Текст книги "Кавказская слава России. Черный гусар"

Второго участника дела чести в этой компании не оказалось. Поручик князь Мадатов понес самое сильное наказание. Его перевели в армию. Но без обычного для гвардейца повышения в две ступени, а тем же чином…

Новицкий навестил Мадатова перед самым его отъездом. Тот принял его весьма холодно. Но Сергей не был обескуражен. Он сел, не дожидаясь приглашения, и заговорил словно бы между прочим, будто хозяин комнаты только и ждал его слов:

– Сожалею, князь, что вам пришлось расплачиваться за грехи наши общие. Все соболезнуют вам, все искренне вас сочувствуют.

– Все? – буркнул Валериан.

– Безусловно. – Сергей выдержал паузу. Он знал, что лжет, понимал, что ложь эта видна, но чувствовал, что она сейчас просто необходима; Бранский был прав в одном – у Мадатова не было друзей в этом полку, а Новицкий не хотел, чтобы его сослуживец уезжал с чрезмерно тяжелым воспоминанием. –  Хотя, конечно, – продолжил он, – граф не слишком доволен итогом вашей дуэли. Например, ему кажется, что во второй раз вы слишком быстро пошли к барьеру.

– Я не хотел умирать, – резко бросил Валериан, глядя в глаза собеседнику.

Сергей удержал улыбку. Ему начинал нравиться этот мрачный офицер с резким, неправильным, не петербургским выговором. Он был слишком искренен, он не хотел соблюдать приличия в разговоре; и не потому, что презирал их, а потому, что не знал. Но именно это и привлекало Новицкого. Мадатов в самом деле был не на месте среди затянутых в рюмочку гвардейских поручиков, хотя осиной его талии могли позавидовать многие. Но он был слишком естественен, а потому казался чересчур неуклюжим.

– Тогда почему же вы не подозвали его к барьеру? Вы оставили его на месте и дали фору в четыре шага.

Валериан усмехнулся. По правде говоря, тогда, с пистолетом в руке, он и забыл об этой возможности, но не собирался сейчас признаваться в своей оплошности.

– А если бы я поставил его поближе и застрелил? Что было б со мной потом?

– Его семья вам бы этого не простила, – ответил Новицкий честно и без раздумий.

– Видите. И тогда в лучшем случае – солдатом… в глухой гарнизон… навечно…

– Но, случись вам дать промах, в третий раз граф мог и убить вас, с восьми-то шагов.

Валериан подумал, что такой исход пугал его куда меньше, чем разжалование без выслуги, но не стал говорить это вслух.

– Я рискнул. Я сыграл. И я выиграл…

– Армейский полк? – спросил Сергей его прямо.

– Там тоже служат, – ответил Мадатов сухо.

Сергей поднялся.

– Что же – счастливой дороги вам, легкой службы. Бог даст, еще свидимся.

Он протянул руку, и Мадатов, чуть поколебавшись, ответил ему пожатием. Но – Сергей понимал это совершенно отчетливо – прощаясь навсегда и без особенных сожалений…

Часть вторая

Глава четвертая

I

По широкой поляне полз щит. Полуторадюймовые доски остругали, плотно сбили друг с другом и обрезали на высоту роста среднего человека. Ширину же выбрали так, чтобы самый плечистый гренадер не смог бы закрыть мишень, даже выпрямившись и вдохнув полной грудью.

Двое рядовых в зеленых мундирах и белых панталонах бежали к опушке, держа в кулаках веревки, накинутые на плечи. Щит двигался за ними достаточно быстро и плавно. От падения его удерживала еще одна бечева, натянутая по все длине прогалины.

Егеря первой роты первого батальона стояли группками по шесть человек, держа заряженные ружья в положении «на плечо». Только щит приближался, следовала команда: «Первая!» Трое, шагнув вперед, падали на колено и палили в надвигающиеся доски… «Вторая!» Вторая же тройка занимала место первой и расстреливала удалявшуюся мишень. Больше половины стрелков попадало в цель. Летели белые щепки, а щит все больше окрашивался в цвет травы, видневшейся сквозь пробоины.

Пару раз чья-то не в меру меткая пуля перебивала веревки. По команде стрелки брали ружья к ноге и ждали, пока тянувшие сращивали концы.

Командовал высокий чернявый штабс-капитан, бежавший параллельно движению щита, держась за линией стрелков. За ним ехал верхом подполковник, внимательно наблюдавший и как исполняют приемы рядовые, и как часто попадают они в мишень.

Отстрелялась последняя группа, щит остановился. «Бурлаки» начали перевязывать бечевы, чтобы тянуть в другую сторону. Ротный подошел к батальонному командиру.

– Хорошо стреляют твои люди, Мадатов!

Штабс-капитан вытянулся и отдал честь. Подполковник Бутков спрыгнул на землю и отдал поводья подбежавшему унтеру.

– А теперь хочу посмотреть, как маневрируют. Топать на месте и ружье вертеть егерям без надобности. Пусть атакуют… вон ту опушку. Там враг засел, оттуда стреляют. Давай, командуй. Только не забудь приказать, чтоб разрядили ружья, у кого осеклись.

Мадатов дернулся недовольно.

– До сих пор не забывал, господин подполковник.

– У каждого свое дело, Мадатов. Офицеры рядовым приказывают, ротный своим офицерам. А батальонный, соответственно, ротным!.. Исполняйте, господин штабс-капитан. Жду!..

Пробили барабаны, и рота выстроилась в две линии. Другая дробь, и первая шеренга побежала вперед. Отошла на полсотни метров, и по новому сигналу егеря припали на колено, показывая, что готовы к стрельбе. Приложились, и тут же вторая половина роты двинулась скорым шагом. Солдаты проскочили в разрывы первой и, взяв ту же дистанцию, так же изготовились к залпу. Отстрелявшаяся шеренга, повинуясь не умолкающим барабанам, изображала, что заряжает оружие.

Мадатов держался в арьергарде, держа при себе барабанщиков и нескольких вестовых. Он был доволен. Он чувствовал, что рота исполняет приказания складно, что управлять сотней солдат и офицеров ему так же ловко, как действовать десятью пальцами. Он знал также, чувствовал спиной, что и батальонный командир тоже радуется, видя, как четко действуют егеря, как быстро перекатываются шеренги, приближаясь к опушке леса.

– Стой! – крикнул Бутков.

Мадатов повторил приказ, и, повинуясь грохнувшим враз барабанам обе шеренги замерли. Первая у самых деревьев, вторая – на том же расстоянии, что было определено сначала.

– Правильно, – похвалил батальонный. – Правильно, Мадатов, делаешь, что голос не рвешь. Пальба начнется – ни один унтер тебя не услышит. Командуй лишь барабанами. Это надежней… А скажите, господин штабс-капитан, в лес вы тоже линиями бы пошли?

Валериан позволил себе улыбнуться. Вопрос, он понимал, задан был только для формы.

– Никак нет, господин подполковник. Исполнили бы маневр за номером три. Барабаны пробивают резвый поход, и каждая цепь вытягивается колонной по одному. Подобными веревками рота и входит в лес.

– Знаешь, – буркнул Бутков, – посмотрел бы я еще, как исполняешь, да времени уже нет. Пусть строятся в колонну и возвращаются в лагерь. Есть кому повести?.. Ну и отлично. А мы с тобой проедемся, поговорим… Сергачев! Отдай коня штабс-капитану. Сам прогуляешься с ротой…

Опередив пеших егерей, Бутков с Мадатовым выехали с поляны на пыльный, широкий шлях. Островок леса остался у них за спиной, а справа и слева тянулась до горизонта бугристая равнина, покрытая высокой травой. Дорога сразу пошла вверх, на небольшой холм, но отдохнувшие лошади шли бойко и весело, поматывая головами.

– Рад, что я тебя от мушкетеров к егерям перетащил? – помолчав, начал Бутков. – Можешь не отвечать. Сам знаю, что рад. Как увидел тебя у мингрельцев, так сразу подумал – вот кто мне нужен здесь, на первую роту! Егеря – дело живое и быстрое. Но и опасное. Будь у нас времени чуть побольше, надо бы, пожалуй, два-три взвода за деревьями посадить. Чтоб палили холостыми по наступающим. А как подойдут, еще бы и навстречу пошли. Как при Александре Васильевиче. Он, Мадатов, колонну на колонну гонял. И шаг приказывал не сбавлять! Пробегали строй через строй, только штыки отводили, чтобы друг друга не поколоть…

– Опасный маневр, – отозвался Валериан. – Не уверен, что мои бы управились.

С Бутковым ему легко было и говорить, и служить. Ни один, ни другой не любили прятаться, притворяться. Каждый знал свое дело, любил его и старался исполнять по возможности лучше.

– А я уверен. Что с первого раза никак бы не управились, – ответил Мадатову подполковник. – И со второго тоже, и с третьего. А вот с пятого, глядишь, и начало бы у тебя получаться… Я тогда еще только унтером начинал. Так честно скажу тебе – поначалу ой как боялся. Бежишь, ружье на руку, орешь, барабаны лупят! А навстречу такие же оголтелые, такой же колонной. Ох, думаешь, не разойдемся, так только лбы затрещат! Потом попривык, и страх стал яростью замещаться. Он на тебя, ты на него. Штык уберешь, а плечом нет-нет да засадишь, куда придется. Да и он же не уступает! Так потихоньку Суворов и вытягивал нас на дело…

– Ну, авось и наши никому не уступят.

– Авось! – вскинулся батальонный. – Авось – не солдатское это слово. Да – война, да – наудачу, но – только не на авось! Ходим мы, штабс-капитан, под Богом, но каждый сам за себя. Сделай все свое и даже немного больше, а дальше… да, там как уж получится. Но пока скажу – хорошая у тебя рота, Мадатов! И батальон у нас неплохой. И полк седьмой егерский тоже, думаю, в настоящем деле выстоит.

– Думаете или уверены? – напрямую спросил Мадатов.

Бутков помолчал. Смотрел прищуренными глазами вперед за версты и версты степи, туда, где валилось вниз красное горячее солнце.

– Надеюсь, – наконец вымолвил он. – Война, Мадатов, это тебе не маневры. Под пулями все куда сложнее – и стоять, и бегать. А главное – соображать. В тебя самого стреляли когда-нибудь?

– Бывало, – усмехнулся Валериан. – Карабах – это же не Россия. Там у нас, за Кавказом, без ружья, без сабли… день, может быть, проживешь. Но до утра уже, наверное, не дотянешь.

– Убивать приходилось?

Валериану легко было бы прихвастнуть, но разговор располагал к честности.

– О двух знаю наверняка. О других врать не буду. Стрелял вместе со всеми. Те падали. Видел. Но чья пуля кого нашла – точно вам не скажу.

– И не надо нам точно. В бою все так и будет – они нас, мы их. А кто кого больше, после решим, когда разойдемся… Что командир под пулями был – это уже хорошо. Но пока солдаты обстреляются – время надобно. А он ждать нас не будет.

– Кто этот он?

– Турок или француз. Думаю, что сначала все-таки турок. С Бонапартом пока помирились, но… О том пусть императоры и фельдмаршалы размышляют. Наше дело солдатское – на кого укажут, на того и пойдем. А турки все-таки ближе. Да и дерутся там опять третий год.

– Скорей бы, – вздохнул Мадатов.

Такое искреннее нетерпение услышал Бутков в его голосе, что зашелся от хохота. Закашлялся, захлопал ладонями по груди, склонился к самой луке седла, вдавил лоб в черную гриву.

– Что, не терпится умереть?

– Почему умереть? Пускай они умирают, а мы выживем.

Бутков хлопнул его по плечу.

– Правильно мыслишь, штабс-капитан. Слышал я такое от петербургских знакомых: мол, на войну идут не убивать, а умирать. Солдату такая философия не подходит. Война – дело страшное. Ничего святого или, бог упаси, красивого в нем нет. Только кровь, боль и страх. Но не мы с тобой, Мадатов, его придумали. Не мы его для себя и избрали.

– Как не мы? – заволновался Валериан. – Я сам хотел. Сам просился.

– А почему в солдатскую службу просился, а не в гражданскую? Что приятней: грязь сапогами месить или за столом перышком гусиным скрипеть? Но все-таки к ружью потянулся, а не к бумаге. Значит, кто-то эту страсть в твою душу вложил. И приспособил тебя именно к этому делу, а не другому. Честно скажу – хорошо приспособил. Будет из тебя офицер славный. Может, и до генерала дослужишься. Какие твои годы.

– Двадцать шесть лет, – Мадатов собрал поводья одной рукой, вынул платок из-за обшлага мундира, обтер лицо; жара к вечеру еще больше усилилась. – Спешить надо. Иначе мне в Карабах и не вернуться. Я по Шуше должен проехать, чтобы не меньше полковника. Чтоб ордена блестели на эфесе, на шее, в петлице. Только так. Иначе и сам не поеду, и дядя тоже не пустит.

– Как он? – спросил подполковник, который успел уже хорошо узнать историю Шахназаровых и любопытствовал – как же живут, как воюют люди за далеким Кавказским хребтом?

– Получил письмо месяц назад. Пишет, что воевал вместе с русскими, дрался с персами. Но начальник, князь Цицианов, не любит нас. Всем дал награды, но грузинам золотые сабли, а нашим армянам только серебряные. Дядя Джимшид очень обиделся. Хочет выходить из Грузии, думает снова вернуться поближе к Шуше. Наше имение там, своя земля. Теперь будем под русскими, теперь не так уж опасно.

– Пускай селится, пускай обживается. А там – помяни мое слово, Мадатов, и десяти лет не пройдет, как получит такой подарок – родной племянник полковником русской армии! Если, конечно, выживешь… Ну да ордена и чины за просто так не дают. Во всяком случае, таким, как мы с тобой, штабс-капитан. Да что же загадывать, служить надо! Говорят же, что свою пулю и не услышишь… Но в хорошем полку удача куда надежнее.

– У нас полк хороший! – радостно воскликнул Валериан.

Бутков покосился на молодого товарища и усмехнулся.

– Сейчас он хороший. А видел бы ты его года четыре назад. После Фридланда в нем людей оставалось – на две неполные роты. Французы побили да на марше еще потеряли, больными, бежавшими. Меня как раз перевели сюда. Вот тебе, говорят, подполковник Бутков твой батальон. Посмотрел на горстку солдат и спрашиваю, где, господин генерал, мой батальон? Будет, отвечает мне генерал, сам должен его построить. И отправили меня, Мадатов, за рекрутами. За сколько-то сот километров рекрутское депо в городишке уездном. Людей приготовили для всего седьмого егерского полка… – Он потер рукой подбородок и покрутил головой, вспоминая нерадостные картинки. –  Приезжаю, спрашиваю – где мои рекруты? А вон, показывают мне, с носилками бегают. Грязные, оборванные, босые, худющие – камни раскалывают и носят. Щебенку бьют, землю в корзинах таскают. Начальник городской решил собранных мужиков к делу приставить. Мол, что бездельников-то кормить. Ну и приставь, но к делу же! Не каменщики же, солдаты! Взял бы десяток поручиков из инвалидной команды да учил бы их строю с утра до вечера. Все нам легче бы в полку пришлось. А он, видишь, дармовой силе рабочей обрадовался… Именно, что дармовой. Он и кормовые деньги себе забрал. Держал людей на такой работе и впроголодь. Десятками в день умирали. А мертвых не хоронили. Сбрасывали в ров и засыпали… Прихожу я к этому коменданту, спрашиваю – как же вы с людьми обращаетесь? А у меня, отвечает, тоже приказ – стену городскую исправить. Я ему – это же будущие солдаты, ваши защитники. Как же можно с ними так обходиться, хуже, чем со скотом? А он, морда пьяная, только рукой махнул: да зачем нам защитники? В наши болота никакого врага и так не заманишь…

– Я бы такое услышал! – крикнул гневно Валериан.

Бутков набрал всю широкую грудную клетку воздуха и выдохнул с усилием, будто ударил.

– Не знаю, Мадатов, кто мою руку тогда удержал. То ли ангел мой, то ли этот унтер-офицер Сергачев. А то бы и мне пришлось скалу кайлом ковырять. Только не здесь, а много, много восточнее… Ушли мы от коменданта и начали бедолаг этих к маршу готовить. Баня, еда, лекари. Накупили рубах старых, сапог, лапти заказали умельцам местным. Думаю, если на круг посчитать, – рублей двести я в этом городишке оставил. Треть годового жалованья, Мадатов. Хорошо, что пока холостой… И повели мы это воинство шаг за шагом. Веришь ли, капитан, – ни один человек у меня не пропал бесследно. Умирали, да, врать не буду. Но дезертиров не было. Им после этих ужасов под комендантом в полк хотелось, будто бы к мамке обратно… Довел. Здесь еще человек пятьдесят скончалось уже в лазарете. Кровавый понос, Мадатов, штука страшная. От него и на войне гибнут больше, чем от пуль да снарядов. Остальных же начали учить. Поодиночке, вшестером, взводом… Я же еще и кремни сам покупал. Поговорил с контрабандистами, привезли мне хороших. Думаю, еще где-то с сотню я в батальон свой вложил. Но ведь недаром, а, штабс-капитан?..

– Нет, – искренне ответил Валериан. – Недаром. Хороший полк, хороший батальон. Хорошо в нем служить.

– И первая рота в этом батальоне хорошая. Так и будем впредь, Мадатов, служить и воевать…

Они повернули лошадей, съехали с дороги и направились к полковому лагерю. Белые палатки в несколько рядов протянулись вдоль берега неширокой, небыстрой речки. От лагеря к ним скакал всадник.

– Ваше высокоблагородие, господин подполковник! – Полковой адъютант Меньшов обливался потом от жары, волнения, спешки. – Командир срочно требует вас к себе. Собирает всех батальонных. – Он повернул коня и, уносясь, крикнул громко и весело: – Приказ пришел!..

– Я еще с утра знал, что придет, – усмехнулся Бутков. – Хороший офицер такие вещи носом чувствует, кожей. Готовься, Мадатов. Вот тебе и начало!..

II

Тысячу верст до города Яссы батальон Ивана Буткова должен был одолеть менее чем за месяц. Командир торопился, желая успеть прийти в столицу Молдавского княжества еще до того, как польют осенние затяжные дожди и дороги размокнут.

Другие два батальона седьмого егерского остались на Украине и ожидались в Дунайской армии только весной. А первый требовали немедленно.

– Обычным маршем мы и до снега не доберемся. Тридцать верст в день, да еще дневать каждые пятые сутки…

Батальонный собрал в палатку штаб-офицеров и ротных. Четыре прошедших дня егеря от зари до зари топтали пыльную убитую землю, и теперь отлеживались, отсыпались в палатках. Поставленный с вечера лагерь подполковник распорядился снимать только следующим утром.

– Без отдыха люди слягут. – Майор Земцов прошел австрийскую кампанию 1805 и 1806 годов. Один из немногих в полку он выжил в трех страшных сражениях, оставив в чужой земле три пальца левой руки. Хорошо помнил и сами битвы, и отчаянный марш от Браунау и до Ольмюца, когда русская армия ускользала от наседавших маршалов французского императора.

– С Кутузовым вы шли месяц без передышки.

Бутков не был ни при Аустерлице, ни при Фридланде, но, как многие старшие командиры, знал подробности недавно закончившейся войны.

– Там расстояние вдвое меньше. Да и не сказать, господин подполковник, чтобы вовсе без отдыха. Устанешь, остановишься, постреляешь, побежишь дальше.

Офицеры посмеялись незамысловатой шутке, не очень долго и не слишком-то весело.

– У меня, – сказал вдруг Мадатов, – у меня люди идут хорошо. Я их учил. Учил, как ходить, как за ногами следить. Сам иду рядом.

Майор покосился на щеголеватого штабс-капитана с видимой завистью. Сам он был раза в полтора старше Мадатова, примерно во столько же крупнее и на походе ему приходилось тяжко.

– Я нисколько не сомневаюсь… я просто уверен, что вы, господин штабс-капитан, легко выдержите любую дорогу. И ступни не повредите, и подметки не потеряете. Но, видите ли, один егерский обер-офицер – и даже вся его рота – не заменит фельдмаршалу целого батальона. На марше мы должны равняться по самым слабым.

– Для слабых повозки есть, – попробовал возразить Мадатов. – Выбился из сил – на телегу. Отдохнул – надевай ранец, иди со всеми.

Земцов, не отрывая глаз от подчиненного, левой, обезображенной рукой погладил подбородок. Валериан против воли уставился на косо срезанную осколком ладонь. Майор поймал его взгляд, усмехнулся, накрыл увечную кисть правой.

– А вы знаете, штабс-капитан, это может быть хорошая мысль…

– Какая мысль? – вмешался нетерпеливо Бутков. – Телеги для раненых и больных? У нас они и так предусмотрены. Обоз тянется длиннее самой колонны.

– Понимаете, Иван Артемьевич, – Земцов повернулся уже к командиру, – тогда, в Австрии, командующий приказал набрать повозок и посадил на них – половину пехоты. А другая пошла налегке без ранцев. Полдня эти едут, полдня другие. И до пятидесяти верст проходили за сутки.

Бутков хлопнул в ладоши и довольно потер руки.

– Понял, майор. Идея действительно хороша. Только где же нам взять столько телег? А впрочем… Сергачев, карту!

Унтер принес, кроме сумки, и барабан, на котором разложили листы. Подполковник пальцем чертил линии, офицеры смотрели через плечо командира.

– Вот! Здесь будем жить еще день, может быть, два. Отсюда каждая рота выходит к своей деревне. И уво´дите столько телег, чтобы посадить ровно половину людей. Всех – нижних чинов, офицеров. Мы с майором и двумя резервными взводами ждем вас в лагере. Для нас – верховые лошади и те повозки, что уже есть в обозе. Ротные, слушайте: подошли к местечку, поставили заслоны на дорогах и прямиком к старосте. Он знает: в каких домах, что можно взять. Села здесь богатые, так что каждая повозка должна быть пароконной, не меньше.

– Основания? – спросил командир третьей роты.

– Основания, Аникешин, у вас на поясе слева. Не хватит этого – сотня штыков за плечами. Этого должно быть достаточно и для старосты, и для крестьян, даже для их господ. Выдавайте расписки от моего имени – реквизировано для нужд южной армии. Первый батальон седьмого егерского полка, командир – подполковник Иван Бутков. Все ясно? Идите, готовьтесь. Выступить должны до рассвета, чтобы назад успеть еще засветло. Заодно и опробуете методу Михайла Ларионыча… Что еще у тебя, Мадатов?

Валериан подошел к Буткову. В палатке, кроме них, остался еще только Земцов, да Сергачев сворачивал карты.

– До места нам около тысячи верст. Так, господин подполковник?

– Примерно. Сейчас уже несколько меньше.

– И назад столько же. Тем, кого из армии выпустят. Сколько лошадей падет по дороге, сколько людей погибнет?

– Что же вы предлагаете, господин штабс-капитан? – медленно процедил Бутков, сжимая крепкие зубы.

Мадатов на секунду задумался.

– Пока ничего. Но – мы армия, а это мирные жители. У них нет никакого приказа.

– Нет! – крикнул Бутков, наклоняясь. – Нет мирных жителей во время войны. Одно население, которое должно помогать российскому воинству. Просто обязано. И будет кормить – либо свою армию, либо чужую!

– Какая тогда им разница? – не сдавался Валериан.

– Не знаю. Не знаю, Мадатов! И не пытаюсь знать, а только выполняю приказ! И вам того же желаю, штабс-капитан. Генерал получил свой приказ, я – командир батальона – свой. И приказываю вам – обеспечить движение вверенной роты по указанному маршруту с назначенной скоростью. Выполняйте!.. Не рви мне душу, преображенец. – Он понизил голос и приблизил лицо вплотную: – Сам все понимаю. Но мне-то и возразить уже некому…

Первая рота ушла из лагеря первой и вернулась раньше других. Вытянувшись двумя веревками, егеря сопровождали полтора десятка крестьянских телег, запряженных грязными, ледащими лошадьми. На каждой сидел, горбясь, почти утыкаясь лицом в колени, несчастный деревенский мужик, которого вдруг, в одно несчастливое утро, выдернула из привычной домашней жизни злая воля пехотного штабс-капитана.

Мадатов сразу же испробовал предложенный метод передвижения. Два взвода посадил на телеги, два скорым шагом поспешали рядом с обозом.

Веселые егеря, отмахав без малого тридцать верст и едва утомившись, спрыгивали на землю, помогали возницам распрягать лошадей, отводить на луг, ближе к реке, стреноживать.

Хмурый Мадатов отправился докладывать батальонному, как выполнен им приказ. В ушах у него до сих пор стояли истошные крики женщин, брань мужчин, плач ребятишек. Горело лицо, словно он же и получал все оплеухи, что раздавали его солдаты.

– Садись, Мадатов, – сказал Бутков, выслушав рапорт. – Выпьем… Ах да, я и забыл – ты же нашей водки не пьешь.

– Сегодня выпью.

Унтер ловко накрыл опять же на барабане походный стол, достав графин, пару чарочек, поставил тарелку с хлебом и огурцами.

– Вот так-то, Мадатов. Рвался на войну – получай. Так нынче войны и начинаются. Не чужих лупим, а своих, тех, кого обязаны защищать. Но что же делать, мой милый? Пойдем обычным маршем – не исполним приказ. Пойдем ускоренным – приведем треть батальона. И хорошо, если треть, а то вдруг и четверть… Так что давай, штабс-капитан, первую за то, чтобы большую часть ударов сыпать все же чужим… А кто свой, кто чужой, про то начальству лучше нас с тобой ведомо… Будем!..

III

Казаки бойко поскакали вперед, но уже через несколько сот саженей замялись и разделились. Половина стала поворачивать направо, половина налево, и в этот момент хлестнул залп. Жалобно заржали раненые лошади, закричали истошно люди. Десятка два всадников, выбитые пулями, покатились на землю. Оставшиеся в седлах кинулись прочь, но, пока они не успели отъехать, невидимый противник успел выстрелить еще раз или два.

Мимо Мадатова проковыляла рыжая лошадь, прыгая на трех ногах; правую заднюю она поджимала к брюху, словно надеялась остановить текущую из бедра кровь. Сидевший на ней казак клонился на сторону и все загребал руками воздух, будто бы пытался ухватиться за опору, видимую ему одному. Он успел отъехать и упал где-то уже за фронтом.

Подъехал генерал Ланжерон. Дивизионный командир кричал хриплым, сорванным голосом.

– Подполковник! Перед вами овраг. На той стороне турки. Приказываю атаковать, выбить неприятеля из укрепления!

– Батальон!.. – подал команду Бутков.

Трижды грохнули барабаны. Валериан выхватил шпагу и пошел впереди роты.

– Не спеши, – кинул ему батальонный. – Береги силы. Пока ему нас не достать. А только приблизимся – быстрее вперед и вниз…

Мадатов уже хорошо различал и ближний обрыв, и нагромождение стволов наверху дальнего склона. Там, в завале, сидели янычары, оттуда они расстреляли нашу конницу, разъежавшую так беспечно.

– Стой! – скомандовал Бутков, когда до препятствия осталось шагов меньше сотни.

Батальон стал.

– Первая рота, вперед! Живо!

Уже видны были стволы турецких ружей, блестевшие среди веток. С каждым шагом они все увеличивались в размерах, пока не сравнялись наконец с крепостными мортирами. И вдруг Мадатов почувствовал, что именно сейчас, сию секунду офицер на той стороне подаст страшную команду… Он сам закричал истошно: «Рота, бегом!» – и кинулся вперед длинными резкими прыжками. Турки замешкались и выстрелили, когда первая линия егерей уже прошла перегиб. Большая часть свинца досталась нечетным взводам. Сзади охали, ругались, плакали, но Валериан, не оборачиваясь, бежал вниз, опираясь на пятки, всаживая каблуки в сухой сыпучий песок.

Внизу собрал людей и повел их направо, где, как он успел заметить еще подбегая, турецкая сторона оврага понижалась. И точно – русло пересохшего ручейка уходило наверх, выполаживая несколько склон. Но и турки знали свое слабое место. Именно здесь они сбросили десяток стволов верхушками вниз. Стрелки уселись за комлями и, только русские остановились, ударили слитно и точно.

– К склону! – Мадатов подгонял егерей, размахивая шпагой. Сам же, задрав голову, пытался высмотреть янычар, удобно усевшихся наверху.

– Ваше высокородие! Что же вы стали?! Тотчас прихлопнут!

Сержант Афанасьев схватил штабс-капитана за руку и потянул за собой. Только Валериан сделал пару шагов, сразу несколько пуль ушли в оставленные им следы.

– Поручик Стариков!

– Ранен, – отозвался кто-то невидимый. – Ляжку пробило. Сидит чуть подале.

Егеря, рассыпавшись цепью, вжимались в песок, понимая, что «мертвая зона», та, в которой не достанут их турецкие пули, очень узка. Выставь руку, и умелый стрелок тут же найдет кисть или предплечье.

Мадатов лихорадочно пытался придумать выход из ловушки, в которую попала рота.

– До первых веток бы добраться, Валериан Григорьевич! – прошептал Афанасьев, словно боясь, что его услышат те, наверху. – А там уж мы разберемся…

Неясная идея вдруг забрезжила в голове Мадатова, но ее спугнул крик подполковника, подбегавшего по оврагу.

– Капитан! Почему стоим?! Чего ждем?! Пока перещелкают?! Быстро наверх!

Бутков явно не понимал всех сложностей ситуации, в которой оказались егеря первой роты.

– Песок, господин подполковник…

– Штыки! Штыками в песок и наверх, быстро! Два взвода, Мадатов, попеременно бьют вверх! Остальные – вперед! Штык в песок, ружье как ступенька. Всадил, подтянулся, стал. Уперся, снова всадил… Живей, молодцы! Командуй же, Мадатов, командуй!..

Мадатов тряхнул головой, сбрасывая странное оцепенение, и начал отдавать понятные уже самому приказы. Афанасьев остался внизу со стрелками, а сам Валериан повел роту по склону. Выхватил ружье из рук убитого егеря, всадил с размаху в песок, так что едва ли не полствола скрылось из глаз, подтянулся, уперся каблуками, утвердился, выдернул…

Через несколько перехватов он ухватился уже за ветку. Протиснулся вдоль ствола и – замер. В полусажени белело оскаленное лицо с усами, почему-то выкрашенными красным. «Турок, – понял Валериан. – Убит. Либо снизу достали пулей, либо закололи солдаты, обогнавшие командира…» Он отвернулся и еще энергичней принялся карабкаться вверх, не желая оставаться сзади своей же роты…

Наверху уже было чисто. Турки отступали, бежали к деревне, белевшей в полуверсте. Им было не до русской пехоты. Слева на них накатывались лавой казаки. Тот самый влетевший в засаду полк обскакал овраг, смял кавалерийский заслон и теперь торопился отомстить за погибших и раненых.

Мадатов собрал людей, поставил в две линии, прикрывая часть склона, по которой поднимался наверх батальон.

Потный Бутков вытер лоб, пихнул смятый платок за обшлаг и вновь нахлобучил шляпу.

– Понял, штабс-капитан? Не останавливайся в бою! Ты себе передышку дал, но и неприятелю тоже. Думать же надо на два хода вперед. Ты еще здесь, а мыслями уже там. Вот тогда-то ты его и собьешь…

Построившись плотной колонной, егеря двинулись к домам, где еще стреляли, визжали и улюлюкали.

Немногие янычары успели добраться к укрытию, но те, что засели за стенами, сопротивлялись отчаянно. Казаки, разъехавшись, окружили село и поджидали пехоту.

Бутков поговорил с казачьим полковником и, не торопясь, вернулся к колонне.

– Говорят, там десятка два-три осталось. Кавалерии туда соваться – только людей терять. Это работа наша. Что же, Мадатов, – начал ты сегодня отлично, так и завершить дело тебе же. Иди, штабс-капитан, все турки нынче твои…

Когда первая линия приблизилась к краю деревни, Валериан скомандовал остановиться. Прошел вперед и закричал, надсаживаясь.

– Храбрые воины! Ваше положение безнадежно. Кладите оружие и выходите с поднятыми руками. Обещаю…

Несколько пуль свистнуло, простонало в вечернем сгустившемся воздухе. Мадатов поднял шляпу, посмотрел на аккуратное отверстие в тулье. Вернулся обратно.

– Зачем же так рисковать, ваше высокородие? – Афанасьев стоял с барабанщиками на месте ротного командира. – Нешто они послушают? Французы были бы альбо немцы – завсегда бы договорились. А турок – самый вредный народ. До последнего солдата будет держаться. Разрешите, я охотников кликну – так через полчаса все и закончим.

Валериан усмехнулся. Все сегодня норовили командовать за него.