Текст книги "Буддийское сердце"
Автор книги: Владимир Власов
Жанр: Эротическая литература, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Дамэй спросил Ма-цзу: «Что в мире Будда есть такое»?
Ма-цзу ответил: «Будда ведь и есть это сознанье».
Умэнь сказал: «Имеет представление какое
Из нас кто-либо, у того – такое же и знанье.
Тот, кто поймёт эти слова, носить будет одежду,
Есть пищу, говорить слова Будды, как рассужденья,
Деянья совершать; что он – Будда – иметь надежду,
Но всё же Дамэй ввёл вопросом многих в заблужденье.
Воистину, кто к истине идёт, тот будет слушать,
Три дня полощет рот имя Будды произносящий,
«Будда и есть сознанье» – когда скажет говорящий,
Он тут же убегает, затыкая свои уши.
Чжачжоу испытывает женщинуМонах спросил у женщины, как до горы добраться
Утайшань, та ему: «Идите прямо», – так сказала,
Когда пошёл он, она тут же его задержала,
Сказав: «Пошли вы не туда, там можно затеряться».
Чжачжоу рассказал монах то, что с ним случилось,
Решил он испытать ту, к ней с вопросом обратившись,
– «Идите прямо!». – то же самое с ним получилось.
– «Я раскусил ту женщину», – сказал он возвратившись.
Умэнь заметил: «Женщина жить в крепости привыкла,
Чжачжоу ж башню для тарана возвести старался,
Логически и он плохим стратегом оказался,
Ведь в то, что он хотел узнать, она же не проникла.
У двух воюющих сторон всё ж недостатки были.
Вопрос обыкновенный был, ответ и был такой же,
Как в рисе горсть песка, где камешки в зерне застыли,
Как палка, что торчит в грязи: смысл связи – никакой же.
Неверующий спрашивает БуддуПросить Будду философ стал, не знавший его веры:
– «Поведайте мне Истину, чтоб было пониманье,
Не говоря и не безмолвствуя, чтоб, для примера,
Я понял бы ученье всё». Будда сидел в молчанье.
Философ, поклонившись, молвил: «Вы, высокочтимый,
Своими состраданием, любовью и терпеньем,
Развеяли все накопившиеся заблужденья,
Наставив на путь Истины, дав взгляд, необходимый»
Когда ушёл он, то Ананда Будду, всё то видев,
Спросив: «А что постиг философ»? Тот ему ответил:
– «Конь добрый вскачь пускается, от плётки тень завидев».
– «Ананда был учеником Будды, – Умэнь заметил, -
Но понимал он меньше, чем неверующий этот,
Насколько велико различие их разделяет,
Тот, кто идёт по лезвию меча, по льду ступает,
Не ищет проторённых троп, чтоб легче было где-то,
За гребни гор шагает так с пустыми он руками,
Он заново способен открывать наш мир, привычный,
Исчезнут все барьеры между Истиной и нами,
Когда взираем мы на землю взглядом, необычным.
Нет сознания, нет БуддыОдин монах спросил Ма-цзу: «А Будда что такое»?
Сказал тот: «Нет сознанья – нет Будды», – слова простые,
Умэнь заметил: «Кто понять сможет слова такие,
Поймёт науку нашу тот, ведь в мире – всё простое.
Встречая фехтовальщика, дай меч ему для боя,
Поэтов нет, стих не дари, не будет пониманья,
Кого б не встретил, делись малой толикой от знаний,
И разом не выкладывай всего, храни такое.
Многознайство – не мудростьНаньцюань сказал: «Сознанье – это не Будда, другое,
А многознайство есть не мудрость, а лишь просто знанья».
Умэнь заметил, что Наньцюань, высказав такое,
На старости лет потерял стыд, изменив сознанье.
Хулу он изрыгал и выставлял своё уродство.
Немногие же щедрость оценить его способны,
Так как его высказыванья многим неудобны,
С умом в них, гениальным, прослеживается сходство.
Когда ведь небо прояснится, солнце ярко светит,
После дождя, однако, вся земля залита влагой,
Когда откроешь чувства, то нужна ещё отвага -
Боишься, не поверят. Как и мысли многим претят.
Цинню и её душаНаставник Уцзу задавал вопрос монахам ясно:
– «Душа Цинню жила в отдельности жизнью своею,
Какая из двух Цинню же являлась самой ею,
И кто из них двоих был более прекрасной».
Умэнь сказал: «Тот, кто поймёт, из двух Цинню какая
Есть настоящая, то он не будет сомневаться,
Что выходить из скорлупы и в неё возвращаться
То ж самое есть, что в гостинице жить, уезжая.
Но тот, кто это не поймёт, то будет он скитаться,
Как чёлн, что без руля и без ветрил летит по морю,
Когда ж настанет смертный час, то он предастся горю.
Подобно тому крабу, что жаль с жизнью расставаться,
Который в воду угодил, кипящую, крутую,
Клешнями, лапами он шевелит, пугает грозно,
Спастись чтоб, но не может он, попав в среду такую,
Тогда об истине заговорит, но будет поздно.
Луна за облаками – та же самая, обычно,
В горах каждый ручей – сам по себе не схож с другими,
Для всех едины радости, живёт каждый своими,
И в мире всё едино, не едино то, что лично.
Встреча с прозревшимНаставник Уцзу говорил: «Когда вы набредёте
На человека где-нибудь в пути, иль на дороге,
Который Истину прозрел, как это вы поймёте:
В конце уже пути он или только на пороге?
К нему не сможете вы со словами обратиться,
Ответить вы ему не можете своим молчаньем,
Что делать вам? Как можете вы с ним разговориться?
И что сказать, сообразуясь с его пониманьем»?
Умэнь сказал: «Поймёте если этих слов смысл, скрытых,
Никто не помешает тому счастью, что есть с вами,
А если не поймёте смысла знаков всех, открытых,
Смотреть большими будете по сторонам глазами.
С прозревшим встретитесь, не говорите, не молчите,
Ударьте посильней его, чтоб было ему внятно,
И то, что нужно вам понять, то будет всё понятно,
Проникнувшись его умом, своим путём идите».
Кипарис во двореМонах спросил у Чжаочжоу, низко поклонившись:
– «Что означает Бодхидхармы с Запада прибытье?»
Ответил тот такое, в свои думы погрузившись:
– «Есть кипарис, что во дворе, он бытье иль небытье»?
Умэнь сказал: «Тот, кто его ответ поймёт, узнает,
Что Шакьямуни не было, Майтреи же не будет,
То, что сейчас случается, никто не понимает,
А что уже произошло, придумали всё люди.
Понять разнообразье мира трудно удаётся,
Всей мудрости и мысли глубины в речах не скажешь,
Кто судит по словам, тот губит себя этим даже,
А тот, привязан кто к словам, с пути всегда собьётся.
Буйвол, рвущийся из оградыСказал Уцзу раз: «Когда буйвол из ограды рвётся,
То голова с копытами наружу вылезают,
Не вылезает хвост. И как ему так удаётся
Всегда вперёд быть головой, – того никто не знает».
Умэнь сказал: «А кто-нибудь, слова эти услышав,
Откроет Истины один глаз, одно слово скажет,
Воздать по справедливости святым всем может свыше,
И существам дорогу всем к спасению укажет.
В противном случае, на хвост смотреть свой будешь сзади,
И если выйдешь за ограду, свалишься в канаву,
В загон вернёшься, попадёшь под нож, но чего ради?!
А тонкий хвостик – всем на удивленье и по нраву!
Завравшийся монахОдин монах заговорил с Юньмэнем витиевато:
– «Сиятельная Пустота мир целый озаряет»,
Юньмэнь прервал его: «Я слышал эту мысль когда-то,
Не повторяешь ли кого-то ты, кто это знает»?
Монах же подтвердил, что произнёс слова сюцая
Чжан Чжо. Юньмэнь сказал: «Я вижу, ты совсем заврался».
Умэнь сказал: «Юньмэнь, большим талантом обладая,
Узнал текст, где монах присвоить мысль хотел, сорвался.
Тот, кто проницательностью, всё оценить, владеет,
Наставником людей и небожителей стать может,
А тот, кто мысли отделять от чуждых не умеет,
Не только ошибётся, себе даже не поможет.
В учёном мире есть умы, крючки что выставляют
На жадных рыб, кто ест чужое всё, ловить их любят,
Такие, мысли поедая всех, рты открывают,
И, выдавая мысли за свои, свою жизнь губят.
Опрокинутый кувшинАббат Гуйшань был при Байчжане по хозяйству главным,
Байчжан главой монастыря выбрать того решился:
– «Кто на вопрос ответит, главой станет, полноправным».
(Гуйшань тогда ещё как рядовой монах трудился).
При всех кувшин воды Байчжан на землю там поставил,
Спросил: «Что это»? Чтоб его «кувшином» не назвали,
Чтоб объяснили, что это за вещь, но все молчали.
Тогда к Гуйшаню обратился он. Его он славил,
Но тот молчал, старший монах сказал, как бы гадая:
«Ну, это, что ни говори, нельзя назвать сандалией».
Гуйшань к кувшину шёл, вниманья не обращая,
Ногой его ударил и пошёл прочь, все молчали.
Байчжан тут рассмеялся и сказал: «Вы проиграли».
И вместо старшего монаха, пригласил Гуйшаня,
Его назначили аббатом, хоть и все признали,
Что он пост получил лишь по протекции Бачжана.
Умэнь сказал: «Гуйшань был смел, но не решил задачи,
Он сам от дела лёгкого по воле отказался,
Другой путь предпочёл, за тяжкую работу взялся,
Поэтому легко он и добился так удачи.
Удобную с себя снял шапку и кангу навесил,
Хотя назвать мог тот кувшин он просто как «посуду»,
Одним ударом сокрушил всё, мир ему был тесен,
Он отшвырнул ногой всё на пути – и даже Будду.
Дамо успокаивает сознаниеДамо сидел лицом к стене, затылком видел муку,
А Патриарх Второй, в снегу по щиколотку стоя,
Протягивал ему его отрубленную руку,
И твёрдо говорил: «В моём сознанье нет покоя.
Прошу, наставник, успокойте мне моё сознанье».
Дамо сказал: «Дай мне твоё сознанье, успокою».
– «Но я ищу его, и изловить не в состоянье».
– «Твоё сознанье, значит, уж находится в покое»,
Умэнь заметил, что «Дамо, беззубый варвар этот,
Проделал в сотню тысяч ли путь, чтобы сообщенье
О чём-то важном сделать всем. Но в чём его ученье?
И вряд ли суть его ученья кто освоил где-то.
Он уподобился волне, к которой не привыкли,
Что возникает в штиль один раз и в теченье века,
И приобрёл ученика, и тот лишь был калека,
Другие же умом в его ученье не проникли.
Пришёл он с Запада, чтобы «указывать всем прямо»,
И путаница с этих пор в ученье получилась,
Дремучий вырос лес учёных толкований Дамо
От встречи с Патриархом, что молва распространилась.
Девушка выходит из состояния медитацииВо время Шакьямуни Манджушри шёл на собранье
Всех будд. Когда пришёл, все разошлись, одна осталась
Лишь девушка, она была в самадхи состоянье,
Спросил он Будду, как же ей подобное удалось,
Ему была такая просветлённость недоступна.
Сказал Будда: «В чувство верни, и сам спроси об этом».
Манджурши начертал круги, их увеличил крупно,
Три раза обошёл её с вверх посохом, воздетым.
И щёлкнул пальцами, но всё безрезультатно было,
Тогда схватил её и в небеса с ней устремился,
Употребил все силы, что его мощь накопила,
Но было всё напрасно, ничего он не добился.
Сказал Будда: «Сто тысяч Манджушри вернуть не смогут,
Но Бодхисаттва есть Неведенья в мирах, подземных,
За гранью сотен миллионов сфер всех, иноземных,
Из медитации его силы вернуть помогут».
В миг тот же Бодхисаттва перед ними появился,
Велел ему Будда так сделать, чтоб она очнулась,
Тот, обойдя её три раза, Будде поклонился,
И щёлкнул пальцами, и девушка тотчас проснулась.
Умэнь сказал: «Старик Будда разыгрывал им сцену,
Не слишком-то в своих средствах разборчив оказался,
И сделал, чтобы каждый из них в дураках остался,
Иначе, как понять можно подобную замену?
Ведь Манджурши наставником семи будд там считался?
Не смог он сделать то, что сделал Бодхисаттва этот,
Который из ничтожнейших и низших миров взялся,
Так Будда пошутил, чтоб честь того была задета.
Кто понял смысл рассказа, войти сможет в Царство Божье,
С умом Великого сосредоточенья сольётся,
Жить продолжая в мире, суетном, где корчит рожи
Сам демон, и где рядом с ним он Истины добьётся.
Один смог пробудит; другой же потерпел фиаско,
Никто из них же истинной не смог изведать воли,
Лик божий, демона гримаса: всё лишь в мире – краски,
Игра всевышних сил в нашем сознании, не более.
Палка ШоушаняНаставник Шоушань раз разыграл всем представленье,
Перед монахами он положил палку-указку,
И дал в своей задумчивости им всем наставленье:
– «Что положил я перед вами? Дайте мне подсказку!
И если эту вещь сейчас вы палкой назовёте,
То обнаружите к иллюзии свою пристрастность,
А если вы её своим молчаньем обойдёте,
То отвернётесь от действительности, так в чём разность»?
Умэнь сказал: «Как же назвать нам то, что существует?
Чтоб иллюзорность не была, была б одна реальность?
Но если в мире сплетено всё и в одном бытует,
Как смерть и жизнь, туман иллюзии и актуальность?
Вот Шоушань всем палку показал, как путь к спасенью,
Но что за путь, в котором вместе – край и середина?
Предав смерть, и спасая жизнь, вёл всех он к наставленью:
Иллюзия, действительность – сплетён мир воедино».
Посох БацяоБацзяо дал ученикам такое наставленье,
Которое их многих прямо привело в смущенье:
– «Если у вас есть посох, то его дам в дополненье,
А если нет, то отниму его без сожаленья».
Умэнь заметил: «Это то, что в жизни помогает
Пройти поток, когда моста нет, чтобы сохраниться,
Домой вернуться в ночь, безлунную, ночною птицей,
Кто называет это посохом, в ад попадает.
То, чем вещей мы мерим глубину, в руках мы держим,
Чем подпираем небеса, на землю опираясь,
Лишь в том ученье, где есть посох, истину содержим,
И возвещаем это, глубиною открываясь.
Кто это такойСказал наставник Уцзу: «Кто это такой? – Узнайте.
Будда прошлый и Будда будущий – его лишь слуги».
Умэнь сказал: «В загадке многозначность понимайте.
То, что есть во всей упряжи, а также и в подпруге.
Его узнать, как бы с отцом в толпе вдруг повстречаться,
Не надо спрашивать других, что, может, обознался,
Своё, от всех других, способно в корне отличаться,
И в том, где что-то есть своё, считай, ты в нём остался.
Твой путь во всём есть, как во всём есть только твоё место,
Чужого лука не бери, не тронь лошадь чужого,
Чужим делам, поступкам не внемли, стоит большого,
И знай, ты сам есть, и ты только – в этом мире тесном.
Иди за вершинуСпросил Шисян: «Куда дальше пойдёт тот, кто добрался
До высоты шеста в сотню локтей целых длинною»?
Сказал Старик: «Тот, кто туда добраться постарался,
Сидит там на вершине и доволен сам собою,
Достиг кое-чего в ученье, но не понял сути,
Что нужно идти дальше, и собою оставаться
Во всех пределах света десяти, ни в чём не изменяться,
Только тогда тобою могут восхититься люди».
Умэнь сказал: «Идти дальше вершины и вернуться
К себе и стать собой, тогда совсем места не будет,
Где ты не был бы в чести, и не посмеялись б люди?
И как шагнуть дальше вершины, не перевернуться?
Тот, у кого глаз мудрости слеп, он полагает,
Что на вершине шеста может прочно удержаться,
Но вот не свалится ли? – в этом можно сомневаться,
Слепец, толпу слепцов ведущий вверх, смерть порождает.
Три испытания ДоушоНаставник Доушо монахам делал испытанье,
Он три вопроса задавал учёному народу:
– «Когда постигнуть Истину имеешь ты желанье,
То хочешь ли увидеть и найти свою природу»?
– «Когда природу постигаешь, можешь ты открыться,
От жизни и от смерти станешь ты освобождённым,
Но если веки смежив, в трансе будешь погружённым,
То как же сможешь от всего ты вдруг освободиться»?
– «Но вот от смерти и от жизни ты освободился,
То знаешь ли куда попал ты? Что с тобою сталось?
А если тела вся твоя субстанция распалась,
Куда попал ты, и в какую сферу погрузился»?
Умэнь сказал: «Поставлены три важные вопроса,
Тот, кто ответит, станет Повелителем Вселенной,
Ответ, который волновал буддиста и даоса,
Что будет там, за этой гранью жизни нашей, бренной?
Кто не ответил, пусть быстрей свою еду глотает,
Наесться досыта чтоб, погрузившись в адский холод,
Жуёт помедленнее, побороть чтоб вечный голод,
Напитками и яствами пусть брюхо набивает.
В одно мгновение ты вечность кальп всех прозреваешь,
И вечность кальп всех кажется тебе одним мгновеньем.
Прозреешь бездну появленья и исчезновенья,
Того, кто видит всё это, постигнешь и узнаешь.
Единый путь ГаньфэнаОдин монах спросил Ганьфэня: «Ведь путей немало,
Но на земле пути ведь все ведут в другие страны,
В пределах будды все идут одним путём нирваны,
Скажите мне, но где же этого пути начало»?
Гафэнь поднял свой посох, начертил им единицу,
Сказав: «Вот он, ты можешь с этим в небеса подняться,
Стать ангелом иль демоном, иль превратиться в птицу,
Но главное – чтоб вечно бы на том пути остаться».
Монах пошёл к Юньмэню и задал вопрос такой же,
Юньмэн воскликнул, над собою веер поднимая:
– «Сей веер, видишь, тридцать третье небо достигая,
Бьёт по носу бога Диши. Иди дорогой той же.
И знай, что тем путём ты попадёшь к небесной взвеси.
Подобен карпу он, живущему в Восточном море,
Который бьёт хвостом по радуге на всём просторе,
Раскинувшейся как Путь Млечный в этом поднебесье».
Умэнь сказал: «Один спускается на дно, морское,
Там вытирает грязь и подметает пыль, земную.
Другой, взойдя на гору, создаёт волну, такую,
Что поднимает до небес, как будто в час прибоя.
И всё они творят, как б соревнуясь меж собою,
Один что-то бросает, а другой что-то хватает,
Ученье истины оба держа одной рукою,
Но где пути начало, они, кажется, не знают.
Ведь прежде, первый шаг чем сделать, мы – уже у цели,
И прежде, чем мы открываем рот, мы всё сказали,
Прозрение приходит прежде, чем понять успели,
Так узнаём мы, где исток есть у бездонной дали.
Лепёшки АньваняНаставник «Дзэн» Умэн составил так свои рассказы,
Что высказал в примерах мудрецов свои сужденья,
Он уподобился торговцу, что продал творенья
Свои, похожие так на лепёшки и на зразы.
Но был такой Аньань, он горсть запихивал лепёшек
Прохожим в рот, те не могли их проглотить, плевались,
Но кто мог разжевать их, проглотить, те удивлялись,
На них с небес сходил свет Истины, как из окошек.
И, сделав первый шаг, они уже были у цели,
И прежде, чем открыть рот, они всё уж говорили,
Прозренье в них входило прежде, чем понять хотели,
И знали, что исток есть в том, во всё, чем они жили.
Об утончённой истине ФэнганяВ одной из древних сутр, в писаниях, так говорится:
«Об этом и не скажешь, на душе только тревожно,
Есть вещи, о которых говорить-то не годится,
Об утончённой истине помыслить невозможно».
Аньвань как-то спросил: «Откуда Истина берётся?
И где скрывается та истинная утончённость?
И что случится, если Истина та отзовётся?
Во всём возникнет ли какая-то определённость»?
Один разве Фэнгань мог распускать язык свой всюду?
Ведь был болтлив и Будда, и не придавался лени,
Его проделки сбили с толку сотни поколений,
Но истина его речей была подобна чуду.
Но Истину его речей не выловишь и ложкой,
Не сваришь в котелке, подобно вкусной сладкой каши,
Об утончённой истине нельзя помыслить даже,
Её можно понять, только хлебая понемножку.
Фэнгань сказал: «Проникнуть в истину ты не решайся,
Ведь Истина не возникает в ходе разговора,
И скажут: «В фонаре огонь». Отринь, не соглашайся,
Поймёшь с вопроса одного. Вор узнаёт лишь вора».
Утончённая истина буддийских сказок
Вся наша жизнь подобна в этом мире свитку знаний,
Она разматывается до смерти от рожденья,
Картины мира формируют наше пониманье,
Жизнь каждого из нас в конце – особое ученье.
Таких учений – тысячи, десятки миллионов,
И в каждой жизни этой есть своё нравоученье,
Оно и создаёт о мире этом представленье,
Которое и зиждется на тысяче законов.
Огромен мир, в нём есть определённые устои,
Которые творят иллюзии, как и реальность,
Но что есть истина в этом меняющемся строе,
Когда за горизонтом открывается вновь дальность?
Весь мир – в движенье, всё меняется, течёт, проходит,
Нет устоявшегося, и сама жизнь скоротечна,
И каждое мгновенье в мире что-то происходит,
Лишь даль в развитии Вселенной нашей бесконечна.
Меняются картинка, обновляется сознанье,
Всё движется вокруг, и новое всё создаётся,
Лишь мы наличествуем в этом мире, как мерцанье,
И нам осуществиться, засветиться удаётся.
Однако в мире наша жизнь всегда полна загадок,
И мы не знаем, что через мгновение случится,
Но если мы внутри честны, и есть в душе порядок,
То с этим миром мы легко способны обновиться.
И это нам даёт уверенность в нашем грядущем
И наполняет нашу жизнь своим особым смыслом,
Что место мы своё отыщем в этом мире сущем,
И разум озарится светом правды наш, лучистым.
Коренная чакра (животная)
Всегда тревожной жизнь была наша и горькой очень;
Достатка жаждут всегда люди, а порой богатства,
Но часто прячут голову, и опускают очи,
Уходят в одиночество и отвергают братство.
Ведут себя как черепахи и живут с оглядкой,
Но скромность их – из-за нужды, а, может быть, от страха,
Как только добиваются какого-то достатка,
То возникает у них спесь, огромного размаха.
Никто довольствоваться не способен малой мерой,
Остановить себя не могут, жаждут все наживы,
Не согласуются их быта ценности с их верой,
Не заполняют чем-то стоящим жизнь, пока живы.
Хоть жизнь и переменами у них полна обычно,
Но годы молодые часто тратят все впустую,
И действуют при сложных обстоятельствах вслепую,
Растрачивая силы зря свои, душевные, привычно.
И каждый начинает жить, какой-то план имея,
Стремится делать что-то, чтоб чего-либо добиться.
Но случай разрушает всё, одни несчастья сея,
И мы не понимаем, как могло это случиться.
1. История танцующего ПавлинаВо времена начальные, когда Лев правил миром
Земным, а водным – Рыба-меч, моря взяв во владенье,
То Лебедь Золотой царём стал воздуха с эфиром,
И дочь его ходила в золотом вся оперенье.
К тому же обладала дочь неписаной красою,
Решил царь замуж её выдать, птиц всех созывая,
Средь них и женихов на смотр в предгорье Гималаев,
Чтоб выбрала сама дочь мужа, гордая собою.
Вниманье дочь на смотре на павлина обратила,
Он был всех красивее, опереньем выделялся.
Не походил на лебедей, над всеми возвышался,
Отца дочь тихо сделать его мужем попросила.
Царь подозвал павлина и сказал слова такие:
– «Дочь выбрала тебя в мужья, надеюсь, ты достоин
Быть её мужем, есть в тебе задатки непростые,
Став принцем в царстве, охранят будешь её как воин».
От этих слов павлин подпрыгнул в сильном возбужденье,
Подумав: «О моих достоинствах ещё не знают,
На что способен я, а делают уже сужденья,
Дают оценки, будто красоты смысл понимают».
И распушив хвост с крыльями, он в танец тут пустился,
Свершая пируэты, чем танцоры все гордятся,
При этом его зад со всей красою оголился,
Наружу выставилось то, что скрыть всегда стремятся.
Царь, увидав бесстыдство это, изменил решенье,
Прогнал танцора прочь, а жениха нашёл другого,
Бесславно так закончилось павлина представленье,
За лебедя отец дочь выдал замуж, молодого.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
