Текст книги "Кавказская слава России. Черный гусар"

– Хочу быть сильным, – ответил он, не раздумывая.

– Ты и так не самый слабый парень в горах Арцаха. Муж моей сестры был бы доволен, увидев тебя сегодня. Зачем вольному человеку оставаться в этом сыром и холодном городе?

– О какой воле ты говоришь, дядя? Мне надоело кланяться каждому беку! Я не хочу больше прятаться от нукеров аварского хана! Не желаю ждать в страхе, когда к нам двинется очередной паша из Карса или мирза из Тебриза! Я хочу обладать настоящей силой. Хочу узнать, как сотни обращают в бегство десятки тысяч!

Фридон отнял от горячей печи ладони, повернул голову к Джимшиду.

– Может быть, мальчик и прав! Где ему еще научиться сражаться?

Обрадованный поддержкой племянник мелика Варанды шагнул вперед.

– Иосиф Эмин изучал военное дело в армии далекого острова. Царь Ираклий тогда не поверил ему, потому что эти англичане уже помогали персам строить корабли на Каспийском море. Я буду учиться у русских. Мы все теперь будем под властью русского императора. И Грузия, и Карабах.

– Грузия – да, – ответил Джимшид медленно и не сразу. – Карабах – не знаю.

– Ты сам уже ездил сюда с посольством Ибрагим-хана, – напомнил ему Фридон. – Тогда Мирза-Мамед Кулий просил императрицу Екатерину протянуть свои ладони и над Шушой.

– Из этого разговора вышло больше вреда, чем пользы. Кто-то сообщил Ага-Мохаммеду, и тогда он выступил из Тегерана. Персия рядом, Петербург – далеко. Если нам разрешили переселиться, надо как можно быстрее идти в Лори. Нужно будет поднять сотни семей. Мне потребуется помощь каждого человека, каждая рука, каждый палец! А этот глупец хочет затянуть свое тело в тесный кафтан унылого цвета и топтать площадь под стук барабанов!!!

Последние слова он выкрикнул прямо в лицо Ростому. Но тот не пошелохнулся. Так же стоял навытяжку, как солдаты гвардии императора Павла.

– О чем шумите, армяне? – послышался вдруг мягкий голос от двери.

Незамеченным в комнату вошел Минас Лазарев, брат хозяина дома.

Семья Лазаревых перебралась в Петербург из Новой Джульфы – армянской колонии в Иране. Туда вывел обитателей Карабаха еще шах Аббас. В середине 18 столетия Лазарь Назарович отправился на север, купил дом в Москве, в Артамоновском переулке, будущем Армянском, и занялся устройством шелковых мануфактур. Сын его Ованес взял имя Иван и двинулся дальше, на запад. Поселился в Петербурге, хотя его промышленные интересы тянул на восток, к Уралу, в царство железа и меди.

Иван Лазарев был богат, знатен – получил титул графа Австрийской империи, – великодушен, образован и вместе с тем имел вкус к приключениям. Именно ему приписала легенда главную роль в истории алмаза «Орлов».

Якобы Ованес еще в Иране купил огромный и безумно дорогой камень, когда делили добычу, захваченную Надир-шахом в Дели. Узнав, что Лазарев покидает страну, персы потребовали отдать драгоценность. Ованес сказал, что он уже продал алмаз, и спрятал покупку в – собственное же тело, в разрез на ляжке. Перебравшись в Россию, купец совершил обратную операцию, а камень продал Григорию Орлову. Цену алмазу определили в 450 тысяч рублей, и то, вероятно, продавец сбросил немало, рассчитывая на будущие милости от фаворита. Сам же камень Григорий Григорьевич поднес императрице Екатерине.

Затем Иван Лазарев построил на своем подворье Армянскую церковь, а у красной линии[4]4
   Линия, вдоль которой обязаны были стоять фасады домов на улицах Петербурга.


[Закрыть] Невского возвел два трехэтажных дома, окаймлявших проход к храму. В первом этаже одного из них и поселились карабахские мелики. Впрочем, общались они больше не с хозяином, а с его младшим братом Минасом, Миной. Тот держался скромно, но говорили, что Иван Лазарев редкое дело предпринимает, не спросив совета у Мины. Будто бы именно ему армяне обязаны и церковью святой Екатерины напротив Гостиного двора, и другой, заложенной на Васильевском острове.

– Чем ты расстроен, уважаемый Шахназаров? Я слышал, император говорил с вами благосклонно, хотя не без гнева… Да-да, дорогой, не удивляйся. Новости в Петербурге бегают быстро.

Джимшид и Фридон отошли от печки. Обычай требовал выказать уважительное почтение, да и голова с сердцем настаивали на том же.

– Император разрешил нам выйти в Грузию в следующем году.

– Это большая удача.

– Соглашусь с тобой, уважаемый Минас Лазарев. Но она чуть было не пролетела мимо. И все из-за упрямого малолетнего ишака!

Лазарев чуть приподнял большие веки.

– Удача порхает на легких крыльях. Эта птичка капризнее юной девушки. Чем же осмелился наш Ростом вызвать гнев государя?

Юноша наклонился вперед:

– Я хочу служить в гвардии императора!

Джимшид сжал мощную ладонь в объемный кулак и погрозил племяннику:

– Молодежь совсем забыла, как почитать старших. Они хотят, они думают, они – говорят, когда их еще не спросили!

Фридон пошевелил плечами. Владетель Гюлистана уступал Шахназарову не только в росте, но также и в возрасте. Он был ближе к Ростому на целых пятнадцать лет и лучше понимал сильного и горячего парня.

– Государь вряд ли разгневался из-за такой просьбы, – осторожно заметил Лазарев. – Ему нравится, когда хотят служить в его войске.

Джимшид уже остывал.

– Это был лишний вопрос. Не он разъярил императора. Но в гневе тот мог отказать и нам в нашей просьбе.

Минас согласно закивал головой.

– Не надо просить у сильных мира сего лишнее. Иначе они могут запретить даже необходимое… Но что же с мальчиком, дорогой Джимшид? Ты увезешь его обратно в Арцах?

– Зачем армянам чужая армия?

– Если вы выходите в Россию… А Грузия теперь будет Россия… Тогда эта армия для вас уже не чужая.

Джимшид насупился.

– Такой маленький вопрос. Нам сейчас нужно решать судьбу двух гаваров.

– Жизнь одного человека мало значит рядом с тысячами других, – согласился Лазарев. – Но иногда и от нее зависит, в какую сторону качнутся весы Времени. Государь пылок и тороплив. Он уже прислал офицера, чтобы узнать – действительно ли Ростом, сын мелика Шахназарова, хочет служить в гвардии российского императора?

Юноша так просиял, что трое взрослых едва удержались от смеха.

– Отпусти мальчика, – подал голос Фридон. – Может быть, у армян появится еще один воин.

– Я вернусь сильным, как Давид-бек! – задыхаясь, крикнул Ростом.

Джимшид кивнул:

– Возможно, вы правы. Возможно, так будет лучше. Но я слышал, что в гвардию приходят только знатные русские.

– Солдатом может наняться каждый. Но нашему мальчику нужно стать офицером. Для этого требуется грамота о дворянстве. Однако, что за проблема, уважаемый Шахназаров? Он не сын твой, он твой племянник, но – такой же мелик, такой же князь, как и ты… Что с вами, друзья мои?

– Выйди, – кинул Джимшид почерневшему вдруг Ростому. – Выйди, мальчик. Дай поговорить взрослым мужчинам…

IV

– Нехорошо поминать родителей дурным словом, – медленно начал свою речь владетель Варанды. – Но вы оба знаете, что за человек был мой отец.

Фридон кивнул, а Лазарев посмотрел удивленно.

– Я слышал – в стихах на его надгробьи есть такая строка: гордостью он являлся армянской нации…

– Это могила моего деда. Хусейн Шахназаров, владетель одного из меликств Хамсы[5]5
   Хамсе (арабс.) – пять. Пять меликств, составлявших Нагорный Карабах в XVIII веке.


[Закрыть], союзник Давид-бека и спарапета Мхитара. Он вырезал передовой отряд Абдулла-паши, что осмелился остановиться на зиму в Аветараноце. Да, уважаемый Минас, не платил он дани ни одному царю, // Был мощным оплотом всей страны… А сын его, Шахназар Шахназаров, стал – проклятием армян Карабаха…

Он жестом остановил Фридона, пытавшегося возразить. И сам замолчал надолго. Оба собеседника тоже стояли тихо, не решаясь тревожить воина, взрывавшего память своего рода…

– В нем была половина турецкой крови. Что до сих бушует во мне и, – он кивнул в сторону двери, – в этом молодом ишаке. Мой отец – Шахназар Второй – убил своего сводного брата, законного мелика гавара Варанда. И четыре других властителя – Гюлистана, Хачена, Джраберды и Дизака – выступили против убийцы. Но Шахназар не стал дожидаться, когда его прихлопнут, как крысу. Он позвал на помощь вождя племени Джеваншир – Панах-Али-хана…

– Кочевники, что остались в наших степях еще со времен великого Надир-шаха, – пояснил Лазареву Фридон.

– Они уже не хотели пасти скот, – мрачно продолжил свой рассказ Шахназаров. – Они хотели построить свою крепость в горах. Так выросли стены укрепления Панах-абад. Позже его назвали Шуши-каласы… Говорят, что отец своей рукой положил первый камень в стены Шуши. Он думал, что возводит новый знак своей силы, а вышло, что он вырыл могилу и себе, и всем меликствам Карабаха.

Джимшид прервал рассказ, подошел к двери, приотворил, желая убедиться, что племянник не подслушивает беседу старших. И продолжил:

– Но – пока Шахназар Второй был жив, он считал своим все, что ему хотелось иметь. Не колеблясь, протягивал руку к любой вещи, что лежала не слишком удачно. А если хозяин надежно прятал сокровище, мелик Варанды сбивал любые затворы.

Лазарев чуть улыбнулся. Ему показалось, что Джимшид все-таки гордится своим жестоким отцом.

– Может быть, мы присядем? Рассказ, я чувствую, будет долгим и любопытным.

Минас с Фридоном опустились на мягкие подушки дивана. Джимшид остался стоять.

– Мне так будет легче… Я был старшим из четырех сыновей мелика. Тех, которых он сам признавал своими законными. Из дочерей выбрал двух. Прочих я не возьмусь перечислить. Однажды он прилег с нашей служанкой, а потом родилась девочка Сона. Мать умерла при родах, малышку оставили в доме. Она быстро бегала, смешно говорила. Я считал ее свой младшей сестрой. Хотя по возрасту она могла быть мне и дочерью. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, я отдал ее замуж. Я! Отец так ни разу не посмотрел в ее сторону. Я нашел девочке мужа. Хороший человек, не грубый и работящий. Он умел хорошо работать с железом и медью. Через полтора года родился Ростом, а еще через два напали лезгины…

– Разбойники, – опять пояснил Фридон. – Постоянно спускаются из Белокан большими партиями, добираются и до Гянджи…

– Так случилось и в этот несчастный год. А Сона с Григолом как раз поехали в город что-то продать, что-то купить. Наверное, Господь отвернулся не вовремя и не успел отвести глаза негодяям… Я мигом собрал людей, ринулся на поиски, но не нашел ни его ни ее. И никто не знал, что с ними случилось… Потом, я слышал, эту партию перехватили русские, уже у самой Куры. Тот отряд, что императрица направила в помощь царю Ираклию. Они не сумели закрыть дорогу туда, зато отомстили за нас, когда разбойники возвращались обратно. Они выгнали их из леса и погнали как стадо овец в воду. А на берегу поставили пушки. Рассказывают, что трупы – и лошадей, и людей – запрудили бурную реку от одного берега до другого. Жалею об одном, что меня не было в этот день с ними. Я бы тоже стрелял, пока хватило пороха и свинца, пока ствол ружья не прожег мне ладонь насквозь!

Он замолчал. Минас и Фридно, потупив глаза, ждали, пока владетель Варанды заговорит снова.

– Благодарение Господу, они не взяли мальчика в дальний путь, оставили у соседки. И я взял его в свой дом. Я воспитывал его как сына, если бы он у меня был. Он может объездить любого жеребца в Карабахе, он сбивает ласточек из ружья, он срезает сухой тростник шашкой. Он умеет читать, писать, он хорошо считает, он говорит с любым человеком в горах на его собственном языке. Я думал, он будет помогать мне управлять моими людьми. Мы ведь не молодеем с годами… Я не могу сделать его наследником, но он был бы рядом с моим старшим зятем, когда придет время, и тот станет на мое место…

Снова повисла долгая пауза. Первым решился разорвать ее Минас:

– Мы показываем молодым людям нашу дорогу, широкую и прямую. А они уходят кривой и окольной, но своей собственной. Отпусти мальчика, дорогой Джимшид! Он хочет быть воином.

– Мало нам приходится драться рядом с собственным домом, – проворчал Шахназаров. – Он хочет быть воином!.. Он хочет, чтобы русские сделали из него воина!.. Он уже воин, он уже убил двух или трех. Может быть, даже больше, но я не видел… И это я сделал его мужчиной!

– Вот как, – заинтересовался Лазарев. – Мальчик уже сражался?

– Ему было только пятнадцать, когда Ага-Мохаммед вернулся к Шуше. Этот евнух уже приступал к крепости за два года до этого, но тогда нам удалось отсидеться. Ибрагим-хан, сын Панах-Али-хана, храбрый воин, несмотря на свой возраст. Мы запаслись водой, зерном, порохом и надежно укрепили ворота…

– Вы стояли заодно с мусульманами? – недоверчиво спросил Минас.

– Зачем же ждать, пока чужаки разорвут нас поодиночке. А вместе мы надеялись удержаться. Так оно и случилось. По крайней мере, в тот раз… Ага-Мохаммед привел за собой огромное войско. Он обещал закидать Шушинское ущелье нагайками своей конницы. Лучше шапками – предложил ему Ибрагим-хан… Персы уложили наших пленных рядами и погнали по ним лошадей, подкованных навыворот, шипами наружу… Племянник Ибрагим-хана, славный Мамед-бек, сделал конную вылазку. Там участвовал мой отряд, там впервые увидел своих врагов и Ростом… Мы хорошо рубились той ночью. А вернувшись в Шушу, выложили на площади высокую пирамиду из ушей и носов сарбазов…

Фридон слушал своего товарища совершенно спокойно, но Лазарев невольно поежился.

– Ты бы видел, уважаемый Минас, что эти персы натворили в Тифлисе!.. Когда Ага-Мохаммед понял, что Шушинская крепость так и останется девственной, что не ему, скопцу, взломать эту красавицу, он отправился в Грузию…

– Можешь не повторять, – прервал его Минас. – В Петербург приехал купец Артемий Богданов, он был в городе спустя день после ухода персов. Я уже знаю подробности. И жалею, что не забыл их по сегодняшний день.

– Мужчина должен видеть и помнить, – проворчал угрюмо Джимшид. – И мстить. За Тифлис, за Гянджу и за Шушу.

– Ты же сказал, что вам удалось отстоять крепость.

– В тот раз – да. Но на следующий год Ага-Мохаммед появился снова. А перед ним пришел голод. Сначала персы вычистили страну до последнего перышка когда шли на Тифлис, и когда возвращались. А потом обрушилась засуха…

– Люди съели скот, птицу, зерно… – печально поддакнул Фридон. – В моих селах крестьяне начали собирать коренья.

– И мы поняли, что нам больше не удержаться. Этот великий скопец, Ахта-хан, – Джимшид произнес кличку будто бы сплюнул, – правильно выбрал время. Ибрагим-хан бежал к тестю – аварскому хану. Я попытался увести своих людей в Грузию. Нас нагнали на половине дороги. Моя дружина могла бы ускакать в горы, под нами были славные кони, но рядом шли и пешие, и женщины с детьми, и просто крестьянские семьи. Кто мужчина, тот принимает бой – сказал я. И мы повернулись к персам…

– А мальчик? – почти выкрикнул Лазарев. – Он тоже остался с вами?

Джимшид устало кивнул.

– Но ему повезло. Два десятка моих людей все-таки вырвались, и он был среди уцелевших… Мы заняли самое узкое место в ущелье и дрались, чтобы женщины и крестьяне смогли подняться по узкой тропинке… Я оглянулся в очередной раз и понял, что люди уже ушли. Крикнул воинам, тем, что еще остались в живых, что можно подумать и о себе. Но тут меня ударили в голову, и я рухнул вместе с конем…

V

Джимшид опомнился, когда кто-то пнул его сапогом в бок. Он застонал от резкой, неожиданной боли и тут же пожалел, что не смог удержаться.

– Этот живой! – крикнули рядом. – Саддык-хан! Их начальник жив! Тот, за кем мы так бешено скакали с рассвета…

Сильные руки поставили Джимшида на ноги, повернув его против света. Ему слепили глаза острые лучи полуденного солнца, ему мешала видеть кровь, стекающая из раны на лбу.

Кто-то скомандовал, и мелика потащили в сторону, подняли в воздух и опустили в седло. Лицом к хвосту лошади. Джимшид принял позор без слов; он чувствовал свою слабость, понимал, что от малейшего движения свалится под копыта. Он думал, успели ли пешие забраться достаточно высоко, смог ли кто-либо из его людей вырваться из-под сабель всадников Ага-Мохаммеда, что случилось с Ростомом…

Ему связали руки за спиной и начали сводить ноги.

– Переверните его! – прорычал голос, умеющий отдавать приказания.

Снова несколько рук вцепились в мелика, опять подняли его над седлом и посадили уже лицом к гриве. Кто-то с силой провел несколько раз по лицу тряпкой, отдирая засохшую кровь. Шахназаров открыл глаза.

Воин в блестящем панцире и чешуйчатом шлеме подъехал к нему вплотную.

– Ты хорошо бился, мелик. Мы повезем тебя с честью, как храброго воина. Шах велел доставить тебя. Унижать – такого приказа не было… Но – скажу честно – лучше бы тебе умереть прямо в этом ущелье…

Джимшид невольно вздрогнул и оглянулся. Насколько он мог видеть, повсюду лежали тела воинов: армяне, татары, персы. Спешившиеся победители снимали хорошие доспехи, забирали дорогое оружие, приканчивали тех, кто еще шевелился.

Отряд Саддык-хана вернулся вовремя, чтобы успеть подняться в Шушу вместе с прочим персидским войском. Мелик Шахназаров трясся в седле, еле удерживаясь от стона: затекали руки, примотанные к задней луке седла, ноги, крепко стянутые где-то под лошадиным брюхом, немела шея, перехваченная волосяным арканом. Он старался смотреть вверх, на ханский дворец, возвышавшийся на отвесной скале. Из этого орлиного гнезда, помнилось Джимшиду, можно было увидеть и серебристую ленту быстрой реки на юге, и белые шапки громадных гор на северо-западе. Никогда и никому не удалось бы взять эту крепость приступом. Никто не сумел бы привести ее к покорности. Если бы только не голодное время, не ум и хитрость Ага-Мохаммеда.

А шах тоже поднимался к Шуше, по той, единственной дороге, что вела к ее мощным воротам. Среди скал, среди отвесных стен и утесов тянулась колонна сарбазов. Впереди шли «бешеные», лучшие бойцы повелителя Ирана. За ними вели под уздцы коня самого Ага-Мохаммеда. Он смотрел вверх на башни Шуши, уходящие к облакам, и радовался, что успел короноваться на царство. Теперь в его руках вся бывшая империя великого Надир-шаха.

Когда-то он дал клятву – оставаться до тех пор правителем, а не царем, пока власть его не будет признана во всем Иране, от востока до запада. Он был терпелив. Мал ростом, сухощав, на лице его никто бы не сумел насчитать и пяти волос. Но мудрость Ага-Мохаммеда заключалась не в бороде. Он не забывал обид, он умел ждать, и он точно выбирал момент, когда нужно ударить. Он жалил больно и быстро, как юркие и ядовитые змеи пустыни. Он не прощал даже мертвых.

Еще Надир-шах, упирая свою пяту в Персию, приказал убить деда Ага-Мохаммеда, правителя племени Каджар, кочевавшего на севере, в Азербайджане[6]6
   В те времена Азербайджаном называли северную область Персии, у Каспийского моря.


[Закрыть]. А по смерти Надира новый шах – Керим – взял в заложники сына главы «красноголовых». Так, кизилбашами, называли каджаров из-за странных головных уборов. В свои шапки мужчины племени вплетали двенадцать красных полосок – по числу шиитских имамов.

Мальчишку забрали из родного становища, привезли в столицу, Шираз, и оскопили.

После на протяжении десятилетий он сновал незаметной тенью по коридорам дворца шахиншаха, впитывал знания, копил силы и злобу. Ненависть его была настолько сильна, что еще ребенком он носил в рукаве нож и резал незаметно ковры, закрывавшие пол и стены. Так мстил он за деда и за себя.

Двадцать лет Ага-Мохаммед пробирался к власти в Иране. Победив противников, перенес столицу империи в Тегеран. Приказал привезти туда и прах обидчиков – Надир-шаха и Керим-шаха. Их закопали под ступенями лестницы, по которой новый правитель Ирана каждый день спускался в тенистый сад. С мрачным удовольствием Ага-Мохаммед дважды в сутки попирал пятками двух главных своих врагов…

Ворота Шуши распахнулись, из них выбежала горстка людей. Джимшид прищурился против солнца – всмотрелся. Приближенные, самые доверенные лица при дворе Ибрагим-хана, те, что не смогли последовать за бывшим властителем, не успели спрятаться, рискнули остаться на месте и встретить повелителя персов.

Они подкрасили щеки, чтобы не так бросалась в глаза их белизна. Они приседали от страха, они били в ладони и пели песню, приличествующую этому случаю. Старинную песню с почти плясовым припевом:

– Пришли, привели мы

страшилище-дракона,

Прогнали так, что след простыл,

хитрую лисицу…

«Бешеные» расступились, и телохранители вывели вперед шаха. Он морщил лицо и кивал головой в такт песне. И тогда персидские беки и сераскеры тоже начали выпевать простые слова:

– Пришли, привели мы

страшилище-дракона,

Прогнали так, что след простыл,

хитрую лисицу…

Жители Шуши произносили одну строчку, персы подхватывали вторую, все хлопали в ладоши и кружились, подпрыгивая…

Ага-Мохаммед остановил жеребца, ступил со стремени на спину подбежавшего телохранителя; с нее ему помогли спуститься на землю.

Все замерли в испуге, ожидая распоряжений, но шах дважды медленно хлопнул в ладоши, и песню запели снова…

– Пришли, привели мы

страшилище-дракона,

Прогнали так, что след простыл,

хитрую лисицу…

Сам страшный, свирепый дракон тоже выговаривал негромко слова, хлопал ладонями, кружился, подпрыгивал так, что развевались полы вышитого халата. Он мял узкие губы, пробовал улыбаться и был совершенно счастлив. Он – Ахта-хан, евнух, старый, низенький, сморщенный человек сумел распечатать величавую девственницу. Он благодарил Аллаха, что тот дал ему достаточно сил и терпения дожить до этого дня.

Шах остановился, и все смолкли разом. Его снова подсадили в седло, и персы двинулись дальше в город. Джимшид смотрел в спину Ага-Мохаммеду, и ему казалось, он понимает, о чем думает сейчас «Дракон», снова ставший свирепым страшилищем. Ахта-хан размышлял – как же он заставит себя запомнить непокорных жителей Карабаха.

Подъехав к дворцу, шах быстро прошел в покои. Мелика вместе с другими пленными втащили во двор и швырнули к забору. Оттуда Джимшид следил, как творил быстрый суд очередной «лев Ирана».

Ага-Мохаммед сидел у окна, завешенного высочайшей завесью – серапердой[7]7
   Специальная занавесь, закрывавшая лицо шаха.


[Закрыть]. Он видел всех, его же – никто. «Бешеные» приводили жителей Шуши, чьи имена, к несчастью владельцев, застряли в мозгу Ахта-хана.

– Здесь ли такой-то? – опрашивал собравшихся писклявый голос, доносившийся из-за складок материи.

– Бяли теседиггин олум! – отвечал шаху несчастный. – Точно так, да буду я твоей жертвой!

– Будешь, – равнодушно подтверждало скрытое от мира страшилище.

Шесть человек посадили на кол в этот же день. Несчастные корчились на тонких металлических прутьях, а палачи стояли вокруг, держа в руках топоры, и подбивали обухами с торца, если им казалось, что казнь замедляется.

– Все, уже ничего не видно! – объявило чудовище, когда солнце начало скатываться за вершины западного хребта. – Завтра с рассветом мы начнем достраивать площадь вашего города. Мы сложим две пирамиды из ваших голов, и я думаю, что они встанут вровень с минаретами вашей мечети…

Холодно было этой ночью на воздухе. Джимшид прижался спиной к такому же, как он, пленнику и пытался успокоить себя простыми картинками. Семья уже, наверное, забралась высоко в горы. Женщины – жена и дочери – собирают хворост для небольшого костра, мужчины разделывают добычу, козу или серну, что там удалось подстрелить за пару часов охоты. Ростом тоже, наверное, работает своим острым ножом с рукояткой из оленьего рога. Джимшид сам подарил его мальчику, когда тому исполнилось десять…

Да и ему будет лучше почувствовать один короткий момент шеей острие боевого оружия, чем вопить от боли и ужаса, нанизываясь туловищем на железную ржавую палку…

Он так успокоил себя этими соображениями, что даже сумел задремать в самый холодный час. Проснулся уже после рассвета от криков, стука, скрежета, воплей. Толпа женщин, детей металась по двору, гоняя ногами странный предмет неправильной формы.

– Голова! – вдруг понял Джимшид и покрылся испариной. – Кто же из нас, несчастных, стал первой жертвой?…

Мертвая голова запрыгала по камням с отвратительным, хлюпающим звуком. Подкатилась к мелику, и тот вдруг увидел перед собой голые, впалые щеки самого Ага-Мохаммеда…

VI

– Я слышал эту историю, – сказал Минас. – Но так и не знаю, что же уничтожило жестокого Ахта-хана.

– Он не выдержал своего счастья, – медленно ответил Фридон. – Такая победа совершенно затуманила разум шаха. Он объявил, что сложит отрубленные головы шушинцев выше их высочайшего минарета.

– Уважаемый Джимшид уже сказал нам об этом.

– Но пока он и другие ждали своей участи, отважный и прямой Саддык-хан спросил шаха – зачем повелителю Вселенной уничтожать своих подданных? Тот плюнул в него и сказал, что сложит два минарета из голов этих ослушников. И верх одного украсит глупой башкой самого Саддык-хана. А на другую ляжет голова Сафар-Али-бека, чтобы тот не смотрел в сторону, когда шах-ин-шах объявляет свое решение… Я думаю, обе жертвы, которым заранее объявили судьбу, вышли из шахской опочивальни, переглянулись и… А на следующий день наш Джимшид увидел у своих ног голову самого Ага-Мохаммеда.

– Меня развязали, и я тут же стал под знамена храброго Мамед-бека. Персы уходили, а мы подгоняли их, наскакивая то там, то здесь. Но потом в Шушу вернулся сам Ибрагим-хан. Ему сказали, что племянник собирается занять его место. Хан приказал убить своего лучшего воина и начал новый розыск, выясняя, кто же хлопал ладонями перед персами, а кто – за год перед этим так же радовался русским, подходившим к Гяндже. И вот тогда мы с уважаемым Фридоном и решили отправиться в Петербург.

Лазарев поднялся с дивана.

– Вы приехали, вы видели императора, вы добились своего. Осталось решить один вопрос. Совсем незначительный.

Властитель гавара Варанды набычился.

– Я не хочу заступать дорогу храброму мальчику. Но кто же будет драться, когда беда снова подойдет к нашему дому?

– Э-э! – возразил тут же Фридон. – Разве же мы деремся? Палим, закрыв глаза, наудачу, а нас бьют соседи со всех сторон. Может быть, русские научат его сражаться по-своему.

Шахназаров еще колебался.

– Ты же сам сказал, уважаемый Минас, что солдат в гвардии должен быть меликом или беком.

– Я сказал, что солдатом возьмут и сына крестьянина. Но он так и останется рядовым. Чтобы наш Ростом сумел выбиться в офицеры, нужна грамота о дворянстве. Я могу достать такую бумагу. Она будет стоить немало, но эти деньги послужат нашему делу. Однако на ней должна стоять подпись мелика Шахназарова.

Джимшид молчал и катал желваки на скулах.

– Эх, армяне! – крикнул Фридон, хлопнув себя по бедрам. – Ну почему мы, дети Хайка, так верны чужеземцам и не хотим постоять за своих соплеменников?! Что за монеты ты взвешиваешь, Джимшид? Ты и сам знаешь, что в парне течет кровь твоего отца. Он такой же Шахназаров, как и ты, уважаемый мелик, хотя и зовется Мадатовым. Подумай лучше, какую судьбу ты готовишь племяннику. Думаешь, он согласится объезжать сады, поля и деревни?! Считать корзинами яблоки или ковры тюками?! Я тебе прямо скажу – года не пройдет, как мальчик убежит в горы. И так высоко заберется, что по собственной воле его уже никто не разыщет. Зато он сам – найдет. И нас с тобой, и многих других. Зачем нам нужен еще один страшный разбойник?! Пусть русские сделают из него славного воина!

Лазарев обошел мрачного Джимшида и распахнул дверь.

– Возвращайся в комнату! – крикнул он. – Дядя хочет тебе что-то сказать!

Ростом медленно переступил порог и затравленно огляделся.

– Ты похож сейчас на дикую кошку, – начал Джимшид. – Но это вы трое загнали меня в ловушку. Хорошо. Может быть, вы и правы. Слушай меня как следует, мальчик. Я отпущу тебя в армию русского императора. И я подпишу бумаги, чтобы из тебя сделали офицера.

– Дядя! – радостно бросился к нему юноша.

Тот загородился ладонями.

– Обнимать будешь девушек. Думаю, их будет в твоей жизни немало. Если ты в самом деле внук своего деда… Но помни одно – русский офицер Ростом Мадатов…

– Ему надо будет сменить имя, – неожиданно прервал его Лазарев.

Карабахцы недоуменно уставились на петербургского богача.

– Тебе надо будет креститься заново. Русские – христиане, но у них своя вера. Если ты будешь жить не просто среди них, а с ними, ты должен быть точно такой, как и они. Да и незачем новым друзьям ломать язык о твое старое имя. У тебя и без того будет достаточно огорчений.

Младший, казалось, хотел возразить, но двое старших согласно кивнули.

– Он знает лучше, – сказал Фридон. – А имя отца ты сохранишь.

– Русский офицер… Мадатов, – продолжил прерванную речь мелик Джимшид. – Я не знаю, какая дорога ляжет перед тобой. Но если она приведет тебя назад в горы…

– Я вернусь! – крикнул Ростом. – Отцом могу поклясться – вернусь! Непременно!

– Ты уже становишься русским, – укорил его дядя. – Ты дважды перебил старшего… Если ты вернешься, если ты решишься снова пройти, проехать верхом по Авератаноцу, а еще лучше – самой Шуше… Ты должен стать таким человеком, чтобы никто не спросил – почему сын медника держится таким князем?! Ты понял, мальчик?! Никто не должен осмелиться даже подумать об этом!!!