Электронная библиотека » Владимир Жельвис » » онлайн чтение - страница 6


  • Текст добавлен: 17 апреля 2022, 20:44


Автор книги: Владимир Жельвис


Жанр: Прочая образовательная литература, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Д-р Р. Т. Ган (лейборист): Почему ты не заткнёшься, сутенёр ты поганый?

Г-н Дж. У. Бурчиер (либерал): Иди сюда, ублюдок, и я врежу тебе.

Газетное сообщение: наследный принц Чарльз, выступая перед австралийскими школьниками, выронил листок с записанной речью и в сердцах воскликнул: «Oh God, my bloody bit of paper!» Дословный перевод здесь невозможен, потому что «God!» («Боже!») в английской практике – богохульство, а «bloody» и вовсе непереводимо; вероятно, по-русски более или менее адекватно всё это можно было бы передать как «Ах ты, блядь! Ёбаный листок!»

Правда или нет, но газета утверждает, что в листке, вызвавшем такую реакцию принца, было якобы аписано: «Сквернословие – привычка презренная и глупая».

Депутаты Государственной Думы России признают, что в кулуарных обсуждениях они вполне в состоянии посоревноваться с их зарубежными коллегами. Газета «Известия» в 1995 году писала:

Крепчает парламентский язык. […] Ю. Д. Черниченко поведал, что мат стал официальным парламентским языком дискуссий в Думе и высших эшелонов власти. Как французский – у былой аристократии. Это новояз новой политэлиты. По словам депутата, не употребляют только Э. Памфилова и Е Гайдар. За что и погорели.

В монументальном исследовании «Этика политического успеха» читаем:

И всё же можно говорить о предпочтении или непредпочтении общения с помощью инвективной лексики в различных социальных группах. Особенно заметна разница в употреблении инвектив в зависимости от конфессиональной принадлежности. По некоторым наблюдениям, католики-мужчины обращаются к инвективе чаще, чем протестанты, православные в Хорватии и Боснии – чаще, чем католики, христиане – чаще, чем мусульмане, причём эти последние прибегают к инвективном плане к именам Иисуса, Божией Матери, католическим постам, Папе Римскому, кресту и тому подобное, но никогда не поносят свои собственные святыни.

Стоит упомянуть об анализе инвективных предпочтений умственно отсталых людей. Такое исследование было проведено в США. Выяснилось, что умственно отсталые считают наиболее грубыми инвективы, связанные с интеллектом, характером и национальной принадлежностью или внешностью оппонента.

Устами младенца

Исследователи называют самые разные цифры носителей русской культуры, активно использующих инвективную лексику, которую некоторые из них называют «ненормативной» или «нестандартной». В большинстве случаев речь идёт о более чем 70 процентах населения. Если принять эту цифру, придётся согласиться, что такие термины неудачны, ибо получится, что «нормативных» и «стандартных» граждан меньше, что абсурдно по определению.

Не вызывает сомнения существование своеобразных детских инвектив. Инвективы сопровождают человека практически «с младых ногтей». Характерные инвективные возгласы встречаются у детей чуть ли не с первых попыток заговорить. Большей частью дети выражают своё неудовольствие словесно. С возрастом инвективные возможности увеличиваются, появляются самые разнообразные саркастические замечания, обзывания, дразнение, невыгодные сравнения, сплетни, клеветнические заявления и другие способы выражения неприязни.

Стратегия инвективного общения взрослых обнаруживает удивительное сходство с детскими дразнилками. Среди функций дразнилок – несколько полностью совпадающих со словесной агрессией взрослых.

Т. Джей подсчитал, как часто пользуются бранным словарём американские дети с 1 года до 12 лет. До одного года дети просто повторяют услышанные ими слова (например, «fuck»). В первые два года жизни соответствующий словарь вырастает до двух-трёх слов, к школьному возрасту их становится около двадцати. К подростковому возрасту таких слов примерно 30, затем это количество резко возрастает и достигает пика. Однако после этого всё зависит от социальных условий. Для сравнения: публично звучащий инвективный словарь взрослого американца может колебаться от 20 до 60 слов.

Во многих культурах дети всё чаще просто усваивают взрослый инвективный репертуар, причём непристойность инвективы порой не приходит детям в голову, они просто считают инвективу нормальным средством выражения своих эмоций. Пример из книги писателя В. Крупина:

Жена его положила сына в хомут, а я, кажется, пятилетний, пришёл с мороза погреться и вытереть сопли, увидел такое дело и, считая нормой русского языка все матерные слова, восхищённо сказал: «Ну, Анна, в такую мать, ты и придумала!»

Надо сказать, что во многих странах и культурах взрослые относятся к сквернословию детей без излишней драматизации. Известный американский психотерапевт, автор книги по семейному воспитанию H. Ginott, почти полвека тому назад предлагал матерям следующим образом реагировать на использование бранной лексики в их присутствии:

Такие слова мне очень не нравятся, но я знаю, что мальчики ими пользуются. Мне бы не хотелось их слышать. Прибереги их для раздевалки в спортзале. В нашем доме они запрещены.

Обратите внимание: абсолютного запрета на соответствующую лексику здесь нет, её использование всего лишь территориально ограничивается.

Исследователи детского фольклора отмечают как прямые заимствования инвективной лексики взрослых, так и более или менее «самодеятельное» творчество. Примеры из статьи о детской бранной лексике филолога О. Ю. Трыковой:

Дразнилки:

Борис – на яйцах повис; Света – звезда минета; Янка – лесбиянка; Максим, Максим, у тебя из жопы дым.

Загадки с подвохом:

Между ног дрягается, на «х» называется (Хобот у слона);

Красная головка работает ловко (Дятел)

Молчанка (проигрывает тот, кто заговорит первым):

Кто родился в жопе негра – отзовись!

Считалка:

 
Пида – раз,
Пидар – два,
Пидар – три,
Пидарасом будешь ты!
 

Частушка, явно заимствованная у взрослых. Алёша П. 14 лет:

 
Раньше были времена,
А теперь мгновенья.
Раньше поднимался хуй,
А теперь давленье.
 

Современного читателя может удивить, что сравнительно недавно деревенские жители специально учили детей матерной лексике. Специалисты объясняют это древней традицией, идущей от времён, когда мат ещё сохранял священный смысл. Помимо мата, для того, чтобы уберечь ребёнка от злых демонов, ему в колыбельных песнях желали смерти и присваивали «плохие имена» вроде Негодяй, Дурак, Косой, Рябой, Хворощ, Беда, Смерть, Могила или Некрас.

Примеры колыбельных:

 
Баю-баиньки,
Спи, маленькая,
Люли-люли,
Ух, коза этакая!
Спи, говорю, засранка!
 
 
Ой, куны, куны, куны,
Даша с Колей сикуны,
Даша с Колей сикуны,
Обоссали все штаны!
 

От обидных прозвищ и кличек могли образовываться неприличные фамилии вроде Огрызок, Сиська, Харя, Гнида и другие: Дебилов, Пентюхов, Сукин, Дристунов, Пердунов, Жопецкий, Говнов. Ясно, что создатели этих фамилий не имели в виду обидеть их носителей, и все эти Дристуновы и Жопецкие до поры до времени относились к своим именам спокойно.

Кстати, некоторые, на современный взгляд, вполне приемлемые фамилии могли родиться из намёка: Булдаков, Балдин, Шишкин. Вот они дожили до наших дней и уж подавно никого не смущают.

Особую роль инвектива играет в подростковом возрасте, возрасте становления личности и серьёзных попыток самоутверждения. Инвектива, внешне полностью идентичная «взрослой», призвана вписать подростка в общество старших и одновременно – служить средством защиты от характерных для этого возраста страхов сексуального или иного толка. Именно поэтому в подростковой среде инвективное общение популярнее, нежели во многих взрослых подгруппах.

Обратил ли читатель внимание на то, что вот уже довольно давно надписи, исполняемые подростками на заборах и стенах зданий, полностью изменили своё содержание: непристойности сперва вытеснились названиями любимых музыкальных ансамблей или жанров, а также спортивных команд («Спартак – чемпион!»), а позже и вовсе орнаментами и почеркушками самой разной степени художественности. Можно связать это изменение с возросшей свободой половых отношений, в результате чего подростку уже не надо самоутверждаться за счёт того, что он, дескать, «всё уже знает», и ему приходится искать другие пути доказывать свою мужественность.

«Мужики и бабы»

До сравнительно недавнего времени в России можно было с уверенностью говорить, что грубая инвектива – это чисто мужской способ общения. Разумеется, за женщиной оставалось право выражать в своих словах агрессивные чувства, но исключительно своими, «не-мужскими» средствами. Б. А. Успенский цитирует мнение, записанное в Полесье: «Бабы праклинают, мужики матерацца». Использование же женщинами непристойной брани ощущалось почти повсеместно как некая измена своему половому статусу: «Баба, а матерится, как мужик».

Откуда такая разница? Одно из возможных объяснений – связь между сквернословием и степенью доминантности личности. Главный признак доминантности – право приказывать, а значит, подавлять. Принято считать, что в обществе доминируют руководитель предприятия, армейский офицер, глава семьи, в ряде ситуаций – просто мужчина. Соответственно инвектива направлена, так сказать, «сверху вниз». Обратное движение принимается как открытый вызов, стремление вызвать конфликт. Сравним у Маяковского, где царский офицер жалуется на падение нравов в армии:

Сегодня с денщиком: ору ему – эй, наквась штиблетину, чтоб видеть рыло в ней! – и конешно, – к матушке, а он меня к моей, к матушке, к свет к Елизавете Кирилловне!

Обратите внимание: собственный мат офицер считает само собой разумеющимся, нормальным способом общения с денщиком, но вот такая же реакция со стороны простонародья – это неслыханное нарушение всех правил!

Что же касается женщин, то их стремление избегать слишком резкого инвективного словоупотребления имеет как минимум два объяснения. Первое из них – меньшая, по сравнению с мужчинами, возможность социального доминирования: как правило (разумеется, знающее исключения), в ситуации общения «женщина – мужчина» социально доминирует мужчина.

Правда, сегодня ситуация довольно быстро меняется. Как показали эксперименты американских исследователей, женщины, повысившие свой статус (например, феминистки, борющиеся за равноправие с мужчинами), вместе со статусом приобретают и соответствующий инвективный словарь, попросту говоря, «ругаются, как мужики».

Второе объяснение коренится в самом мужском характере древних табу и соответствующем их словесном выражении. Общеизвестно, что обращение к табуированным словам и понятиям (в современном обществе к инвективной лексике) особенно осуждается, если имеет место в присутствии женщин и детей («Мужчина, перестаньте выражаться, тут же женщины/дети!»), не говоря уже о почти повсеместном запрете на использование инвектив самим женщинам и детям.

Так вот, полезно по этому поводу вспомнить, что в первобытном обществе именно женщины и дети, как правило, исключались из обрядов ритуальной деятельности, прежде всего тех, что были связаны с генеративным (порождающим) циклом. Присутствие на таком чисто мужском ритуале грозило женщинам и детям немедленной смертью. Равным образом запрет распространялся и на соответствующий словарь.

Можно считать, что такой запрет был оправдан. Согласно взглядам некоторых исследователей, сквернословие изначально физиологически связано с мужским полом, и если к такой лексике постоянно прибегает женщина, у неё начинают преобладать мужские гормоны, она «маскулинизируется», даже внешне приобретает некоторые мужские черты, у неё грубеет голос и так далее.

Правда, всё не так просто. Существуют и такие группы, в которых акценты направлены диаметрально противоположным образом, то есть инвектизированная речь изначально принадлежит прежде всего женщинам. Таковы, например, китайский ареал или ряд подгрупп на территории бывшей Югославии. Употребляемые женщинами инвективы в Китае с европейской точки зрения очень грубы, носят сексуальный, матерный характер и вовлекают наименование самого оппонента или его родственников обоего пола. В принципе китаянки избегают сквернословить в обществе мужчин.

Есть подобные сравнительно небольшие женские подгруппы и в развитых европейских странах. Наиболее грубыми сквернословами в Англии всегда считались базарные рыбные торговки. На Фарерских островах и мужчины не без оснований опасаются острого языка работниц рыбных фабрик.

Объяснение этому феномену видится в совершенно ином взгляде на изначальную роль инвективы в обществе, а именно – в возможности использовать инвективу не как символ социального доминирования, а, наоборот, как оружие слабых, как некое подобие компенсации за невозможность ответить обидчику более ощутимыми средствами («Не могу ударить, так хоть обругаю!»).

Именно такая ситуация прослежена на материале языка суахили, где, как было показано ранее, инвектива не характерна для тех, кому нет особой необходимости доказывать своё социальное превосходство. Женщины суахили, безусловно, стоят социально ниже мужчин, и поэтому их обращение к инвективе психологически оправданно.

Однако в последние десятилетия и во многих других ареалах наблюдается серьёзное изменение акцентов подобной «половой предпочтительности». В современной вьетнамской традиции инвектива вполне возможна во всех половых и возрастных группах, в то время как сравнительно недавно она была «привилегией» исключительно мужчин. Также и почти все опрошенные американки сквернословят вслух или про себя, то есть не отличаются в этом отношении от мужчин. Правда, большая их часть предпочитает воздерживаться от сквернословия при детях.

Большинство опрошенных американцев заявили, что сквернословие в их присутствии лиц противоположного пола не вызвало бы у них возмущения. Характерно, что шестеро из семерых, кто всё же возражал против такого поведения, были мужчины. Другими словами, сегодня в США женщины относятся к собственному сквернословию или к сквернословию мужчин в их присутствии спокойнее, чем мужчины к сквернословию женщин в такой же ситуации. Но в целом пока мужчины-американцы сквернословят в полтора раза чаще, чем женщины.

Это заметно уже на детях. По подсчётам Т. Джея, проанализировавшего 663 инвективных высказывания американских детей от одного года до десяти лет, 496 из них принадлежали мальчикам и только 167 – девочкам. Вероятнее всего, в России результаты такого опроса были бы приблизительно такими же.

Есть данные, что в письменной речи, то есть когда инвективы менее спонтанны, к инвективе чаще обращаются женщины. То есть женщины в этом плане более рассудочны.

Это последнее обстоятельство наводит на интересные размышления о разной роли брани в зависимости от пола говорящего. В большинстве случаев женская брань более агрессивна и изобретательна. Психологи и педагоги, работающие в женским тюрьмах, отмечают особую яростность и живописность женской брани. Очевидно, что если для мужчин, по крайней мере их части, брань нередко становится привычной и маловыразительной, женщина, освоившая «мужской язык», осваивает его «по-женски», очень эмоционально воспринимая буквальное содержание инвективы. Женские инвективы нередко носят творческий характер и гораздо более изощренны и даже злобны.

Позволим себе аналогию. Общеизвестно, что женский организм более чувствителен к алкоголю, чем мужской. Точно так же он болезненнее реагирует и на инвективизацию речи: эмоциональная и этическая травма матерящейся женщины явно больше, нежели у мужчины.

«Свобода, свобода, эх, эх, без креста!»

Сравнивая отношение к сквернословию в России и в США, можно отметить интересные различия. Об огромной популярности брани в англоязычных странах разговор ещё впереди, но здесь отметим парадоксальное влияние борьбы населения за свои гражданские права. В современной Америке гражданские права понимаются иногда предельно широко, как право делать всё, что вздумается, если это всё не посягает на права другого человека. Школьный учитель вправе остановить сквернословящего ребёнка в школьных стенах, но не имеет права требовать от него избегать брани дома: это право исключительно родителей, и соответствующее требование означало бы посягательство на их гражданские права.

В русскоязычном ареале свободное употребление любой инвективной лексики в любой половой или социальной группе ещё невозможно, но определённые послабления по половому признаку дают себя знать. Уже достаточно давно приходится говорить о том, что в малообразованных слоях общества вульгарная инвективная речь перестала считаться чисто мужским делом. Вот пример из романа В. Астафьева:

«О-о-о-й Васька! – коровой взревела Варюха. – Ты разрываешь моё сердце. Вот жили люди, а! А тут?» – Она с недоумением оглядела кухню и послала её со всем своим грубым скарбом в такое место, какого у неё, как у женщины, и быть не могло.

Столь же описательно, но не менее понятно переданы слова Катюши в юмористическом стихотворении И. Иртеньева:

 
И, направив прямо в сумрак ночи
Тысячу биноклей на оси,
Рявкнула Катюша что есть мочи:
– Ну-ка брысь отсюда, иваси!
 
 
И вдогон добавила весомо
Слово, что не с ходу вставишь в стих,
Это слово каждому знакомо,
С ним везде находим мы родных.
 
 
Я другой такой страны не знаю,
Где оно так распространено.
И упали наземь самураи,
На груди рванувши кимоно.
 

Устно и письменно

Не стоит забывать и о принципиальной разнице между устной и письменной речью. Прежде всего по самой своей природе инвектива носит устный характер. До сих пор ряд вульгарных слов даже не имеет чёткого правила написания («говно» и «гавно», «ссать» и «сцать», «ебти» и «ети», «пёрнуть» и «пёрднуть», «ебит твою мать!» и «еби твою мать!» и др.). Появление вульгарной инвективы в письменном виде резко меняет её статус: из вырывающегося от души восклицания она превращается в нечто гораздо более долговременное, допускающее возможность остановиться, обдумать оскорбление, возможность своей реакции и так далее. Кроме того, здесь всегда присутствует ощущение нарушения табу не только автором, но и цензором, редактором и так далее, то есть вызов общественной морали звучит более резко, как бы от лица целой группы людей, вдобавок облечённых властью разрешать и запрещать.

Но это ещё не всё. Если устная речь неотъемлема от человека как биологического вида, то речь письменная очень молода и с самого начала носила священный характер, тогда будучи доступной только жрецам и писцам. Собственно, и в настоящее время эта её особенность полностью не изжита, ибо, с одной стороны, огромная часть населения земного шара полностью или функционально неграмотна, а с другой стороны – даже читающая часть населения – далеко не обязательно пишущая. Письменное слово и сегодня – нечто гораздо более значимое, чем слово устное, отчего и нарушение письменного запрета воспринимается намного острее. «Слово не воробей: вылетит, не поймаешь» – это сказано именно об устном слове. «Поймать» же письменное слово нетрудно, а отсюда и возможность судебного и иного преследования.

«Неприличное» и «оскорбительное»

Весьма существенно, что в российском Уголовном кодексе есть понятие «неприличный» и нет «оскорбительный». Очевидно, что составители Кодекса считают, что это одно и то же. Однако это не так. Неприличное высказывание может быть осуществлено без единого грубого слова: например, неприлично критиковать внешность человека в его присутствии, неприлично («не приличествует») хвастаться своими действительными или мнимыми успехами и тому подобное Существует целый ряд неприличных в данном обществе поступков. Без сомнения, всякое оскорбление неприлично, но не всякое неприличие оскорбительно. Вспомним, что оскорбление прежде всего подразумевает грубое упоминание телесной функции, в первую очередь сексуальной сферы человека.

Попробуем определить, что такое «неприличная лексика». Это слова, которые в момент их опубликования считаются неприличными, недостойными того, чтобы быть напечатанными, хотя, возможно, и могущими быть произнесёнными в определённой ситуации.

Обратите внимание на осторожность этого определения. Понятие неприличного тесно связано с местом и временем употребления. «Недостойно быть напечатанным» – значит, всё-таки можно напечатать, но это будет «недостойно». Непристойная, неприличная лексика – это грубое вульгарное выражение, которым говорящий реагирует на ситуацию. Такая лексика, как правило, табуирована, запрещена для публичного употребления в силу сложившихся традиций.

А что такое «оскорбление»? Это правовая квалификация деяния, которое выражается в отрицательной оценке личности, унижающей честь и достоинство этой личности. Оскорбление уголовно наказуемо. Обязательное условие – оно должно быть выражено в неприличной, циничной форме. Если форма – «приличная», то есть человека обвинили в каком-то проступке или качестве без употребления брани, человек может обидеться, но в суд обращаться не может: факта «оскорбления» здесь нет.

Вот почему ставшее последнее время модным «оскорбление чувств верующих» – понятие неподсудное, если о почитаемом святом или священном событии говорится плохо, насмешливо или цинично, но без употребления неприличных слов.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации