Электронная библиотека » Владислав Баяц » » онлайн чтение - страница 5

Текст книги "Хамам «Балкания»"


  • Текст добавлен: 28 декабря 2016, 14:30


Автор книги: Владислав Баяц


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Общаясь с Синаном, Баица стал легче переносить тяготы военного похода. Он все чаще встречался с людьми, которые уже пережили все то, что сейчас выпало на его долю, и сумели преодолеть все трудности, благодаря тому что строго выполняли свои обязанности, и теперь были совершенно спокойны и уверены в себе. На подходе к Осиеку он повидал сотни, если не тысячи черахоров и мартолосов, которые на него подействовали успокаивающе. Черахоры действовали абсолютно надежно, хотя и состояли из населения пограничных провинций Османской империи. Все они были христианами, в основном мастеровыми самого разного рода: каменщики, плотники, кузнецы. Последние были самыми важными и нужными. Все прочие составляли тыл. А все вместе они обслуживали армию. Кроме них, этим занимались и жители окрестных сел, а также, если это было необходимо, и сами османские воины. Бо́льшая часть самых разнообразных работ приходилась на строительство и восстановление крепостей, мостов и дорог, а также на вырубку лесов, осушение болот, рытье рвов и перевозку военных припасов. Черахорам за работы платили, а также освобождали их от некоторых налогов, несмотря на то что их привлекали в приказном порядке, почти насильно. Баице весьма странно было время от времени слышать сербский язык, на котором они говорили открыто, не таясь.

Порадовало его и знакомство с несколькими воинскими начальниками. Среди них оказались и те, кто сохранил сербское имя, веру и все относящееся к ней, но были и такие, которым, как и ему, пришлось принять ислам.

Одним из предводителей мартолосов, христианских отрядов, которые в основном составляли гарнизоны в захваченных стратегически важных местах – в укреплениях и на мостах, в ущельях и на важных перекрестках, – был командир лодочников Петар Овчаревич. Он произвел на Баицу очень сильное впечатление своим поведением, отвагой и надежностью. Баица знал о том, каков Овчаревич был во время обороны Белграда в 1521 году, о его отступлении, когда уже не было никакой надежды на спасение, знал и о том, что Овчаревич получил лично от султана приглашение вновь собрать распущенный отряд лодочников и, возглавив его, встать на службу к Сулейману. Султан задолго до участия Овчаревича в новом походе на Белград оказал сербу исключительное уважение, предложив ему вместе с его лодочниками переселиться в Белград, и даже назвал квартал, в котором они поселились, в его честь – Овчар-оглу махалля. Овчаревич без обиняков объяснил Баице и присутствовавшему при разговоре Синану, что он своей вины не чувствует: его наняли в обмен на деньги и привилегии, при этом он остался сербом по происхождению, вере и имени, а участвовал он, как сам сказал, «в сбережении временно осажденного Белграда, который всегда будет сербским». Это смелое высказывание Баица тоже воспринял как героизм лодочника: султан и великий визирь, возможно, и посмеялись бы над его дерзостью, но не стали бы оспаривать его право думать именно так. Превыше всего они ценили его ежедневный героизм, который для них был важнее его дерзости. Все-таки Овчаревичу подчинялись тысячи сербов, состоявших на службе у Османской империи – пусть и временно, из хитрости или из каких-то иных соображений. Это был человек, который держал данное слово. Поэтому ему и позволяли многое.

Баица познакомился и с сыновьями знаменитого Яхъяпаши из семейства Яхъяпашича: Бали-бегом, Ахмед-бегом и Гази Мехмед-пашой. Все трое были известны как суровые воины, впрочем, как и их предки. Как и Овчаревич, они не делали проблем из своего происхождения, но, перейдя в новую веру, полностью отказались от прежней. Поэтому Баице не о чем было с ними долго беседовать. Это были неистовые завоеватели, слепо подчиняющиеся приказам своих хозяев, безумной храбростью и жестокостью пугавшие противника и завоевывавшие новые территории. Они побеждали, наслаждаясь боями. И были очень опасны.

Несмотря на то что все эти люди происхождением отличались друг от друга, подходом к собственной или чужой жизни, взглядами на правду, совесть или на что-либо иное, они делали одно общее дело – служили росту Османской империи! Это обстоятельство стирало все различия. Все было подчинено Единственному!

Это Единственное (империя) демонстрировало исключительную мощь, которая уже сама по себе парализовала противников. Еще не побежденный неприятель серьезно побаивался, а уже покоренный мир считал свое угнетенное положение вечным и неизменным. Казалось, что так было всегда и пребудет во веки вечные. Невозможно было представить себе силу, которая могла бы противостоять такой силище. Все видели только две возможности: смириться и раствориться в таком совершенном мире или воспротивиться ему мыслями, волей и внутренней силой. Но второй путь не мог принести освобождения; напротив, он притуплял смысл существования, потому что не в силах был предложить даже малейшую возможность перемен, а только усугублял подавленность и безволие. Тяжко было найти выход из такого положения целым народам, не говоря уж о потерпевшем поражение воине.

Тем не менее Баица, прислушиваясь к самым разным участникам похода, нащупал и первую хорошо замаскированную трещину в крепостных стенах непобедимой империи! Официальной причиной такого мощного похода было для султана возобновление извечной вражды с Венгрией. Однако иной, тайной причиной послужило поднятое годом ранее восстание янычар в Истанбуле. Султан и великий визирь опасались только своих самых преданных и элитных воинов! Понятно, что от удовлетворенности янычар своим положением зависела судьба империи. Их отвага и жертвенность были ядром османского общества. Так что в борьбе за империю или в восстании против нее их единство было исключительно опасным. Если они поднимались против своего властелина, их следовало как можно скорее усмирить. А после этого заводил легко уничтожали по одиночке. Но во время восстания никто не отваживался противостоять им. В то же время в борьбе за султана они были непобедимы, так что за выдающуюся храбрость, помимо обычной благодарности властителя, им часто позволяли грабить завоеванные территории. Обещания нового похода, данного султаном, хватило, чтобы недовольные янычары утихомирились и их бешенство, ярость и воинственность обернулись в другую сторону.

Баице пришлось стать свидетелем как своего, так и общего конфуза. Ему стало легче, когда он увидел, что проблему собственной двойственности с ним разделяет весь сербский народ! С одной стороны, он видел сербских лодочников в рядах турок, а с другой стороны – их вчерашних соратников по обороне Белграда среди венгерских воинов. Не имея собственного государства и обладая отечеством, по которому бродили грабители и завоеватели, сербы часто попадали в бессмысленные ситуации взаимного разделения. Турецкие и венгерские властители видели в этом явную и серьезную проблему, но не пытались решить ее, потому что их устраивала разобщенность сербов: так было легче владеть ими. Они сохраняли осторожность только в старании не допустить столкновения «своих» сербов с «чужими» и, не дай боже, позволить им сойтись в схватке. Но и в этом случае они действовали исключительно в собственных интересах.

Глава Ж

Удивительно, как мечта может воплотиться в жизнь!

В главе Ё я сравнил наше с Орханом Памуком поведение с поведением детей, которые обмениваются портретами любимых футболистов. Я дал такое сравнение по поводу нашего обоюдного хвастовства тем, кто из нас располагает более детальными сведениями об общем турецко-сербском прошлом. Подобное сравнение показалось мне неплохой иллюстрацией, потому что я вспомнил, как мы в конце шестидесятых, будучи детьми, на белградской мостовой часть своего небогатого детства (именно тогда Югославия начала избавляться от бедности классического социализма и стала входить в фазу руководства Движением неприсоединения и хулительного принятия капиталистических стандартов жизни) проводили, обмениваясь картинками знаменитых футболистов, которые мы собирали в своих альбомах, посвященных чемпионатам мира. Кроме классического обмена, мы использовали знаменитую когда-то игру в хлопки, с помощью которой по-спортивному, в поединке отвоевывали у противников отдельные картинки. Подобный процесс как-то активнее втягивал нас в историю. Нам казалось, что своей ловкостью мы влияем на итог, так что он становится не только результатом случайности или везения. Я помню, что никто не торговал этими картинками, деньги как категория не упоминались и уж тем более не использовались. Достаточно было послать заполненный альбом организатору лотереи и попытать собственное счастье путем извлечения записки с именем победителя из вращающегося барабана.

Почему я вспоминаю это? Потому что подобные сходства вызывают у меня странноватое суеверие, которым я вообще-то не страдаю и не придаю ему значения. Так вот, мы с Памуком прогуливались по одной из центральных белградских площадей по имени Теразие (еще одно турецкое слово в сербском языке). Его детское и неутолимое любопытство, как и мое, впрочем, привлекла толпа перед гостиницей «Москва», состоящая примерно из сотни взрослых мужчин и мальчиков школьного возраста. Подойдя к ним, мы увидели, что они обмениваются картинками футболистов перед июньским чемпионатом мира по футболу 2006 года в Германии! Я был сражен собственной интуицией, которая именно это явление (я, конечно, вспомнил о нем впервые после детских лет) отметила в рукописи еще незаконченной книги всего лишь за неделю до нашей встречи, и в той рукописи мы по этому поводу стали героями, именно Памук и я! И я тут же рассказал ему об этом. Вместо того чтобы просто ответить, он отреагировал еще красочнее: начал внимательно вглядываться в лица людей и в картинки. Его целиком захватила ситуация. Мне едва удалось оттащить его!

Готов поспорить, что он вернулся туда, потому что я из-за внезапного дождя оставил его в ресторане гостиницы, чтобы он, сидя у большого окна, мог записать в свою синюю тетрадь впечатления и обрисовать то, что он увидел в мечтах или «на самом деле».

Но я тоже вернулся. И убедился, что и в этой детскости (и детей и взрослых) также нет места деньгам. Как я узнал, единственная разница была в том, что заполненный альбом не участвовал ни в каких лотереях. В игру вступили взрослые, которые, наверное, были в душе детьми. Еще раз хочется подчеркнуть: взрослые здесь не сопровождали маленьких детей, но были с ними на равных – были детьми.

Про игру в хлопки они не знали.

А может, все это произошло небеспричинно и не случайно именно на площади по имени Теразие[19]19
  От тур. terazi (устройство для измерения веса и размера. Как весы и как предмет измерения).


[Закрыть]
?

Уверен, что у Памука остались впечатления от этого наивного обмена. Если бы у меня был хотя бы крошечный талант рисовальщика (как, например, у Памука), то я наверняка пребывал бы в растерянности: то ли написать что-нибудь об этих остатках простодушия, то ли зарисовать это явление.

Я никогда не был страстным болельщиком и знатоком игры в футбол. Но в ней меня притягивала необычность сопровождающих ее связей. Кстати, именно они делают мир занимательным. Так, недавно я смотрел фильм «Кубок» режиссера Кхьенце Норбу. Речь в нем идет о невероятном слиянии тибетского искусства с западноевропейскими технологиями кино. Мы видим буддийских лам Тибета, которые параллельно со своими тысячелетиями произносимыми мантрами умеют с детской наивностью в неописуемо далеких от нас пространствах и взглядах на современный мир заниматься организацией телевизионных трансляций с чемпионата мира по футболу внутри монастыря, и это при их далеко не футбольных устремлениях! Абсурдное слияние несоединимого вместе с необузданным юмором фильма на самом деле показывает, что все для человека, а особенно то, что на первый взгляд вовсе ему не подходит. В фильме играют сами себя натуральные тибетские ученики и учителя по именам Нетен Чоклинг, Лама Годхи, Джамьянг Лодро… Следовательно, опять ребята и взрослые мужчины.

И вот вскоре после того, как меня вдохновил этот фильм, в моем доме появился приятель, который вместе с этими «футбольными героями» провел целый год жизни на крыше мира! И произнес детскую фразу: «Совсем как в кино!»

Глава VIII

В один прекрасный момент ему показалось, что было бы неплохо разобраться в причинах поведения тех, кто перешел в новую веру, а также лучше понять раздираемых противоречиями людей, не сделавших этого.

Первых представляли янычары. Их беспощадно эксплуатировали, как будто у них не существовало корней, семей и любых других причин, чтобы жить. Все эти причины выдавили из них, заменив единственным желанием беззаветно служить султану. Хорошо обученные, они и вели себя в полном соответствии с этим: несмотря на тактику командиров, они преодолевали все границы храбрости и с одинаковой страстью бросались как в бой, так и в смерть. Но такое поведение одновременно и спасало их; ощутив такой порыв, противник ослаблял сопротивление, часто прибегая к тактическому отступлению, а иной раз и обращаясь в безоглядное бегство. Так Аллах или прежний Бог (или оба одновременно) спасал и их от собственного безумия. Потому в победах они были страшны. Подтверждая широко распространившиеся слухи об их неустрашимости, они часто грабили, насиловали, мучили и уничтожали побежденных. Иногда делать это им запрещал султан или великий визирь лично. Они не только наслаждались ролью кровожадных безумцев, но и неумеренно, проявляя отсутствие вкуса, демонстрировали свою преданность султану. Но если их лишали хотя бы части трофеев, они поднимали голос против своего начальника так же необузданно и дерзко. В таких случаях султан чаще всего стремился погасить недовольство янычар, подставив великого визиря. Были случаи, когда те, не считаясь ни с чем, свергали визирей, а кое-кого и убивали. Но если их успокаивали деньгами, золотом или чем-то подобным, они опять становились фанатично послушными своему хозяину, словно перед этим ничего такого и не было.

Баица считал такое поведение особой разновидностью сумасшествия, потому что его невозможно разумно объяснить. Их бунты были мощными, молниеносными, жестокими и очень опасными. После выполнения требований, а также после казни зачинщиков бунт угасал так же быстро. Внезапные перемены настроения янычар держали властителей в постоянном напряжении. Честно говоря, в этом наблюдалась некая регулярность; если требовалось беспрекословное подчинение, то надо было рассчитывать и на риск, время от времени возникающий при таком безоговорочном послушании.


Несмотря на то что подобное поведение янычар было вызвано переменой веры, Баица не счел это основной причиной. Все-таки эти люди со временем стали частицей живой легенды. Она делала их с военной точки зрения элитными отрядами, равных которым не было ни в армии султана, ни в любой другой армии.

Если и начиналось тление прежней веры под углями новой, то это чаще всего случалось с агами, бегами, пашами и другими начальниками поменявших веру воинов. Стремясь как можно быстрее, увереннее и легче сделать карьеру, некоторые из них становились более преданными Аллаху, нежели настоящие османы. Именно такими Баица считал Яхъяпашичей: отца и всех троих его сыновей. Они относились ко всем неверным с такой злостью, что кому-то из визирей приходилось то и дело успокаивать их и заставлять думать, прежде чем начать вершить суд над чужими жизнями.

С теми же, кого раздирала противоречивая двойственность, ситуация была намного сложнее.

Легче всего было умереть. Это мог позволить себе каждый неверный, который сразу, ясно и полностью хотел показать, что не желает принять новую веру. Но и этого было недостаточно, чтобы заслужить смерть. Кстати, османы вовсе не считали, что следует препятствовать их нежеланию. Напротив, они никого (кроме тех, кому это было определено девширмой) не принуждали принять их веру. Умереть можно было только в том случае, если бы неверные взялись за оружие.

Трудно было отказаться от ислама и при этом остаться подданным, сохранив свою веру. Но еще труднее было не отречься от собственной веры и поступить на службу вере чужой! Стороннему наблюдателю это могло показаться абсолютным корыстолюбием! Но существовал ли иной выбор? Разве остаться в живых – ненормально? Позорно? Умереть, чтобы существовать? Истребить народ, чтобы назавтра он умножился? Но как это сделать?

Все эти вопросы мучили Баицу. Он не видел в своем окружении людей, которые могли бы решить их.

Так как весь его народ был поделен на две половины, ни одна из которых не была образована естественным путем, то и каждая отдельно взятая личность тоже была расколота надвое, причем не по собственной воле. Или же, во всяком случае, такое решение ожидало каждого. И тут его ожидала ловушка: приняв такое решение, невозможно было остаться самим собой, и только.

Счастье лишь, что такое количество вопросов без ответа возникло во время военной кампании, так что Баице пришлось прерывать это своеобразное самоистязание ради участия в текущих событиях.

Столкновение на болотистом Мохачском поле двух армий, или, точнее говоря, венгерской тяжелой и потому менее маневренной конницы с османскими пушками, длилось всего два часа. Венгры были уничтожены артиллерией, не успев даже схватиться с конницей противника или его пехотой. Застряв в болоте, они стали прекрасной мишенью. В бою пострадал и сам король Лайош II. Дорога на Буду была открыта. В этом походе Баица познакомился со способностями нового друга. Синан с удивительной легкостью преодолевал все возникавшие в пути проблемы. И делал это быстро, без лишних слов. Закончив одно дело, он приступал к следующему, как будто ему и не приходилось ломать голову над предыдущим. Только однажды после того боя он сказал Баице: «В этот день, 29 августа, я стал свидетелем двух побед: в 1521-м под Белградом, и сейчас, в тот же день, пять лет спустя, у Мохача».

Баица видел, как визирь и султан впервые доверили Синану самостоятельно руководить работами. Кроме того, что тот был способен решать проблемы самого разного рода, его украшало умение обращаться к мастерам с неким особым уважением, что помогло ему достичь необыкновенной эффективности в работе. Все дружно и с большим желанием участвовали во всех этапах работ. Короче говоря, он обладал исключительными организационными способностями: как офицер, умел оценить обстановку, чтобы отдать своевременные, точные и правильные указания; как строитель, показывал незаурядные знания, а как производитель работ, заботился о подчиненных. Для системы, которой руководствовались великий визирь и сам султан, это был необычный прием, но они позволяли Синану пользоваться им, поскольку он приносил большую пользу. Например, когда на пути в Буду было полностью разрушено селение Осиек, то никто не помешал Синану немедленно приступить к его полному восстановлению. Покидая городок, он оставил в нем только нескольких аг и мастеров, которые в полном соответствии с его планами быстро организовали население и немедленно приступили к работам. Так что даже новые вассалы высказывали удивление скоростью, с которой в захваченном городе приступили к его восстановлению. К тому же это улучшало и впечатление, которое османы оставляли в простонародье и порабощенном дворянстве. Благодаря этому Синан если не вызывал уважение, то, по крайней мере, несколько смягчал суровую картину войны.

Баица внимательно наблюдал за поведением великого визиря Ибрагим-паши. Тот же делал вид, будто Синан приятно удивляет его, хотя было ясно, что именно он подталкивал его к этим «удивлениям». Предоставляя ему необыкновенную свободу действий, вряд ли позволительную для кандидата в офицеры и будущего официального строителя, визирь то ослаблял, то крепче натягивал узду, в которой держал командиров. Им нельзя было расслабляться, имея перед собой пример Юсуфа Синана. Очевидно, что великий визирь вовремя заметил способности любимчика и тем самым получил право продвигать его, но при этом пристально следил, чтобы тот своими трудами не вызвал в среде офицеров ненужной зависти. Таковой, конечно, невозможно было избежать полностью, но ловкой игрой Ибрагим-паши она была сведена к безобидным проявлениям. Великий визирь, всего лишь за год до этого женившийся на одной из сестер султана, на собственном примере убедился в том, что такое ревность. Пользуясь покровительством султана, он и в своих действиях регулярно чередовал властную жестокость с благородным всепрощением. Но при этом следил, чтобы такое поведение не позволило вычислить закономерность применения подобных приемов на практике. Или чтобы, не дай боже, приняли бы его решения за слабость.

Дней через десять после битвы на Мохачском поле войска султана, можно сказать, без сопротивления вошли в Буду. Там султан задержался на некоторое время, после чего перебрался в Пешт, приказав основным силам армии вернуться на родину. При себе он оставил вновь назначенного венгерского короля Яноша Запольяи, чтобы тот правил Венгрией как османский вассал. Правда, уже тогда султан знал, что это решение не примирит с ним сторонников Фердинанда I Габсбурга, брата Карла V и Марии Австрийской, вдовы Лайоша II. В результате султана ожидало новое возвращение в эти края. Но он давно планировал его, независимо от итогов борьбы за венгерский престол. Только неприятелю не было о том ведомо.

Проходя мимо Белграда, Баица пытался понять, что ему напоминает Белградская крепость, ее расположение и окрестности. Но не удалось – что-то мешало ему. И тогда ему в голову пришла сумасшедшая мысль: этот величественный вид был похож на нечто такое, чего он еще не видел!

Возле Белграда он расстался с Синаном. Султан требовал, чтобы воспитанники и будущие пажи[20]20
  Паж (фр. page, от греч. παιδίον – дитятко, маленький раб, молодой раб; новолат. – pagius; итал. – paggio). Прежде: молодой дворянин, готовящийся стать рыцарем, или молодой дворянин на службе у властителя.


[Закрыть]
находились при нем, а строители должны были чинить разрушенное армией. В конце концов Баица вернулся в Эдирне, а Синан продолжил путь в Истанбул.

Глава З

Разговор о битве при Лепанто заставил меня провести параллель и сделать сравнение с Косовской битвой. Особого сходства между ними не было, но я решил сделать это, чтобы поразмыслить над последствиями поражения.

Каким бы шоком в то время не стало Лепанто для османов, поражение не заставило их встать на колени перед противником. Лепанто показало, что империя османов тоже ранима, что турки не должны быть слишком надменными, что за высокомерие тоже приходится платить. Благодаря мудрым действиям весьма храбрых людей империя вернула себе прежнюю уверенность. Эта сила была объективной, в отличие от ощущения слабости – оно-то было субъективным. Правда, зачастую необъективный фактор, абстрактный и основанный на психологическом впечатлении, а не на холодных цифрах и фактах, преодолеть гораздо труднее, чем действительное положение дел. Вероятно, потому, что он более склоняет к сдаче, а не к борьбе; потому, что, похоже, отчаяние неверия сильнее желания начать все сначала.

Важнее всего то, что османы не превратили Лепанто в мученическое поражение.

В отличие от них, сербы Косовскую битву 1389 года, которая случилась почти на двести лет раньше, восприняли как национальную трагедию. Частично это можно понять, потому что с того момента они все глубже погружались в рабство, теряя личную и коллективную свободу, царство и государство. Короткие периоды подъема и надежды не смогли изменить судьбу. У них оставалось немало точек опоры: язык, вера и церковь. Но и церковь утомилась.

Но это еще не стало концом. История продолжила ваять события, перемалывать судьбы, удивлять будущим… Словом, неустанно меняла обстоятельства. Но с историей Косовской битвы творилось нечто странное. А именно: с течением времени последствия этого переломного сражения теряли отчетливые характеристики исторически трагического поражения и приобретали контуры менее ощутимого явления, становясь в большей степени тенью возможного… Теперь речь шла не об изменении исторического факта, но об ином понимании этого самого факта. Интерпретация преодолела осмысление, изменилась система приоритетов: значение стало неважным, призрачность превратилась в суть. Поражение сцементировало судьбу целого народа на несколько последующих веков. Мифология редко проникала в предстоящие события. Скорее, она задним числом стала изменять толкование поражения исключительно с целью защититься от неизменности истории. Как со временем примириться с поражением, которое длится два, три или более веков? Это и в самом деле трудно принять.

Не тут ли родилась идея о храбрости, чести, коварном убийстве? Не это ли определило будущую судьбу XX или любого другого века?

Может ли поражение иметь диапазон от самоубийства до порабощения? Если ты не смог убить врага, то всегда мог убить себя. Если ты не смог одолеть его, то всегда мог победить себя.

Не из такого ли восприятия вещей рождается отчаяние? И рождаются ли крайности именно из отчаяния?

Битва стала мифом. Поражение стало победой.

С другой стороны, Памук, желая показать, как это выглядит, когда победитель ведет себя чересчур гордо, привел примеры из османских источников времен Мохачской битвы (тогда сербы, кстати, окончательно потеряли всякую надежду, что после Косовской битвы забрезжит или, по крайней мере, появится шанс или признак лучшего будущего).

Что касается неверных, непосредственно на поле боя, судя по личному военному дневнику Сулеймана, было насчитано двадцать тысяч погибших пеших и четыре тысячи убитых всадников. О своих потерях победитель не сообщает. Известно, что победители убили несколько тысяч пленников. Источники утверждают, что во всех боях, считая Мохачский, с венгерской стороны погибло более двухсот тысяч человек, а османское войско потеряло где-то от двадцати пяти до пятидесяти тысяч! Это была настоящая резня, свидетельствующая о том, насколько стратегическим и символически-важным было желание османов дойти до Вены! Собственно, каждая новая кампания была направлена на утоление этого желания.

Видимо, чтобы оправдать жестокость борьбы, количество мертвых, возможные угрызения совести самого султана, который некоторыми приказами позволил ничем не обоснованное убийство пленных, в том числе и гражданского населения, хронисты завоевателя, сообщая о Мохачской битве, утверждают, что с «вражеской стороны» погибли – и следует невероятный ряд эпитетов (словно не хватало просто победы) – «сыны ада, демоны, блудливые бродяги, свиньи, твердолобые упрямцы, пройдохи, собаки, неверные, извращенцы, преступники, лицемеры, уроды, нечистые силы, принявшие лик дьявола-мучителя».

Наверное, эти ругательные имена были призваны прославить (или, может быть, оправдать) важную победу. Но убийство после победы военнопленных и крестьян, захваченных на нивах (их, говорят, было четыре тысячи, не считая женщин), невозможно оправдать никакой стратегией. Да и ненавистью. А тем более – эпитетами.

Может, кое-кому покажется, что бесцельное убийство нескольких тысяч людей не стоит такого внимания, даже если то были жертвы обычной ошибки или необъяснимой похоти. Потому что эти цифры весьма комфортно теряются в сотнях тысяч других жертв. Если цифры в свидетельствах точны, а многие источники их подтверждают, то тогда действительно следует иметь в виду, что для того времени это в самом деле было огромным количеством!

Как бы то ни было, султан Сулейман и таким способом успешно подтвердил перепуганным европейцам свое прозвище – Великолепный. Кстати, а что, если именно с этого эпитета все и началось?

Глава IX

На третий год после первого военного опыта Баица весной 1529 года вновь оказался в свите великого визиря Ибрагим-паши, который теперь уже был беглербегом[21]21
  Наместник (как нынешний губернатор) самой большой военно-административной области Турции – беглербеглука.


[Закрыть]
всей Румелии и, кроме того, получил звание сераскера[22]22
  Верховный командующий военным походом.


[Закрыть]
. Проходя через Эдирне, великий визирь вновь собрал лучших воспитанников и подбодрил их заверениями в том, что их деяния послужат вящей славе великого султана.

Они прошли тем же путем, что и несколькими годами ранее. Баица уже мог кое-что предугадать и предвидеть, а что-то он уже знал. Но среди офицеров не было Синана. Баицу удивило, что его не было и среди всадников, прибывших из Истанбула.

Синан присоединился к ним после Эдирне, в восточной Румелии, точнее, во Фракии. Но Баица даже не мог этого предположить. Еще до желанной встречи, когда они приближались к реке Мерич[23]23
  Марица (по-сербски и по-болгарски), Эброс (по-гречески).


[Закрыть]
, Ибрагим-паша все чаще загадочно поглядывал на него, словно желая намекнуть на что-то; все это выглядело более чем загадочно. Вскоре стало ясно, на что именно он намекал. В городе Узункопру[24]24
  Ныне Свиленград в Болгарии.


[Закрыть]
их ожидала большая, хорошо организованная группа празднично одетых дружинников, вассалов, музыкантов и простонародья из окрестностей. А перед ними стоял – Синан Юсуф! После того как он поклонился султану и приказал толпе разомкнуться, Баица понял причину предыдущей таинственности и нынешнего празднества: над рекой возвышался мост, которого три года тому назад здесь не было; выстроенный из светлого камня, он выглядел чрезвычайно элегантно. Мост был длинным и широким, стоял на двенадцати мощных быках. Опоры были сводчатыми, что придавало мосту прочность и красоту. А ширина свидетельствовала о его крепости и долговечности. Быки позволяли воде свободно струиться, но их устойчивость держала быстрый поток под контролем. Словно они уважительно признавали силу воды, но одновременно гордились собою.

Баице было приятно видеть радость местных жителей, которые наверняка лучше других понимали, насколько соединенные мостом берега изменят их жизнь. Но было интересно наблюдать и довольного султана, по приказу которого возвели мост. А Баица знал, что ничего этого не могло быть без покровителя Синана, его земляка Ибрагим-паши. И опять-таки оказалось, что вера великого визиря в кого-то (и их общая вера) – не просто прихотливое использование своей власти, а практичное и хорошее дело, предназначенное для всех.

Синану было приказано возглавить тылы, однако его то и дело призывали к великому визирю и султану. Оба они отныне подчеркнуто и часто называли его Мимаром. Баица на собственном примере, а не только на примере Синана прекрасно разобрался в желании властителя откровенно гордиться своими (чаще всего молодыми) избранниками. В частности, именно по этой причине их одевали намного роскошнее, чем то было дозволено придворным, занимавшим более высокое положение. Это не очень нравилось Баице, однако, пребывая в любимцах, он мог чаще встречаться с Синаном.

А тот ему во время похода рассказывал, как после всех работ в предыдущем походе на Буду властелин, видимо, удовлетворенный его знаниями, приказал (хотя Баице он сказал – «предложил») попробовать выстроить мост, причем самому все спланировать и рассчитать, а также пронаблюдать за строительством. Так что сразу после возвращения в Истанбул Синан засел за чертежи моста и расчеты, а несколько месяцев спустя организовал работы на берегах Марицы. За этими делами он провел полтора года, вплоть до торжественного проезда султана по новому мосту.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации