Текст книги "О годах в дипломатии с долей сарказма"

Дипломная работа

Одной из главных задач практики был сбор материалов для написания дипломной работы. В Варшаве мне предстояло, в соответствии с утвержденным планом, подготовить работу на тему польско-американских отношений. Но уже на месте оказалось, что более актуальной является тема польско-германских (ФРГ) отношений, получивших в тот период особый импульс. Их апогеем стал визит в Польшу в декабре 1970 года Канцлера ФРГ Вилли Брандта с его знаменитым коленопреклонением перед памятником жертвам восстания в Варшавском гетто. Самое при этом примечательное то, что дань, отданную евреям, поляки полностью приняли на свой счет и начали активно дружить с немцами.

Своевременно скорректировав тему диплома, я написал эту работу и по возвращении в Москву защитил ее. Честно говоря, защита дипломов в тот период, в отличие от госэкзаменов, носила достаточно формальный характер. Исключением из правил стала защита диплома нашим чешским однокурсником Миланом Швецом, озаглавившим свою работу «Альтернатива прагматизму».

Не припомню сейчас, как наш Милан дожил до диплома, поскольку после летних каникул 1968 года, ознаменовавшихся известными событиями у него на родине, учившиеся вместе с нами с первого курса граждане ЧССР в Москву не возвратились. Но Милан – словак по национальности, как-то удержался и продолжал сохранять невозмутимый вид, постоянно жуя резинку и периодически повторяя свою любимую фразу «Шайссе лебен», которую тут же и переводил – «По…раная жизнь».

Мы с ним дружили, он бывал у меня дома. Прошло много лет, прежде чем мне довелось лицезреть его вновь, на этот раз по телевизору в секретариате заместителя Министра иностранных дел СССР И.П. Абоимова, помощником которого я был в 1989–1990 гг. Совершенно неожиданно я увидел на экране знакомое лицо и, прислушавшись к комментарию CNN, узнал, что советник-посланник Посольства ЧССР в Вашингтоне Милан Швец вступил в непримиримый конфликт с послом и попросил у американских властей политического убежища. Вот тебе и альтернатива прагматизму на практике. Не знаю, что с ним сейчас, может, занимает какой-либо пост в независимой (от Чехии) Словакии.

Ввод

Несколько замечаний в контексте упомянутых событий 1968 года со слов их непосредственного участника – моего родственника, в ту пору – капитана Советской Армии А. Фидарова, служившего в ГСВГ, где его рота была признана лучшей (была издана соответствующая брошюра).

С чехами, рассказывал он, была достигнута договоренность о том, что они откроют ворота на границе с Германией для прохода наших войск. Мой родственник был назначен первопроходцем на головном бронетранспортере после того, как другой офицер, представитель одной из союзных республик, видимо, побоявшись взять на себя столь почетную миссию, устроил самострел, прострелил кожу на боку.

Когда колонна подошла к границе, чешских пограничников на месте не оказалось. Разогнав БТР, капитан Фидаров расшиб шлагбаум и двинулся на Прагу. Толпы чехов, собравшихся вдоль дороги, агрессивно выражали свое негодование. Поскольку имелся приказ – огня не открывать, родственник изловчился отгонять их, согнув длинную гибкую металлическую антенну.

Части из ГСВГ были дислоцированы под Прагой, где уже находились прибывшие ранее из СССР подразделения Советской Армии. Им уже довелось не только пострелять, но и похозяйствовать – полы в палатках были устланы роскошными коврами, явно позаимствованными из окрестных вилл – дач пражан.

Слушая рассказы родственника о пребывании в ЧССР с миротворческой миссией, я сопоставлял их с услышанным десятью годами ранее от отца, посещавшего эту страну во главе конноспортивной команды для участия в Пардубицком стипльчезе, победителем которого три года подряд был наш майор Прахов. По мнению отца, чехи уже тогда жили при коммунизме. Еще больше вопросов вызывала информация, подчерпнутая из брошюрок о коварных планах мирового империализма в отношении ЧССР, распространявшихся в ту пору в МГИМО.

Кстати, на этом международная деятельность моего родственника не закончилась. В конце семидесятых он в качестве начальника штаба группы советских военспецов (СВС) при ЗАПУ (Африканский союз народов Зимбабве) продолжил ее на территории Анголы. Эти события красочно описаны в книге «Воспоминания непосредственных участников и очевидцев гражданской войны в Анголе (Устная история забытых войн)» (Москва, Memories, 2009 г.).

Еще об одном вводе

В увязке с вышеописанным вводом войск припомнилась другая похожая акция, рассказанная и описанная моим отцом, которому также довелось стать первопроходцем в подобном деле. Речь идет о вступлении советских войск в Иран 25 августа 1941 года в соответствии со статьей 6-й Договора 1921 года.

Привожу с сокращениями описание этих событий, составленное отцом:

«Наш 128-й кавполк в составе 17-й горно-кавалерийской дивизии, перейдя границу, следовал в передовом отряде на Тегеран. Подошли к перевалу Саян-Гядук, когда с правой горы по нам открыли сильный огонь из стрелкового оружия. Я, конечно, пропахал землю, ведь в первый раз по мне открыли огонь. Вскоре за мной развернулся эскадрон сына адыгейского народа Шаова. Мы открыли огонь по окопам у подножья горы. Примерно через полчаса бой затих, аскеры удрали, мы взяли в плен 6 солдат, насчитали в окопах 12 трупов. Сами обошлись без потерь.

Когда мы сосредоточились у г. Решт, меня вызвали к генералу В.А. Гайдукову, который поставил задачу – взять взвод автоматчиков, проехать по городам Шахсевар, Ноушехр, связаться с губернатором и разоружить местное население во избежание неприятностей при прохождении частей нашей дивизии.

Прибыв в Шахсевар, остановились на площади, размышляя, как попасть к губернатору. Вдруг к нам подошел молодой человек и представился: «Я – Алексеев, торгпред СССР в Иране, чем могу помочь?»

Узнав о нашем задании, сказал, что хорошо знаком с губернатором и повел нас к нему. Губернатор, бывший полковник иранской армии Муззафари, принял нас в своей резиденции, выслушал наши условия – предупредить местное население о сдаче оружия и подписал соответствующий документ».

Привожу этот отрывок воспоминаний как пример военно-дипломатического взаимодействия, а также того, что советские граждане осуществляли в те времена загранпоездки не только на танках, как в том анекдоте, но и на конях.

Вот и практике конец

Завершение практики было омрачено событиями на Балтийском побережье, расстрелом демонстрантов, сменой власти – вместо Владислава Гомулки пост Первого секретаря ЦК ПОРП занял Эдвард Герек.

Недавно по нашему телевидению демонстрировался документальный фильм о событиях того периода. В нем довольно достоверно показано происходившее тогда. Что же касается комментариев, то они, естественно, выдержаны в духе нового мышления. Как свидетель тех событий, могу сказать, что одну деталь точно переврали. Саундтреком (по-нынешнему) в фильме прозвучала известная песня Северина Краевского «Не спочнемы, ниж дойджемы…», которая, по словам авторов фильма, была, якобы своеобразным гимном восставших гданьских судостроителей. На самом деле песня эта вышла в свет лишь в 1978 году, когда я покидал Польшу после первой длительной командировки. Тогда же, в 1970 году звучали иные мотивы, поскольку революционные события без музыкального сопровождения не происходят.

Исполнялись, как сейчас называют, ремейки известных шлягеров. В частности, популярная песня «Разноцветные кибитки» получила новое звучание:

 
У нас веле и невеле, бо в сам раз
Ест милицья, майон палки, майон газ…
 

А в известной песенке военных лет «Секера, мотыка…» появились слова:

– И запажил се Кочолек (Станислав Кочолек был в ту пору первым секретарем Гданьского комитета ПОРП, а в начале 80-х прибыл послом в Москву. Кочолек – по-польски – котелок, который закипел).

Возвращаясь на поезде в Москву, имел возможность ознакомиться с еще одной стороной польского вокального творчества. Группа молодых людей, судя по всему, студентов, направлявшаяся в братский Советский Союз, до глубокой полночи, явно хорошенько заправившись, распевала пронизанные исторической ностальгией куплеты:

– Една бомба атомова и бенджемы знув у Львова.

– Львув, Львув, польске място.

– Една бомба, але сильна и бенджемы знув у Вильна.

Ничто не передает так достоверно настроение нации, как звучащая из глубины души песня.

В период правления Э. Герека наступила пора непродолжительной относительной стабильности и кое-какого изобилия, обеспеченного западными кредитами.

Вскоре мне предстояло очередное, на этот раз гораздо более длительное пребывание в Народной Польше.

Повестка в райвоенкомат

Однако этому предшествовало событие, едва не перечеркнувшее мою дальнейшую дипломатическую карьеру. В один прекрасный день я получил повестку из Черемушкинского райвоенкомата с предписанием явиться для прохождения медкомиссии и собеседования. Военкоматовский майор с летными петлицами, радостно улыбаясь, сообщил мне неожиданную новость – планами военного ведомства предусматривается привлечение меня на действительную службу в качестве военного переводчика с направлением для ее прохождения на Ближнем Востоке.

Почему-то припомнились намеки на эту тему со стороны преподавателя английского военного перевода полковника Муратова, выделявшего меня среди других студентов. Это выражалось, в том числе, в его обращении к нам: «– Ефанов, Шумский, Щербаков энд комрад Ваниев», – после чего ко мне прочно приклеилось погоняло «комрад».

Хотя усердие проявлял не только я. Так, упомянутый студент Ефанов, переводя штабной документ и дойдя до подписи «colonel White», завершил свой доклад словами: «– Подписал полковник Белый».

Экзамен по спецпереводу, как и госэкзамен по английскому, я сдал на отлично, хотя второй гос – научный коммунизм – на удовлетворительно. Видимо, уже тогда не питал особого доверия к планам партии.

Когда я доложил о вызове в военкомат институтскому кадровику, он лишь развел руками – против Минобороны не попрешь. При этом добавил, что мои выездные документы направлены в ЦК КПСС и единственное, что нам остается – ждать решения. Ожидать пришлось недолго – решение о направлении меня на работу в совпосольство в Польше состоялось раньше, чем меня забрили в армию. Когда я доложил об этом военкомовскому майору, он воспринял это без прежней улыбки. Против решения ЦК КПСС тем более не попрешь.

Прощай, МГИМО, здравствуй, МИД

Покидая стены Альма-матер в 1971 году (Министр С.В. Лавров сделал это годом позже), припомнил некоторые эпизоды пребывания в них.

После окончания первого курса довелось поработать в составе студенческого стройотряда на возводимом в ту пору грандиозном объекте – Останкинской телебашне. Правда, наше участие в реализации этого проекта заключалось не в строительстве самой башни, а в укладке бетонных дорожек вокруг нее. Ребята, которые ездили в составе стройотрядов в Сибирь и другие отдаленные регионы нашей необъятной Родины, привозили неплохие деньги. Нам же за достаточно нелегкий труд – класть бетон при тридцатиградусной жаре – заплатили чисто символически – около тридцати рублей. Но на пиво хватило.

После второго курса пришлось принять участие в не менее ответственном деле – стать членом заградкордона на период вступительных экзаменов в МГИМО. Поскольку наш ВУЗ тогда был, и сейчас, впрочем, остается придворным заведением, и желающих поступить в него было более, чем предостаточно, главным образом из числа отпрысков высокопоставленных персон, сложилась следующая практика. Ректор МГИМО на период вступительных экзаменов брал отпуск и выезжал на заслуженный отдых подальше от столицы, наслаждаясь благами изоляции от внешнего мира, т. е. от настойчивых просьб о содействии в поступлении, поскольку мобильной связи тогда еще не было. Бразды правления на этот период, включая надзор за ходом вступительных экзаменов, доверялись проректору института.

Когда мы заступили на пост, этим уполномоченным был проректор по фамилии Пучков – человек взвешенный и спокойный, что было немаловажно с учетом стоявших перед ним задач. В наши обязанности, как нам доходчиво разъяснили старшие товарищи, входила одна главная задача – никого, несмотря ни на что, не впускать в помещения, где проходили приемные экзамены (в ту пору – в Николощеповском переулке, где сегодня размещается поликлиника МИД).

Назвать блокадой или осадой то, что творилось вокруг этого объекта, – ничего не сказать. Мы, второкурсники, но все еще салаги, старались изо всех сил выполнить доверенную нам задачу – не пущать. Легко сказать. Каких только удостоверений я не насмотрелся за период стояния в кордоне, самое скромное из них – генерала КГБ.

В одно из таких дежурств на входе в храм престижных перспектив к нам на пост подошла группа товарищей, попросившая пропустить к руководству. В соответствии с имеющимися указаниями разъяснили, что для этого требуется наличие спецпропусков. Уверенно улыбнувшись, лидер группы достал и сунул мне в лицо голубую книжицу размером с тогдашний паспорт, на обложке которой я различил вытесненный золотыми буквами текст «Летчик-космонавт СССР».

– А такое подойдет?

Это сегодня космонавтов пруд пруди, никто ни в лицо, ни по фамилии их не знает. Тогда это был всему народу известный и весьма почитаемый иконостас. Попросив подождать, я рванул в кабинет, занимаемый проректором, и доложил:

– Космонавт пришел!

– Который из них? – на удивление спокойно спросил проректор.

Слегка замявшись, я предположил:

– По-моему, Быковский.

– Ну, ладно, хрен с ним, веди, – последовало указание, что я и сделал.

Советская реклама

Во время очередных летних каникул мне довелось вместе со своим однокурсником Андреем Жильцовым сопровождать группу молодых англичан, прибывших в СССР по линии Бюро международного молодежного туризма «Спутник». На подходе к Красной Площади руководитель группы, указав на лозунг, выложенный огромными буквами на крыше здания – «Да здравствует великий советский народ!», спросил меня:

– Что означает эта реклама?

– Вообще-то это не реклама, – ответил я и перевел лозунг:

– Long live great Soviet people!

Англичанина этот призыв крайне удивил.

– А зачем? В чем смысл?

Разъяснить смысл я не смог и поэтому ответил в соответствии с принципом «сам дурак»:

– Ну, у вас есть же что-то подобное: The King is dead. Long live the King.

Концерт Высоцкого

Побывать на выступлении кумира и всеобщего любимца тех времен Владимира Высоцкого было большим, но труднодоступным счастьем. Мне оно выпало исключительно благодаря тому, что дежурить на входе в актовый зал, где предстояло выступление, было поручено моим однокурсникам во главе со старостой курса Валерой Щербаковым.

Зал, естественно, не вместил всех желающих, которые с криками штурмовали вход, пытаясь смести кордон и прорваться внутрь. Громче всех орал первокурсник Стуруа – сын известного и уважаемого журналиста-международника Мэлора Стуруа. Этот ор был настолько пронзительным, что бард, улыбнувшись, выкрикнул:

– Да впустите вы его.

Нет, видимо, необходимости описывать, что концерт проходил на «ура». В. Высоцкий, исполняя свои хиты, сопровождал их соответствующим, весьма уместным комментарием. Например, «Ну, что ей до меня, она была в Париже… – это, вроде, как про вас».

Годами позднее один из видных представителей нашей внешней разведки, обмененный на их агента и награжденный орденом Ленина, рассказал мне, как организовывал аналогичный концерт для сотрудников Лубянки. Аншлаг и успех, естественно, и тогда были обеспечены.

Друг Высоцкого

Больше повидаться с великим бардом не довелось. Но при этом получилось встретиться с его знаменитым другом Вадимом Тумановым. Случилось это в ресторане «Пицунда» (бывшая чебуречная) на улице Кржижановского в Черемушках. Судьба свела нас случайно, поскольку за ресторанным столиком присутствовал его друг и коллега по золотодобыче и при этом мой земляк, сын односельчанина моего отца Валентин Гутнов.

В разгар застолья что-то возбудило в Туманове направленную в мой адрес агрессию по той причине, как позднее выяснилось, что он признал во мне сторонника сталинизма, хотя никаких поводов для этого я не давал. Все могло бы закончиться плачевно для меня, если бы не присутствие упомянутого Валентина, на несколько порядков превышавшего бардовского друга своими габаритами (в прошлом – борец), разрядившего обстановку.

Благодаря все тому же Валентину много лет спустя мне посчастливилось побывать на золотых приисках Хабаровского края в гостях у заслуженного старателя России Геннадия Малышевского. Перелет из Москвы длился более восьми часов (дольше было только до Таиланда). Интересно было наблюдать за реакцией иностранцев, охреневавших от осознания того, что все восемь часов они летят над одной и той же территорией под названием Россия.

Впечатления от пребывания, включая перелеты на вертолетах, посещения участков, встречи, застолья и прочий дальневосточный колорит – сюжет для отдельного повествования. Основное из них – необъятность богатейших просторов при крайней малочисленности населяющих их россиян. Но, судя по всему, это ненадолго. Со временем китайцы помогут нам поправить демографию. Они сменили тактику и уже не собираются воевать за Даманский и другие территории. Зачем, когда можно жениться на русской девушке? А детишки уже узкоглазенькие, да и девицы наши довольны – мужик работящий и непьющий. Чего еще надо?

Уже будучи в Душанбе, на странице «Комсомольской правды» я увидел фотографию со знакомым образом и статью под заголовком «В Кремль передали самородок в 6,7 килограмма чистого золота». В ней сообщалось, что Геннадий Малышевский передал в Гохран за полцены самородок, за который ему предлагали намного больше.

Нездоровое соперничество

Ближайшим соседом МГИМО по Метростроевской (ныне Остоженка) была конкурирующая фирма – Московский государственный педагогический институт иностранных языков им. Мориса Тореза (МГПИИЯ). Наши расшифровывали эту аббревиатуру с учетом преимущественно женского состава данного ВУЗа как Место, где проститутки изучают иностранные языки. В ответ получили расшифровку нашего МГИМО – «Много гонора и мало образования».

Этим инъязовская реакция не ограничилась. В ход был запущен анекдот о встрече двух джентльменов в Лондоне, один из которых спрашивает у другого, который час.

– How much watch?

– Six watch.

– Such much?

– Whom how.

– Слушай братан, ты случайно не МГИМО кончал?

(Другой вариант: MGIMO finished?)

Ответной реакцией стал анекдот о двух джентльменах, справляющих малую нужду в общественном туалете. Выпускник понятно какого ВУЗа замечает:

– Нас учили мыть руки после этого дела.

Наш отвечает:

– А нас в МГИМО учили не писать на руки.

Первая длительная загранкомандировка (ДЗК)

Благодаря А.Б. Аристову, после завершения учебы я был принят на работу в МИД СССР и вскоре направлен для прохождения загранслужбы все в то же Посольство СССР в Польше. Послом к этому времени был уже С.А. Пилотович, занимавший до этого пост второго секретаря ЦК Компартии Белоруссии. Под его руководством прошла моя первая ДЗК, продолжавшаяся более шести лет. Основную ее часть пришлось провести в Консульском отделе Посольства, где работы более чем хватало. Одно лишь общение по визовым вопросам с представителями афганской группировки, курсировавшей из Азии в Европу и обратно, отнимало массу времени и нервов. Кроме того, значительный объем работы составляла выпавшая на то время замена так называемых совзагранвидов на общегражданские заграничные паспорта представителям российской (советской) диаспоры, насчитывавшей только в Варшавском консульском округе более трех с половиной тысяч граждан.

Приходилось также исправлять визовые ошибки, допущенные нашими консучреждениями в других странах Европы, поскольку возвращаемые нашими погранцами из Бреста интуристы обрушивали свой гнев на нас, как на ближайших представителей Советской власти.

Еще одной особенностью моей консульской работы того периода был начавшийся исход евреев из СССР. Первым отмеченным мной проявлением этого стали выстроенные на перроне вокзала в Бресте десятки одинаковых чемоданов – отъезжающих на историческую родину выгружали для тщательного досмотра вывозимого.

Затем был случай, когда в Консульский отдел обратился пожилой гражданин, предъявивший в качестве единственного документа выездную страничку вкладной визы с фотографией. Виза называлась так, поскольку подлежала вкладыванию в паспорт, которого в данном случае не было – паспорта изымались, как следствие лишения гражданства. Оказалось, дедушка, выехав из Союза, передумал и решил вернуться домой. Но в силу тогдашних строгих установок был с позором изгнан консулом из отдела.

Еще один, связанный с этим явлением факт, – введение требования о компенсации затрат, связанных с получением высшего образования. С диппочтой к нам поступила брошюрка, содержавшая табличку с названием ВУЗов и соответствующей суммой компенсации. Но продолжалось это недолго – под натиском многочисленных протестов, в т. ч. из-за рубежа, закон отменили.

Но при всем этом консульская работа, непосредственно связанная с людьми, давала возможность общаться со многими известными и интересными личностями. Среди тех, с кем довелось повстречаться, были Галина Уланова, Расул Гамзатов, Михаил Таль, Эдита Пьеха, София Ротару, Муслим Магомаев, Ирина Мирошниченко, Лариса Лужина, Янина Жеймо («Золушка»), Ирина Печерникова, Дин Рид и многие, многие другие.