Текст книги "Миф о другой Эвридике"

2. Лора

Она игнорировала автобус и охотно прошлась семь километров от станции, вдыхая вкусный воздух, подтерпченный настоями августовских цветотрав, с детским любопытством, словно впервые, разглядывая зелёные спины окрестных взгорков, впадины старых овражных балок, на ровных местах – небольшие зреющие поля гречихи и проса.

Всё было необычно другим сегодня. Всё? А если это она сегодня была другая и необычная? Если…

«Ну вот, опять», – попыталась засердиться на себя Лора.

Маленькое, хитрое словечко «если», словно лохматый, шебутной, весело виляющий хвостом щенок, вновь вертится перед нею, глядит на неё с наивным вопросом. «А ну-ка брысь! – притворно строго прогоняет его Лора, – Не мешай, не мельтеши. Не верю. Ясно тебе? Не верю! Вот если через неделю… Нет… если через три дня… ладно, если уже завтра… Брысь, говорю!». Щенок «если» скрылся, но он где-то поблизости.

Началось в электричке, на полпути сюда. Она мельком вспомнила про свои «месячные». Они задерживались уже на две недели. Как-то ей в голову это до сих пор не бралось. Голова её до сих пор была забита другим… очень другим. А сегодня вдруг, в электричке… «Уже. На две. Недели. Простая задержка? Из-за последних событий-потрясений? А бывают задержки на две недели? У неё никогда не было задержек на две недели. А если?!».

Она вздрогнула, сердце безответственно встрепыхнулось. «Нет. Неправда! Невозможно… Не сейчас, не сегодня, потом… Это слишком… Слишком страшно – поверить и ошибиться. Не верить – не верить пока. Не думать. Прочь!..».

* * *

Посёлок заплёскивался садами-палисадами. На Лору смотрели блаженно внимательными утлыми глазками знакомые с детства старушки на лавочках, меланхолично взбрёхивали собаки за заборами. Небо было заволочено облаками, и жара не чересчур досаждала.

Подойдя к отцовскому дому, Лора заметила то, на что раньше не обращала внимания: который год уже не перекрашивается крыша – старый сурик побурел, иссох, тронулся медленными проростами жестяной ржави. Осанистые деревянные ворота, обшитые в ровную «ёлочку» фигурными планками, некогда сияющие звонким лаком, давно потухли-посерели. Калитка расшаталась в петлях, скосилась, лишь с усильем входила в свой паз. Буйно разросшаяся сирень в палисаднике давно нуждалась в обрезке.

Лора вздохнула. Дом, где она родилась-выросла, отвыкал от расторопных мужских рук. Причина того ей была слишком хорошо ведома.

Войдя в калитку, взглянув налево, на палисадник меж стеной дома и забором, она вдруг вспомнила, как четыре года назад, вместе с мамой (ещё жива и здорова была мама) они посадили там, среди цветов, две персиковые косточки – два хитрых существа, упрятанных в роскошные панцири, испещрённые глубокими извилинами – знаками тайного смысла. Косточки были от огромных розовых плодов, которые мамина сестра привезла с юга. Отец говорил, что ничего из них не вырастет – не тот климат; а мама уверяла, что обязательно вырастет, если ухаживать и ждать.

Следующей весной два стебелька пробились из земли и выкинули листочки. Но один не пережил первую зиму. Лора не запомнила, кто его сажал: она или мама. Должно быть, всё-таки, мама. Наверное, всё-таки, мама… Мама не пережила вторую зиму.

Лора повернула в палисадник. Интересно, цел ли тот, другой персик; прошлой осенью был цел, а сейчас? Она как-то даже и не вспомнила в этом году про него – странно… Что странного? Совсем не до персика ей было в этом году.

Маленькое, хилое деревце о трёх веточках росло среди непролазной травы, расти ему было трудно, над ним разбросились беспутные ветки сирени.

Лора подумала, что надо бы сегодня выполоть здесь траву, подрезать сирень, полить деревце. Пока что она сдвинула в сторону одну из нависших веток, зацепила её за соседнюю, чтоб толика солнца смогла доникнуть до верхних голодных листочков.

За этим занятьем она увидела из-за штакетного забора на улице подходившего к дому отца. Отец шёл своей «фирменной» походкой: быстро и мелко, слегка подёргивая ступенями на перешагах, наклонив вперёд голову, сосредоточенно глядя перед собой, не замечая ничего вокруг. Под мышкой он бережно нёс зелёный смятый целлофановый пакет. Походка отца была суетливей, а взгляд отрешённей обычного; Лора прекрасно знала, о чём это свидетельствует: в пакете под мышкой было искомое и найденное.

Он затворил калитку, прошагал мимо палисадника к крыльцу. Лора подождала несколько минут – не идти же за ним по пятам. Своим появленьем она, конечно, слегка испортит ему настроение перед, неизбежным «священнодейством». Но отменить постылую неизбежность ей вряд ли удастся.

Подойдя к веранде, Лора разглядела через стекло, что отец уже сидит за столом (хорошо, что спиной к окну), уже откупорена бутылка, уже подносится ко рту налитый стакан. Она задержала шаг: пускай выпьет – невтерпёж, видать. Только потом постучала в дверь и открыла её.

– Привет. Я, может быть, не ко времени…

– О, Лоруха! – обернулся отец, – Заходи давай, что за церемоны. Садись, ты ж дома у себя. Давно не приезжала, давно…

Глаза отца ещё глубже ушли в подлобье, еще больше затянулись тусклой болезненной зыбью. Но – бодрый, приветливый выблеск. «Ей? Рад приезду её? Надо же! К сему, полстаканчика всё-таки успел хлебнуть – это конкретизирует радость. А бутылку не убирает со стола. Уже не стесняется. Уже привычное дело».

– Чего не появляешься? Работа, что ль?

– И работа тоже. Навалилось всякого. Не продохнуть.

– Неприятности какие?

– Хорошего не чересчур много, так скажем.

– Ну приехала б, рассказала б, что ль… посоветовались. Вместе бы, как-нибудь бы…

«Ага… – не удержались, дёрнулись углы губ к кривой улыбке (быстро отвернуть голову… не заметил), – может быть, и вместе с Зинкой-мачехой сесть, о моём житье-бытье посудачить? Ей понравится. Она любит такое».

Лора отбросила ползучую мысль, рассердилась на себя: «Что ты, в самом деле! Зинка – Зинкой. А на него, зачем уж так. Отец, всё-таки. Отец… Никогда не понимали друг друга. Не слишком стремились понять. А сейчас?.. Сейчас – меньше, чем когда-то. А сейчас – он один. Никого рядом, кто мог бы… Зинка не в счёт, Зинке, кроме себя, на всех наплевать. И на него. Как выяснилось – и на него. Поздновато ему выяснилось. Всё на что-то надеялся. Туго доходило… Дошло. Уже не надеется. Прозрел, наконец. В пятьдесят один год. Нда… И выглядит он что-то совсем неважно. Не только, наверное, из-за пьянства. Похудел-то как… сгорбился. Щёки запали… кожа – с какой-то восковой желтизной. В глазах… нехорошо… слишком пусто, бессмысленно».

А она?.. дочь… Что-то делать надо. Она что-то может? Как к нему подступиться? Столько лет непонимания, глухоты. Что-то надо ей делать. Один же он…

– Ты разглядываешь меня, будто впервые увидела, – нервно усмехнулся отец. Всё-таки взял бутылку, отставил её за шкаф, к компании пустого бутылья из-под пива, убрал стакан на посудную полку.

– Я тебя давно не видела, – грустно улыбнулась Лора, – Очень давно. Наверное, после смерти мамы…

– Разглядела, да? – сглотнул-дёрнул кадыком отец, – Что? Нехорош?

– Обманывать не буду. Нездорово выглядишь. Обратился бы к врачам. Может быть, печень?

– Побаливает в боку. Иногда.

– Ну вот. Надо бы полечиться. Надо бы тебе… с этим делом… – Лора неодобрительно кивнула на крамольный пустой стакан.

– Да л-ладно! – поморщился отец, – Я меру знаю.

– Знаешь… Раньше, помню, ты после обеда… начинал. А теперь уже с утра? И сколько бутылок за день?

– Давай не будем. У меня своя жизнь. Ты не поймёшь. Незачем тебе понимать, – колючки досады всплыли в его глазах.

– Я всё-таки хочу понять. Я дочь твоя. Мне не всё равно. Правда.

– У тя своих неврядиц выше крыши. Я ведь тож не слепой.

– Да. Но мне есть кому помочь. Я справлюсь.

– Я тоже… – он сердито засопел, опустив голову, ковыряя взглядом несвежую клеёнку стола в бурых цветочках.

– Послушай, – Лора подвинулась со стулом к нему поближе, – У меня есть знакомые врачи. Великолепные психиатры. Они за один сеанс отвернут тебя насовсем от водки. Давай съездим, серьёзно.

– Чего-о?! Ага… щас! – в изумленьи-возмущеньи выпрямился отец, – Ну ты!.. Я – псих, что ль… алкаш дремучий?

– Ничего тут особенного, поверь. Многие, нормальные люди, так делают. Многим помогает, – как можно мягче, миролюбивей объяснила Лора.

– Сказано – нет! Захочу – сам брошу. Я сам в своей жизни решаю… – раздражённый отец задержал свой взгляд на посудной полке со скучающим пустым стаканом. Ему хотелось ещё выпить – Лора мешала.

– Я – помочь тебе. Правда. Чем дальше – тем трудней будет. Ты же взрослый человек.

– Всё нормально. Всё… Ты преувеличиваешь. Всё – хватит об этом. Сходи, лучше, позови Зинку. Пускай что-нибудь на обед сообразит.

– А где она?

– В саду-огороде, наверно.

Спускаясь с крыльца, Лора успела услышать за недоприкрытой дверью лёгкий стекольный звяк извлекаемой из-за шкафа бутылки. Огорчённо вздохнув, она пересекла пустой двор, обогнула глинобитный, с пожелтевшей побелкой сарай, вышла на дорожку, аккуратно выложенную отломками оземленевшего жженого кирпича, ведущую к дощатой, старой, слегка покосившейся беседке, к яблоням в тёмной жесткой листве и в светлых гирляндах зреющих яблок, дальше, за ними – к огородным грядкам.

По дорожке, навстречу ей, шагала Зинаида с ведёрком свежесобранной малины.

– Здор-ро-ово! – весело сощурилась она, – Давно, шо-то не появляешься.

– Привет.

– Ну как там жизнь городская? Порядок?

– Да более-менее. Здесь, с отцом непорядок – вот что плохо.

– Пьёт, как пил. Ты будто не знаешь. Но ведёт себя тихо. Не буянит, слава Богу.

Зинаида зашла в беседку, села на скамью, поставила рядом ведёрко, взяла щепоть ягод.

– Садись, угощайся, – предложила Лоре, – Малины много в этом году. И яблок полно.

Лора тоже села, положила в рот ягоду, но вкуса её почти не почувствовала.

– Не буянит… Он никогда не буянит. Но пьёт больше, чем пил. Сегодня уже с утра. Уже полбутылки, наверное, выпил. Очень плохо выглядит. С работы его ещё не выгнали?

– Ходит. Сегодня, вроде как, в отгуле. Там и другие – не трезвенники, – Зинаида мерно захватывала из пальцев пухлыми кремовыми губами тёмные ягоды, перекатывала их во рту, неспешно прожёвывала, с удовольственным всчмоком – «ць-а»… – глотала, – А я шо могу? Ну уговариваю. Шутка ли – такие деньги на ветер. Драться мне с ним? Бутылку отымать? Взрослый мужик, понимать должен. А не понимает, так шо теперь…

– Ему врачам показаться надо. Подлечиться. От пьянства, первым делом. И вообще… – неуютно вздохнула Лора, – Он жалуется на боли в боку. Возможно, печень. Надо что-то делать. Я ему предлагала, просила. Ни в какую. Может быть, ты попробуешь? Тебя он должен послушать.

– Никого он не послушает. Не, ну я скажу, конечно. Хотя-я…

Лора укромно взглядывала сбоку на свою мачеху. Выплывшие из ситцевого сарафана, подрумяненные солнцем булки-плечи; сзади, слева – несколько родинок – медных монет. Плотная, неторопливая шея с увесистой головой. Подкрашенная хной короткая стрижка, не идущая к шее и к круглому, розовощёкому, курносому лицу. Куцые, отчего-то часто моргающие ресницы. А взгляд – невозмутимо медлен и вязок.

«Мачеха… – усмехнулась в мыслях Лора, – Тридцати ещё нет. Какая она пара отцу? Что он нашёл в ней? Зачем было, сломя голову, жениться? С голодухи по бабе? Ну жил бы с ней просто так. Э не-ет… Она его на себе женила; подластиться сумела, мозги запудрила. Он думал – рай и благодать вокруг этих сдобных плеч будет. Прозрел наконец насчёт её «нежных симпатий». Вот и пьёт теперь от досады, от бессмыслия. А ей – побоку. Главное – не буянит. А она – ждёт себе. Куда ей спешить…

– Зинаида! Лора! – донёсся с крыльца отцовский голос, уже нетвёрдый, вихляющийся, – Где вы там? Заблудились, что ль?

– Угомонись! – небрежно откликнулась мачеха, – Ну шо, пошли в дом, – повернулась к Лоре, – Обед уже скоро.

– Я обедать не хочу, – сказала Лора, – Я в Волстоле очень плотно поела. Я пока в палисаднике немного повожусь. А его покорми, конечно.

* * *

В честь приезда Лоры отец подвигся на волевой поступок: оставшиеся полбутылки торжественно пообещал не трогать до завтра. Но к вечеру всё же не вынес моральную пытку чудовищным фактом, что в доме имеется открытое-недопитое, которое можно допить. За ужином он сидел покачиваясь, клюя носом, почти ничего не ел.

– Нельзя же так! – расстроенная до слёз взывала к нему Лора, – Если уж выпил, то закуси хотя бы. Что ж ты делаешь со своим желудком, печенью… вообще с собой!

– Не лезет… ч-честно… Извини, так п-получилось. С завтрашнего дня – уменьшаю дозу. В два раза. З-закон.

– Сказки рассказывай, – процедила Зинаида.

Он, шатаясь, встал из-за стола, с дочериной помощью поковылял в спальню, рухнул плашмя на кровать. Лора с трудом стащила с него брюки, кое-как сняла рубашку, накрыла одеялом. Отец сквозь пьяное забытьё застонал глухо-скрежетно, с жалобными взбормотами, заёрзал ногами.

– Гос-споди! – сокрушилась Лора, возвращаясь из спальни, – Что же с ним?.. Как же его уговорить?.. привезти хотя бы один раз.

– Куда? – поинтересовалась Зинаида, убирая посуду со стола.

– В клинику. А там Лита с Рамином с ним разобрались бы.

– Никто ему не поможет. И ты не поможешь. Если сам не хочет.

– Я знаю, почему он не хочет… – поднятая тарелка выскользнула из Лориных дрогнувших пальцев, грянулась об пол. Она всхлипнула, присела на корточки собирать осколки.

– Почему?

– Неприятно жить ему стало. Потерял смысл. А смыслом его была ты.

– Да прям! Любовь-морковь, ещё скажи.

– А что, ты не видела?

– Я-то? – сощурила неспешные смородиновые глазки Зинаида, – А я-то не сильно-то и смотрела. Потому как он – са-авсем не мой смысл. Поняла?

– Давно поняла, – губы у Лоры сделались непослушными, жёсткими от обиды-неприязни, – что тебе плевать на него. Зачем было замуж выходить, ломать комедию?

– Шо, до старости в девках вялиться? Скучно. А на безрыбье… – сама знаешь.

– Ну конечно. А теперь тебе не скучно смотреть, как он спивается.

– Ничего, потерплю. Он тихий.

– Потерпишь. Пока он загнётся совсем. А потом – ты здесь хозяйка, так?

Зинаида выпрямилась, выдвинула вперёд крепкий подбородок. В глазах её мелькнули рысьи искры.

– Хозяйка. Наследница. Единственная, причём.

– Ну это, как суд решит. Ты ему жена – без году неделя. А я дочь двадцать третий год.

– Суд решит так, как суду заплатишь. Тебе есть, чем заплатить? А мне есть, я припасла. Мне родичи помогут.

В горле у Лоры прокатился едкий, саднящий комок. Её передёрнуло от злого изумленья собою. «Господи! О чём я говорю? Что обсуждаю?!».

– Эй! – почти крикнула она, – Опомнись, наследница! Он живой. Слышишь ты? Живой он! И я очень постараюсь, чтобы он подольше побыл живым. И здоровым.

– Ничего не имею против, – Зинаида тоже аккуратно отступала от взрывчатой темы, – Я очень даже – за. Не люблю таких разговоров. Сама завела. Ладно… я спать иду. И тебе советую. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи… – потерянно пробормотала Лора.

* * *

Какое уж там спокойствие…

Лора ворочалась на старом рассиженном диване, окунаясь в мелкие, сутолочные прихлывы сна, выныривая из них в душный сумрак зала. Обманчив был сегодня ночной зал. То он виделся-узнавался совершенно своим, желанно-ожиданным, привычным с младенчества, с домашней, незлобивой ночной темнотой, мохнатой и тёплой, как шерсть у дворового Трезора… того, давнишнего Трезора из детства… А то вдруг выворачивался зал каким-то неведомым изнаном: отсечённый стенами кусок чужого, недоброго мрака, вплывающий во мрак, медянистый дым дикой луны.

Лора обиженно морщилась, поджимала губы. Это шутки её родного дома над ней. Это дом отвыкал от неё за то, что она от него отвыкла. Но ведь совсем не её вина… А может быть – и её?

Она промыкалась меж снами и явями почти до рассвета, до утлой бледности за окном. Поднялась с дивана. Из комнаты отца доносились его неровные всхрапы. В комнате Зинаиды… в её, в Лориной бывшей комнате, царила тишина.

Она одела своё платье, вышла во двор.

Поздняя отщербленная луна, потерявшая медь и набравшая яркого серебра, висела высоко над обмершими деревьями, слишком высоко, не в лад подступающему утру. Скоро от солнечного потопа она поблекнет, потеряет всю свою торжественность и долго, будет сползать сырным пятном вниз, до горизонта. Но пока она была ещё в силе и красоте. От неё по двору, по дорожке в сад, по стенам сарая, пластались замысловатые тени.

Лора села на деревянное прохладное крыльцо, обхватив руками колени. Спать, конечно, уже не получиться. Чем заниматься? Ничем не заниматься. Просто смотреть вокруг. Ждать нового дня. Он уже на подходе. Он должен быть хорошим, этот день. Она очень хочет, чтобы сегодня… стало таким, как она хочет. Если с ней сегодня ничего такого не… Если это правда…

«Ты явился наконец, мой маленький, лохматый, хитрый, вертлявый щеночек «Если». Ты не обиделся, что я тебя вчера прогнала. Я так испугалась вчера, что ошибусь. А сегодня не боюсь я… почти не боюсь. Сегодня я верю. Оставайся со мной, ладно? Ты – не «Если». Ты – «Есть» Хоть тебя и не видно.»

Лора, улыбаясь, протянула руку, погладила воздух у крыльца, то бишь, мягкую щенячью спинку. Подняла голову вверх, к светлеющему небу.

«Симон… Симон, ты слышишь меня? Ты ведь тоже – есть. Я люблю тебя. Раз я тебя люблю – ты есть. Ты понял уже, да?.. понял?.. что я… что во мне… Всё будет хорошо, Симон, всё с ним будет хорошо. Верь мне. Я верю… а?.. что?.. слёзы?.. нет, Симон, это хорошие слёзы… да-да, конечно, я не буду плакать. Я верю.»

Лора сидела долго, уже ни о чём не думая, ни с кем не разговаривая, почти не замечая наступленья беспрекословного рассвета: выхода в поголубевшее небо первых солнечных волн; не слыша птичьих голосов из сада. Она, с забытой на лице отрешённой улыбкой, вслушивалась в себя.

Потом – очнулась-спохватилась, поднялась с крыльца, направилась в дом – собираться.

Из своей спальни показался отец: мятый, встрёпанный спросонья; в глазах – похмельный бедлам, виноватость.

– Едешь, что ль? Чего так рано?

– Должна ехать, – шепотом, чтоб не разбудить в соседней комнате Зинаиду, ответила Лора, – Дел полно.

– Т-ты извини… не утерпел вчера. Да я бы… просто, надо было чекушку брать.

– Ладно уже.

Отец проводил её до калитки. Раньше никогда не провожал.

– Ты… не думай. Я себя смогу, заставить. Жалко, что уезжаешь. С тобой как-то… оно…

И слов таких она раньше от него слыхом не слыхивала. «Раньше не было жалко? А может, не говорил, не подавал вида? А она… она просто была невнимательна. Она была слишком занята собой.»

– Я через несколько дней приеду. Я договорюсь с врачами, с очень хорошими врачами, выберем день, съездим с тобой, покажемся.

На лбу отца слепилась корявая гармошка морщин, брови страдальчески погнулись.

– Никаких возражений! – строго сказала Лора, – Ты сделаешь это ради меня. Если я для тебя что-то значу.

Отец обречённо вздохнул, опустил глаза.

Лора уже вышла на улицу, на асфальтовую пустую дорогу. Посёлок только начинал просыпаться. Кукарекали петухи, лениво погавкивали собаки. Неожиданно для себя она остановилась, повернулась к дому. Отец стоял в проёме калитки и смотрел ей вслед.

– Слышь, папка! – звонко, на всю улицу, крикнула она, – Слышь! Не только ради меня. Ради своего внука. У тебя будет внук. Или внучка. А у него будет дед. Он хочет деда. С бородой. С красивой бородой. Начинай отпускать бороду.

Посёлок остался далеко позади, за пологим холмом. Лора шагала по обочине пыльной захолустной дороги, по зелёно-голубо-золотистому новенькому утру, навстречу беспутному ветерку, который взбуробливал её волосы и топорщил платье.

Всё было, кажется, ровно-спокойно… Не всё. Что-то неуступно свербело в душе. Что-то в это распрекрасное утро случилось не так. Что-то вышло нехорошо, неправильно. Неправедно. Сделанное ею?.. подуманное?.. сказанное?..

Да… Да! Сказанное! Лора остановилась в душном изумленьи. «У тебя будет внук» – так она сказала. «Будет». Да у него же уже есть внук! У тебя уже есть сын. Есть!! Он живой! Он где-то… Он ждёт её. Её! Кто бы ни был с ним рядом… Ему нужна только она. Его мама. А она… Что она делает? Что она делала? Почему так плохо его искала? Почему перестала искать? С ума, что ли, сошла?!».

Лора почувствовала слабость в ногах, головокруженье. Отвернула с дороги, опустилась на траву. К глазам придвинулся прочный, конкретный, не размышляющий мир. На жёстких стрельчатых стеблях ещё поблёскивали невысохшие росинки. Мясистый лист лопуха служил прибежищем целой компании божьих коровок. Отряд рыжих муравьёв неровным бегом поспешал через земляную кочку. В воздухе мелькали цинковые стрекозы…

Лора ждала нетерпеливо, призывала-требовала в себя ту беспощадную свору чувств, которая кромсала её душу полтора месяца назад, то отчаяние и тоску, ту жгучую ненависть к себе, злую обиду на всех, правых и виноватых…

Не пришло то. Появилось другое. Минутная слабость схлынула. Неожиданно прозрачным, стеклянисто твёрдым и хрупким сделалось её сознанье; понятия и мысли стали насквозь видимы, опасно прямы и остры, как сколы стекла. Она легко отнеслась от себя, взглянула на себя посторонне-презрительно, спросила с угрозой: «Идиотка. Ты посмела подумать, что его не найдёшь? Посмела… Ты! Посмела? Эй!».

Лора вскочила на ноги. Она уже была легка, как воздух. Всё было пронзительно чётко и ясно вокруг. Невесомым шагом она двинулась к станции. В семь десять – электричка до Еламенска.

Всё! Всё – не так. Всё – по-другому. Отныне – всё по-другому. Теперь – без глупостей, без истерик. Всё досконально продумать. Она свяжется со всеми населёнными пунктами, куда могли увезти ребёнка из Еламенска. Со всеми ЗАГСами, где могли зарегистрировать его рождение; со всеми родильными домами, больницами, где могли выдать на него документы. Она даст объявления в газетах: в Волстоле, в Еламенске, в окрестных районах. Она сделает объявления по телевидению, по радио. Что ещё? Она обратится в сыскные агентства, она найдёт серьёзных, умелых профессионалов для поисков. Она достанет для этого нужные деньги. Она подключит к этому нужных людей. Она сама будет ездить и расспрашивать. Ездить и расспрашивать… Она не остановится. Ей невозможно остановиться. Ей не-воз-мож-но его не найти…

Лору нагнал и притормозил рейсовый автобус «ПАЗик» – до станции, к прибывающей электричке.

– Эй, красавица, – крикнул через открывшуюся дверь матёрый, лобастый, стриженный под «ёжик» водитель, – Пожалей, не сбивай свои ножки. Они тебе ещё пригодятся.

– Конечно, – бодро вспрыгнула на ступеньку Лора, – Пригодятся. И голова мне ещё пригодится.

– Голова – обязательно, – согласился водитель, набирая скорость, – Но во вторую очередь.

В автобусе сонно покачивались семеро пассажиров, четверо женщин и трое мужчин, не слишком разного возраста: уже после-молодого, но ещё до-старого.

– Товарищи, – громко обратилась к ним Лора, – Извините за беспокойство и за странный вопрос. Не слышал ли из вас кто-нибудь где-нибудь от кого-нибудь о найденном в электричке ребёнке? Маленьком грудном ребёнке… Мне – очень нужно! Я – его мать.