Текст книги "Противоречивая степь"

Владимир Павлович Винник
Противоречивая степь

© Владимир Винник, 2021

© Интернациональный Союз писателей, 2021

Об авторе

Винник Владимир Павлович родился 3 января 1952 года в селе Новосанжаровка Русско-Полянского района Омской области. После окончания средней школы с 1970 по 1972 год служил в армии в ГДР. Затем в течение пяти лет работал станочником на оборонных предприятиях города Омска.

Одновременно последовательно учился на вечернем и заочном отделениях в автотранспортном техникуме, сельскохозяйственном институте и Уфимском филиале Международной академии менеджмента (управления).

В течение последующих лет работал в системе газового хозяйства Омской области, пройдя путь от рядового инженера до директора предприятия.

Литературной прозой занимается с начала 1980 года.

Предисловие

Первая четверть двадцать первого века позволяет взглянуть заинтересованно на уже ушедшие в историю события века двадцатого и нескольких предшествующих ему десятилетий: что тревожило людей, как они жили, что было делом их дня насущного, какие перипетии их настоящего стали переломными моментами нашей истории?

Своеобразную хронику будничной жизни во всей ее простоте и разнообразии представляют рассказы и повести Владимира Павловича Винника, вошедшие в настоящий сборник серии «Коллекция современной прозы». Это не просто несколько сотен печатных листов – это многостраничная и в несколько сюжетов сага о жизни простых людей. Понятность, близость и родственность судеб героев рождаются из близости самого автора к простым людям, своей эпохе, истории страны.

Детские, отроческие и юношеские годы прошли в родных местах. Послевоенные годы, октябрята и пионеры, освоение целины, запуск спутника, радиофикация, пятилетки, совхозы и колхозы, поколение 70-х – это одновременно летопись первых страниц жизни автора и та историческая перспектива, которая станет фоном для его произведений.

После окончания средней школы с 1970 по 1972 год служил в армии в Германии. Затем в течение пяти лет работал станочником на оборонных предприятиях города Омска. Одновременно последовательно учился на вечернем и заочном отделениях в автотранспортном техникуме, сельскохозяйственном институте и Уфимском филиале Международной академии менеджмента (управления). В течение последующих лет работал в системе газового хозяйства Омской области, пройдя путь от рядового инженера до директора предприятия. Литературной прозой начал заниматься с 1980-х годов.

Такая «обычная», но насыщенная и богатая событиями из жизни страны биография автора стала хорошей школой для понимания характера и души простого человека. Вспоминается простой человек Шукшина, где и лихо есть, пока оно тихо, и страдание, и искание себя, своей цели, пусть не всегда осознанно, и сама жизнь со всеми ее прекрасными и некрасивыми гранями.

В произведениях автора вам предстанет панорама жизни глубинки, но не той, что дика, как медведь, или необузданна, как горная река, а той, что основа, нутро страны: столыпинская реформа и коренные народы Сибири, Великая Отечественная война и послевоенный быт людей, освоение целины и научные достижения, 70-е годы XX века – новое поколение, а затем и перестройка, 90-е и новейшая история. Все это, словно лоскутное одеяло, сложилось вместе и подарило автору яркую палитру для создания героев произведений.

Перелистнув очередную страницу сборника серии «Коллекция современной прозы», состоящего из произведений В. П. Винника, вы познакомитесь с простыми людьми и значимыми фигурами в истории, найдете для себя что-то новое в привычном осмыслении жизни нашей страны, и, конечно, каждый найдет понятного и близкого по духу героя, с которым будет жалко расставаться…

Н. Шаповалова, преподаватель Российского государственного социального университета

Противоречивая степь

Н. Назарбаеву в знак признательности за дружбу двух народов посвящаю

Часть I

В Бурлинском ауле, затерявшемся в степи среди густых ракит, у небольшого особняка берез, на зеленой равнине левобережья Иртыша посреди стойбища стояла восьмикрылая белая юрта бая Жунуса Калижанова. Вокруг нее, словно украшенной бисером зеленой тюбетейки, были разбросаны белые юрты поменьше – родовой аульной знати. Бай Калижанов прославленный был поставлен волей судьбы баем над всеми баями кочевниками-скотоводами степей левобережья Прииртышья.

Жунус был очень богат. Он не знал счета табунам лошадей, стадам скота, отарам овец и верблюдам. В городах, волостных селах и на железнодорожной станции Исилькуль имел свои лавки с приказчиками и поставлял скот на ярмарки.

В начале лета, утром, когда еще солнце только вышло из-за горизонта, прискакал гонец от приказчиков из Омска с приятными для него новостями. К нему в гости после долгих лет учебы ехал сын Тулеген. Закончив учебу в Петербурге, произведен в офицеры, и теперь на его плечах мундир с золотыми погонами. В просторной, богатой своим убранством юрте в ожидании сына Жунус сидел на толстой белой кочме за дастарханом[1]1
  Дастархан – круглый стол на низких ножках (здесь и далее примечания автора).


[Закрыть], покрытым зеленой шелковой тканью, упираясь спиной в полдюжины подушек, упрятанных в бледно-синего цвета наволочки. Его шелковый разноцветный халат-чекмень с широкими рукавами прикрывал ему жирную грудь, а полы обнажали бархатно-голубые довольно просторные шаровары.

Обут в красные сапоги с белыми и черными узорами. На его чисто выбритой голове сидела вышитая золотом темно-синяя тюбетейка. Глаза карие, сверкающие углями из узких, продолговатых, заплывших жиром щелок. Над верхней губой узкие черные усы, свисающие на обе стороны коромыслом.

Руки по локоть оголены, ладони белые, пальцы узкие, тонкие, которым мог бы позавидовать любой музыкант. Его род принадлежал к племени кипчаков-степняков-скотоводов. Никто уже не помнил, даже седобородые аксакалы, когда впервые появился в этих местах Бурлинский аул.

Жунус закончил поздний завтрак, за которым ему прислуживали жены, и теперь с наполненной пиалой в руке неторопливо отхлебывал душистый чай, заправленный каймаком – сливками.

При этом он задумчиво улыбался, вспоминая хорошие дела, и с каждой улыбкой его узкие усы, напоминающие коромысло, расходились в стороны, как будто нагружались полными ведрами.

«Хорошие новости! Слава Аллаху!»

Еще в юности у муллы он видел множество книг, и его прельщало то, что из-за своей учености мулла пользовался особым авторитетом среди феодальной знати. Кое-как и он осилил грамоту, но на том дело и кончилось. После получения наследства от отца его больше увлекла жизнь богатого полновластного хозяина в своей степной вотчине. И все эти долгие годы он вынашивал мысль, что выучит одного из сыновей и что тот будет служить в огромной канцелярии генерал-губернатора, носить строгий сюртук с золотыми погонами и жить не в белой юрте степняка, а в белокаменном дворце. И тогда никто не посмеет назвать его сартамом. И вот заветная мечта его сбылась. Сегодня туманные грезы его мыслей наконец предстанут воочию его взору.

«Слава Аллаху, и в мою юрту пришла радость», – прослеживалась мысль за его тонкой улыбкой.

Часам к трем пополудни к юрте Жунуса стали собираться главы семей. Первыми вошли два сына Жунуса – старший Усман и средний Темиргали – и, поприветствовав отца уважительным поклоном, уселись по обе стороны от него. Приехали близкие родственники всем семейством из соседних аулов. Из аула Самурза – брат Якуб, из аула Каратал – брат Момын.

Входя в юрту, каждый из них прикладывал руки к груди и с поклоном приветствовал хозяина:

– Абсалам-магалейкум! Да продлит Аллах ваши дни, уважаемый!

– Угалейкум-ассалам! – отвечал хозяин.

По обе стороны от бая гости рассаживались, каждый зная свое место по знатности и старшинству. Затем вошли в юрту женщины. Та, что постарше, байбише Купей, старшая жена бая, – в зеленом атласном вышитом, узорчатом халате и высоком шарши[2]2
  Шарши – женский головной убор.


[Закрыть] на голове, две помоложе и не в таком помпезном наряде – снохи, жены старших сыновей бая. Все трое приветливо поклонились гостям. Байбише из узорчатого торсыка[3]3
  Торсык – кожаный сосуд для кумыса.


[Закрыть] наполнила кумысом большую медную миску. Затем из миски деревянной большой ложкой-половником стала наполнять фарфоровые пиалы.

– Отведайте, дорогие гости, с дороги, – сказала она, и снохи почтительно, с поклонами стали подавать гостям пиалы с кумысом.

В юрте за прохладительными напитками вели беседу. Присутствующие, когда-то упрекавшие Жунуса за то, что тот отдал сына в учебу русским, теперь, неторопливо отхлебывая из пиал кумыс, с услужливой льстивостью хвалили бая за доброго сына.

– Много лет учился у урусов, все науки постиг. Большим умом наградил Аллах человека, – слышалось по всей юрте из разговоров гостей.

– Большим начальником будет служить у белого царя. Свой человек теперь там будет у нашего старшины рода. Он-то уж в обиду не даст казахов.

Тулеген – сын Жунуса от последней, третьей жены. В детстве среди родни, особенно старших жен отца, его недолюбливали за то, что больше внимания отец уделял его матери, совсем юной, сосватанной в шестнадцать лет и пользовавшейся с самого замужества особым его покровительством. Недолюбливали за излишнюю его любознательность, за то, что больше всего времени проводил не среди аульских сверстников родовой знати, а у дырявых юрт и низкорослых мазанок и таскал оборванной ребятне разные сладости.

Любил он с ними просиживать на краю аула, у заросшей бурьяном мазанки старого охотника Токжибая и слушать его разные истории. Токжибай был еще тот рассказчик и, ублажая ребятню рассказами, сам еще раз проживал когда-то случившиеся с ним истории. Задумчивое темно-бронзовое лицо охотника всегда неподвижно смотрело на жаркие угли очага, языки пламени которого, отражаясь, играли в его темных глазах, как будто рассказывал сам себе, не замечая ютившуюся около него ребятню, жадно вслушивающуюся в каждое пророненное им слово. Его голос иногда затихал и становился чуть слышным, затем опять обретал необычную звонкость. Под конец «истории», угадываемый своей тональностью, из прикрытых узких щелок глаз по смуглому лицу стекало несколько капель горьких, как его жизнь, слез, и под треск веток хвороста, подложенных им в очаг, ребятня неслась на зеленую лужайку играть в разные игры.

По всему аулу доносилась песня старика Токжибая, а музыка, выходившая из-под тронутых им струн домбры, была однообразна и бесконечна, как эта бескрайняя степь.

Жизнь, полная трудовых забот, безвозвратно ушла, намотав годы и приведя человека к старости.

Однообразно год за годом протекало время, и байский мальчуган превратился в крепкого любознательного подростка. Пришло время учебы. Жунус неожиданно для родни решил отдать сына в русскую школу, чтобы тот обрел знание у урусов, постиг их науки и мог быть с ними на равных. Близкие родственники, да и просто злые языки аульчан, обвиняли его в корысти и пренебрежении дедовскими законами, что он нарушает обычаи казахских степей и оскверняет доброе имя правоверного мусульманина, что он пожалел денег для обучения сына в медресе и отдал в обучение за казенный счет неверным. Но Жунус был непреклонен в своем решении, которое должно было исполнить его давнюю мечту, и отдал сына в русскую школу.

Царское правительство, стремясь усилить свое влияние на казахских степных просторах, не так давно присоединенных к России, брало на учебу за казенный счет ребятню из местных подростков, которые, выучившись, должны были стать промежуточным звеном в административном управлении между чиновничьим аппаратом империи и местным населением. Своим, местным, всегда больше доверия…

К юрте Жунуса подъехала повозка, управляемая одним из городских приказчиков Ергеном. Он помог женщинам уложить дорожную кладь на телегу. Холеный вороной жеребец фыркал и пританцовывал на месте, раскачивая свисающие с крупа кисцы дорогой упряжи. Когда мальчика посадили на повозку, бедная мать, убиваясь в слезах, провожая, обнимала и целовала сыночка и, причитая, просила Жунуса смилостивиться над ее горем, не разлучать с сыном.

Аульская ребятня, обступив повозку, смотрела на Тулегена завистливыми глазами. Как же, они дальше аула нигде не были, а тут у него дальняя дорога и впереди большой город. Смотря на сверстников, он был преисполнен чувством гордости, переборовшей тоску по этим родным краям, воспоминания о которых будут нещадно щемить ему душу в будущем. Жунус молча махнул рукой, и повозка тронулась в неведомую даль. Тулеген помахал всем прощально рукой – высыпавшим из юрт аульчанам и провожавшим его сверстникам. Ему не хотелось покидать друзей, родной аул. При отце он не посмел проявить чувство слабости, но теперь аул удалялся все дальше и дальше, пока совсем не исчез в его слезившихся глазах.

За долгие часы езды и переезда от одного аула или селения к другому Тулеген видел перед собой бескрайнюю привольную степь. Минуло тогда лето, и на зеленом покрывале степи стали появляться поблекшие травы и увядшие, сухие бутоны соцветий. Нередко на пути попадались колонии вырытых сурчин, или, всматриваясь в ковыльную даль, он замечал стадо дроф. Перебежит набитую тропинку стайка стрепетов, быстро хоронясь в зарослях бурьяна. Но Тулеген почти не смотрел на эти красоты, степь его не занимала, это потом будет мучить тоска по родным краям, а сейчас его сердце с радостью принимало ждущие впереди перемены…

Не раз и не два менялись времена года, когда степь то преображалась, неся с собой ростки новой жизни, то увядала, отдав всю себя на алтарь будущего. И все это время сын казахских степей учился у русских, сначала в Омске, затем в Петербурге.

Поначалу ему было очень трудно – тоска по родным местам и непривычный быт. И тут самому часто приходилось постоять за себя, потому что не обходилось и без насмешек школярят при произношении им впервые русских букв. Но, помня напутствие отца, он с завидным упорством научился держать ручку и выводить русские буквы, как когда-то, впервые посаженный отцом на лошадь, научился цепко держаться за гриву. Привык и к шумному многолюдью городской суеты. Свыкся постепенно и с условиями непривычного для него быта и уже без робости носил непривычную форменную одежду и фуражку кадета. С годами постепенно исчезли и грубые привычки степняка, появились европейские манеры поведения в обществе, и он стал значительно преуспевать в учебе.

Годы учебы пришлись на насыщенное бурными событиями начало двадцатого столетия. Шел 1912 год, время учебы позади, и теперь, после отпуска и свидания с родными местами, ему предстояла государственная служба у туркестанского генерал-губернатора. Вместе с полученными знаниями, как и всем передовым молодым умам того времени, ему не давала покоя мысль о жизненно важных вопросах бытия человечества. Появились люди, какие-то революционеры, будирующие жизненно важные вопросы: от философских рассуждений до высказывания конкретных дел по изменению устройства устоявшегося правопорядка в жизни людской. Ему даже удалось с сокурсниками втайне побывать на нескольких их сходках.

Он ехал степью, и еще свежо в памяти стояло выпускное построение, на котором в окружении целой свиты высокопоставленных чинов появился сам военный министр Сухомлинов. Строгий взгляд его, брошенный по ровно вытянутым на плацу рядам новоиспеченных офицеров, говорил о его неограниченной власти. Но не это занимало сердце Тулегена, а верх брала радость от встречи с родными местами.

Минула теперь весна, степь благоухала во всей своей красе, и несущийся по степи тарантас слегка обдувало ветерком с запахом душистых цветов и горькой полыни. Сердце молодого двадцатиоднолетнего человека надсадно щемило в ожидании появления на горизонте родного аула. И хотя степь так волнительно напоминала ему давно ушедшее детство, но нет-нет да невольно напомнит о себе жизнь за последние долгие годы в большом городе. Думал, как уютно в этих норах-квартирах, как все обустроил себе человек, даже ночью они освещены ярким электрическим светом. Он думал, как это все не похоже на суровую борьбу за существование его народа. Узнав и вкусив плоды цивилизации, дело ума и рук человечества, Тулеген поражался нищенству здешних кочевников. На пути ему попадались казахи, и он был почему-то удивлен, что они не умеют говорить по-русски. Их лица при встрече были невыразительны, смуглые их черты отдавали какой-то окаменелостью – неестественностью.

«До чего же беден простой казахский степняк, – думалось ему. – Но почему? Кругом, куда ни кинь взгляд, открыто лежат богатства: богатый животный мир степи, озера кишат рыбой, плодородная земля дает жизнь богатой и красивой флоре. А они даже не думают об этих красотах и не пользуются этими богатствами. Наверно, и правда жизненное обустройство требует радикальных перемен».

На всем пути его не покидало смешанное чувство радости и грусти, то одно, то другое брало верх над его трепетным сердцем. И неизвестно, куда еще завели бы его мысли, если бы вдали не показалось с полдюжины всадников, беспорядочно ехавших легкой рысцой. Кучер Тулегена восхищенно что-то крикнул и наддал лошадям, которые перешли на быструю рысь, и это отвлекло его от раздумий.

Ехавшие впереди всадники – нукеры[4]4
  Нукеры – вооруженные всадники-джигиты.


[Закрыть] – были посланы отцом навстречу сыну. Они всегда сопровождали Жунуса в поездках и выполняли разные деликатные поручения. Увидав впереди тарантас, пришпорили своих сытых коней и, перейдя на галоп, поскакали гостю навстречу.

Они быстро поравнялись с пролеткой, остановившись и разом облепив ее со всех сторон. Кучер остановил лошадей. Один из них – по-видимому, был старший, лет тридцати пяти – ловко осадил взмыленного скакуна у самого тарантаса. Он привстал на стременах, переложил в правую руку камчу, держа в ней уздечку, а левую поднес к груди и сделал поклон:

– Абсалам-магалейкум! Мы джигиты вашего отца, уважаемый батыр. Посланы встретить вас, ага.

Тулеген сбросил с себя накидку, сошел с дрожек и, дружелюбно протягивая руку вперед, шагнул седоку навстречу. Скакун, удерживаемый наездником, попятился назад, и тот, ловко перебросив ногу через гриву, быстро соскочил с коня. Спешившись, приложил руки к груди, часто кланяясь, стоял на одном месте, глядя на молодого казаха в мундире, и был повергнут в удивление: такие мундиры он видел только на уездных начальниках.

– Здравствуй-здравствуй, джигит. Хороший у тебя конь. – Видя непонимающий его взгляд, повторил по-казахски: – Угалейкум-ассалам! Как тебя зовут?

– Аблай, ага. – И, слегка коснувшись рукой протянутой руки Тулегена, быстро, с нервной дрожью, резко ее отстранил, не переставая делать уважительные поклоны молодому хозяину.

Тулеген взглянул на собравшихся за тарантасом остальных джигитов, которые были по упитанности под стать своим сытым лошадям. Те сделали уважительный поклон.

– Ну что ж. Спасибо-рахман за гостеприимную встречу. Скачите к отцу, джигиты, а то вперед вас пролетит какая-нибудь сорока и вы останетесь без суюнши[5]5
  Суюнши – подарок человеку, первому сообщившему хорошую новость.


[Закрыть], – смеясь, сказал Тулеген, помня еще обычаи степи и понимая, что душевный разговор вряд ли получится.

Аблай ловко вскочил на коня, резко натянув поводья, вздыбил его.

– Уа! Апырай! – воскликнул он и, указав камчой в сторону аула, помчался вперед, и все джигиты наперегонки поскакали за ним.

Скоро вдали показался аул с несколькими десятками юрт. Войлочные кибитки, похожие одна на другую, и почти возле каждой горел небольшой костер, у которого возились женщины, разодетые в цветные длинные платья. Около некоторых юрт на привязи стояли верховые кони. Глядя на аул, Тулеген подумал: «Время прошло как бы мимо этих мест, не тронутых цивилизацией. Так жили и несколько сотен лет назад, ничего не изменилось. Как жалостлив мой народ. Обычный, устоявшийся веками повседневный уклад жизни – разводили скот, кочевали, растили себе смену. Какой уж тут капитализм, о котором пишут в томах, галдят в газетах, и рабочего класса никакого тут нет. Впрочем, есть одно общее между этими двумя противоположными мирами – и там и здесь есть и, наверное, должны быть всегда бедняки».

Отвлекшись от мрачных мыслей, Тулеген взглянул на приближающийся аул.

«Видно, в ауле той, большой какой-то праздник, – подумал он, увидев много верблюдов и оседланных лошадей. – Наверное, со всей округи приехали гости».

Ему даже в голову не приходило, что все, что сейчас творится в ауле, делается в его честь.

Новость быстро облетела весь аул. По случаю приезда сына Жунус закатил на радость аульчанам роскошный той. Сколько тревоги и надежд пришло с приездом молодого хозяина в размеренную, спокойную жизнь аула. Спешно угоняли скот на пастбища. Женщины наводили порядок в своих юртах, доставали из сундуков всевозможные наряды, особенно там, где были девицы на выданье. В душе каждый был согласен породниться с таким ученым и богатым человеком. Из всех юрт стали вытаскивать подкопченные котлы, наполнять их ключевой водой и разводить очаги. Срочно резали баранов и молодых жеребят. В своей суете аул напоминал большой муравейник…

Снаружи послышался шум и возгласы аульчан. В юрту Жунуса почти вбежал всадник-нукер Аблай и с поклоном на одном дыхании выпалил:

– Молодой батыр приехал, ага. – И, кланяясь, так же поспешно вышел.

Затем в юрту донесся своеобразный скрип тарантаса и ржанье осаженных взмыленных лошадей. Все сидящие гости как по команде быстро поднялись и, глянув на хозяина, с поклоном стали выходить. Поднялся и Жунус с легкостью осеннего листка, поднятого с земли порывами ветра, несмотря на свою грузность. У юрты белобородые аксакалы и родовая знать расступились перед вышедшим хозяином рода, за спиной которого были непрестанно слышны возгласы:

– У урусов учился!

– Все науки постиг!

– Большой человек!

– Батыр!

Женщины толпились в стороне, у ближайших юрт, жадно всматриваясь в приезжего гостя. Тулеген сошел с пролетки, на которую ловко бросил снятую с плеч дорожную накидку, и сделал приветственный поклон, глянув в сторону женщин. Одна из них быстро выбежала ему навстречу и замерла на полпути, не переставая с умилительной трогательностью не отрываясь смотреть на него. Тулеген, почувствовав ее взгляд, повернулся в ее сторону. Она стояла на месте, не решаясь первой броситься к нему, – уж слишком смущал непривычный для казахов наряд.

– Мама!

С этими словами он бросился к ней навстречу, и та, заголосив, принялась целовать ему руки.

– Мама! Что вы, мама!

Он прижал ее к себе. Она вся дергалась от рыданий и, тихо всхлипывая, молила кого-то о помощи.

Тулеген посмотрел в сторону юрты, на стоявших у нее аксакалов и отца, чья тучная фигура выдвинулась вперед. Он выпустил из объятий мать, неподвижно стоявшую на месте. В ауле наступила такая тишина, что слышно было трели жаворонков с окрестных лугов да потрескивание сучьев в пылающих очагах с дымящимися котлами. Тулеген двинулся быстрым шагом к юрте, к отцу.

Жунус был умудрен, почитаем, знатен и всегда держался с достоинством человека, обладающего этими качествами. Но сейчас, при взгляде на сына, его сильно выдавали волнение и робость.

– Здравствуйте, отец!

Жунус молча протянул к нему руки, и они крепко обнялись. От волнения он забыл преподнести приготовленный подарок. И за него это сделал старший сын Усман, накинув на плечи брата халат-чекмень, вышитый золотыми узорами. Братья крепко обнялись. Темиргали водрузил на его голову вышитую золотом тюбетейку, и все трое, стоя в объятиях, вызвали у присутствующих трогательное волнение.

– Здравствуйте, аксакалы. – Тулеген сделал небольшой поклон, приветствуя стоявших у юрты. – Абсалам-магалейкум! – догадавшись, повторил он приветствие по-казахски, глядя на их смущение.

– Угалейкум-ассалам! – несколько раз пронеслось разноголосье по стоявшим.

Жунус с сыновьями вошел в юрту, за ними – все остальные и расселись в том же порядке, каждый зная свое место. Тулеген был посажен на почетное место напротив отца с братьями и как-то стеснительно, неловко еле уселся на подушке, брошенной на ковер. В юрту со словами приветствия, улыбаясь гостям, вошли с утра прислуживающие женщины и, разливая кумыс, стали почтительно подавать гостям, каждая искоса с большим любопытством поглядывая на Тулегена. После чего женщины сразу же поспешно вышли.

Не зная, с чего начать, Жунус простер руки, обращаясь к сидящим:

– Клянусь Аллахом, правоверные, я с добрыми намерениями отлучил сына от родных мест. – Он сделал на этом особый акцент, упомянув Всевышнего, зная, что все присутствующие в прошлом осуждали его решение по поводу учебы сына у русских. – Мой дастархан всегда открыт для уважаемых гостей, но сегодня день особый, пришло наконец время вернуться к родному очагу моему младшему сыну. Спасибо, сынок, что не посрамил своего отца, помня мои напутствия, нашел в себе силы и выдержку получить знания, которые так пригодятся тебе в жизни. – Глядя на сына, сделал поклон. – Я спокоен, есть кому передать все это в надежные руки. – Он повел перед собой рукой. – Степи нашими были и нашими останутся. Слава Аллаху за доброго сына. – Он обратил взор к небу. – Я рад, что дожил до этого дня, правоверные.

Затем он замолчал. В ответ на слова отца Тулеген хотел приподняться, но без привычки сделал это так неловко, что все ограничилось вежливым поклоном.

– Спасибо, отец. Я всегда ощущал вашу поддержку за все эти долгие годы учебы. Спасибо за то, что дали мне возможность получить образование. Мир познаний безмерен, как голубое небо над нами, и я рад, что при вашей заботе мне удалось хоть частично постичь его таинства. – Он уважительно сделал поклон.

– Бисмиллях… – Жунус произнес первые строки молитвы и, проведя ладонями по лицу, взялся за пиалу.

– Бисмиллях, – повторили разноголосьем все присутствующие, кроме Тулегена, который, глядя на отца, еще раз сделал поклон.

За юртой дымились, распространяя доносившийся вовнутрь аромат, большие котлы. Гости неторопливо повели беседу и не успели опорожнить пиалы, как опять вошли женщины и стали выставлять на скатерть всевозможные яства.

На широких подносах подали вареную баранину и молодую жеребятину, конскую колбасу – казы, большой начиненный мясом пирог – бэлиш и разные сладости. Затем на отдельных больших подносах подали жирный и сочный бешбармак[6]6
  Бешбармак – национальное казахское блюдо из мяса.


[Закрыть] и большие пиалы, наполненные сурпой-акелем.

Пиршество достигло своей кульминации, и все присутствующие, уже не выказывая особых знаков внимания гостю, непринужденно и неторопливо вели разговоры, поглощая все, чем была заставлена скатерть.