Текст книги "Его величество"

* * *

Допросы продолжались. Николай Павлович, читая записки мятежников, все больше укреплялся в мыслях, высказанных им при встрече с матушкой, о необходимости начать обобщение дельных предложений.

Кто будет разбирать бумаги императора Александра I, у него сомнений не было. Николай Павлович без колебаний назначил Сперанского. Михаил Михайлович был не так молод, как в годы своего карьерного роста при Александре Павловиче, когда работал над проектами государственного управления, экономики, финансов. Но замены Сперанскому не было. В государственном аппарате не находилось человека, который бы так хорошо разбирался в законах империи и умел логично выстраивать тексты.

Перед встречей со Сперанским, Николай Павлович побывал в кабинете Александра I.

На большом дубовом столе аккуратными маленькими стопками лежали бумаги. Пачки были почти одинаковые по высоте. Посреди стола высился черный прибор с несколькими ручками. Перед креслом, плотно придвинутым к столу, ровно посредине, лежал чистый лист бумаги.

Николай Павлович взял верхнюю папку из ближней к нему стопки. Красивым почерком на ней было выведено: «Предложения по укреплению финансового порядка».

«Это уже интересно, – подумал он. – Оказывается, брат готовился к серьезной работе. И кто же у него в советниках?»

Пересмотрев всю папку, где многое было непонятно, Николай Павлович нашел только одну фамилию – министра финансов Канкрина, назначенного Александром Павловичем после вышедшего в отставку Гурьева. Предложения Канкрина о сокращении бумажных денег, переходу повсеместно на металлические рубли заинтересовала императора.

«Итак, Канкрин, – подумал он. – Вот и второй, после Сперанского, член нового Комитета».

Положив папку на место, Николай Павлович взял другую. К обеду список статских сановников увеличился еще на два человека. Сюда вошли князь Александр Николаевич Голицын и Дмитрий Николаевич Блудов.

Откинувшись на спинку кресла, заложив руки за голову, Николай Павлович смотрел перед собой, переводя взгляд с одной папки документов на другую. Он уже знал в общих чертах их содержание и понимал важность задач, которые ставил перед собой умерший император. Многое сейчас было недоступно, но государь не отчаивался. Его никогда не пугало незнание. Оно его возбуждало, заставляло лихорадочно думать и даже радовало, что скоро он постигнет новые знания, узнает то, что никогда бы не узнал в своей жизни, если бы волею судьбы не стал государем российским.

За столом императора Александра I сидел молодой человек в военной форме. В детские годы, в годы юности его не готовили к царствованию. В предметы обучения молодого князя входили военные дисциплины. Всевозможные столичные и придворные празднества занимали много времени. Разводы и учения, посещения военных учреждений, отрывали его от и без того мизерных часов учебных занятий, а то и вовсе отстраняли от них на долгие месяцы.

Николай Павлович изучал финансы, но они преподавались ему в связи с военными науками. Близки ему были беседы инженерного генерала Карла Ивановича Оппермана, который не только учил его, но и советовал, что читать. Среди книг, необходимых к чтению, были описания знаменитых военных компаний. Серьезной литературы о финансах, экономике в списках не было.

«Я многого не знаю. Да и откуда знания? В детские годы наш главный наставник с братом Михаилом не был просвещенным человеком и не только не отличался способностью руководить нашим ученьем, но и не мог привить вкус к нему. В 18 лет я поступил на службу и с тех пор к учению не возвращался, – думал он, сосредоточив взгляд на документах. – У меня даже не было времени читать литературные произведения. Единственное, откуда я еще мог черпать знания, так это были встречи с умными людьми».

Продолжая сидеть неподвижно в кресле брата, Николай Павлович вспоминал своего наставника Петра Петровича Коновницына. На память ему приходили основные правила поведения, написанные для великого князя: постоянно «питать» разум и сердце, «исследовать каждый день свои поступки», «в рассуждениях общих оскорблять никогда не должно», «избегайте льстецов», «не будьте высокомерны», «не умеряйте честолюбивые желания», «украшайте себя познаниями военными по склонностям вашим. Подробности службы необходимо нужно знать по опыту; но до известной степени и для того более, чтобы уметь взыскать оную на подчиненных… Чтение лучших военных авторов приуготавливает вас в теории, а практика покажет вам дальнейшие познания на опыте».

Наставления Коновницына ему пригодились в дни междуцарствия. Проживание в днях, когда ты не знаешь, с какой стороны ждать подвоха, он сравнивал с детской игрой в прятки. Вот здесь– то, как никогда, вспыльчивому Николаю Павловичу приходилось умерять честолюбивые желания, отказываться от высокомерности в беседах с теми, кого он не считал силой против себя.

Потом наступило время новых испытаний. И тогда, в день противостояния на Сенатской площади, император выиграл, снова, следуя наставлениям Коновницына. Ему помогли прочитанные в молодые годы книги выдающихся военных авторов. Он в нужный момент нанес смертельный удар противникам.

«Лет десять назад я с улыбкой слушал наставление министра иностранных дел Карла Васильевича Нессельроде. Теперь они пригодились мне при допросах мятежников», – думал Николай Павлович и, закрыв глаза, вспоминал: «О стране, о народе можно сказать то же, что и о человеке. О человеке судят поспешно, сравнивая его с людьми, ему подобными, но когда судят о нем по его действиям, то есть когда его сравнивают с ними самими, то доискиваются до самых сокровенных его побуждений, чтобы судить о нравах, законах, администрации и политике страны с ее историей».5151
  Нессельроде К. Записка, предназначенная его высочеству великому князю Николаю Павловичу по случаю путешествия за границу / Е. Шумигорский // РС. 1898. Т. 95. № 8. С. 294.


[Закрыть]

Карл Васильевич, худощавый и близорукий, плохо говоривший по-русски, внушал на немецком языке свое видение дипломатии молодому великому князю применительно к своей службе. В его наставлении речь шла о межгосударственных отношениях. Однако они помогли императору, когда он допрашивал мятежников, стараясь разобраться в каждом отдельном человеке.

Определяясь с наставлением Нессельроде, он не заметил, как вспомнив поручика Каховского, стал рассуждать о нем: «Говорил смело, резко, относя причину заговора к нетерпимости притеснений и правосудия, обвиняя во всем покойного императора Александра I. Он, смоленский помещик, был недоволен отсутствием законов, регулирующих права и обязанности всех сословий и групп. Он преступник, но исполнен любви к Отечеству, может, даже большей, чем послушный гражданин империи…»

– Этак я и до оправдания Каховского дойду, – высказался вслух император, в душе понимая, что очень бы не хотел смерти дерзкому молодому человеку.

* * *

Во время следствия по делу мятежников, наблюдая за работой следственной комиссии, Николай Павлович обратил внимание на негодность высшей и тайной полиции, которая не сумела предотвратить мятеж и слишком медленно выявляла участников заговора. У него уже лежал первый проект министерства полиции, поданный в январе 1826 года генерал-адъютантом Бенкендорфом. На днях Александр Христофорович передал для государя дополнительные и разъяснительные записки. Медлить было нельзя – приближалась коронация и с каждым днем возрастали опасения, что злоумышленники могут устроить к этой дате какие-либо неприятности от манифестаций до покушений.

В кабинет императора вошел, позванивая шпорами, молодой, чисто выбритый генерал-адъютант Бенкендорф.

– Я тебя всегда в пример привожу другим генералам за образцовую выправку, – любовно оглядывая крепкую фигуру графа, сказал император.

Не давая Александру Христофоровичу что-либо сказать в ответ, Николай Павлович, указав ему на место возле стола, продолжил:

– У нас совсем не осталось времени. 22 августа должна состояться коронация, а в стране, да что там, в стране, в Петербурге и Москве еще нет повсеместного, бдительного надзора, который окончательно стекался бы в одно сосредоточение. У нас нет высшей полиции, а значит, некому следить за злоумышленниками и людьми к ним склонными. Число таковых возросло до ужасающей степени. Упаси Господь, если они вновь объединятся.

– Ваше величество! В проекте министерства полиции, поданном мною, подробно расписаны задачи корпуса жандармов, его структура. В последних записках я уточнил некоторые положения проекта, – умело воспользовавшись паузой, сказал Бенкендорф.

– Мне понравилась твоя работа, – кивнул государь. – Особо тщательно продуманы методы деятельности нового учреждения: введение осведомительной агентуры в различные слои населения и вскрытие корреспонденции на почте. Ты предлагаешь создать перлюстрационные кабинеты в Петербурге, Москве, Киеве, Вильно, Риге, Харькове, Казани и Тобольске, то есть в наиболее крупных и оживленных торгово-промышленных центрах. Какая же среда может дать такой контингент для выполнения столь трудной и ответственной задачи?

– Только армия, – кратко ответил Бенкендорф.

Император был доволен проектом создания тайной полиции. В нем рекомендовалось при создании особого ведомства поставить во главу два важных момента, не соблюдаемых в прежних тайных службах: в-первых, установить систему строгой централизации и, во-вторых, создать такую ее организацию, которая внушала бы не только страх, но и уважение. Сомнение Николая Павловича брало лишь в части кадров. Предполагаемая система сыска, где жандармы должны выполнять функции шпионов, не могла иметь популярности у офицеров.

– Ты уверен, что из армейских офицеров получатся жандармы? – спросил государь, пристально вглядываясь в Бенкендорфа.

Рельефный раздвоенный подбородок, тонкие волнистые губы, глубоко посаженные глаза, прямой, как расчерченный треугольник нос и высокий лоб, венчанный редким хохолком сбитых вверх волос – каждая черточка лица графа оставались непроницаемыми. Николаю Павловичу даже показалось, что он застал врасплох генерала, и хотел было сам прийти на помощь.

– Армейские офицеры брезгуют ролью шпионов, но, нося мундир, как чиновники правительства они будут считать долгом, ревностно исполнять эту обязанность. В этом поможет им нравственная сила защитников отечества, – четко выделяя каждое слово, произнес Бенкендорф.

– И первое важнейшее впечатление, произведенное на офицеров, определенных в жандармский корпус, будет зависеть от выбора министра и организации самого министерства, – продолжил император.

– Разумеется, – вздохнул граф.

– Вот и договорились. – Впервые за время разговора Николай Павлович улыбнулся. – Надеюсь, ты подберешь себе достойных помощников.

На строгом лице Бенкендорфа не дрогнул ни один мускул.

По высочайшему указу от 3 июля 1826 года в России было образовано Третье отделение Собственной его Императорского Величества Канцелярии как высшее учреждение империи, ведающее делами о политических преступлениях. Начальником III отделения был назначен Александр Христофорович Бенкендорф. В ведение отделения была передана Особая канцелярия МВД, руководитель которой Максим Яковлевич фон Фок занял должность директора канцелярии отделения, став главой тайной полиции России.

* * *

– Вот и снова ты понадобился, Михаил Михайлович, – сказал с улыбкой император, поднимаясь навстречу Сперанскому.

– Всегда рад верно служить вашему величеству, – сдержанно сиплым голосом ответил тот, занимая место за столом, указанное ему Николаем Павловичем.

– Буду откровенен, – продолжал император, наклонив голову со слабо вьющимися жидкими рыжевато-белокурыми волосами. – Прежде чем пригласить тебя сюда, мне пришлось выслушать много нелестных слов. Некоторые влиятельные вельможи напоминали мне о ссылке, где ты побывал по повелению императора Александра I, даже на связи с мятежниками намекали. Я, конечно, отстоял свое мнение.

Знаешь ли, в эти дни мне часто приходилось поправлять своих помощников, отыскивающих мятежников и допрашивающих их. Курьезный случай произошел с литератором Александром Сергеевичем Гончаровым. Подвергли литератора аресту, якобы за связь с бунтовщиками. Оказалось – он не виновен. Приказал выдать ему Оправдательный аттестат, произвести в следующий чин и наградить годовым окладом жалования. Тебя награждать буду позднее, как работу выполнишь.5252
  Несколько слов в память Николая I //РС. 1896. Т. 86. С. 458.


[Закрыть]

Сперанский криво усмехнулся.

– Не улыбайся, – император погрозил ему пальцем. – Если тебе показалось, что я произношу слова брата своего Александра Павловича, то в этом нет ничего смешного. Тогда, в начале его царствования, тоже говорили о великих делах. Я ни в коем разе не смею насмехаться над теми замыслами. Скорее, наоборот – тебе вместе с группой таких же, как ты преданных мне людей, надо будет снова вернуться к оным замыслам и с учетом сегодняшних обстоятельств сформировать свод законов.

– Государь! Я радуюсь новому назначению, – смиренно склонил голову Сперанский. – Оно не только напоминает мне о молодых годах. Уж коли вы взялись продолжать забытые дела благословенного Александра Павловича, позволю себе предположить оное, значит, дело будет полезное, и я могу в полной мере отдать себя для придания делу новой жизни.

– Я не буду препятствовать натуральному ходу вещей. Одно прошу – идти без резких скачков и поворотов. Предпочитаю во всех переменах постепенность, – сказал император и постучал по столу костяшками пальцев. – Повторяю – никаких зигзагов – ровно, неторопливо к цели.

– Думаю, государь, я сумею составить записку, в которой в точности будут изложены ваши пожелания, – медленно растягивая слова, проговорил Михаил Михайлович.

Николай Павлович смотрел на пожилого человека в поношенном фраке с нескрываемым любопытством. Его удивляло в Сперанском все: и неутомимая энергия, и энциклопедические знания, и талант, и неприхотливость, благодаря которой он мог, находясь в весьма неподходящих условиях, долго и напряженно трудиться по много часов в день.

«И не обижается, – думал император, – за гонения, устроенные ему в годы царствования императора Александра I, за подозрения, с которыми встречает его мое окружение. Черт подери! – он едва не выругался вслух: – Да и сам я хорош. Давно бы пригласил Сперанского и дал ему это дело, так нет, все выспрашивал у Лопухина, у Голицына, у Бенкендорфа, как вы думаете, могу ли я доверить столь важное дело Сперанскому?»

Император был зол на себя. Он вспомнил последний разговор с матушкой и поежился от неприятного холодка на загривке. Шел к ней с мыслями провести деловую беседу, а с первых слов вдруг стал перед ней оправдываться.

«Письмо брату Константину дописывал, – продолжал осуждать себя Николай Павлович. – Нет, чтобы коротко сообщить события, так во всех подробностях с подобострастием, с прошением мнения Константина Павловича. Да, я ему обязан многим. Да, он мой старший брат. Но я, в конце концов, император!»

Откачнувшись от спинки кресла, Николай Павлович поймал на себе удивленный взгляд Сперанского.

– Вы чего-то хотели мне сказать, – почти прошептал Михаил Михайлович.

– Да, – отрывисто сказал государь, вспоминая, на чем они закончили разговор.

– Вы сказали мне о постепенности развития реформ, – помог ему Сперанский.

– Да, именно о постепенности. Ты меня правильно понял, Михаил Михайлович, – сказал император и тут же продолжил мысль: – Записка должна быть всеобъемлющей. Подумай над изменением Табеля о рангах. Незабвенный Александр Павлович делал некоторые наброски. Там есть над чем подумать. Найдешь в  бумагах предложения по узаконению дворянских обществ. Внимательнее присмотрись к разделению властей. Нужны четкие границы.

Отпустив Сперанского, Николай Павлович вновь погрузился в себя. Сразу после известия о смерти императора и появившейся необходимости занять престол, он отчетливо осознал, что не готов стать государем. Пока существовала хоть малейшая надежда, что в силу сложившихся обстоятельств Константин Павлович одумается и согласится принять присягу, Николай Павлович старался не думать, что он будет делать сам, если все-таки придется стать императором. Мысли такие приходили. Он их пугался, отгонял. Но, когда не было сил отогнать, бросался листать учебники, учебные пособия, проводить беседы с людьми образованными. Когда же жребий выпал стать императором, он его безропотно принял, оставаясь, как и прежде, великим князем по знаниям своим, по отношению к старшему брату, матушке. Даже степенности в походке не прибавилось, все бегает бегом.

«Я командовал бригадой, – продолжал размышлять Николай Павлович, – был начальником Инженерных войск. Император Александр Павлович в 1819 году утвердил мой доклад об учреждении Главного инженерного училища с целью образовать искусных инженерных, саперных и пионерных офицеров. Мною была написана записка с предложениями по реформированию армии с целью уменьшения расходов на ее содержании. Наконец 3 марта 1825 года я стал начальником 2-й гвардейской пехотной дивизии, а спустя девять месяцев – императором!»

Государь – правитель огромной страны сидел в кабинете, заставленном кипами документов, в которых была история и сегодняшняя жизнь империи с ее многоукладным хозяйством. Надо было приложить немало усилий, чтобы все это постигнуть умом, и император не боялся, а горел желанием узнать содержание документов, создать новые документы, чтобы потом его наследнику – сыну Александру было легко править страной, чтобы имя его – Николая I – вошло в историю как императора преобразователя, реформатора, сделавшего за годы правления страну богаче, могущественнее.

* * *

Коронованный мир, придававший большое значение родственным связям, единодушно встретил восшествие на престол Николая Павловича. Ни в одной европейской стране не возникло сомнения в законности предстоящего в Москве коронационного акта. Подтверждение тому – прибытие в Россию на церемонию венчания на царство иностранных делегаций, возглавляемых знаменитыми персонами дружественных государств.

Полномочным послом Франции был маршал Мармон, герцог Рагузский, военачальник, оборонявший в 1814 году Париж. Делегацию Англии возглавлял герцог Веллингтон, единственный военачальник, имевший звание фельдмаршала шести государств, в том числе и России. Австрию представлял родственник императрицы, принц Гессен-Гамбургский. Пруссию – ее же родной брат, принц Карл Прусский.

Государь император вместе с двумя императрицами: венценосной матушкой своей, вдовствующей государыней Марией Федоровной и венценосной супругою своею государыней императрицей Александрой Федоровной прибыл 3 августа в Москву и остановился в Петровском Дворце, где был встречен духовенством в облачении с Крестом и Святою водой.

Необычайно торжественным было вступление Николая Павловича в Успенский собор Московского Кремля. В честь такого события произвели 85 выстрелов. Все площади и улицы Кремля заполнились народом. На высоких амфитеатрах, выстроенных против Грановитой палаты и Успенского собора, пестрели разнообразные и изящные платья дам, русские и иностранные военные мундиры и гражданские фраки, сюртуки, народные костюмы. Радостные крики «ура!» сливались в один оглушительный гул вместе с пушечными выстрелами, колокольным звоном со всех кремлевских соборов и церквей, грохотом барабанов и звуками нескольких хоров военной музыки.

Коронация совершилась 22 августа. В священнослужении первенствовал митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский Серафим, вторым при нем состоял митрополит Киевский и Галицкий Евгений. Оба они – Андреевские кавалеры. Как проповедник, говоривший речь при короновании, по предварительному назначению самого государя, выделялся Филарет, молодой архиепископ Московский.

Николай I короновался на царство с августейшей супругой своей императрицей Александрой Федоровной. В Успенском соборе Московского Кремля император восседал на алмазном троне царя Алексея Михайловича. Императрица же – на золотом троне царя Михаила Федоровича. Священное Миропомазание совершалось из крабийцы Римского Цезаря Августа, и государь целовал крест, бывший на первом императоре всероссийском Петре Алексеевича во время Полтавской битвы 1709 года и, по уверениям очевидцев, защитивший его от шведской пули.

На коронации присутствовал также старший августейший брат императора Николая I, великий князь Константин Павлович, отрекшийся от престола всероссийского в пользу венчавшегося на царство государя. Когда великий князь Константин Павлович, поздравляя царя, хотел поцеловать у него руку, то император со слезами на глазах обнял августейшего брата и троекратно облобызал его.

Только присутствовавшие на церемонии пожилые люди, которые видели коронацию Александра Павловича или Павла Петровича могли заметить отличительные особенности в поведении нового императора. Так, при возложении императором короны на императрицу он поцеловал свою венчанную супругу. Присутствовавшая при обряде вдовствующая императрица, непосредственно после коронования подошла к своему коронованному августейшему сыну, обняла и поцеловала его.

Была еще особенность в короновании Николая Павловича. О ней потом долго говорили, восхищаясь новым императором. При короновании он читал известную умилительную молитву не по книге, где напечатан весь чин коронования.

После коронования император проследовал под великолепным балдахином и облеченный во все императорские регалии из Успенского собора в Благовещенский собор Кремля, а оттуда к Красному крыльцу. Взойдя на верхнюю ступень крыльца, государь обратился лицом к необозримой массе народа, наполнившей весь Московский Кремль, и троекратным наклонением головы приветствовал своих верноподданных. Восторг не знал границ – громкие неумолкающие крики огласили воздух; толпа шумно волновалась, незнакомые между собой люди обнимались и многие плакали от избытка радости.

Вечером в светлый день коронации вся Москва была освещена, в особенности величественный Кремль. Все его оригинальные башни горели ярким пламенем, зубцы стен были обвиты огненными полосами, а по оградам его широкие узорчатые каймы сверкали блеском. Колокольня Ивана Великого светилась разноцветными огнями снизу доверху и осененная короной и крестом, возвышалась к небу гигантским пламенным столбом.

Вечером 27-го августа (9 сентября) 1826 года был дан бал в Грановитой палате Московского Кремля. Первого (14 сентября) в Большом театре устроен придворный маскарад. Третьего (16) сентября Московское купечество давало бал государю. Точно также в честь императора даны были роскошные балы французским и английским послами.

И еще было событие, прошедшее тайно. 8 сентября, начальник Главного штаба Дибич, которому было поручено доставить в Москву Александра Пушкина, написал дежурному генералу Потапову: «Высочайше повелено, чтобы вы привезли его в Чудов монастырь, в мою комнату, к 4 часам пополудни».

* * *

В мае 1826 года поэт написал императору письмо, которое положило начало их дальнейшей переписке:

«Всемилостивейший Государь!

В 1824 году, имев несчастье заслужить гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенным в одном письме, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства.

Ныне с надеждой на великодушие Вашего Императорского Величества, с истинным раскаянием и с твердым намерением не противоречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем и готов обязаться подпискою и честным словом) решился прибегнуть к Вашему Императорскому Величеству со всеподданнейшею моею просьбою.

Здоровье мое, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чем и представляю свидетельство медиков. Осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург или в чужие края.

Всемилостивейший Государь,

Вашего Императорского Величества верноподданный

Александр Пушкин.

Обязательство Пушкина: Я нижеподписавшийся обязуюсь впредь ни каким тайным обществам, под каким бы они именем не существовали не принадлежать; свидетельствую при сем, что я ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них.

10-го класса Александр Пушкин

11 мая 1826 года».5353
  РГИА. Ф. 706. Оп. 1. № 67. Л. 3 об.


[Закрыть]

28 августа Николай I велит позвать к себе в Москву поэта Пушкина. В ночь на 4 сентября в Михайловское прибывает посланец псковского губернатора фон Адеркаса. Первым документом была записка от самого губернатора: «Милостивый государь мой, Александр Сергеевич!.. прошу вас поспешить приехать сюда и прибыть ко мне». Второй документ с отметкой «секретно» был подписан начальником Главного штаба Дибичем.

«Господину Псковскому гражданскому губернатору.

По высочайшему государя императора повелению, последовавшему по всеподданнейшей просьбе, прошу покорнейше ваше превосходительство: находящемуся во вверенной вам губернии чиновнику 10-го класса Александру Пушкину позволить отправиться сюда при присылаемом вместе с сим нарочным фельдъегерем. Г.Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря; по прибытии же в Москву имеет явиться прямо к дежурному генералу Главного штаба его величества».5454
  Полное собрание сочинений А. С. Пушкина. Т. ХIII. С. 293.


[Закрыть]

Прихватив с собой рукопись «Бориса Годунова» – документ, свидетельствующий о характере его занятий, – Пушкин отправляется в ночь в дорогу вместе с офицером. Дорога до Москвы занимает четверо суток.

Пушкин прибыл в своем экипаже 8 сентября, на седьмой день после коронации императора, и был принят в Чудовом монастыре Кремля.

Император встречал поэта в парадном мундире с Андреевской лентой через плечо. Он только вернулся с Девичьего поля, где осматривал место проведения народного праздника, посвященного коронации.

– А здравствуй Пушкин, доволен ли ты, что возвращен? – чуть нараспев проговорил государь.

– Доволен. Благодарствую, ваше императорское величество, – сказал Александр Сергеевич, склоняя голову.

– Советую побывать на празднике, – сказал Николай Павлович, рассматривая внимательно гостя, о котором слышал много противоположных толков. – Гулянье намечается грандиозное!

– Благодарю, ваше величество, за внимание к моей скромной особе, – улыбнулся Пушкин. – Да и времени сейчас у меня для гуляний нет.

– Как? – сказал император. – И ты враг своего государя, ты, которого Россия вырастила и покрыла славой, Пушкин, Пушкин, это не хорошо! Так быть не должно.

Поэт онемел от волнения и слова его, словно замерли на губах. Государь тоже молчал.

– Что ты не говоришь, ведь я жду, – нарушив молчание, сказал Николай Павлович, взглянув на поэта.

– Жду наказаний, – сказал Пушкин, как можно спокойнее.

– Я не привык спешить с наказанием, – сурово ответил ему государь, – если могу избежать этой крайности; бываю рад, но я требую сердечного полного подчинения моей воле, я требую от тебя, чтоб ты не принуждал меня быть строгим, чтоб ты помог мне быть снисходительным и милостивым, ты не возразил на упрек во вражде к твоему государю, скажи же, почему ты врал ему?

– Простите, ваше величество, что не ответив сразу на ваш вопрос, я дал вам повод неверно обо мне подумать. Я никогда не был врагом моего государя, но был врагом абсолютной монархии, – сохраняя спокойствие, отвечал поэт.

Император усмехнулся и, хлопая поэта по плечу, пылко проговорил:

– Мечтания итальянского карбонарства и немецких тугонбундов! Республиканские химеры всех гимназистов, лицеистов, недоваренных мыслителей из университетской аудитории. С виду они величавы и красивы, в существе своем жалки и вредны! Республика есть утопия, потому что есть состояние переходное, ненормальное, в конечном счете всегда ведущая к диктатуре, а через нее к абсолютной монархии. Не было в истории такой республики, которая в трудную минуту обошлась бы без самоуправства одного человека и которая избежала бы разгрома и гибели, когда в ней не оказалось дельного руководителя. Силы страны в сосредоточенной власти, ибо, где все правят – никто не правит, где всякий законодатель, там нет ни твердого закона, ни единства политических целей, ни внутреннего лада. Каково следствие всего этого? Анархия!

Ваше величество, – отвечал Пушкин, – кроме республиканской формы правления, которой препятствует огромность России и разнородность населения, существует еще одна политическая форма – конституционная монархия…

– Такая форма годится для государств, которые окончательно установились, – перебил государь тоном глубоко убежденного человека. – Она совершенно не подходит для государств, которые находятся на пути развития и роста. Россия еще не вышла из периода борьбы за существование, она еще не добилась условий, при которых возможно развитие внутренней жизни, культуры. Она еще не достигла своего предназначения, она еще не оперлась на границы необходимые для ее величия. Она еще не есть вполне установившаяся монолитная, ибо элементы, из которых она состоит до сих пор, друг с другом не согласованы. Их сближает и спаивает только самодержавие, неограниченная, всемогущая воля монарха. Без этой воли не было бы ни развития, ни спайки и малейшее сотрясение разрушило бы все строение государства.

Неужели ты думаешь, что, будучи конституционным монархом, я мог бы сокрушить главу революционной гидры, которую вы сами, сыны России, вскормили на гибель ей. Неужели ты думаешь, что обаяние самодержавной власти, врученное мне Богом, мало содействовало удержанию в повинности остатков гвардии и обузданию уличной черни, всегда готовой к бесчинству, грабежу и насилию? Она не посмела подняться против меня! Не посмела! Потому что я самодержавный царь был для нее представителем Божеского могущества и наместником Бога на Земле, потому что она знала, что я понимаю всю великую ответственность своего призвания и что я не человек без закала и воли, которого гнут бури и устрашают громы.

Лицо его было строгим. Глаза сверкали. Но это не были признаки гнева. Он не гневался в эти минуты, а испытывал силу, измерял силу сопротивления и мысленно с ним боролся и побеждал. Он был горд и в то же время доволен собой.

Но вот выражение лица его смягчилось, глаза погасли. Он снова прошелся по кабинету и, остановившись перед Пушкиным, сказал:

– Ты еще не все высказал, ты еще не вполне очистил свою мысль от предрассудков и заблуждений. Может быть, у тебя на сердце лежит что-нибудь такое, что его тревожит и мучит? Признайся смело, я хочу тебя выслушать и выслушаю.

– Ваше величество, – отвечал поэт. Вы сокрушили главу революционной гидре. Вы совершили великое дело, кто станет спорить? Однако… есть и другая гидра, чудовище страшное и губительное, с которым вы должны бороться, которое должны уничтожить, потому что иначе оно вас уничтожит.

– Выражайся яснее, – поторопил его император.

– Эта гидра, это чудовище, – продолжал Пушкин, – самоуправство административных властей, развращенность чиновничества и подкупность судов. Россия стонет в тисках этой гидры, поборов, насилия и грабежа, которая до сих пор издевается даже над высшей властью. На всем пространстве государства нет такого места, куда бы это чудовище не досягнуло, нет сословия, которого оно не коснулось бы. Общественная безопасность ничем у нас не обеспечена, справедливость в руках самоуправств! Над честью и спокойствием семейств издеваются негодяи, никто не уверен ни в своем достатке, ни в свободе, ни в жизни. Судьба каждого висит на волоске, ибо судьбою каждого управляет не закон, а фантазия любого чиновника, любого доносчика, любого шпиона.