Текст книги "О носах и замка́х"

Часть вторая. Человек из Льотомна

Глава 1. П. У. Трикк

Кругом дым, тучи черно-серого дыма. Он выплескивается отовсюду, поднимается столбами и сплетается над крышами домов в темное удушливое покрывало. Это пожар? Началась война? Нет, это просто габенское утро. Все тарахтит, топки ревут, поршни шипят – город пришел в движение.

На Чемоданной, Поваренной, Пыльной и Полицейской площадях, на площади Семи Марок и, разумеется, на Неми-Дре стучат по брусчатке колеса частных экипажей, кебов, фургонов и пароцистерн. Трамваи и омнибусы набиты людьми, как консервные банки на полке бакалейщика. В хмуром осеннем небе медленно плывут дирижабли, туда и обратно над жилыми кварталами проносятся аэрокебы и небольшие «почтовики»…

Габенское утро, будто труба выхлопа, выплевывает на улицы и площади, на мосты и в переулки лишь раздраженных и невыспавшихся людей. Осунувшиеся лица, прищуренные глаза, зевающие рты, похожие на отверстия собачьих будок. В это время в Тремпл-Толл вы не встретите ни одного доброго взгляда, не услышите ни одного вежливого слова. Все друг с другом ругаются, все злятся, все торопятся, и концентрация мизантропии достигает своего апогея. В Саквояжном районе утро добрым не бывает. К тому же и новости в газетах оставляют желать лучшего – сплошь какие-то злые слухи, а хроника событий пропитана желчью и ядом.

Вот и этим утром на передовице «Сплетни» появилась фотография, которая вызвала множество пересудов. На ней были запечатлены двое полицейских констеблей, застрявших в дверном проеме, – у обоих глаза выпучены, лица перекошены, да и вообще они напоминают пьяных рыб. И венцом всему заголовок:

«ДОСТОЙНЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ ПОЛИЦИИ ТРЕМПЛ-ТОЛЛ»

Приложенная к фотографии статья за авторством акулы пера Бенни Трилби была написана в презрительно-снисходительной манере и сообщала о том, что констебли в Тремпл-Толл в лице Грубберта Бэнкса и Хмыря Хоппера (см. фотографию) совершенно разучились нести службу.

– Меня зовут Хмырр, а не Хмырь! – обиженно воскликнул Хоппер. – Они все переврали. Проклятый Бенни Трилби…

– Нет, это все проклятый Фиш! – прорычал Бэнкс.

Для вокзальных констеблей это утро было едва ли не худшим за всю их службу. Как только в «Сплетне» появилась упомянутая статья, их тут же вызвал к себе старший сержант Гоббин.

Начальство пребывало в состоянии холодной ярости, и это было намного хуже, чем если бы оно в лице старшего сержанта орало на Бэнкса и Хоппера или даже било их. Нет, с виду Гоббин был совершенно спокоен. Он сидел на своем стуле за сержантской стойкой и вдавливал указательный палец в фотографию на передовице лежащей перед ним газеты так сильно, что у настоящего Бэнкса вот-вот готов был проступить на носу синяк.

– После провала предыдущего дела я, помнится, велел вам намертво приклеиться к своей тумбе, но нет, вы решили заделаться местными знаменитостями.

– Сэр, мы…

Сержант Гоббин шумно втянул воздух своим крючковатым носом.

– Не перебивать, когда я выбиваю из вас всю дурь, – прошипел он. – И вот вы, две никчемности, вместо того чтобы бояться высунуть нос из своей норы после недавнего позора, бросили пост, разъезжаете по городу и, – он опустил глаза в статью, – устраиваете перестрелку в апартаментах «Доббль»!

– Но ведь мы выполняли ваше приказание, сэр! – растерянно ответил Хоппер. Огромный, едва вмещающийся в свой необъятный мундир, сейчас он будто бы весь съежился. – Мы занимались делом, которое вы нам поручили!

– Что? – Сержант Гоббин перевел злобный взгляд с Хоппера на Бэнкса. – Что он такое мелет?

– Ну… э-э-э… – замялся толстяк. – Та старуха… кхм… прощеньице… престарелая дама с улицы Слепых Сирот, подруга вашей родственницы. Жалоба, помните? Вы велели разобраться, сэр. Все началось с нее…

И Бэнкс рассказал старшему сержанту о том, что произошло после того, как он отправился к полоумной кошатнице: и о таинственном воре-коротышке, и о пьянице Граймле, и об этом Фише в апартаментах «Доббль».

– Так что, как видите, сэр, мы расследовали кражу куклы и…

– Вы недоумки! – проскрежетал Гоббин. – Я велел вам прийти к старухе, выслушать ее бредни и наобещать ей всякого, чтобы она отвязалась и прекратила донимать мою кузину. А та, соответственно, прекратила донимать меня. Но нет, – он снова ткнул пальцем в фотографию – теперь уже в Хоппера, – вы решили что-то там расследовать! Учинили беспорядок! Влипли в историю! Попали в газету!

– Но, сэр, – осмелился возразить Бэнкс, – я решил, что вам нужен результат. А когда оказалось, что в деле замешан Граймль…

– Ну и что же? – с пугающе ласковыми нотками в голосе спросил сержант. – Что Граймль? Вы вытащили эту занозу из моего пальца?

– Сразу, как Фиш сбежал, мы отправились к Граймлю в контору, но его и след простыл.

– След простыл? Даже не смейте произносить своими бездарными ртами подобные профессиональные выражения! Ничего не можете сделать! Открыли пальбу! Испортили частную собственность! Вы, видимо, сейчас недоумеваете, почему я так спокоен, верно?

Гоббин больше не выглядел спокойным. Ярость пробивалась едва ли не через все поры на его лице, а жуткий правый глаз с бельмом казался подчиненным еще страшнее, чем обычно.

– Господин Доббль, хозяин апартаментов «Доббль», к вашему идиотскому сведению, близкий друг достопочтенного судьи Сомма, – продолжил сержант. – И сейчас достопочтенный судья Сомм здесь, наверху, пытается узнать, отчего его разбудили до обеда и заставили сюда волочиться. Он, скажем так, не в слишком-то хорошем расположении духа.

Тут оба констебля испугались еще сильнее: судья Сомм был личностью во сто крат хуже сержанта Гоббина. Последний лебезил перед господином судьей, боясь вызвать малейшие признаки его неудовольствия. Поговаривали, что судья Сомм – негласный хозяин Тремпл-Толл и что все здесь устраивается согласно сугубо его прихотям. Привлечь особое его внимание было худшей из возможных перспектив. И все же констебль Бэнкс нашел в себе силы ответить сержанту.

– Сэр, – начал он твердо и рассудительно, – со всем уважением, но мы следовали установленным предписаниям. Выслушав жалобу потерпевшей особы, мы отправились на поиски злоумышленника. Нас нельзя наказывать за четкое следование вашему приказу. Если достопочтенный судья Сомм спросит нас, как мы посмели попасть в газету и сделали так, что в перестрелке со злоумышленником пострадал какой-то там коридор какого-то его близкого друга, то я отвечу ему честно и без запинки – вот прямо как сейчас, – что мы с констеблем Хоппером исполняли приказ нашего начальника, старшего сержанта Гоббина, и пусть какой-то там близкий друг господина достопочтенного судьи Сомма радуется тому, что мы не снесли до основания весь его проклятый дом, потому что нас не остановить, когда дело касается приказов нашего начальника, старшего сержанта Гоббина.

Бэнкс замолчал. Он тяжело дышал, под мундиром толстяк весь покрылся липким потом. Хоппер, не ожидавший подобной смелости от напарника, замер с открытым ртом, но при этом предусмотрительно вжал голову в плечи, опасаясь грядущей бури.

Что касается сержанта Гоббина, то он глядел на подчиненного прищурившись и с легкой кривой усмешкой – очевидно, он ожидал, что Бэнкс и Хоппер будут терпеливо и молча ждать, пока их распекают, а потом добровольно повернутся на другой бок, чтобы быть пропеченными равномерно, но, признаться, он был несколько удивлен. И отчасти даже преисполнился крошечным уважением к Бэнксу.

Тем не менее старший сержант не был бы собой, если бы оставил все как есть:

– Вы ведь знаете, что такое «последняя капля», да?

– Э-э-э… это когда кран перекрывают? – Хоппер почесал квадратный подбородок. Шарады всегда вгоняли его в ступор. Бэнкс же промолчал, ожидая продолжения.

– Украденная кукла. Карлик. Человек на механических крыльях. Вы сами хоть понимаете, какой все это не заслуживающий внимания бред? Значит, так. Средства на ремонт в поврежденном коридоре будут вычтены из вашего жалованья! Вы у меня год будете бесплатно работать!

– Это несправедливо! – вскинулся Хоппер.

– Сэр! – потрясенно воскликнул Бэнкс.

– Пошли вон с глаз моих! – велел сержант. – И еще одно! Перед уходом оружие сдать! Очевидно, вы не умеете с ним обращаться – до сих пор никого не пристрелили! И еще… – Он угрожающе приподнялся на своем стуле, отчего подчиненные отшатнулись. – Сдать самокаты! Они вам не понадобятся, потому что с этого момента вы день и ночь будете стоять у своей тумбы на вокзале…

Что ж, Бэнксу и Хопперу действительно больше ничего не оставалось, кроме как отправиться на вокзал и встать у своей тумбы.

Хоппер еще долго возмущался несправедливостью жизни и, само собой, винил во всем Бэнкса. Но Бэнкс, что удивительно, молчал и никак не отвечал на нападки. Громила-констебль даже испугался, что напарнику дурно и он вот-вот рухнет в обморок: его ведь потом не дотащишь до больницы – вон какой он толстый.

– Почему ты не рассказал господину сержанту про этого доктора и его мальчишку? – спросил Хоппер.

– А сам как думаешь? – проворчал Бэнкс. – Хочешь, чтобы нас вообще вышвырнули из Дома-с-синей-крышей? Если мы окажемся на улице, куда нам прикажешь деваться? Нас же все здесь ненавидят.

Это была правда. За годы службы Бэнкс и Хоппер, как, впрочем, и почти все остальные констебли в Тремпл-Толл, ничего, кроме людского страха и потаенного презрения, не заработали.

Ну а доктор Доу… Его присутствие на месте побега Фиша совершенно сбило с толку обоих вокзальных констеблей. Стоило им убедиться, что Фиш скрылся, они тут же набросились на доктора и его племянника:

– Это вы! Вы! Кто бы сомневался! Это вы его сообщники! Вы помогли ему сбежать!

На что доктор хладнокровно ответил:

– Не несите чепухи, Бэнкс. Разумеется, мы здесь не для того, чтобы помочь Фишу, а для того, чтобы задержать его.

– Задержать? Что за выдумки?

– Вас ведь привело сюда какое-то расследование? – спросил доктор.

– Да, мы тут искали… – начал было Хоппер, но Бэнкс его перебил:

– Не вашего ума дело, что нас сюда привело. Это вам следует сказать, что вас сюда привело!

Доктор Доу не считал нужным скрытничать и, к неудовольствию племянника, вкратце сообщил констеблям, что их с Джаспером привел сюда след, который начался с мертвого гремлина. Рассказал о кукле, передал разговор со старьевщиком, упомянул сведения из Паровозного ведомства и найденный адрес апартаментов «Доббль».

Констебли выслушали его внимательно и даже не перебивали. Если доктор что-то и утаил, они этого не заметили, поскольку многое сходилось с тем, что знали они; помимо того, его история кое-что проясняла. Заметив, что никакой особой реакции на сообщение о гремлине у констеблей не последовало, доктор выдвинул предположение, что их сюда привел гремлин из какой-то куклы, проданной старьевщиком мистером Бо.

Бэнкс, все еще переваривая полученную информацию, рассказал свою историю: коротышка-похититель, частный сыщик и перехваченное предупреждение. Ничего в этом особо тайного он не видел. К тому же доктор и так почти все понял сам.

– Что вам известно об этом Фише? – спросил толстый констебль.

– Этот человек прибыл сюда из Льотомна.

– Гм… Льотомн, – хмуро проговорили полицейские хором.

Бэнкс от себя добавил:

– Но что он делает здесь, в Габене?

– Полагаю, занимается контрабандой гремлинов, – сказал доктор Доу, и его племянник, непонятно чему радуясь, добавил:

– Перевозит их тайно в куклах! Это же запрещено, да?

– Ясно тогда, отчего он сбежал, – пробормотал Бэнкс. – Разведение и перевозка гремлинов караются десятью годами в Хайд.

Когда констебли узнали все, что им было нужно, они принялись угрожать Натаниэлю Доу, требовать от него, чтобы он оставил это дело профессионалам, то есть им, на что наглый доктор ответил, что это не в его силах, и если господа констебли не хотят работать сообща, то обсуждать им больше нечего. Разумеется, ответом на это было снисходительное и презрительное фырканье обоих полицейских, после чего они важно удалились вгонять в ужас (допрашивать) персонал апартаментов «Доббль» и обыскивать комнаты, в которых жил Фиш. И они там даже кое-что нашли, но вот на этом их удача закончилась – кто мог знать, что фотокарточка, которую сделал подлый Фиш, отправится прямиком в газету, где не менее подлый Бенни Трилби найдет ей наилучшее применение.

Ну а далее невзгоды навалились на бедных констеблей одна за другой, и вот теперь они, лишившись револьверов и даже самокатов, лишившись жалованья и получив зверский нагоняй, стояли на посту, незряче уставившись на бессмысленных и скучных людей, наполняющих здание вокзала.

И тут обоих полицейских посетило невероятно прекрасное наваждение. В облаке паровозного пара показалась фигура. Она выделялась среди прочих серых, бурых и черных фигур отправляющихся и прибывающих, будто неизвестно откуда появившийся здесь солнечный зайчик.

Молодая женщина в небесно-голубом платье и в узеньком пальто ему в тон стояла на платформе «Корябб» – кажется, она только что сошла с подножки поезда. На голове ее была изящная синяя шляпка, в руке она держала саквояж из темно-синей кожи. Самым удивительным было лицо незнакомки – светлое и вдохновленное, и губы – улыбающиеся, и глаза – яркие-яркие. Это существо выглядело просто невероятно, невозможно для Габена, для Тремпл-Толл, для тремпл-толльского мизантропического утра.

Исчезла она так же неожиданно, как и появилась, – ее поглотил пар.

– Показалось, – пробормотал Бэнкс.

– Да, померещилось, – добавил Хоппер.

И оба констебля вновь погрузились в мрачные и беспросветные мысли. Особенно Хоппер.

Громила-полицейский уже представлял во всех постыдных деталях, как сообщает сестре о том, что его лишили жалованья и наказали. На душе заскребли кошки, и он принялся придумывать слова утешения. Воображаемая Лиззи в его голове горько плакала и была очень в нем разочарована.

«Это все никакой не проклятый Фиш, – подумал он. – И никакой не проклятый Бенни Трилби. Это все проклятый Бэнкс. Ведь еще вчера утром жизнь не казалась такой отвратной, пока тот не прикатил на своем самокате и не втравил меня в авантюру, обернувшуюся полным крахом!»

Хоппер уже повернулся было к напарнику, чтобы высказать ему все, что думает, но так и застыл, стоило ему увидеть на губах Бэнкса улыбку.

– У тебя что-то на уме, – недовольно сказал Хоппер. – Я знаю этот взгляд, и мне он не нравится.

– Мы не будем вечно торчать у этой тумбы! – важно ответил Бэнкс.

– Но сержант сказал…

– Пусть проваливает в топку! Ты думаешь, я его боюсь? Нисколько! А все потому, что у меня есть план. Я кое-что нашел в комнатах Фиша.

– Что?

Бэнкс сунул руку в карман, что-то достал и протянул это напарнику.

Хоппер с удивлением уставился на тонкую бумажную ленту, на которой было отпечатано одно лишь слово: «Ригсберг». Констебль знал, что это за бумажка: такие ленты назывались бандерольками и их использовали для перетяжки пачек денежных купюр.

– А теперь скажи мне, Хоппер, – широко улыбнулся Бэнкс, – на что бы ты потратил миллион?

– Миллион! Целый миллион! – воскликнул Джаспер. – Что бы ты купил, если бы у тебя был миллион, дядюшка?

Натаниэль Доу одарил племянника стеклянным взглядом, какие бывают у кукол, которые прикидываются, будто внимательно вас слушают, но на деле только то и делают, что думают о своих кукольных вещах.

Джаспер знал, что дядюшка не склонен мечтать. Знал, что он считает, будто мечты – это не более чем следствие воспаленного разума, больной фантазии и трусости, когда человек боится признаться себе в том, что он, мечтатель, ничего собой не представляет и способен лишь изобретать очевидно недостижимые цели. Мечты, в понимании доктора Доу, – это самообман, убеждающий неудачников в том, что их тельца дергаются не просто так, а с каким-то смыслом.

Словно в противовес дядюшке, Джаспер был отчаянным мечтателем, а фантазия его работала вовсю – так, будто бы ее приводила в движение фабричная паровая машина. Часто Джаспер позволял себе мечтать вслух – сугубо для того, чтобы вызвать у дядюшки предсказуемое раздражение, но сейчас он был так взбудоражен, что принялся мечтать вслух искренне и без задних мыслей:

– А я бы… я бы купил целый ящик печенья «Твитти»! Нет, десять ящиков! А еще я купил бы биплан, как у мистера Суона из «Романа-с-продолжением»! Хотя это же миллион! Мне бы хватило на целый дирижабль, я и путешествовал бы на нем по миру! И нанял бы ручную обезьяну-штурмана. Ты слушаешь?

Дядюшка сидел в своем кресле у камина, закинув ногу на ногу и сцепив руки. Он не шевелился и почти не моргал. Казалось, у него сел заряд, как у механического автоматона.

– Дядюшка!

– Что? – Натаниэль Доу встрепенулся. – Я тебя слушаю: ручную обезьяну-штурмана. – Он вдруг осознал, что́ повторил. – Прости, обезьяну-штурмана? Что за вздор?

– Это не вздор! – оскорбился племянник. – Это мой миллион – на что хочу, на то и трачу.

Доктор Доу лишь пожал плечами, после чего вытащил из портсигара папиретку и закурил.

Джаспер возмущенно поглядел на него.

После того, что случилось на крыше апартаментов «Доббль», дядюшка был весьма рассеян, чего за ним практически никогда не водилось. Он мог замереть посреди лестницы, погрузившись в свои мысли, или прерваться и замолчать на целый час, не договорив фразу. Когда к дядюшке обращалась миссис Трикк, он, как обычно, пропускал ее слова мимо ушей и лишь отстраненно кивал. Даже Клару, чье жужжащее присутствие прежде часто выводило его из себя, сейчас он будто бы вообще не замечал.

Рано утром доктор вывесил на входной двери табличку: «Сегодня приема нет. Если вы заявитесь сюда умирать, то сделайте одолжение, отползите хотя бы до угла. Благодарю. Доктор Н. Ф. Доу». Дядюшка и прежде ее вывешивал, когда был слишком утомлен монотонной практикой, скучными болезнями и невыдающимися травмами своих пациентов. Свой сегодняшний выходной он объяснил тем, что ему нужно подумать.

Джаспер не воспринимал это всерьез – дядюшка вечно о чем-то думал. К тому же мальчик искренне недоумевал: как после всего, что они видели, можно просто сидеть и молчать, ожидая, когда часы пробьют девять и миссис Трикк подаст чай!

Весь вечер он не мог найти себе места, а ночью ему снился мистер Фиш, который летает над городом и всех грабит. При этом Джаспер никак не мог за ним угнаться. Утром, спустившись в гостиную, он надеялся наконец все обсудить с дядюшкой, но тот был таким же скучным, как и накануне. И все же мальчик не оставлял попыток расшевелить доктора.

– Я все еще не верю, что мистер Фиш улетел! На механических крыльях! На такое не способен даже мистер Суон! Может, мне все приснилось? Нет! Ты же тоже там был!

Дядюшка в свойственной ему манере решил вонзить иглу занудности в воздушный шарик восхищения племянника:

– Я не вижу ничего особенного в способе побега мистера Фиша. Тот был на крыше, все пути отступления оказались отрезаны, при этом он обладал нужным механизмом и просто воспользовался им.

Но на этот раз то ли игла затупилась, то ли резина у шарика оказалась слишком прочной. Восторг Джаспера, казалось, было не проткнуть даже гвоздем. Слова дядюшки племянник будто не услышал.

– Такого в Габене еще не бывало! Мистер Фиш – самый лучший злодей в мире! Он такой… такой… ух-х…

Доктор вздохнул.

Джаспера можно было понять: герои в его романах постоянно выходили из затруднительных ситуаций невозможным для реальной жизни образом, но непременно с блеском, – побег Фиша казался ему чем-то похожим. И все же это был отнюдь не роман…

– Ты напрасно восхищаешься этим человеком, Джаспер, – сухо сказал Натаниэль Доу. – Как и прежде, он остается грабителем банка и опасным преступником.

– Да, но каким! Великолепным!

– Это не отменяет того, что он плохой человек.

– Это не отменяет того, что он великолепный плохой человек!

Доктор покачал головой.

– Я надеюсь, ты понимаешь, – сказал он, – что действия мистера Фиша говорят за него. Да, существуют законы абсурдные, нелепые и откровенно бессмысленные, но он нарушил вовсе не один из таких. Я молчу о том, что мистер Фиш спланировал и провернул ограбление банка, но он привез сюда контрабандой гремлинов.

– Не такое уж это и злодеяние! Гремлины… пф-ф…

– Ты зря относишься к этому так снисходительно, Джаспер. Законы о гремлинах возникли не случайно. Гремлины не раз и не два прежде становились виновниками крушений дирижаблей, поездов и экипажей. Стоит такому вредителю забраться в машинное отделение или сунуть свой нос к паровой машине, добром это точно не кончится.

Джаспер нахмурился. Дядюшке все же удалось победить его своим занудством. К тому же он вспомнил кошмарное зрелище, открывшееся им в одной из комнат, которые снимал Фиш в апартаментах «Доббль». После побега, войдя в его номер, они обнаружили автоматона – вернее, то, что когда-то было автоматоном. Останки механического человека выглядели ужасно: конечности были почти полностью съедены, с пальцев исчезла медная обмотка, в голове и корпусе зияли проломы – механический бедолага лежал в луже машинного масла, как в крови. Слова коридорного Джереми Бейкера о том, что автоматон был заказан «на ужин», обрели свой жуткий смысл.

– Гремлины тоже были в апартаментах «Доббль», – сказал Джаспер.

– Несомненно.

– Это они съели автоматона.

– Несомненно.

– Но куда они подевались?

– Не имею ни малейшего понятия.

Джаспер вдруг поймал себя на мысли, что из-за невероятного побега Фиша совсем забыл о деле и, вместо того чтобы думать о том, как поймать грабителей и вернуть похищенный миллион, бессмысленно потратил столько времени. Ему стало стыдно.

– Так о чем ты думал все это время? – спросил мальчик.

Дядюшка выдохнул струю вишневого дыма и поглядел на племянника, прищурился.

– О таинственных словах, которые сказал мистер Фиш, прежде чем спрыгнуть с крыши.

– Он назвал несколько цифр. Ты их запомнил?

– Только некоторые. Было бы странно взять и запомнить весь внезапно брошенный код, сказанный стоящим на карнизе человеком, который только что устроил перестрелку с полицией.

– Жа-а-алко, – протянул Джаспер и, бросив быстрый взгляд на книгу, купленную у старьевщика мистера Бо, мысленно улыбнулся: – Тебе будет трудно разгадать код, если ты его не помнишь.

– Код – это лишь часть общей картины, – заметил дядюшка. – Но у нее есть и другие детали: Машина Счастья, Реймонд Рид, Отисмайер.

– Интересно, кто такой Отисмайер? – Доктор покачал головой, и Джаспер добавил: – Мистер Фиш сказал спросить у Ригсбергов, что сделал этот Реймонд Рид. Так что, когда мы пойдем в банк?

– Мы не пойдем в банк, – сказал доктор Доу. – По крайней мере, в ближайшее время. Соваться к Ригсбергам просто так очень рискованно: кто знает, что они сделают и как поступят. Мы пойдем к ним только в том случае, если совсем не останется вариантов. К тому же вдруг мистер Фиш намеренно попытался нас отвлечь? Дал нам ложный след, чтобы выиграть время и запутать следы. Этого нельзя исключать. А что касается дела… – Доктор Доу забарабанил пальцами по подлокотнику. – Пусть мы и знаем, кто совершил ограбление, но нам мало что известно о самом ограблении: мы не были в банке, не видели хранилище.

– Но зачем это все? – Мальчик недоуменно уставился на дядюшку. – Если мы знаем, что за всем стоит Фиш, то нам ведь нужно поймать его, и тогда мы добудем то, что он украл, так?

– Допустим. Какие бы ты предпринял шаги, чтобы его найти?

Джаспер замер. Он не ожидал столь конкретного вопроса. Но дядюшка пристально на него глядел – он действительно полагал, будто племянник выдаст какое-то предложение прямо сейчас.

– Э-э-э… я не знаю. – Джаспер почувствовал, как краска заливает его лицо, и ощутил себя невероятно глупым. Единственное, что приходило в голову, – это сообщить о Фише господину комиссару, дать описание полицейскому рисовальщику и развесить плакаты по всему городу, но тогда непременно начнется всеобщая охота за украденным миллионом, да и Фишу в этой кутерьме будет проще ускользнуть.

– Почему они все еще здесь? – задумчиво проговорил тем временем доктор Доу.

– Что?

– Они провернули успешное ограбление несколько дней назад. В полиции о них до недавнего времени ничего не знали, их никто не подозревал. Почему они не скрылись из города, как только осуществили задуманное?

– Я знаю! – воскликнул Джаспер. – Шестеренки! Господин Когвилл сказал, что Фишу требовались особые шестеренки, которые используются в аэронавтике, а мистер Фердинг из лавки жидких металлов говорил, что видел его странный летающий экипаж. Может, в этом все дело? Экипаж, на котором они пытались скрыться из города, сломался или еще что-то в том же духе. Ну, и им пришлось ждать, пока доставят шестеренки, чтобы можно было его починить.

Доктор покивал.

– Я подумал об этом, еще когда мы были на Железном рынке. Тогда мне и правда казалось, что они затаились, ожидая, пока не прибудут шестеренки.

– Больше тебе так не кажется?

– Город наводнили ищейки Ригсбергов, и что-то мне подсказывает: в банке не успокоятся, пока не отыщут грабителей и свои деньги. Оставаться здесь опасно – с каждым днем риск того, что агенты банка или полиция выйдут на след, увеличивается… Как говорит наш знакомый аутопсист, это все как-то дурно пахнет.

– Что пахнет?

– Мистер Фиш и его гремлины могли скрыться в ту же ночь, как провернули свое ограбление, пока никто еще ничего не знал, – могли сесть на поезд, на пароход, на дирижабль, но они остались в городе. Зачем? Сомневаюсь, что их остановило лишь желание починить свой экипаж. Я думаю, здесь нечто большее, чем простое ограбление банка. У них еще какие-то дела в Габене.

– С чего ты взял?

– Джаспер, они наняли частного сыщика, чтобы он помог отыскать гремлинов из похищенного ящика и тем самым замести следы, которые могли бы на них вывести, – следовательно, им нужно время… Да и слова мистера Фиша не выходят у меня из головы – то, как он их произнес… Кто знает, как бы все обернулось там, на крыше «Доббль», если бы наши глубокоуважаемые господа констебли его не спугнули.

Доктор Доу кивнул на свежий номер «Сплетни», лежащий на журнальном столике. С передовицы нелепо пялились Бэнкс и Хоппер. Автор статьи Бенни Трилби, как всегда, отличился желчным слогом и красочными описаниями представителей полиции. Видимо, он получал от унижения констеблей особое удовольствие и ради этого даже ненадолго отвлекся от ограбления банка, к которому присосался словно пиявка… Все последние дни Бенни Трилби смаковал и обсасывал все связанное с ограблением, как косточку, и даже намекал в своих колонках, что знает больше, чем пишет…

Джаспер презрительно фыркнул, уставившись на фотографию в газете.

– Мы непременно должны их опередить!

Доктор Доу рассудительно заметил:

– У нас нет никакого соперничества с полицией Тремпл-Толл.

Джаспер с сомнением поглядел на дядюшку. Тот наивно заблуждался, если действительно так считал. Конечно же, они должны были обставить этих недотеп и первыми схватить такого великолепного злодея, как Фиш. Было бы очень обидно, если бы Бэнкс с Хоппером арестовали его прежде.

Доктор вернулся к обсуждению ограбления:

– Больше всего меня тревожит то, что ко всему этому делу как-то причастен мистер Блохх.

– И его Клуб заговорщиков!

Доктор поморщился:

– Блохх приходит к мадам Фрункель и предлагает ей сделку, и в итоге гремлины попадают в Габен. Но зачем ему это?

– Он придумал весь план! – догадался Джаспер. – Блохх ведь устраивает для всяких злодеев так, чтобы их гадкие планы воплощались!

– Консьерж преступного мира… – пробормотал доктор Доу.

– Он придумал, как ограбить Ригсбергов, – продолжал Джаспер. – Может, Фиш дал объявление в газету? И мистер Блохх откликнулся?

– Это и так понятно, – раздраженно проговорил Натаниэль Доу. – Мистер Блохх составил план, свел вместе нужных людей, организовал доставку, и кто знает, к чему он еще приложил руку… Но вот зачем это все лично ему? В чем его выгода?

– Может, ему полагается часть от того миллиона, который похитил Фиш.

– Мы знаем слишком мало… Общая картина ускользает…

…Время близилось к девяти часам утра, когда во входные двери раздался стук.

Доктор и его племянник как раз обсуждали варианты побега гремлинов из апартаментов «Доббль». Джаспер был за трубы вентиляции (или что они отправили себя куда-то пневмопочтой), Натаниэль Доу придерживался версии, что они использовали для побега кухонный лифт. Открывать дверь доктор не собирался, но спустя полминуты стук повторился снова.

Натаниэля Доу неожиданно посетила странная мысль: игнорирование – что это такое на самом деле? Считается ли игнорированием, когда ты хоть и замечаешь раздражающее происходящее, но никак на него не реагируешь? Или же настоящее игнорирование – это когда происходящее (каким бы оно ни было раздражающим теоретически) на деле тебя нисколько не заботит?

Когда в дверь неистово забарабанили, Натаниэль Доу резко поднялся и отправился открывать. Он был сердит (и не теоретически): неужели стучавший, кем бы он ни был, не видел табличку на двери? Люди в этом городе постоянно не замечают простейшие указатели – и как с ними вообще можно поддерживать какое-то цивилизованное общение?

Тот, кто стучал сейчас, судя по наглому тяжелому громыханию, явно был каким-то громилой, которого кто-то из его дружков-громил пырнул ножом в драке… Вряд ли он вообще умеет читать.

Эта логичная мысль несколько уняла раздражение доктора Доу. И тем не менее лишать себя удовольствия указать невнимательному посетителю на (специально для него повешенное) объявление на двери он не собирался.

Доктор уже накопил во рту побольше неприятных высказываний, готовясь их выплюнуть в незваного гостя, но, распахнув дверь и увидев того, кто стоял на пороге, так и замер, и все слова замерли внутри.

Девушка в небесно-голубом пальто и таком же платье, в изящной синей шляпке и с темно-синим саквояжем в руке глядела на него лукаво и с легкой улыбкой. На мгновение доктору показалось, что ее сюда принес ветер, – такой воздушной она казалась, – но спустя пару секунд первое недоумение рассеялось, и он хмуро проговорил:

– Сегодня нет приема, – после чего кивнул на табличку, свисавшую с дверного молотка.

Улыбка на губах незнакомки расширилась на пару дюймов.

– Прием? Вот еще абсурдная вздорность! – сказала она звонким веселым голосом, отчаянно неуместным для переулка, в котором находилась. – Меня зовут Полли Уиннифред Трикк.

Доктор Доу промолчал. Со стороны могло показаться, что он пытается быть вежливым и ждет продолжения, но на деле он мучительно пытался вспомнить, что это имя должно значить, – ведь он, кажется, его уже слышал раньше.

– Моя тетушка Евфалия дала мне этот адрес. Это ведь, – девушка стремительным движением выхватила из кармана пальтишка клочок бумаги и пробежала глазами написанное, – переулок Трокар, дом номер семь?