных социальных законов. Однако нет надобности в такой объемной работе, трудно сформировать каркас таких законов, обратившись к современной социологии. Возможно, где-либо существует герметичное знание, обладающее таким каркасом, но большинство людей не могут к нему прикоснуться.

И все же полезно рассмотреть некоторые элементы законотворчества, претендующие на фундаментальный статус. Начнем с так называемых законов материалистической диалектики, выдвинутых учением марксизма. Его отправной точкой явился всем известный труд /51/. Начнем потому, что эти доктрины продолжают жить и сегодня в головах миллионов людей, пропитывая современную социологию.

Но перед этим остановимся на важнейшим для марксизма понятии материи. В этом общеизвестном понятии можно кое-что усмотреть. Если реальность существует независимо от нас, но никак не «дается» нам в ощущениях, то по марксистским меркам это не материя. Ну что же, пусть так, пока никакого «криминала» здесь нет. А суть заключается в том, что материализм в лице марксизма признает как аксиому, балансируя как обычно на границе с истиной, что ничего, кроме такой материи и форм ее проявления (призванных охватить все остальное, прикрепив его к материи), нет и быть не может. При этом критерием материи выступает сам человек. Религия же придерживается более емкой точки зрения, она «…утверждает метафизичность жизни и жизненность метафизики» /52/. Здесь четко виден нигилистический идеализм материализма, где на веру принимается отсутствие высшего над человеком. То есть материализм – это тот же идеализм, но не с позитивной идеей утверждения (идеей «плюс»), а с идеей отрицания (идеей «минус»).

В связи с этим можно отметить один важный момент. Подтвержденным практикой явлением в материализме по сути признается то, что дано не отдельным выдающимся единицам, а практически любому человеку посредством проверки через серию повторов. Не проглядывает ли здесь завуалированное стремление лишить авторитетности действительно одаренных, неординарных личностей? Вот еще одно зерно последовательного материализма, в полной мере, может быть, и не осознаваемое всеми его сторонниками. Не вырастает ли отсюда идея-обоснование установления власти «обыкновенного человека» под сенью лозунгов к равенству, братству и т. п.? Теоретическое обрезание вселенского бытия снизу не могло не привести к подобного рода результатам.

Поэтому не случайно, что сегодня в фактически пропитанном материализмом обществе (хотя сейчас и принято от него официально отрекаться) высшими приоритетами признаются потребительские интересы. Доминирующей и оправданной целью для целого ряда активных, но посредственных людей становится достижение чисто материальных целей, в том числе богатства и власти как ориентиров, выражающих их высоту. Власть «среднего человека» над природой, над другими людьми, над миром в целом становится философски оправданной.

Но вернемся к законам марксистской диалектики. Следует напомнить, что, хотя своими корнями эти законы уходят в идеалистическую философию Гегеля, они настолько «притянуты» к марксизму, что окончательно срослись с ним.

Закон единства и борьбы противоположностей кажется понятным и простым – если есть противоположности, то они, находясь в контакте (единстве), взаимодействуют между собой, в данной трактовке борются. Но за ширмой этой простоты протаскивается кое-что иное. Марксизм подспудно утверждает неизбежность борьбы и наличия противоположностей (лишь в отодвинутом в будущее коммунизме заретушированы эти качества). Борьба и противоположности-противоречия признаются как постоянные спутницы движения-развития, отсутствие борьбы рассматривается как отсутствие развития.

Но борьбы высшего ряда (идей, желаний) непосредственно с нижним рядом (например, с неживой природой) нет, значит, это не противоположности в понимании рассматриваемого закона. Материал в данном случае есть орудие борьбы, одно из средств борьбы. Например, не сам танк борется с другим танком, а экипажи танков между собой посредством танков как технических средств. Понятие борьбы предполагает наличие сознания борющихся элементов, иначе это не борьба, а наше человеческое, взятое из повседневной жизни ощущение, перенесенное на элементы неживой природы («борьба» ветров в атмосфере, волн с сушей и т. п.). Значит, этот закон «работает» в сфере живой природы, элементы которой имеют сознательное стремление, направленное противоположно друг другу.

Но борьба не всегда присутствует в живой природе, даже если есть противоположно направленные потенции, как правило, она проявляется лишь при обострении ситуации. К тому же за борьбу часто принимают то, что ею не является. Так, например, повсеместно наблюдаемая в живой природе погоня хищника за жертвой по сути не есть борьба. Жертва обычно и не мечтает бороться с хищником, а стремится уклониться от борьбы – убежать. Поэтому закон единства и борьбы противоположности надо бы свести к следующему: если есть противоположно направленные идеи, желания представителей живой природы, которые сведены в контакт, то эти представители могут бороться, используя разнообразные средства. Вот и все, что остается от данного закона, признаков фундаментальности в нем маловато.

Теперь о законе перехода количественных изменений в качественные. Этот закон не устанавливает, как, почему и зачем происходит переход накопленного массива количественных изменений в новое качество, механизм перехода в законе не указан. В чем же его польза для марксизма? А в том, что этот закон завуалированно закрепляет, что никакого особого механизма перехода нет и что для перехода к новому никакой «третьей силы», никакого внешнего воздействия не требуется.

Это положение потому и подается как закон, чтобы намеренно выхолостить воздействие «третьей силы» как необходимого составляющего качественных изменений. Сколько песок в пустыне ни перемешивай случайным образом, например ветрами, дворца из него не выстроится. Но придет человек, проявит свое желание («третью силу») и построит что ему надобно. Объяснить возникновение объектов высшего порядка простой комбинацией, количеством субъектов низшего порядка, находясь только на уровне и в объеме элементов этого низшего без воздействия чего-то «третьего», нельзя. Причем и от желания, и от профессионализма этого «третьего» зависит уровень нового. Теперь понятно, для чего нужен был марксизму этот закон, он нужен был для того, чтобы процессу развития был придан характер автоматизма без всякого «третьего-высшего».

Что же остается реально от этого закона? А то, что количественные изменения чего-либо в материальном мире, инициируемые-сопровождаемые «третьей», организующей, высшей силой, могут привести к рождению нового, более высокого качества, обеспечивают развитие. Но это тоже маловато для фундаментального закона.

Теперь о законе отрицания отрицания. Это самый «темный» закон. В нем по сути утверждается, что все ценности бытия (материальные, интеллектуальные, духовные) преходящи, что все они будут отринуты и разбиты в прах новыми ценностями, которых со временем ждет та же участь. Этот закон гласит, что все подлежит уничтожению и смерти, что нет на свете вечных истин и подлинной правды, даже в своем названии он содержит лишь негативные слова. В социальном плане этот закон делает допустимым все, любое угнетение и любую власть. Более о нем говорить не будем.

Хочется надеяться, что история марксизма мирно закончится, а материалистические учения будут вынуждены пересмотреть свои доктрины и необоснованные претензии. Ограниченность марксизма понятна, об этом писали многие. Д. Андреев так отозвался об учении К. Маркса: «…Маркс ухватился за одно из колес передаточного механизма, каким является экономика, и провозгласил его единственность и верховность»/53/.

Если же говорить о возникновении марксизма, то уместно сказать, что его появление связано с промышленным подъемом в XIX веке. В определенных кругах, прежде всего финансовых, по-видимому, возникло опасение, что нарождающийся промышленный капитал в обход старой феодально-государственной аристократии и финансового капитала станет главенствующим /4/. Он мог рассматриваться как выходящая из-под контроля разбушевавшаяся стихия, как новый сильный конкурент. Возникла потребность в теории, пусть не очень доброкачественной, которая выявила бы негативные последствия расширения свободного промышленного капитала, нашлась бы сила (пролетариат), на которую можно было бы опереться в борьбе с ним. Эту задачу и выполнил марксизм, разумеется ничего общего не имеющий с реальным стремлением масс к свободе, справедливости и равенству. Но как только угроза главенства промышленного капитала была снята /4/, надобность в таком применении марксизма отпала. И все же его идеи были использованы как для свержения старых порядков, так и для установления тоталитарных систем. Достаточно внимательно прочитать «Манифест коммунистической партии», чтобы понять, какая участь в нем была уготована основным производителям ценностей. И практическая его реализация в СССР, по крайней мере в первой половине XX века, недалеко ушла от этих установок.

Однако было бы неверно полагать, что широкое распространение материализма, в том числе в образе марксизма, могло бы наблюдаться без принятия его социумом. Материализм – такая «подпорка» для человека, на которую ему легче всего облокотиться. Но настало время, когда материализм надо оградить рамками, полезными для него самого. Здоровый материализм, который как минимум не претендует на всеохватность, помогает творить научно-технический прогресс, приучает к организованной деятельности. Здесь надо отдать ему должное, ведь, честно говоря, было бы неразумно так много говорить о материализме, не отметив ряд сопряженных с ним положительных моментов. Главное – не отделять материю от высшего, а соединять их через человека, не создавать в головах людей это искусственное противоречие. В начале XXI века нужно осознать эту стратегическую ошибку, совершенную и совершаемую поныне многими выдающимися умами.

Зарубежная и отечественная социологическая мысль давно уже отошла от многих установок марксизма, она склоняется к высокой значимости других «механизмов» общего развития /5, 7, 8, 10, 11, 17, 22, 33, 35, 54–56/. В /54/ говорится, что так называемый пролетариат в его классическом понимании давно исчез с исторической арены как социальная сила. О так называемом объективно-неизбежном переходе от капитализма к социализму говорить также не приходится, выдвинутый марксистами лозунг о практике как критерии истины работает против них самих. А чего стоит идея о классовой борьбе как двигателе мировой истории? Поэтому может показаться странным, что многие положения марксизма до сих пор живут не только на страницах учебников, но и в сознании людей. Скорее всего, это связано с тем, что современное состояние социологии оставляет желать лучшего, что предложить нечто новое, отодвигающее марксистские идеи на задворки истории, пока не получается.

Однако перейдем к другим попыткам фундаментального законотворчества. Подход к этой проблеме до сих пор принципиально различен. Одни склоняются к мнению, что в сфере массовых явлений нет и не может быть никаких фундаментальных законов, другие отстаивают их существование. До сих пор ни одна из этих точек зрения не добилась окончательного успеха. Некоторые современные работы преподносят нам ряд положений, выдаваемых за важные социальные законы /11–15/, но их не так уж и много. Так, в /13/ указано на существование в обществе пирамидальной иерархии, однако отсутствует подробное изложение всех ее признаков и следствий. Одно можно сказать определенно – какой-либо системы фундаментальных социальных законов, которые имели бы характер универсальности или хотя бы локально-исторической непогрешимости, нет.

Вообще сфера социологического законотворчества разработана слабо. К примеру, в /11/ приведен так называемый закон социальной гравитации, по сути базирующийся на положении «сплоченность коллектива зависит от влечения членов друг к другу». Здесь же представлен «социодинамический закон», утверждающий, что «внутри любой группы человеческие привязанности распределены неравномерно». Иногда упоминается и давно набивший оскомину закон соответствия производственных отношений уровню развития производительных сил, который следует свести к правильной трактовке (см. главу 2).

Поэтому не случайны такие высказывания ряда авторов о современном состоянии социологии: «Теоретическая разноголосица свидетельствует о том, что процесс определения предметных рамок и статуса социологии, как самостоятельной науки, еще не завершен» /11/, «Мир еще не овладел наиболее фундаментальными закономерностями, относящимися к человеческому феномену» /12/. В /11/ прямо утверждается, что социальные теории «…неспособны дать объяснения значительным явлениям социальной жизни».

Конечно, существуют полезные законы, относящиеся к смежным областям знания, например к биологии. Эти законы не являются социальными, но они в какой-то степени позволяют подвести нас к пониманию социальных процессов. Некоторые из них изложены в /50/. Закон Вернадского – Бауэра говорит, что «любая биологическая система находится в состоянии динамического равновесия со средой и в процессе эволюции увеличивает свое воздействие на нее». Закон Ле Шателье – Брауна о реакции самоорганизующихся систем на внешнее воздействие утверждает, что «равновесие смещается в направлении, при котором влияние внешнего воздействия становится минимальным, но до критической-пороговой точки, после которой с системой происходит необратимое изменение: либо она переходит в качественно новое состояние, либо разрушается». Закон Дарвина гласит: «Преимущество получает та система, которая наиболее эффективно использует информацию и энергию». Закон Онсагера утверждает: «Эволюция всегда направлена в сторону снижения рассеивания энергии». Закон Эшби говорит, что «управляющая система по информационной сложности не должна уступать управляемой». Созвучна с этими положениями и формулировка Н. Моисеева /26/: «Наибольшие шансы имеет та социальная система, которая позволяет использовать внешнюю энергию и материю в наибольших количествах и наиболее эффективно». Все это говорит о преимуществе более сложных, эффективных и энергичных систем над простыми, примитивными и слаборазвитыми. Исходя из них, можно подойти к закону эксплуатации, к закону пирамидальной иерархии, к другим законам (см. главы 2, 3, 4).

Законы социальной динамики в современных источниках информации также зачастую формулируются не лучшим образом (см., например, /57/). На этом общем фоне приятно обнаружить полезные работы. Так, в /9/ по существу высказано соображение, что верхи всегда вынуждены выбирать наиболее эффективный в данных конкретных исторических условиях способ эксплуатации масс и соответствующий ему тип общественной организации.

А. Дж. Тойнби /7/ активно продвигал идею циклического развития крупных долгоживущих социальных образований, которые он называл цивилизациями, что в принципе соответствует понятию фундаментального социального закона. Он выдвинул вперед идею исторического вызова, сказав вполне определенно: «Цивилизации развиваются, отвечая на вызовы» /7/. То есть двигателем истории признается не классовая борьба, а взаимодействие социальных организмов (по А. Дж. Тойнби – цивилизаций). И все же таких работ немного, более или менее полных систем фундаментальных законов они не содержат.

Социология нередко обращалась за помощью к сопряженным с нею сферам, в частности к психологии. Ярким примером здесь служит учение В. Парето, который считал, что главная причина циклических явлений в обществе заключена в человеческой психологии /5/. Питиримом Сорокиным /55/ был выдвинут даже так называемый закон позитивной и негативной поляризации, утверждающий, что в эпоху социальных потрясений поведение людей в социально-психологическом плане становится совершенно неоднозначным.

Психологически-технократический подход к изучению социальных процессов в последнее время еще более усилился, ведется поиск таких их пружин, которые бы не были связаны с прямой выгодой для личности и обладали бы широтой охвата. Этот подход отражает дух нашего времени, одновременно он отражает стремление к понижению статуса фундаментальных социальных положений. Такая ситуация не могла не усилить крен в сторону эмпирических методов исследований.

На этом фоне гибель социалистического лагеря в конце прошлого века не спровоцировала всплеска социологической мысли, она лишь породила эйфорию победы капитализма, выдвинула вперед идею его окончательной победы, отчасти законсервировав развитие социологии.

Итак, состояние социологического законотворчества сегодня находится на не очень высоком уровне, по крайней мере оно не соответствует уровню развития других сфер человеческой деятельности. То, что предлагает нам современное законотворчество, недостаточно для понимания социальных явлений прошлого, настоящего и будущего.