Текст книги "Страха нет, Туч! (сборник)"

4. «Закапывай их, закапывай их, Люся!»

У полковника милиции Аскольда Софроновича Свияжского – начальника отдела по борьбе с организованной преступностью – сегодняшний воскресный вечер был обозначен минусом и плюсом. Вначале – минусом риска, неизбежного, хоть и сведённого к малу, но всё-таки риска. И только потом (помоги Бог!) достаточно увесистым плюсом – утехой за риск.

Сегодня в двадцать один ноль-ноль Аскольд Софронович, согласно уговора, получал «туесок» от своих курируемых. Он предпочитал это делать лично, не препоручая никому из близких: ни жене, ни взрослому сыну, частично посвящённым в курс дел. Он верил лишь в свой конспиративный талант, безошибочное чутьё ситуаций и врождённую осторожность.

Дело в том, что отважный полковник трудился сразу в двух учреждениях с не совсем одинаковыми задачами. В одном – громком и солидном – вёл успешную борьбу с организованной преступностью. В другом – менее громком, но не менее солидном – успешно помогал организованной преступности организоваться. Он курировал одну из крупнейших фирм-«айсбергов», которая надводной своей частью занималась официально-коммерческой деятельностью на благо города и страны: реализацией горюче-смазочных материалов и автомобилей. Подводной же своей частью… Впрочем, тут перечень вышел бы несколько длинен, как известно, у айсбергов подводная часть сильно преобъемлет надводную.

Аскольд Софронович был крепкий профессионал, весьма полезный для обеих организаций. Ему неплохо платили в строгом доме-граните с золотогербовым входом. И чрезвычайно неплохо – в «айсберге».

Одним из простых и надёжных способов получения гонорара был «туесок». Почему он так его окрестил? Первый свёрток с долларами был оставлен в глупой круглой сумке с цветной расшивкой, смахивающей на старинный туес.

Место и время назначал сам Аскольд Софронович. Малолюдная городская окраина. Какой-нибудь рекламный щит, пустая будка, одиночное дерево, забор, достаточно приметный с дороги и достаточно беспризорный.

Он подъезжал на несколько минут раньше, останавливался на противоположной стороне и из машины безучастно наблюдал. Секунда в секунду («айсберг» был пунктуален) подкатывал ободранный «Запорожец» («айсберг» был с чувством юмора), выходил мужчонка с сумкой через плечо и шёл, якобы по малой нужде, за условленный щит, будку или забор. Возвращался, естественно, без сумки. По растворению вдали «Запорожца», Аскольд Софронович разворачивал свою машину, покидал её и направлялся к тому же месту с застенчивым вдохновением человека, которому уж очень приспичило. Вот и вся механика.

И сегодня всё шло, как полагается, и ничего не предвещало ужасного сбоя. Аскольд Софронович в должный час позвонил по должному телефону и назвал место. Чёрт его дёрнул, выбрать именно это место! Воистину, судьба – индейка. Северный пригород. Скромная отвилка от магистрали, ведущая к реке. Двухэтажное здание швейной фабрички.

Четырёхэтажная «хрущёвка». Между ними – большой пустырь. Посреди пустыря – одинокий штабель бетонных фундаментных блоков, завезенных невесть когда и зачем. Кто-то что-то хотел строить, да расхотел, а терпеливый пупырчато-корявый бетон на траве уже который год дожидался своего неверного хозяина. За этим штабелем Аскольд Софронович и вознамерился получить свой заслуженный «туесок».

А вечер был тих, прелестен. Ещё только-только начинали отстаиваться сумерки. Высокие перья облаков подзолачивались и розовились прощальными лучами. Кусты и редкие деревья на пустыре в остывающем воздухе виднелись чёткими, сочными, как вырисованными гуашью. Даже сивый латаный асфальт, исхлёстанный за день шинами и каблуками, копил в себе отдохновенную свежесть вечера, был приятен глазу.

Аскольд Софронович остановился и, расслабленно потягивая свой привычный «Кемел», созерцал эту спокойную, трогательную красоту. У полковника была чувствительная натура. Но за созерцаньем, он не забыл окинуть профессиональным глазом дорогу, пустой тротуар, малолюдную окрестность: нет ли чего подозрительного. Не подозрителен ли он сам здесь. Нет. Его неброский «Оппель», приткнувшийся к обочине, не мог никого заинтересовать. Ну разумеется. Не на ультрамариновом «Порше» было же ему сюда приезжать.

Ультрамариновый «Порше», недавно купленный на айсберговые денежки, был оформлен на сына, промышляющего торговым бизнесом. Для сыночка же, для его неминуемой нежной семьи, для престижаиммиджа обставилась антиквариатом шестикомнатная квартирка. Для него же, для того же достраивается на уютном черноморском побережье трёхэтажный коттедж с бассейном, теннисным кортом и подземным гаражом. А что? Сам сыночек и строит на свои потно-лице-трудовые. А сколько он зашибает – поди проверь. Поди докажи, что и тут – «айсберг». Всё шито.

Вот и дочка заканчивает столичный университет международной торговли, недолог час – выпорхнет замуж. Надо ж по-людски и ей обновить, обэкзотичить иномарку, чтоб без обид. И ей изысканное гнёздышко воспотребуется, и ей серьёзное приданное положится; чтоб видели, кому должно видеть – не голодранка. Что ж, одолеем и это. И ещё много чего одолеем. Чадолюбив был Аскольд Софронович, не скупердяйничал во имя родного семени.

Для себя же с супругой – пока удовольствовался демократичным «Оппелем», умеренной дачей и стандартной четырёхкомнаткой, обставленной не нище, но без лишнего выпендрёжа, в соответствии трём полковничьим звёздам на погоне.

Пока… А там – придёт время – помыслим: не купить ли для грядущего заслуженного отдохновения добротный кусочек рая где-нибудь в ласковой Адриатике или на романтичной Ривьере?.. Всё по силам нам… Коли не стало – так станет.

Насчёт же «ндравственности»-морали-долга? Давно, давно не тема. Никому ничего он не должен. Это ему слегка задолжало данное развесёлое государствийко. Он всего лишь берёт своё. Ему полагающееся. Один он? Умные и крепкие берут своё. Справедливо. Правила игры, господа. Время такое.

Время «айсбергов». Только дураки и святоши-лицемеры сего не видят.

Такими «рассуждизмами» баловался Аскольд Софронович в поджидании линялого конька-горбунка, «Запорожца». В запасе ещё десяток минут, прибыл он сегодня нерационально рановато. Окинув ещё раз центр программы – белесый штабель бетона – он вдруг обнаружил на нём целых две нежелательности: невесть откуда взявшихся парня и девку. Девка сидела на верхнем блоке. Парень стоял внизу и, размахивая руками, что-то ей говорил.

– Т-твою!.. – обеспокоился Аскольд Софронович, – Охламоны, нашли место для трепотни. Ни раньше – ни позже.

Он цепко понаблюдал за приблудной парочкой. А ну как, парочка непроста?.. неспроста? Да нет, всё чисто. Профессионалу полковнику ли не знать, как делаются, как выглядят подобные «неспроста». Обычная пошлая случайность.

Парочка занималась сама собою, ни на что не обращала внимания, и до полковника ей явно не было никакого дела.

Зато полковнику было дело до них. Через считанные минуты за штабелем должен оказаться «туесок». Праздных свидетелей ему сейчас не хватало.

Аскольд Софронович кратко задумался. Сделать отбой на сегодня? Не рисковать? Отъехать подальше, встать поукромнее. «Запорожец» тоже проедет мимо – сориентируется в ситуации. Потом – созваниваться, объясняться, договариваться о новом времени, новом месте. Морока. Потери драгоценного времени. И из-за кого? Он ещё раз зло-пристально вгляделся в парочку. Девка по-прежнему сидела на верхнем блоке, болтала ногами, смеялась, глядя на парня. Парень продолжал о чём-то трепаться, жестикулировать.

Из-за двух сопливых влюблённых!..

Мощная полковничья интуиция толкнула его в бок и строго сказала: – В самом деле, какого хрена! Чести не много ли для этой шелупени?

Аскольд Софронович вышел из машины и решительно направился к штабелю. Внешне Аскольд Софронович мог кому угодно внушить почтение. Даром, что под пятьдесят. Тренированные мышцы приятно распирали тонкую тенниску. Твёрдо впечатывался в обочинную пыль сорок пятый размер кроссовок. Прочные, обтянутые крутой волей скулы, сталистый, привыкший к беспрекословью взгляд.

– Добрый вечер, сеньоры, – сказал он, подходя к парочке.

Парочка, на ближний рассмотр, что-то не очень была гармонична. «Парень» – не намного моложе самого Аскольда Софроновича. Пожухлый, подлысевший некто. В смысле – никто. Глаза, озабоченные фактом своего существования. Лоб, отягчённый пожизненно длинной мыслию. «Какой-нибудь околонаучный работник серой штамповки? Или стерилизованный педагог?»

А чернявая девка в джинсах была на удивленье хороша, сильно контрастируя с «подлысаком». Попка, талия, бюстик, мордашка – всё отменного исполнения.

А глазки-то и совсем – ого-го! И, главное, что-то такое поплёскивалось в глазках. Ох, поплёскивалось! С этакой стервкой он и сам не отказался бы… А? Прямо тут бы, на бетончике… Однако развивать далее эту интересную мысль, облекать её в зримо-художественные образы Аскольду Софроновичу было некогда.

– Господа, очень не хотелось бы вторгаться в вашу счастливую личную жизнь, но должен со всей ответственностью предупредить – штабель заминирован. Одно неосторожное движенье – и всё взлетит к небесам. Поэтому вам надлежит срочно эвакуироваться в более безопасное место.

– Спасибо, – засмеялась чернявая, сверкнув глазами, – Мы не боимся мин.

– А вы кто? Диверсант-любитель? – поинтересовался «подлысак».

– Нет, – строго сказал Аскольд Софронович, – Профессионал. Ценю вашу отвагу, но повторяю своё предложение. Чтобы сегодняшний добрый вечер для вас и далее оставался добрым…

– Нам здесь нравится, – нахально-весело заявил «подлысак». А вы тоже располагайтесь, места всем хватит.

Аскольд Софронович терял терпение. На щеках его обозначились желваки. Времени, времени не было рассусоливать. Да и перед кем…

– Ой, как плохо, когда непонятливые! – покачал он головой, подошёл к «подлысаку» очень близко, вбуравил в него свой легированный служебный взгляд, ласково взял за воротничок, – Для непонятливых плохо. Ты! Третий раз тебе… Последний. Забирай свою подружку и брысь отсюда. Желательно, без оглядки. Пока я добрый ещё. И вас отпускаю.

«Подлысак» наконец что-то понял.

– Пошли, Та, водянистым голосом сказал он и подал ей руку.

– Сидоров! – детски изумилась чернявая, – Он сказал нам «брысь»! Сидоров, ты слышал? Брысь! Тебе и мне. А?!

«Подлысак» замер, напрягся в явной борьбе себя рыцарствующего с собой благоразумным, вдруг развернул плечи к Аскольду Софроновичу. В глазах его мелькнуло настороженное возмущеньице.

– Вы… невежливы с дамой! – со звонкой истеринкой в голосе отчеканил он, – Не мешало бы вам извиниться. Мы вас сюда не приглашали. Кто вы такой, чтоб командовать?

Краем глаза Аскольд Софронович взглянул на дорогу и увидел, как нерешительно притормаживает «Запорожец», привезший «туесок». Малохольная парочка всё сорвёт ему сегодня.

– Убирайся отсюда, придурок! – освирепел полковник, – Иначе, я тебе объясню, с кем ты имеешь дело. Но уже будет поздно.

И для пущей убедительности он отвернул «подлысака» от себя и жёстко толкнул в шею. Силушкой Аскольда Софроновича Бог не обидел. «Подлысак», запнувшись о торчавший из бетона арматурный прут, упал мордой вниз, вскочил красный, растерянный, двинулся опять к Аскольду Софроновичу, неумело сжимая кулаки. Разъярясь всерьёз, полковник приготовился засветить «подлысаку» уже, как положено, с оттяжкой. Но не успел. Перед ним вдруг возникла чернявая.

– Сидоров, задумчиво, почти печально произнесла она, и взгляд её проткнул полковника, словно ледяная спица, и в глазах её зажглись две тьмы с желтыми звёздами, – Сидоров, хочешь, я сама объясню тебе, с кем ты имеешь дело? Это Аскольд Свияжский. Полковник милиции. Крупный специалист по борьбе с мафией. Большие возможности. Густые связи. Покровители наверху. Собственные агенты внизу. Многое в городе от него зависит. А ты, Сидоров, с такой серьёзной фигурой так грубо разговаривал. Да ещё требовал извинений. Бог с тобою, разве такие люди извиняются перед каким-то «подлысаком», перед какой-то «чернявой стервкой»! Вы ведь так нас окрестили, ваше высокоблагородие? А?

Очень помешал ты, Сидоров, господину полковнику в важной служебной операции. В приёме «туеска» от главарей крупнейшего в городе мафиозного синдиката. А в «туеске» том, ни много ни мало, двадцать тысяч долларов. И так каждый месяц. Неплохая левая зарплатка, а, Сидоров, ты за сколько лет такую заработаешь? Но «айсберг» зря денег не платит, не так ли, полковник? А «туесок» ждёт вон в том «Запорожце», и водитель нервничает, чует неладное и сейчас уедет.

Действительно, «Запорожец», словно услыхав эти слова, тронулся с места, развернулся и неторопливо покатил вдаль по пустой улице.

– Вот видишь, Сидоров, как ты всё осложнил. Недаром Аскольд Софронович на тебя рассердился. Как же ты посмел, Сидоров, не сгинуть по первому его «цыку»! Как же ты забыл своё место под лавкой! Айай-ай!

Аскольд Софронович слушал это с очугуневшей челюстью. Кровь барабанила в виски, в голове крутнулся скольцованной, смятый вопрос: «Откудаоткудаоткудаотку?..» Метеорно чиркало: «кто? когда? сдали? как? неуже?..»

Хлестнул глазами по сторонам, ожидая… Кого? Внезапных машин у обочины… Приближающихся внимательных мужчин… Скользящих бесшумными тенями бойцов из «захвата»…

Нет! Слишком что-то не так в чернявой незнакомке. До колючего инея по спине не так. До закопошившегося внизу живота едкого, слякотного червя – не так…

Он стоял, привинченный к траве, не моргая, не двигаясь перед ней, и плечи его облегла жидкая тяжесть, смутная пелена ртути ломила вниз. Но профессионализм, спецподготовка, мускулистая воля с огромным трудом стали вытаскивать его из шока. Заработал рефлекс самоспасенья. «Кто? Кто они? Кто ещё знает? Смысл всего? Так! Кто бы ни была… Кто бы… потом разберёмся. Не отпускать! Телепатка? Гипнотизёрка? Специалистка по взломам психики? Ничего. Спокойно. Не отпускать! Взять инициативу…»

– Темнеет, – задумчиво сказал «подлысак», – Пошли домой, Та. Оставь его. Он надоел мне.

– Господин Свияжский нас подвезёт, – засмеялась чернявая, – Идёмте. Вы ещё не разучились водить машину?

Они ехали в полном молчании с огромной скоростью и приехали очень быстро. В начале пути у Аскольда Софроновича в голове ещё барахталось: «не отпускать … разобраться досконально… раскатать их самыми жёсткими методами… спрятать… ликвидировать…» А в конце им владела лишь саднящая тревога у перегиба в панику, нетерпенье поскорей высадить их, избавиться от странных пассажиров.

Чернявая сидела рядом с ним на переднем сиденьи. Аскольд Софронович не смотрел на неё, но чувствовал кожей, что она на него смотрит. От неё исходило нечто, чему не было объясненья в доступном ему языке. Что-то неухватимое ни рассудком, ни сопротивленным рывком воли. Проникающий в позвоночник, в костный мозг, вламывающийся под череп холод и жар вместе. Холод и жар, которые не смешивались, не становились теплом. От них сминались привычные опоры здравого смысла и простые чувства коченели. И под горлом у Аскольда Софроновича стала вспухать студенистая дрожливая тоска, и в мозгу проклёвывались крохотные зёрнышки серого хаоса.

Он довёз их, остановил машину напротив белой девятнадцатиэтажки, зная, что им здесь выходить. Зная, хотя никто из них о том не проронил ни слова.

«Подлысак» вышел. Чернявая задержалась в машине, придвинулась к Аскольду Софроновичу.

– Слушай меня. Ты – чудовище. Людоед. Ты пожираешь в людях жизненно важное вещество, которое вырабатывает лишь организм человека. Гормоны справедливости. Правильно, что боишься. Ты уже почти догадался, кто я. Тебя не испугать правосудием. Нынешнее правосудие купят твои покровители. А должное наказание для тебя сделают пол-наказанием, четверть-наказанием или сведут на нет. Тебе не страшна кара совести, с ней ты давно поладил. Посмотри на меня. Я подарю тебе Ужас Необъяснья. Ибо, объяснить – значит преодолеть. Посмотри на меня!

И начальник отдела по борьбе с организованной преступностью с кроликовым покорством поднял взгляд.

И не увидел перед собой черноволосой, гибкой, красивой женщины. Остался лишь её слабый абрис, как на недопроявленной фотобумаге.

Но были глаза. Глаза разрастались, делались больше лица, сливались в одно изменчивой формы качающееся разверстье, в тёмную бездну, из истошной глуби которой летели навстречу ему жёлтые звёзды, невыносимые огненно-льдистые лезвия. И он сам летел к ним, и он знал, что когда они неотвратимо встретятся… совсем скоро, вот-вот… когда они встретятся, он погиб… он больше, чем погиб, много больше – он станет частью этого лютого мрака, этой неземной, нечеловечьей жути…

Он остался один в машине. Давно ушла черноволосая незнакомка со своим спутником. А он всё сидел, оцепенело вмявшись в комфортабельное кресло, и ждал встречи с жёлтым мёрзлым огнём её глаз, всё сближался, сближался с ним – вот сейчас!.. сей-час!.. миг… пол-мига… Вот!.. Ничего, кроме этого, он не видел, не чувствовал.

Через некоторое время, отключенное от разума тело его, посидев-посидев, самостоятельно вышло из машины, неверными шагами заспотыкалось домой. Благо, жил он не столь подалёку.

Супруга Аскольда Софроновича удлиннилась лицом, разглядев его состояние. Бдительно принюхалась, не найдя никакой крамолы, бережно разула, провела по кашмирским паласам в спальню, уложила почивать.

Но Аскольд Софронович, не пролежав и четверти часа, выскочил крайне возбуждённый, в одних трусах забегал по комнате, ударяясь об ореховый гарнитур, громко и визгливо требуя немедля лопату.

– Закапывай их, закапывай их, Люся! – с воодушевлением кричал он, – Побольше слой земли! Через землю они не пройдут, не смогут…

– Помилуй, Скольдик, что не пройдёт? Что случилось с тобой? Опомнись! – взрыдала любящая супруга, – Это я. Это твоя квартира. Ты дома. Всё хорошо. Ляг, успокойся. Ты совсем себя не бережёшь. Нельзя же столько работать. На, выпей элениума.

– Побольше слой земли, побольше! И дёрном, дёрном прикрыть, никто не заметит. Жёлтое боится земли. Жёлтые канарейки в клетках…. Горящие канарейки. Сухие канарейки отлично горят. Почти без дыма… Лопату мне, сволочи!

Лопаты он не нашёл, зато обнаружил в чулане туристический топорик, принёс в комнату и начал ожесточённо рубить им узорный паркет.

Не в шутку перепуганная супруга взялась за телефон.

Аскольда Софроновича везла карета спецмедпомощи по ночному городу. Он обнимал за талию костистого санитара и уговаривал его подровнять края ямы, взять ножницы и остричь острые лохмотья тьмы, чтобы яма была красива и овальна.

– А потом мы в неё спрыгнем вместе. Знаешь, как здорово лететь, когда нет дна и ни на что не упадёшь, не ушибёшься! Я тебя приглашаю, – говорил он, зевающему от профессиональной скуки санитару, – Хотя, нет, не будем, останемся, не хочу. Опять они там. Жёлтые удавы. Леденцы. Видишь – один выползает, улыбается нам, виляет хвостом, выпускает когти. Он нас не обидит. Потому что нас нет. Нету… Потому что эти удавы – и есть мы. Ты не бойся…

При этом Аскольд Софронович вздрагивал конской дрожью, отмахивался руками от невидимых ос и ритмично подстукивал челюстью.

5. «На вас хватит не только имён»

Дэн зачастил к ним. Сегодняшний звонок в дверь предъявил его в кремовом хлопчатом костюме, дымчатой рубашке и нашейном платке с хищным чёрно-красным узором. В руках – круглая коробка с тортом и два букета: чайные розы чистейших кровей и три пунцовых георгина.

– У вас праздник сегодня? – сочувственно спросил Сидоров.

– В общем-то… Жизнь, она вся – праздник. Вы позволите?..

Он бодро, но несколько напряжённо прошёл на кухню, откуда слышались голоса женщин, с безукоризненным церемоном преподнёс георгины Лидии Львовне, а розы – Та.

– Вы позволите? – ещё раз, уже менее скованно, спросил он Сидорова и поцеловал руку улыбающейся Та.

Сидоров отвернулся, чтобы скрыть невольную ухмылочку доброжелательного садизма. Лидия Львовна обеспокоенно вздохнула.

Они пили чай вчетвером в комнате Лидии Львовны. Дэн говорил о своих бурных теледелах, о молодёжной творческой группе с тугим названием «Нате вам!», о новой музыкальной передаче, посвященной становлению и развитию трансценденто-казуистического рока и его новейшего флюидо-пассатного отпочкования, объяснял существенные их отличия от других несметных роковых форм.

У Сидорова было столь хорошее настроение, что он даже слушал Дэна, добросовестно, хотя неуспешно пытался вникнуть в суть этих самых отличий. Конечно же, Дэновский пафос и вообще весь Дэновский шарм настеж предназначался не ему.

Лидия Львовна смотрела на краснобайствующего внука, как на человека, который зимой пытается согреться, поджигая собственную хату. На Сидорова – с удивлённо-осудительным вопросом.

– Митя, – пеняли ему глаза Лидии Львовны, – неужели ты не видишь?

– Прекрасно вижу, Лидия Львовна, – веселились глаза Сидорова.

– И тебя не волнует, Митя? Не так уж это невинно.

Хоть он и внук мне… Ты же здесь. Вмешайся!

– Зачем, Лидия Львовна? – валяли дурака глаза Сидорова.

– Как зачем, Митя! – вспугивался взгляд Лидии Львовны, – Что ты! А вдруг…

– Нет, Лидия Львовна, – лучился беззаботой взгляд Сидорова, – Никаких «вдругов». Дэн – шикарный парень. Но, в данном случае, шансов у него – нуль.

– Ой ли, Митя? – не верили глаза Лидии Львовны, – Ты Дэна не знаешь.

– Я чуть-чуть знаю Та, – спокойно взглядывал Сидоров.

Та рассеянно отхлёбывала чай, лицом слушала Дэна, не пытаясь ничего понять, а мыслями-чувствами, похоже, неслась в своих диких космосах.

Сидоров уже умел ловить такие её «отлёты». Внешне, вроде бы, ничего не менялось, она оставалась прежней. Лишь чуть размывался, уходил в себя взор. Лишь беглый тонкий мел стекал на щёки. Лишь слегка густел, звончел, «малиновел» голос. Лишь движения становились плавней, незаконченней, словно двигалась она сквозь ливень. Лишь что-то ещё… Что-то ещё, не выразимое словом.

А маятник духа её, метрономная спица сознанья вдруг отклонялась в иное, в странную, а может, страшную светотьму, в сверхестество, за неведомую кулису сущного мира.

Что забрасывало её туда, о чём оттудашнем она вспоминала? Потом, после, она отделывалась колкими шуточками вместо объяснений, а Сидоров был неупорен в расспросах. Эти «отлёты» были недолги и со временем случались всё реже. Сидоров терпеливо ждал, когда они совсем прекратятся, смутный маятник придёт к равновесью, и Та станет нормальной, спокойной женщиной. Но они были ещё. Вот и сейчас…

– Что с вами? – осекшись, спросил Дэн.

– Со мной? – подняла брови Та.

– Вы так странно на меня взглянули… Я надоел вам своими россказнями?

– Что вы, – летящая издалека улыбка, – Очень интересно.

Дэн озадаченно-восхищённо покрутил головой.

– Мд… Кто же вы такая? Из чего же вы всё-таки сделаны? Необыкновеннейшая женщина. Я таких не встречал.

– Неужели? – лукаво прищурилась, заиграла Та.

«Возвращается. Кажется, возвращается, слава Богу», – отлегло на душе Сидорова.

– Даже дальне подобных. Знаю, что говорю. У меня глаз пристрелян.

«Знаешь, – подумал Сидоров, – Знал бы ты, сопляк, стрелок-любовник, насколько ты не ошибся». Вслух же глубокомысленно переврал поэта:

– Обыкновенных женщин в мире нет.

Их судьбы, как истории планет…

– Тут что-то… из ряда вон. Сколько раз мы с вами встречались? Четыре – пять, да? И каждый раз… Каждый новый раз вы – другая. Невозможно за один – два дня так измениться. Вы изменяетесь.

– Да уж… Мы сегодняшние, мы вчерашние – суть, разные мы, громоздко изрёк Сидоров, – Вчера, например, у меня на голове было сто сорок восемь волос, а сегодня уже сто сорок три. «Се ля ви».

– Что же во мне изменяется? – засмеялась Та, – Я ничего не чувствую.

Дэн был серьёзен, библейски кроток.

– Все! Все сразу. И, в общем-то, ничего – вот чудеса. Вы остаётесь собою. Все черты ваши физически неизменны. Почти неизменны. Удивительным образом меняется соотношение меж ними. Переход одной в другую, отблики их друг в друге. Крохотные штришки, узелки, связующие вашу красоту в целое… в законченное, но не застывшее.

И глаза… Глаза – совершенный феномен! Светы, блески, поразительные оттенки, полутона, музыка-гармония, погода глаз… чёрт знает ещё что! Страшно увлекательно. Похоже, небезопасно.

Благоговею, не могу сопротивиться. Затягивает.

– Всецело соглашаюсь с вами, доверительно сказал Сидоров, Особенно, с тезисом «небезопасно». В самую точку. Имелись случаи тяжёлого травматизма при неосторожном обращении с глазами Та.

– Пусть! – пылко выдохнул Дэн, – Пусть они меня душевно изувечат! Такой красоты и мощи глаза имеют на это право.

– У тебя чай остыл, Дэнчик, давай налью горяченького. Тебе покрепче? С лимоном будешь? У меня, оказывается, лимон есть, я совсем забыла, я сейчас достану, – добрая душа Лидия Львовна старательно-неумело перетаскивала разговор в более пологое русло.

«Ну-ну, юморист-серцеед, – усмехнулся себе Сидоров, Принимаешь за шуточки. Как бы тебе не «доблагоговеться», и сам невольно поёжился, вспомнив белеющее в машине лицо неустрашимого полковника Свияжского.

– Я вас не буду увечить, безмятежно сказала Та, – Вы мне приятны.

Лидия Львовна закашлялась, поперхнувшись чаем, подняла растерянный взор на Сидорова. Сидоров безответственно уплетал торт.

– Слу-шай-те! – всполыхнулся Дэн, Как вы с такой потрясающей геничностью, с таким обаянием до сих пор не на телевидении?

– Зачем?

– Вас надо немедля показать Собакалову, нашему редиру.

– Кому-кому?

– Редактор-директор. Такая гибридная должность. Он почти всё решает в студии. Мужик матёрый, с пониманьем. Зрящ в корень. Уверен, вы его впечатлите. Так. Подумаем… когда же лучше всего к нему?..

– Минуточку, – удивилась Та, Почему вы решили, что я хочу работать на телевидении? Я не хочу работать на телевидении.

– Боже правый! – ахнул Дэн, Я что-нибудь не понял? Как можно молодой, красивой, свободной женщине не хотеть работать на телевидении? Вы же не вахтёром там будете. Да вы представьте себя на экране! Перед миллионами. Высший свет, бомонд, элита. Вам сам Бог приказал. Разве бывают варианты увлекательнее? Кино, может быть, только.

– Есть и кроме, сударь, – небрежно успокоил его Сидоров, – Есть кроме.

Дэн измерил Сидорова уже знакомо другим, тренированным олимпийским взглядом, как при прежних случайных встречах в коридоре.

«Ах ты, супер-герой неукротимый, здорово ж у тебя получаются эти гляделки!» – развеселился мыслями Сидоров, не со злорадным превосхожденьем развеселился, но с благодушным простором, как взрослый от наивного ребячьего «бзыка». И подумал: уже какой-то путь духа он успел пройти с ней. Уже он слегка иной, не прежний.

– Погодите. Чтоб отказаться, надо хотя бы знать от чего отказываться. Никто же вас не будет неволить. Осмотритесь там, обдумаетесь, пропитаетесь атмосферой. Попробуете на вкус это яство. У вас исключительные данные, вы будете кумиром.

– Таким, как вы?

– Да вы всех затмите! Такой облик, взгляд, голос… Психомагнетизм, мистика. Вы привязываете к себе, как верёвкой. На вас будут смотреть, не моргая. Вас будут слушать, распахнув рты. Я умоляю вас, Та! Вот имя у вас только… извините… Где вы такое выискали? Ничего, там его удлиннят, ублагородят, например, до Аэлиты или до Иоланты…

– Ух ты, здорово! – восторгнулась она, – Разве, что ради имени… А у вас там на всех хватает новых имён?

– На вас хватит не только имён.

– Дэнчик, – осторожно встряла Лидия Львовна, – Может, не стоит морочить девушке голову. Может, у неё совсем другие планы, другая жизнь.

– Соглашайтесь! – не унимался Дэн, – Я завтра – послезавтра подойду к Собакалову, договоримся когда… Впрочем… Чего договариваться, есть идея, слушайте. Завтра в ресторане «Саймон» состоится нечто банкетообразное. Оргия победителей. В конкурсе восьми телекомпаний города мы уложили всех и награждены неслабым денежным призом. За… как там сказано: «экстраординарную режиссуру программ, нетенденциозность тем и объективную ненапряжённость информации». Часть приза решено прокутить. Завтра вечером весь наш незанятый люд будет в «Саймоне». Будут большие человеки, наши столпы, покровители. Будет Собакалов. Не возбранится привести с собой знакомого, имеющего ценность для телекомпании.

– Я имею ценность для телекомпании? – восхитилась Та.

– Безусловно.

– А я? – нежно вопросил Сидоров.

– Вас я тоже приглашаю, не дрогнул Дэн.

– И опять же, не возбранится? развлекался Сидоров, А ну как?.. Неисповедимы пути начальственные.

– Уж как-нибудь уладим.

– Спасибо, – вздохнула Та, – Конечно, мы не придём. Извините.

– А собственно, почему бы и нет? – костлявая пятка запазушного бесика – Сидорову вскользь рёбер, – Мы с тобой ни разу не были в ресторане. Ни разу. Я и сам уже почти забыл, что это такое. Конечно же, не на чужой банкет – упаси Бог. Сами по себе. А что?

– Сами по себе? Не знаю. Ну, если ты очень хочешь…

* * *

– Сто беленькой, теть Клав. И пивка кружечку. Пиво холодное? Сколько с меня? Да. Сто – в самый раз. Что-то не лезет больше. С чего бы? Ну-у, теть Клав, скажешь… совсем. Совсем – ни-ка-ак не можно. Страшно без водочки, без родимой. Тоска-подлюка пасёт, по пятам ходит, клыки щерит, готовится. Знаешь, какие у неё клычищи? Особенно вечерами. Ну. От такая жизнь, лучше всех живу, никто не завидует. А? Один, а как же. Да чего там… Свобода. Веселюсь, гуляю себе. Аж дым из ушей. Танюха? Звонила, звонила. По собственной, так сказать, инициативе. Поговорили. Вроде, нормально поговорили, чинно, благородно. Да вернётся она, теть Клав, жалеет она меня, придурка. Куда она денется? Куда я денусь? Ну я-то, положим, вобщем-то, денусь… скоро… кой-куда… А, ладно, теть Клав, ладно, не буду – гори оно!.. Но понимаешь…

Всё-всё-всё, мужики, да-да, очередь, отхожу-отхожу, задерживаю, вижу, ну ладно, ребята, не выступайте, ну с соседкой поговорил, чего… всё, теть Клав, мужикам же тоже ж невтерпёж, трубы горят, у каждого своя тоска, свой клыкастый волчара…

Посторонись, дружище. Кого видим мы! Майорчик, ты ли? Рад-рад тебе. «Зравжлатарщмъёр!» Ну конечно, где ж тебя ещё встретить, как не в святой обители, в пивнухе. Идём, жучок-навозник. А, да… тёть Клав, ещё сто пятьдесят и пивка майору. Да, извините, ребята, один секунд, я стоял тут, только что – подтверди, тёть Клав, не добрал другу… миль пардон, спасибо.

Идём, майор, ты ведь, небось, как всегда, не при деньгах. О, в уголке свободно. Не тушуйся, угощаю, сколько той жизни! Ха. Дозу опустил, ты прав. Дозу опустил. А чёрт его знает. Без уважительных причин, без. Что-то не то со мною, майор. Нет. Не то «не то», которое раньше. Другое «не то». Атмосферный феномен. Не усекаешь. Я и сам почти…

Ну ладно, твоё здоровье! И моё отсутствие оного. У-о-о-а-а! Проникла, благословенная. Забирает. Чуден миг – не возрази. «Остановись, мгновенье – ты прекрасно!» Именно. Да, именно, первые минуты. А? Когда в брюхе твоём разгорается этот нежный, весёлый костерок… И пошло, задвигалось по твоим ржавым трубам, по твоей прокисшей кровяге… тепло, вещество, свет, музыка. И пожухлые мозги твои всплывают и распускаются розами и тоже начинают звучать и светиться, словно они и впрямь чего-то стоят. Мне нравится этот процесс. Приготовление нравится. И сразу после. Не потом, когда у тебя начинается кавардак в башке, в глазах и словах. Потом – скука, свинячиство, слякоть чувств. Нет. Именно… Именно первоначало. Высокая нирвана. Сгущённое счастье алкоголика-романтика. Пивко, пивко прихлёбывай, не экономь, майор. Пивка ещё возьмём.