Текст книги "11 сентября и другие рассказы"

– Держи карман шире, – на ломаном русском языке сказал Дейв и довольный собой засмеялся.

Ночь у костра. (Миннесотские вечера)

В Америке им очень недоставало друзей. Они иногда вспоминали, как большой компанией выезжали за город, ставили палатки, разжигали костёр и до глубокой ночи пели под гитару. В конце концов, они решили устроить себе мини отпуск и провести выходные на природе. Вера сложила самые необходимые продукты и они поехали на север Миннесоты, решив остановиться в первом же приглянувшемся месте. Лес здесь очень напоминал Подмосковный, а палатка, которую Лёня вынул из кладовой, вообще навевала ностальгические мысли. Её им подарили друзья перед отъездом из Советского Союза. По слухам польские палатки и советские фотоаппараты хорошо продавались в Австрии. Лёня взял с собой то и другое, твёрдо уверенный, что товар, который его друзья приобрели за рубли, он быстро обратит в настоящие деньги, однако его уверенность сильно поколебалась, когда он с женой оказался в Вене. Он начал свои торговые операции с фотоаппарата, но в первых трёх магазинах потерпел полное фиаско. В четвёртом он не стал сразу обращаться к хозяину, а принялся разглядывать выставленную продукцию, размышляя, как лучше завязать разговор. Немецкого языка он не знал, а английским владел в объёме хорошо забытой средней школы.

– Sprechen sie Deutsch? – спросил один из продавцов.

– Nein.

– English?

– Yes.

– Do you want to sell this camera?

– Yes,[41]41
  Sprechen sie Deutsch? (нем) – Вы говорите по-немецки?
  Nein (нем) – Нет.
  English? – по-английски?
  Yes – Да.
  Do you want to sell this camera? – Вы продаёте этот фотоаппарат?
  Yes – Да.


[Закрыть] – ответил Лёня.

Собеседник жестом пригласил его во внутреннюю комнату. Это был небольшой склад. Там лежали фотоаппараты, изготовленные в разных странах мира, а сбоку от этой выставки достижений оптической промышленности приютились изделия завода «Арсенал». Выглядели они совсем не так впечатляюще как под прилавком советского магазина, а по месту, которое занимали среди своих братьев и сестёр, видно было, что ими здесь не очень дорожат. Дав Лёне время это прочувствовать, хозяин не торопясь подошёл к сейфу, вынул из него 100 марок и, пересчитав, положил их на стол. Цена была смехотворная, но Лёня деньги взял. Вернувшись домой, он рассказал жене о своей первой сделке в мире свободного предпринимательства. Вера очень сдержанно его похвалила.

– Владельцы магазинов не занимаются благотворительностью, – сказал он оправдываясь, – хозяин взял у меня фотоаппарат, потому что рассчитывал на удачную перепродажу. Больше мне бы за него никто не дал, теперь советскими товарами завалена вся Австрия, а на улице торговать опасно, для этого нужна лицензия. Да и кто бы стал покупать дорогую вещь у первого встречного.

Доводы ему самому казались убедительными, но он расстроился. Он даже хотел вернуться и потребовать свою камеру обратно, однако при мысли о том, что опять придётся с помощью жестов объясняться с человеком, который так ловко сбил цену, желание ругаться пропало. Это будет ему уроком на будущее и с продажей польской палатки он уже торопиться не станет.

Боясь продешевить, Лёня несколько раз упускал хорошие возможности, а когда его семья получила разрешение на въезд в Америку, он готов был отдать палатку даже за символическую цену, но жители Вены не хотели рая в польском шалаше. Выбрасывать же новое изделие братской страны социалистического лагеря было жалко и Лёня взял палатку с собой. В Миннеаполисе он положил её в кладовую и вынимал лишь, когда делал генеральную уборку. Сегодня он надеялся впервые применить её по назначению.

Отъехав довольно далеко от города, они увидели указатель «Дубовая роща», обещавший проезжающим красивые виды и комфортабельную ночёвку. Решив, что совсем отказываться от удобств цивилизации было бы глупо, они свернули к озеру. На берегу стояли небольшие домики, две площадки для костров, находящиеся в разных концах лагеря, были выложены огнеупорным кирпичом, а рядом под специальным навесом лежали аккуратно сложенные дрова. По обеим сторонам причала на маленьких волнах покачивались лодки и скутеры, а в стороне от жилья стоял небольшой домик для чистки рыбы, чтобы особо чувствительных не раздражал запах.

– Здесь идеальный порядок, – сказал Лёня, – наверно, этим местом владеют немцы.

– Если бы это услышал служащий отдела ваших кадров, то тебя могли бы выгнать с работы, – ответила Вера.

– Поэтому я с ними и не общаюсь, они не понимают, что кровь сильнее паспорта. Кроме того я не имею ввиду ничего плохого. Наоборот, я считаю, что благодаря своим национальным особенностям выходцы из Германии сделали для Штатов очень много полезного.

– Например?

– Например, они изобрели doggy-bag[42]42
  doggy-bag – картонные коробочки, в которые по желанию посетителей складывают остатки недоеденных в ресторане блюд.


[Закрыть]. Я думаю, что потомки благовоспитанных бюргеров не могли спокойно смотреть, как после очередного застолья пропадают хорошие продукты и гости аккуратно складывали остатки обеда в коробочку, а хозяевам говорили, что это для собак. Отсюда и пошло название doggy-bag.

– Ты всё-таки придержи свою гипотезу при себе.

– А я хотел пойти с ней в народ. Ведь doggy-bag это величайшее открытие XX века и Америка должна поставить памятник неизвестному изобретателю и его детищу.

– Я понял только одно слово doggy-bag, – сказал высокий пожилой человек, незаметно подошедший к ним сзади. На каком языке вы говорите?

– На русском.

– У меня ни разу не останавливались русские, вы будете первыми.

– Мы ещё не решили, будем ли, – сказала Вера.

– Посмотрите, какая вокруг красота.

– Видим, – согласился Лёня, – но мы взяли с собой палатку.

– Тогда ночёвка вообще будет стоить вам копейки, а если вам понадобятся удобства, то в офисе у меня есть всё.

– Что именно?

– Микроволновка, душ, туалет, холодильник и газовая плита. Кроме того там есть магазин.

– Уговорили, – сказала Вера и Лёня начал раскладывать палатку. Разобраться в хитростях польского ума оказалось гораздо сложнее, чем он ожидал и он провозился довольно долго, а когда всё было закончено, он увидел, что его жилище выглядит маленьким и невзрачным. Рядом стояла палатка, которая по сравнению с их собственной казалась ханским шатром.

Вера к этому времени набрала полный пакет грибов и стала их чистить. Лёня зажёг гриль и поставил на него кастрюлю с водой.

– Что вы собираетесь делать? – спросил их обладатель шатра.

– Грибной суп, – ответил Лёня.

– А вы уверены, что грибы хорошие?

– Конечно, уверены, грибы не бывают плохими.

– Но ведь есть же ядовитые, – возразил Тейлор.

– Ими можно тёщу угостить.

– Сейчас-то вы их готовите для себя.

– Да, это будет наш обед, – согласилась Вера.

– Ужин, – поправил её Лёня.

– Обед, – повторила она, – понимаете, – она повернулась к Тейлору, – мой муж никак не может перестроиться. Он упрям, – она хотела сказать «как 1000 ослов», но в последний момент удержалась, – как не знаю кто и до сих пор ленч называет обедом, а обед ужином, хотя в Америке слово «ужин» почти никто не употребляет.

– Почему никто, мои родители вечернюю еду называли ужин, – сказал Тейлор, незаметно подмигнув Лёне.

Лёня торжествующе посмотрел на жену.

– Не спорь, – остановила она его жестом, – а то не получишь ни ленча, ни обеда, ни ужина.

– Господа, я не хочу нарушать вашу семейную беседу, – сказал Тейлор, – я подошёл, чтобы попросить разрешения использовать ваш костёр. Мы с сыном думаем вечером сделать фейерверк. У нас это традиция. Он устраивает салют, а я пью пиво.

– Пожалуйста, – ответил Лёня. Он и сам не прочь был поддержать эту традицию и пока Вера готовила обед, пошёл в офис. Там действительно был небольшой магазин, в котором по тройной цене можно было приобрести кофе, мазь от комаров, зубные щётки и бритвенные наборы. Были все предметы первой необходимости кроме алкогольных напитков и огней для фейерверка. На первые нужно было специальное разрешение, а вторые все привозили с собой. Во время праздников люди и приезжали сюда ради того, чтобы устроить фейерверк.

– Не расстраивайся, – сказала Вера, когда он вернулся, – вино мы с собой взяли, а огней у наших соседей хватит на всех. Пока ты ходил, они принесли сюда свои запасы, – она указала на кучу коробок разной величины. Лёня взял одну из них. На ней была нарисована цветная картинка, указано на какой высоте фейерверк должен зажигаться и сколько минут гореть, а внизу крупным шрифтом напечатаны правила обращения и специально указано, что при несоблюдении их фирма никакой ответственности за последствия не несёт.

Вечером Тейлор с сыном подошли к костру. Мальчик со знанием дела разжёг его и приготовил всё для фейерверка. Вскоре зазвучали выстрелы и поляна осветилась. Огни взлетали в воздух с громким шумом, образуя самые невероятные фигуры на разной высоте от земли. За фейерверком наблюдали все жители курортных домиков, он освещал всё вокруг и отражался в озере. В небе как в калейдоскопе то и дело возникали разноцветные меняющиеся картины. Стало шумно и весело.

Когда фейерверк закончился, темнота на озере стала казаться непроглядной. Огонь костра её только усиливал. Небо затянулось тяжёлыми тучами, которые вместе с чёрным лесом и лениво перекатывающимися небольшими волнами превращали действительность в картинку из страшной детской сказки. Люди разошлись по палаткам и лагерь стал затихать. Ещё слышны были голоса, но чувствовалось, что все готовились ко сну. Лёня достал гитару и стал перебирать струны. Вера подсела к нему и они тихонечко начали петь любимые песни. В ночной тишине хорошо было слышно каждое слово.

Вскоре к костру подошёл полицейский. Это был сын хозяина. Звали его Курт, жил он со своей семьёй в соседнем городке и редко наведывался к родителям. Синекурой его работу назвать было нельзя, но всё же она была гораздо спокойнее, чем у его коллег в городе. Многих жителей он знал с детства, это были потомки немцев и шведов, люди чинные, аккуратные и законопослушные. В его округе, конечно, случались инциденты, но скорее комические, чем криминальные. Иногда его отец звонил в отделение и, выдумывая какой-нибудь предлог, вызывал Курта к себе, чтобы лишний раз с ним повидаться. Сегодня причиной вызова послужили песни у костра.

– Здравствуйте, – сказал полицейский, – мне пожаловались, что вы очень громко поёте.

– Разве это громко! – возразил Лёня.

– Хозяин сказал, что вы мешаете отдыхающим.

– Мы думали, что песни входят в плату за ночлег, иначе остановились бы в другом месте.

– Откуда вы приехали?

– Из Миннеаполиса.

– А до этого?

– Из Советского Союза.

– Давно?

– Год назад.

– И как вам здесь нравится?

– До сегодняшнего дня очень нравилось, но теперь мы видим, что Америка не такая уж свободная страна. У нас даже КГБ не запрещало петь в лесу.

– А вы пытались?

– Много раз.

– И вас за это ни разу не привлекали?

– Привлекали, но не за это.

– Расскажите.

– Может лучше пропеть?

– Нет, расскажите, тогда я разрешу вам продолжать концерт.

Лёня посмотрел на жену, но она только пожала плечами. Она слышала эту историю много раз.

– Я работал тогда в НИИ, – сказал он, – и имел глупость откровенно высказывать свои взгляды. Однажды меня вызвал начальник Первого отдела. Так официально назывался у нас представитель Организации. Состоял отдел из одного человека – начальника, остальные работали по совместительству и отчитывались ему так, чтобы их никто не видел. Офицер, который вызвал меня, вёл себя, как типичный пахан. Когда я вошёл, он сделал вид, что разговаривает по телефону. Я уселся напротив. Он тут же закончил разговор и хорошо поставленным голосом сказал:

– Нам стало известно, товарищ Портнов, что вы выражаете недовольство политикой Советского Союза. Это правда?

– Спросите тех, от кого вам стало известно, – ответил я.

– Значит правда, – констатировал он, – так вот мы вам этого делать не советуем, иначе у вас могут быть большие неприятности. Вы меня поняли?

Я его прекрасно понял. Я знал, что они делали с неугодными людьми. Мне стало жутковато, но я пересилил себя и, стараясь оставаться невозмутимым, спросил:

– Вы за этим меня вызывали?

– Вы меня поняли? – переспросил он.

Я ничего не ответил.

– Значит, поняли, это хорошо, в таком случае вы свободны.

Он не сказал «пока свободны», но по интонации это было очевидно и после разговора с ним я две ночи не мог заснуть. Я стал гораздо осторожнее и вместо того, чтобы высказывать своё мнение, стал чаще прислушиваться к мнению других. Я хотел понять, кто на меня накапал. Выяснить оказалось несложно. Стукачом оказался мой сотрудник, которого несколько раз посылали в заграничные командировки. Тогда Советский Союз находился за железным занавесом и попасть из него в страну свободного мира да ещё за казённый счёт простым смертным не удавалось. Кроме того этот человек всегда участвовал в обсуждении последних фильмов и книг и вызывал собеседников на откровенность. Звали его Валерий Ильич Власов, а я называл его Ильич Третий. Юмор здесь заключался в том, что основателя советского государства звали Владимир Ильич Ленин, это был Ильич первый, в наше время страной правил Леонид Ильич Брежнев, это Ильич второй, ну а мой сотрудник Валерий Ильич, инженер средней руки и стукач, был Ильич третий. Вообще с отчеством Ильич у меня начались проблемы после рождения младшего брата. Его назвали Володей и несколько лет спустя, на годовщине свадьбы наших родителей я в присутствии всех гостей сказал, что если бы моего отца звали Илья, то у него было бы два сына Владимир Ильич и Леонид Ильич. Это казалось мне очень остроумным, но отец меня выпорол и велел держать язык за зубами.

– Много людей считают обоих Ильичей мерзавцами, но все молчат в тряпочку, – сказал он, – а ты себя выставляешь.

– Как это выставляю? – не понял я.

– Есть такая пословица, «Все члены хотят ссать, а выставляют хуй».

Тейлор, стоявший в кустах, ухмыльнулся, так кстати прозвучала эта поговорка. Во время фейерверка он выпил слишком много пива, потом лёг спать и теперь природа подняла его с кровати. Он пристроился около дерева и так и остался стоять, прислушиваясь к разговору.

– Прямого криминала в моих словах, конечно, не было, – продолжал Лёня, – но неуважение к правительству явно просматривалось и при желании мне могли приписать соответствующую статью уголовного кодекса.

– Но не приписали?

– Нет.

– Значит, ваше правительство разрешало себя критиковать.

– Разрешало, но только один раз, – уточнил Лёня.

– Нет, я серьёзно, ведь какая-то свобода в Советском Союзе всё-таки была!

– Конечно, – согласился Лёня, – только она была обязательна для всех и во время выборов люди должны были голосовать за единственного кандидата. Увильнуть от этого никто не мог.

– А если человек находился в больнице?

– Даже в психиатрическую лечебницу приносили урну для голосования и все больные на голову должны были отдавать свой голос за блок коммунистов и беспартийных, так что народные представители оказывались вполне достойны своего электората.

Тейлор вернулся к себе, оделся, захватил бутылку вина и направился к костру.

– Я был в России, – сказал он, вступая в разговор, – ездил туда по бизнесу, но люди, с которыми я встречался, только и делали, что устраивали вечеринки. Наверно, у вас такая традиция, вместо работы петь под гитару. Время я, конечно, провёл весело, как вы говорите не просыхал, однако дело не продвинулось ни на шаг. Если бы я знал, что здесь моими соседями будут русские, я захватил бы водку. Сейчас у меня её нет, зато я принёс бутылочку вина. – Он отхлебнул глоток прямо из горла и протянул бутылку Лёне.

– Ему нельзя, – сказала Вера, зная брезгливость своего мужа, – он при исполнении.

– При исполнении, так пусть исполняет.

– Для этого нужно специальное разрешение, – сказал Лёня, кивая на полицейского.

– Я вам разрешаю, – ответил Курт, – но по первому же требованию соседей пение придётся прекратить.

– Хорошо, – согласился Лёня.

Полицейский пошёл в офис, где его уже ждали родители.

Между тем к костру стали подтягиваться люди из соседних домиков и палаток и кто-то спросил, нет ли в Лёнином репертуаре английских песен. Лёня спел «Yesterday», чем вызвал аплодисменты слушателей. Огонь разгорелся, а бутылки в отличие от трубки мира стали ходить по кругу в обе стороны.

Кто-то вспомнил, что его предки приехали из России, другой рассказал о своём путешествии в Петербург, третий о том, что его сотрудник говорит с таким же акцентом, как и Лёня и возможно тоже приехал из Советского Союза. По мере того как бутылки опустошались, людьми овладевало философское настроение, они стали обсуждать мировые проблемы и пути их решения. Каждый обстоятельно объяснял свою позицию соседу, который в свою очередь пытался сделать то же самое. Слушать ни у кого не хватало терпения. Все обращались к Лёне, как к судье и знатоку, но задав вопрос, тут же отворачивались и продолжали спор. Тейлор молчал и мелкими глотками потягивал из своего стаканчика вино.

– О чём ты думаешь? – спросила его Вера.

– В годы моего детства в Америке была очень популярна русская песня, я никак не могу вспомнить её название, но тогда говорили, что её поют во всём мире. В ней упоминается Москва. Может ты знаешь, что я имею ввиду.

– Конечно, – ответила Вера, – это «Подмосковные вечера».

* * *

Была поздняя ночь, огонь уже давно потух и все разошлись. У костра остался только Тейлор. Наконец он тоже встал и начал с чувством жать руку Лёне. Закончив необычайно долгое рукопожатие, он дружески обнял Веру и, покачиваясь, направился к своей палатке. По дороге он мурлыкал под нос мотив, отдалённо напоминавший «Подмосковные вечера».

– Смотри, как будто мы никуда и не уезжали, – сказал Лёня жене.

Часть IV. Жизнь Окуня

Письмо из Италии

1. Письмо

Здравствуй, Лёша!

Начну я с жалоб на свою бывшую родину. Качество советских изделий вообще, а резиновых в частности таково, что они рвутся в самый неподходящий момент. Это вдвойне обидно нам с Надей, потому что она много лет подряд не могла забеременеть. Она ходила по врачам, пила гомеопатию, половину мочи сдавала на анализ, а в постели старалась так, что уматывала меня вконец. Ты не подумай, я не жалуюсь, работа была приятная, но о-о-очень тяжёлая. После рождения сына мы даже пытались сделать ему братика и только перед самым отъездом из Союза оставили эту затею.

Илья Окунь откинулся на стуле и посмотрел в окно. На улице шёл дождь, деться было некуда, поэтому он и стал писать двоюродному брату. Его кузен тоже думал об отъезде и очень просил подробно информировать его о том, как проходит эмиграция.

2. Италия

Началась она весьма буднично. Из Австрии их привезли в дешёвый отель на окраине Рима, выдали русско-итальянский разговорник и предупредили, что за неделю они должны найти квартиру и освободить помещение. При ближайшем рассмотрении отель оказался публичным домом низкого пошиба. Поняв это, эмигранты без дополнительных напоминаний отправились в пригороды, где за полцены можно было снять простаивающие зимой дачи. Илья поехал в Травояники и начал там стучаться в каждый дом. Хозяина он приветствовал единственной итальянской фразой, которую успел к этому времени выучить: «Сниму квартиру».

Ему либо сразу отвечали отказом, либо начинали расспрашивать, а поскольку он не понимал ни одного слова, то чувствовал себя полным идиотом. Он не представлял себе, как другие ухитрялись снять квартиру, не зная языка. После нескольких неудачных попыток он решил изменить тактику. Он нарисовал на листке бумаги трёх человек, несколько огромных чемоданов, две кровати под прохудившейся крышей и поставил рядом знак вопроса. С этим шедевром изобразительного искусства он продолжал поиски до полудня. Устав, он присел за столик маленького кафе.

Была сиеста и вокруг всё вымерло.

Недалеко от кафе остановился открытый Мерседес и из него вышел строго одетый мужчина средних лет. Его спутница, молодая, красивая женщина, осталась в машине. У Ильи сразу же возникла ассоциация с президентом небольшой фирмы и его секретаршей. Скорее всего, они приехали из Восточной Германии и не знали, что во время сиесты вся Италия отдыхает, готовясь к ночной жизни. Президент направился в магазин. Дверь была закрыта. Он постучал, подождал ответа, опять постучал и когда уже собирался уходить, перед ним неизвестно откуда появился молодой человек разбитного вида и предложил бутылку водки.[43]43
  В Италии продажа спиртных напитков без лицензии считалась противозаконной и каралась большим штрафом.


[Закрыть] Президент отрицательно покачал головой.

– Попробуй, чудак, – сказал парень, поправляя бейсбольную кепочку, – ты здесь такого никогда и не пил. Я же о тебе думаю, образина ты старая, «Столичная» во всём цивильном мире известна, она вэри гуд[44]44
  Very good (англ.) – очень хорошо


[Закрыть], настроение улучшает и для любви полезна. – Он дружелюбно улыбнулся. – Сам подумай, кто же на трезвую голову пойдёт с таким крокодилом, как ты? Да и тебе чтобы не опозориться одной бутылки не хватит. Тебе и тёлку свою угостить надо. Смотри, какая она знатная, ей же настоящего мужика хочется, а не такого старпёра как ты. Покажи ей хотя бы свою щедрость, Жлоб Горыныч.

– Сколько ты за свою бутылку берёшь? – спросила женщина по-русски.

Илья рассмеялся, а парень, не моргнув глазом, ответил:

– Вообще-то я продаю её за 15 миль[45]45
  Миля = 1,000,000 лир, примерно $1


[Закрыть], но с тебя возьму 10.

– Бери, – она протянула деньги.

Когда машина уехала, Илья сказал:

– Слушай, друг, помоги мне найти квартиру.

– Как тебя зовут?

– Илья, а тебя?

– Гена. Так вот, Илья, иди на базарную площадь, поговори с людьми.

На центральной площади Травояников живописным табором расположились русские эмигранты. Они продавали всё, что только можно: гжель, французскую парфюмерию, фарфор, столовые приборы, жостовские подносы, хрусталь, но особенно популярны были самовары и матрёшки. Илья поражался, как люди ухитрились найти всё это в стране непрекращающегося дефицита. Обойдя почти весь рынок, он опять столкнулся с парнем, продававшим водку.

– Ну, что, устроился? – спросил тот.

– Нет.

– Поговори вот с Яшей.

Яша оказался 75 летним мужчиной, коренным Ленинградцем, персональным пенсионером и бывшим врачом, прошедшим во время войны пол Европы. Перед выездом его лишили всех привилегий и теперь за подходящую цену он готов был продать свои боевые награды. Его семья снимала здесь трёхкомнатную квартиру. Вначале он был уверен, что разрешение на въезд в Америку придёт ему со дня на день, но дни складывались в недели, недели в месяцы, а разрешения всё не было. Недавно его зять получил место профессора физики в Нью-Йоркском университете. У Якова Борисовича Рабина освободилась одна комната и он готов был сдать её приличным людям. Сейчас в квартире жило пять человек: он со своей старухой и сын с женой и дочкой. Родственники, уже устроившиеся в Америке, советовали им наслаждаться Италией и ловить кайф. Но кайф не ловился, пособия с трудом хватало на жильё, а им, впервые попавшим за границу, хотелось поездить по стране и походить по музеям. Яков Борисович подрабатывал игрой в шахматы, а ордена и медали одевал только перед турниром. Там, попадая в трудное положение, он начинал стряхивать со своих наград несуществующие пылинки. Иногда это помогало. Во всяком случае, он зарабатывал не меньше, чем его сын, кандидат наук.

– Кем работает ваш сын? – спросил Илья.

– Он сколотил здесь бригаду по ремонту домов.

– Может он и меня к себе возьмёт?

– Нет, они принимают только с учёной степенью.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что внучка Якова Борисовича – Маша, учится в местной школе. Она в совершенстве выучила итальянский язык и теперь её знаниями пользуются все родственники и знакомые. Передались ей эти способности от матери, которая в России изучала древние цивилизации, а здесь работала экскурсоводом и совсем не торопилась уезжать.

– Чего ты свою биографию рассказываешь, – перебил его Гена, – этот парень ведь квартиру ищет, а не интервью берёт. Ты комнату ему покажи и цену назови.

– Ладно, – согласился Рабин.

На следущий день Илья перевёз свою семью в Травояники. Оставив жену с сыном разбирать вещи, он отправился в Вечный Город за продуктами. Бывшие граждане Советского Союза были твёрдо уверены, что в Риме всё должно быть дешевле, чем в пригородах. Выйдя из метро, Илья Окунь стал смотреть по сторонам, пытаясь найти таблички с названиями улиц.

Их не было.

Он уже собрался идти наугад, но тут кто-то хлопнул его по плечу. Он обернулся.

– Ты на Круглый рынок? – спросил Гена.

– Да, а как ты определил, что это я?

– Вас, ленинградцев за километр видно.

– Я из Москвы.

– Это всё равно, пошли.

– А ты знаешь куда?

– Пошли, – повторил Гена, уверенно показывая дорогу.

На рынке по каким-то ему одному известным признакам он выбрал маленький магазинчик, ничем не отличавшийся от сотни других, и остановился около прилавка. Там были разложены разные сорта колбас, сыров и всевозможные виды готового мяса.

– Дай попробовать, амиго[46]46
  Амиго (итал.) – друг


[Закрыть], – сказал Гена хозяину.

Тот отрезал им по кусочку сыра. Гена начал жевать с видом профессионального дегустатора. Проглотив сыр, он скорчил недовольную физиономию:

– Что это за пакость, парень. Чем ты торгуешь?

Парню было около 60 лет, русского он не знал, но мимику понял правильно и, зло блеснув глазами, стал что-то быстро говорить.

– Ну, вот, ругаться начал. Я же тебе ничего плохого не сделал, просто я такой сорт не люблю, может другой мне понравится больше. Вон тот. – Гена ткнул пальцем в направлении верхней полки. Продавец взял огромный нож и, используя его, как указку, дотронулся до головки сыра.

– Нет, – сказал Гена.

Хозяин показал на соседнюю.

– Да нет же, балда бестолковая, во-о-н тот, – Гена перегнулся через прилавок и протянул руку, показывая на сыр, лежавший в самом дальнем углу верхней полки. «Парень» буркнул что-то себе под нос, достал сыр и отрезал от него два маленьких кусочка. Попробовав, Гена кивнул и начал торговаться. Ему удалось сбить цену почти в два раза, но когда продавец сделал решительный жест ножом и сказал «Баста», Гена развёл руками:

– Как хочешь, амиго, для меня это дорого, – и, взяв Илью за рукав, повёл его дальше.

– Ты же знал, что не будешь покупать, зачем было торговаться? – спросил Илья.

– Чтобы не потерять квалификацию.

Эта сцена повторялась несколько раз и когда Илья уже начал нервничать, Гена сказал:

– Пошли в сквер, покупки посмотрим.

– Какие к чёртовой матери покупки? Из-за тебя мы только время потеряли.

– Не горячись, Илюша, не горячись. Спешка нужна только при ловле блох, да и то в военное время.

Они сели на свободную скамейку, Гена положил на колени свою сумку и стал вынимать из неё куски сыра и батоны колбасы.

– Так ты?..

– Что?

– Ты, – Илья сделал паузу, – ты…

– Я беру компенсацию за Крылья Советов.

– Какие Крылья Советов?

– Ты даже этого не знаешь, деревня, а ещё говоришь, что из Ленинграда.

– Из Москвы, – автоматически поправил Илья.

– Всё равно, одинаковые лохи. Слушай сюда, как говорят у нас в Одессе. До начала русской эмиграции итальянцы выбрасывали куриные крылышки как отходы, но когда увидели, что мы их подбираем, стали их продавать. Сначала за бесценок, потом всё дороже и дороже. А теперь они просто оскорбляют мои патриотические чувства, когда кричат, что продаются Крылья Советов. Ты ведь и сам это слышал. Ну, скажи, слышал?

– Да.

– Так что бери свою долю и скажи спасибо.

– Свою долю возьму, а спасибо говорить не буду, да и в игры эти больше играть не хочу.

– Тогда тебе придётся сумку с продуктами сторожить, а то она мне работать мешает, – сказал Гена, – а пока, раз уж мы всё равно на скамейку сели, давай перекусим. Он достал перочинный нож, сделал сэндвичи, положил их на салфетку и протянул Илье. Потом он посмотрел по сторонам и добавил, – не люблю я всухомятку есть, пойду, сок возьму. Ты какой хочешь?

– Я обойдусь, – ответил Илья, прикидывая свои финансовые возможности.

– Не бойся, говори какой, я угощаю.

– Мне всё равно.

– Подожди.

Гена подошёл к автомату, засунул в отверстие для монет согнутую в виде крюка проволоку, легонько ударил по боковой стенке, выбил банку сока, повертел её в руках, потом таким же образом выбил ещё три банки и, вернувшись к скамейке, поставил их рядом с бутербродами. Получилось у него это так быстро, что никто, кроме Ильи ничего не заметил.

После обеда одессит пошёл на промысел, а Илья лёг на лавочку и положил сумку под голову.

…Разбудил его вопрос Гены:

– Эй, соня, где продукты?

Илья сунул руку под голову, но там были какие-то старые тряпки.

– Украли, – сказал он, садясь и потягиваясь, – это нас Бог наказал.

– Меня наказывать не за что, а если ты такой грешник, то проверь на месте ли у тебя кошелёк.

Илья сунул руку в карман, потом в другой и побледнел.

– У меня там были деньги на весь месяц, Надя меня убьёт.

– Правильно сделает, нечего рот разевать, это тебе не Ленинград, итальянцы работают не хуже наших, с ними надо держать ухо востро.

– Пошёл ты со своими советами.

– Я и ходил, пока ты здесь ушами хлопал, проверял итальянцев на вшивость. Вот, смотри, – он достал кошелёк Ильи и зажал его между большим и указательным пальцем.

– Свинья, – сказал Илья, вырывая кошелёк.

– Ну вот, уж и пошутить нельзя, – ответил Гена, наклоняясь и вытаскивая из-под лавки сумку с продуктами.

– Шути с кем-нибудь другим.

– Ладно, я тебе за причинённое беспокойство кусок сала дам.[47]47
  Религиозным евреям запрещено есть сало.


[Закрыть]

Они вошли в метро и сразу же им бросился в глаза невзрачно одетый мужчина со скрипкой в руках.

– Наш человек, – сказал Гена.

– Откуда ты знаешь?

– У него же печать на лбу.

Они подошли к музыканту, но ещё до того как успели с ним заговорить, он положил скрипку на плечо и заиграл. Около него быстро собрались люди и когда толпа была уже достаточно большой, он эффектно закончил пьесу. Слушатели захлопали и стали бросать деньги. Через несколько секунд подошёл поезд и все разошлись.

– Ты не из Одессы? – спросил скрипача Гена.

– Нет.

– У нас тоже есть хорошие исполнители, один даже в «Гамбринусе» играл, Сашкой звали, может слышал?

– Меня тоже Сашей зовут, но я в Москве учился, у профессора Шульмана.

– Надо же, и я у Шульмана учился, – сказал Гена, – тоже профессор в своём роде.

– Может родственник?

– Вряд ли.

– А чем он занимается?

– Он, – Гена сделал неопределённый жест рукой, – он артист оригинального жанра. Специалист высочайшей квалификации. Импровизировал на ходу и зрители никогда не знали, чем закончится очередной его номер. Теперь таких уже не осталось. Впрочем, что я говорю, ты тоже хорошо играл, я бы тебе с удовольствием заплатил, но у меня только 10 миль одной бумажкой.

– Я тебе сдачи дам.

– Давай, – обрадовался Гена, – я положу десять, а возьму шесть, ты не обидишься?

– Можешь даже взять семь.

– А восемь?

– Бери, сколько хочешь.

– Вот этого моему приятелю говорить нельзя, – предостерёг скрипача Илья, внимательно наблюдая за одесситом. Проследить за ним было невозможно и когда они сели в поезд, Илья спросил:

– Сколько ты взял?

– Десять миль.

– Не больше?

– Нет.

– Зачем же надо было дурака валять?

– Хотел человеку удовольствие доставить. Для нас, артистов, деньги – это мелочи, самое главное – признание зрителя. Тебе этого не понять.