Текст книги "Кавказская слава России. Шашка и штык"

Генерал-лейтенант Ланжерон, командующий первым корпусом третьей Западной армии, вечером десятого ноября тысяча восемьсот двенадцатого года был мрачен почти до свирепости. Собрав командиров полков и дивизий своего корпуса, он объявил приказ командующего армией:

– Пехоте варить кашу, кавалерии выслать фуражиров по реке в обе стороны.

Ланской с Земцовым переглянулись. Гусар решился быть первым.

– Ваше превосходительство! Не слишком ли рано мы собираемся отдыхать? Кампания еще не закончена. Наполеон…

– Генерал-майор Ланской! Наше дело не обсуждать приказы, но выполнять! У нас здесь не военный совет. Я довожу до вашего сведения приказ его высокопревосходительства адмирала Чичагова. Командующий армией приказал войскам варить кашу и высылать фуражиров!

Последние слова граф произнес с особенным ударением и едва заметным командирам полков отвращением. Но Ланской не собирался сдаваться. Окриков начальства он боялся еще меньше, чем сабель и ядер противника.

– Ваше превосходительство! Разрешите напомнить, что моими охотниками захвачены бумаги коменданта города. Среди них ротмистр Новицкий отыскал письма князя Сулковского. Адъютант французского императора сообщает, что Наполеон собирается быть в Борисове четырнадцатого ноября.

– Пленные, взятые моими егерями, сообщают ту же самую дату, – поддержал Ланского Земцов.

Граф Ланжерон поиграл пальцами, словно проверяя, какое из его запястий сильнее, и только после паузы решился ответить:

– Адмирал считает эти сообщения ложными, призванными лишь ввести его в заблуждение.

Ланской взорвался.

– Если это и ложь, то она сыграет лишь в обратную сторону! Сегодня одиннадцатое. Уже, должно быть, двенадцатое. Кто поручится, что Наполеон завтра же не будет у этих предместий?

– Бонапарт всегда появляется там, где его не ждут, и когда не готовы к встрече, – добавил Земцов. – Мы до сих пор не знаем, где основные силы императора. На сколько отстал Кутузов? Что Витгенштейн? Что Удино? Куда направился маршал Виктор?

Остальные генералы, командиры дивизий, полков, через силу заставляли себя вслушиваться в непонятный им спор. Они были измотаны скорым маршем последней недели, сражением за Борисов, хотели лишь получить внятный приказ, передать его своим офицерам и отправиться спать. Может быть, выпить пару стаканчиков для крепости сна.

– Господа, вам бы командовать корпусами, армиями, но не полками. – Ланжерон холодно улыбался и говорил жестко, показывая, что более возражений уже не допустит. – По решению командующего граф Пален с небольшим отрядом двинется вперед именно с целью войти в контакт с неприятелем. Нам же отдан приказ осваиваться в захваченном городе. Варить кашу, искать продовольствие для людей и фураж для животных. Все устали, все валятся с ног.

Граф постучал кончиками пальцев по лежащим перед ним на столе бумагам.

– Я потрясен убылью в кавалерии. Лошади падают быстрее, чем погибают люди. Александрийцы пока еще держатся, остальные полки больше чем наполовину – пехота. А в этом качестве почти не боеспособны. Я говорю не о стойкости, не о храбрости, господа! – Ланжерон повысил голос, заставляя умолкнуть загудевших своих подчиненных. – Я имею в виду только лишь профессиональную выучку. Драгуны должны сражаться и пешими. Но что будут делать на земле улан или гусар, мне пока что неведомо… Итак, господа, вы слышали приказ – исполняйте! Генералы Ланской и Земцов, вас прошу задержаться…

В опустевшей комнате граф пригласил оставшихся командиров сесть к нему ближе.

– Господа, я полностью разделяю ваши опасения, но, увы, лишен возможности довести их до сведения адмирала Чичагова.

Ланжерон не стал рассказывать, как пару часов назад спорил с командующим, убеждая его отвести войска обратно за реку и подготовиться к встрече с французами. На все его доводы адмирал отвечал лишь одно: «У меня есть приказ императора…» Ланжерон доказывал, что невозможно из Петербурга видеть состояние дел на пути от Волыни к Березине, знать, что половина армии оставлена против австрийских и саксонских частей, что генерал Эртель не двинулся из Мозыря, оставив при себе пятнадцать тысяч драгун с мушкетерами, и послал лишь два батальона резервистов, совсем бесполезных в предстоящем им деле… Все, что могли ему сказать Ланской с Земцовым, он знал наперед и сам. Оттого-то был так раздражен возражениями.

– Петр Артемьич, люди твои кашу пусть варят, но попеременно. Один батальон оставишь прикрывать мост, два выдвинешь за город. Там речка, приток Березины, по ней дамба. Самое удобное место для неприятеля.

– У моста хотя бы пару флешей поставить, – сказал Земцов.

– Вот и займешься. Если времени хватит. А тебе, Николай Сергеевич, один эскадрон выслать с Паленом. Для связи. Один, как приказано, отправишь за фуражом. Остальные держи в кулаке, наготове. Чтобы в любой момент мог выдвинуть их, куда мне понадобится… Четырнадцатое, говорите? Это, стало быть, еще… уже послезавтра. Хорошо, если бы оно оказалось правдой. Тогда, может быть, хватит времени укрепиться…

Глава третья

В ночь на одиннадцатое ноября выпал снег и похолодало. Температура упала градусов на семь – восемь, и у речных берегов вырос припай, пока еще тонкий, с острыми краями, обращенными на течение. Березина еще не стала, но льдин заметно прибавилось, они сделались больше и тяжелее, их не так уже легко крутила струя, разве что умудрялась чуть повернуть и отжать в сторону.

Те, кто разместился в городе, по домам обывателей, спокойно отлежались под защитой рубленых стен. А Ланской вывел полк из города, разместил на открытом месте, где гусар вряд ли смогли бы застать врасплох.

Всю ночь александрийцы жгли костры, грелись у открытого огня, растащив на дрова заборы, окружавшие дома предместья, кое-где порушили и сараи. Генерал на подобное самовольство смотрел сквозь пальцы. Его занимало совсем другое. Он поставил часовых по периметру лагеря, выслал несколько конных разъездов патрулировать берега левого притока Березины, неширокой, заболоченной речки с коротким, почти непроизносимым названием, где на одну гласную букву пришлось четыре согласных.

Утром Ланской, Приовский, Мадатов, Новицкий, еще несколько офицеров поехали в город, навестить командира седьмого эскадрона, раненого еще на том берегу, во время стычки с конным резервом Домбровского. Пулей из тяжелого седельного пистолета ему перебило руку чуть выше локтя, да так неудачно, что хирурги предпочли отнять предплечье совсем. Майор только начал оправляться после операции, только-только ужас случившегося несчастья начал уступать место боли: режущему, мозжащему ощущению, превозмогающему все остальные чувства, заглушить которое врачи не имели никаких средств. Александрийцы напоили товарища водкой почти до беспамятства, распушили госпитальное начальство и неспеша возвращались к лагерю.

– Нет, гусары, лучше сразу, чем в госпиталь. – Ланской первый решился разбить молчание, что сковало его людей подобно речному льду. – Что косишься, полковник, думаешь – командир опять за свое? А ты бы согласился, как Вострецов, так день за днем, неделя за неделей?

– Я – нет, – коротко отозвался Приовский.

– Вечером опомнится – кто ему снова нальет? Будет колотить здоровой рукой по полу от боли и злости, а вокруг десятки таких же, как он. На грязных, вшивых матрасах, под холодными шинелями и плащами, в дымной, выстуженной комнате, с равнодушными полупьяными докторами…

Ланской прервался и запыхал носогрейкой, надеясь, что она еще не вовсе потухла.

– У вас, ваше превосходительство, воображение, как у какого-нибудь европейского романиста, – с почтительной иронией промолвил Новицкий.

Генерал затянулся, выдохнул волокнистую струйку. Впрочем, и не курившие офицеры тоже пускали ртами дымки.

– У меня, Сергей Александрыч, воображения нет. Воображение солдату вещь совершенно лишняя. Что толку перед боем представлять в подробностях, как тебя полоснут через час саблей по шее или пулю в брюхо засадят? – Он помолчал, а потом добавил, словно пересиливая себя: – У меня память хорошая. Сам дважды вот так валялся. Правда, ежели честно, то – лишь один. Со второй раной меня гусары везли в повозке, свой полковой лекарь пользовал. Нога от тряски болела ужасно, но все было лучше, чем в лазарете, потому как чувствовал, что со своими. И водки нальют, и слово доброе скажут. Выпьешь, поговоришь, и вроде не так уж сверлит, не так саднит. А в первый раз и рана была пустяшнее – улан французский мне пикой плечо проткнул, да провалялся в два раза дольше и такого натерпелся, что… Впрочем, гусары, если разобраться, память солдату тоже не надобна.

– Смотря что помнить. – На этот раз Приовский не согласился с командиром полка. – Как бить тебя, нужно выбросить. Как ты бить, надо перед глазом держать. Помнить и себе, и другим.

– Не понимаю: о чем спорим? – решился открыть рот и Мадатов. – И хорошее помнить надо, и плохое. А иначе так и будем в одну и ту же волчью яму проваливаться.

Все замолчали, и Валериан тоже сжал губы, понимая, что попал сейчас в самое больное место. Все знали приказ командующего армией – отдыхать и довольствоваться, и у каждого было предчувствие чего-то неприятного, пожалуй, даже страшного, что может случиться в самое ближайшее время.

– Проезжал мимо твоего батальона, Мадатов, – начал снова Ланской. – Бутович опять с гитарой, офицеры вокруг него с кружками. Песенку поют, ту самую – не боимся Удино!.. Молодым простительно, сам помню, что когда-то поручиком был. Но адмирал о чем думает? Возгордился, что поляков разбил? Сообразить силы наши, какого исхода можно бы ждать. И то они полдня перед мостом держались. А ушли, между прочим, в порядке. Тысячи две, я думаю, Домбровский увел, сила немалая. В авангарде нашем, у графа Палена, едва ли намного больше. Что же командиры думают – французы уже повымерзли к чертовой матери?! Или стоят у Орши, Кутузова дожидаются?!

– Приезжал человек от Сеславина, говорит, что Бонапарт идет быстро. Армия его мерзнет, две трети уже оружие бросили, чтобы ловчее было бежать. Но гвардия еще держится, и Ней с Даву…

– Да знаю я, ротмистр, – оборвал Новицкого генерал. – И что к Витгенштейну улан отправили связь налаживать, тоже знаю. Не знаю только, что мы в этом городишке забыли!

– Адмирал взял город, он не хочет его отдавать, – проронил сухо Приовский.

Ланской только развел руками.

– Да не удержим мы этот Борисов! Тесный, отвратный, мухами засиженный город! Реку надо между собой и неприятелем ставить. А она у нас за спиной. И мостик узенький. Его брандскугелями зажечь, и делай с нами что хочешь.

– Жечь его не захочет. А нам, да, у реки не отбиться…

– Поедемте в лагерь, господа, побыстрее, – предложил Валериан. – Что-то неспокойно мне сегодня. Не спалось, не лежалось и не сидится.

Ланской покосился на Мадатова.

– Думаешь, мы с Приовским хотя бы час подремали? Ладно, гусары, рысью…

Они покинули город, проехали полверсты по вытоптанному полю и, еще не увидев лагерь, услышали его отчетливо – трубы, ржание лошадей, громкие, резкие команды эскадронных. И тут же увидели нескольких конных, выскочивших из-за цепочки деревьев, протянувшихся от реки до болота.

– Чернявский! – Валериан узнал скачущего первым поручика. – Что-то случилось!

Фома осадил своего жеребца прямо перед Ланским. Поднес два сложенных пальца к козырьку кивера.

– Ваше превосходительство! Подполковник Снегирев передает…

Командир шестого эскадрона, старший по званию, остался и старшим в полку после отъезда командира и батальонных.

– Бонапарт надвинулся? – хмыкнул Ланской.

– Так точно. Прискакал офицер от Твериновича. Их эскадрон ушел с графом Паленом…

– Знаю я! – рявкнул Ланской. – Знаю, кто ушел с графом Паленом! Что с эскадроном? Где авангард?

– Бегут, – бросил Чернявский страшное слово, словно ударил саблей.

– М-да, – протянул Ланской, оборачиваясь на командиров своих батальонов. – Вот оно и Удино!..

Из слов поручика, прискакавшего с полувзводом к полку, опередившего отступающий авангард часа на три, Валериан понял, что граф Пален заразился уверенностью адмирала и двигался довольно беспечно. Пехота шла плотными колоннами по узкой дороге, драгуны с гусарами пробирались сырыми лугами, в высокой, пожухлой от ночного заморозка траве, где голодные лошади и на рысь переходили весьма неохотно. Дозорных выслали, но они тоже, скорее всего, дремали в седле, добирали минуты сна, прерванного ранним подъемом.

Когда же грохнули первые залпы, все смешалось мгновенно. Французы знали о приближении русских, заняли перелесок, вокруг которого изгибалась дорога, и ударили по нашему флангу двумя батареями. Мушкетеры с егерями не устояли и побежали назад. Один батальон тридцать восьмого решился броситься в штыки на невидимого противника; его подпустили почти к опушке, встретили картечью и выбили почти на треть. Кавалерию же нашу опрокинули кирасиры полковника Дюбуа.

– Они представились? – спросил Ланской.

– Офицера занесла лошадь, и мы взяли его с собой.

– С ним можно поговорить? – поинтересовался Новицкий.

– Уже, к сожалению, нет. Убежать решил, но отъехал недалеко. Перед этим кое-что успел рассказать. Корпус маршала Удино…

Ланской мрачно кивнул своим неприятным мыслям.

– К нему отошла дивизия Домбровского. Они уходят от Витгенштейна, спешат к Борисову. Должны очистить путь главным силам. Наполеон тоже подходит, но сколько переходов ему осталось, француз не знал.

– Немного, – уверенно сказал Ланской. – Если Бонапарт собирался быть у Березины четырнадцатого, он будет здесь не позже тринадцатого… Новицкий, в город, доложишь графу и адмиралу. Полк строить в колонну! Мадатов, возьми два эскадрона, скачи к Земцову, узнай, что там, чем можем помочь…

В штабе армии уже знали, что отряд Палена отступает. Валериан понял это, услышав, как зашумели городские улочки. Своих людей он повел в обход города, чтобы колонну не расстроила сумятица, неизбежная при неудачном повороте дела.

Земцов был не слишком-то рад гусарам.

– Чем вы мне поможете, князь? Мне бы здесь пионеров две роты, да еще одну батарею конной. Тогда бы я эту дамбу прикрыл. А теперь смотрите…

Он показал рукой на цепочку заросших прудов, соединенных узкой, саженей пять-шесть, протокой. К дороге на той стороне выводила невысокая каменистая насыпь.

– Мне бы там редутик поставить пушечек так на шесть. Да стрелков рассыпать по обе стороны. Тогда бы я и Бонапарта не испугался. А сейчас что же – сунутся они напрямую раз, сунутся два, а потом и броды нащупают. Шестифунтовочки мои голые стоят, их вмиг разобьют. Так что, полковник, уводите своих героев и Ланскому скажите, что город защитить не удастся. Постреляем для форсу и отойдем. Что же мне без толку людей здесь класть. Уходите скорее, кавалерии делать здесь нечего. На тот берег перебирайтесь, пока еще мост не забили… А! Вот и они!

Но это были еще не французы. По дороге мчались обозные повозки отряда Палена, а за ними виднелись спешащие без всякого строя пехотинцы. Это была уже не воинская часть, а толпа, охваченная необоримым ужасом. Валериан понял, что остановить их уже невозможно.

Земцов поднялся с барабана, на котором сидел все время беседы, скомандовал, и рота егерей промаршировала вправо, развернулась и стала фронтом к дороге, взяв ружья на руку. Генерал намеревался отодвинуть бегущих как можно дальше от солдат своего полка, зная, что страх, паника заразительны, как оспа или чума.

– Уезжайте, князь, уезжайте! Я тоже здесь долго не задержусь. Нам бы мост успеть сжечь, вот это было бы дело…

Александрийский полк уже был на марше. Ланской повел гусар ближе к городу, к мосту, так же по краю предместий. Но когда Валериан догнал командира, генерал приказал колонне остановиться.

К мосту было уже не подобраться. Разноцветная бурлящая масса выливалась из городских улиц и медленно, словно в узкую воронку, втекала между черных перил, пробиралась по щелястому, потрескивающему настилу. Коляски, брички, артиллерийские упряжки, санитарные повозки, группы пеших и конных – все суетились, кричали, пробирались вперед, отжимая слабых в стороны. Валериан увидел, как человека выдавили сквозь сломанные перила, и он, крича, полетел спиной вперед, вниз в мутную, стылую воду; пробил поверхность, ушел в глубину и не вынырнул.

– Туда мы не сунемся, – твердо сказал Ланской. – Можно попробовать вброд. Речка не так уж и глубока. Если и придется плыть, саженей десять.

– Больше, – отозвался Приовский. – Насколько не знаю, но больше. Поднялась вода со вчера.

– Ну, пятнадцать! – Ланской махнул раздраженно. – Все лучше, чем в этой каше. А пока подождем. Вдруг еще пригодимся.

Они ждали не более получаса, замерзая на колючем ветру, рвущемся порывами с севера, словно предвещая приближение вражеской армии. Потом ударили пушки, за ними послышалась трескотня ружей. Сначала стреляли с той стороны города, у дамбы, где седьмой егерский прикрывал подходы к Борисову. Затем ружейная стрельба прекратилась. Валериан понял, что Земцов, как и говорил ему, отводит два своих батальона, снимает приданную ему артиллерийскую роту и ведет их к мосту.

Французы поменяли прицел и стали бить прямо по городу. Страшно закричали люди, обыватели побежали из домов, не надеясь уже более отсидеться за рублеными стенами, в подвалах с картошкой, капустой, наквашенной на зиму.

– Горит! – крикнул Новицкий.

Над центром города, где-то в районе площади, где вчера они окружили и принудили к сдаче поляков, поползли вверх черные завитки дыма. Ветер раскачивал их из стороны в сторону, клонил к крышам, разбрасывая искры по легким, подсохшим за лето дощечкам гонта.

– Там же госпиталь! – охнул Валериан. – Там же Вострецов…

– Там и другие! – оборвал его резко Ланской. – Что же прикажешь теперь, полковник, всем эскадронам идти одного майора спасать? Должны быть те, кому этим заниматься по штату положено. А у нас с тобой иные задачи. Я бы на месте французов в город бы и не сунулся. Зажег его, чтобы нас вымести поскорее, и поспешил бы в обход. Вот здесь какая поляна хорошая! От домишек до самой этой Схны, Цхны версты полторы будет. Березина видна, мост нарисован, как на картинке. Подведи пушки и бей себе беспрепятственно. Такая каша заварится!

Валериан оглянулся, и ему почудилось, что вдали, из-за еле видных строений, показались какие-то конные. Он тронул Проба, чтобы отъехать чуть в сторону, присмотреться. И в следующую секунду в оставленную им группу ударило перелетевшее город ядро.

Несколько секунд Валериан смотрел бессмысленно, словно отказываясь верить тому, что видят его глаза. Только что здесь на белом жеребце сидел командир александрийцев, генерал-майор Ланской. Теперь там лежала бесформенная груда кровавого мяса, обломков костей. А рядом бился, мычал, всхлипывал обрубок человеческого тела, укороченного почти вдвое. Тот же самый снаряд, что сокрушил Николая Сергеевича, ударил в стоявшего рядом Приовского и оторвал полковнику обе ноги. На несчастных животных Мадатов и не смотрел.

Кто-то отчаянно закричал рядом. Штабс-ротмистр Назаров зажимал запястье, из которого хлестала кровь. Его сосед рвал с плеча ментишкет[15]15
  Шнур, на котором держится гусарский ментик.


[Закрыть], надеясь успеть наложить приятелю жгут.

Проб захрапел, попятился, но Валериан ударил его шпорой, заставил приблизиться к убитым. Анастасий Иванович тоже уже затих, кровь вытекла из страшной раны быстро.

– Смотрите, князь! – позвал Новицкий. – Французы!

Там, где только что был виден конный дозор, шеренга за шеренгой, взвод за взводом выезжали кирасирские эскадроны. А за ними, Мадатов был в этом уверен, уже двигаются роты конной артиллерии. Кавалерия, угадывал он за французского командира, ударит, сомнет заслон и освободит место для пушек. Тогда весь корпус Ланжерона, застрявший у моста через Березину, превратится в такую же груду мяса, какой стали только что Ланской и Приовский.

– Господа! – крикнул он и сам удивился тому, как хрипло звучит его голос. – По смерти генерала и полковника Приовского я вступаю в командование. Снегирев! Стройте полк фронтом в две линии. Теперь второй батальон ваш, вместо Приовского. Первый остается за мной. Вы, – обратился он к раненому Назарову, – возьмите четырех рядовых, сложите тела в плащи. Потом мы их похороним… Новицкий! Скачи к мосту, найди Ланжерона, скажи – мы будем сопротивляться. Может быть, ему хватит времени…

Новицкий рванул повод, стараясь поворотить кобылу, но она, дергая головой, пошла в сторону боком, словно не желая отрывать глаза от жуткого зрелища. Сергей и сам косился на тела своих командиров, над которыми уже суетились спешившиеся гусары. Назаров, не покидая седла, кричал им отрывистые команды.

Лютеция все-таки выровнялась, пошла рысью. Сергей вытер рукавом доломана глаза, пару раз сильно шлепнул сам себя раскрытой ладонью, надеясь, что перестанут дрожать щеки и подбородок.

Подскакав к мосту, он осмотрелся, надеясь увидеть штаб командира корпуса, но понял, что его здесь нет. Какая бы ни царила сумятица у берега, рядом с генералами должна была оставаться зона хотя бы относительного порядка. Здесь же все думали лишь о том, как перебраться через реку раньше других.

Его догадку подтвердил знакомый егерский капитан.

– Адмирал с графом на той стороне. Мои люди очищали им мост. Прикладами да штыками. Полдесятка повозок вниз скинули, только тогда начальников пропустили. Совсем обезумели люди.

– У меня важное донесение командиру корпуса, – растерянно пробормотал Новицкий, озираясь по сторонам.

– И не думайте, ротмистр. Сейчас с той стороны города наш командир подойдет с двумя батальонами. Тогда, может быть, и какую-то очередь учредим. А пока бесполезно: здесь напирают, там не шевелятся. С той стороны надо раскидывать. Видите – вся середина забита…

На мосту, ближе к тому берегу, в самом деле, кажется, столкнулись и запутались несколько упряжек. Ржали лошали, свирепо орали люди, кажется, бухнул выстрел.

Сергей смерил глазами расстояние. Мост протянулся саженей на сто, но ширина собственно реки казалась раза в два меньше. Вода в самом деле прибыла со вчерашнего дня, поверхность реки словно распухла и начала подмерзать. Неровные льдины стояли на середине, тихонько поворачиваясь на месте, словно не зная, в какую же сторону им надо двинуться. Сергей толкнул кобылу вперед. Сначала шенкелями, потом пришпорил. Лютеция медленно, но пошла, спустилась к урезу, нехотя зашла в воду. Сначала по бабки, потом по колени, по брюхо. Заржала жалобно, жалуясь неизвестно кому, но все-таки шла дальше.

Холод обхватил икры, пополз выше, к поясу. Сергей вынул ноги из стремян, попробовал закинуть ступни на круп кобылы. И тут же по воде словно стегнула горсть брошенных камешков. Лютеция всхрапнула и начала заваливаться на бок, погружаясь все глубже и глубже: саква, седло, сивая грива, оскаленная морда с уродливой кровавой дырой вместо глаза…

На другом берегу, саженях в двустах от съезда с моста, между высоким берегом и остатками тет-де-пона стояли командующий армией и командир ее первого корпуса. Собственно, стоял один адмирал Чичагов, а генерал-лейтенант Ланжерон нервно ходил взад-вперед, поминутно останавливаясь и поднося к глазу зрительную трубу.

Он проклинал себя, что послушал командующего и перебрался на этот берег. Тогда ему казалось, что здесь он сможет лучше организовать оборону, подготовить мост к взрыву. Теперь, когда саперы уже заложили в нужные места порох и горючие материалы, он понял, что с этой задачей мог бы справиться и командир батальона. И командир дивизии мог бы распорядиться несколькими орудиями и ротами мушкетеров, что оставались в укреплении изначально. Его же место было на той стороне, где в суматохе, неразберихе, шуме, грохоте погибал весь его корпус. Он пытался уговорить себя тем, что, оставшись на левом берегу, он также страдал бы, не уверенный, что все гладко выходит на правом. Но от разумных соображений, как обычно, ему становилось еще тошнее. Граф знал, что не может быть в двух местах сразу, и негодовал за это, посылая проклятья неизвестно кому.

– Граф, – позвал его командующий; Ланжерон свернул к адмиралу. – Я думаю, что нет беды отдать правый берег реки Бонапарту.

Генерал с немым ужасом смотрел на своего командира.

– Сожжем мост, и пусть он берет Борисов. Пусть ищет место для переправы. А мы отсюда перехватим его в любой точке.

Граф Ланжерон опустил трубу, теперь он понял.

– Ваше высокопревосходительство, осмелюсь заметить, что Березина течет в другую сторону, к Днепру, а не к Неману. Правым считается этот берег.

– Что?! – обернулся к нему Чичагов, но Ланжерон догадался, что адмирал его не услышал.

В эту минуту от берега два офицера подвели к нему дрожащего гусарского ротмистра. Он был в одном черном мундире, без ментика, без кивера, без оружия. Вода хлюпала в коротких сапогах при каждом шаге.

– Что стряслось, ротмистр?! В каком вы виде?! – Ланжерон был обрадован случаем сорвать свое раздражение. – Упали с моста, александриец?!

– Никак нет, на мосту отметиться еще не успел.

Офицер смотрел хмуро, он не походил на беженца, и Ланжерону вдруг сделалось стыдно.

– Ваше превос… хо… господин гене…

Ротмистра знобило, кто-то из штабных поспешил накинуть на него плащ.

– Быстрее, ротмистр, – прикрикнул на него Ланжерон, уже, впрочем, почти беззлобно. – Без чинов, только дело.

Новицкий собрался и заговорил быстро, отрывисто, резко обрубая короткие фразы.

– Генерал Ланской мертв. Полковник Приовский смертельно ранен. Командование принял полковник Мадатов. Он сообщает, что будет атаковать французов, свяжет кавалерию противника, задержит его орудия. Просил ускорить движение по мосту… Лошадь картечью… Я плыл… – начал он бормотать слова, истощив последние силы.

– Он с ума сошел, ваш этот Мадатов! – Адмирал из-за спины Ланжерона услышал доклад Новицкого и теперь кричал срывающимся, бабьим голосом. – Это же кирасиры, отборные части Наполеона! Они пройдут по гусарам и не заметят! Не может легкая конница сопротивляться тяжелой. Азбука военного дела. Где он учился, этот полковник?!

Граф сцепил кисти, опасаясь, что вдруг может забыть о субординации.

– Ваше высокопревосходительство! Полковник Мадатов также знает азбучные истины, как и мы с вами. Но он понимает, что его атака – может быть, наш единственный шанс спасти корпус. Господа! – Он повернулся к штабным. – Все свободные офицеры к мосту! Хоть руками, но расчистить проход. Все, что мешает, в воду!.. Ротмистра к лекарям! Запишите фамилию…