Текст книги "Третий чемпионат фабулы по прозе"

Артём Квакушин.
Попа Данец
Рассказ-пародия

Роялю в кустах посвящается.

Предисловие

Ширится и набирает обороты отрасль книгонаписания фантастических саг про попаданцев. Уже вроде и попадать некуда. Все попали. И я решил не отстать.

Глава первая. Отходная

Афоня лежал без сил в своей постели и наблюдал, как качается потолок на фоне блестящей никелированной капельницы, ловко и вовремя установленной ему соседом-доктором Петровым. Изрядно вчера перебрав палёной водки Афоня уже прощался со своей бессмысленной жизнью. Ведь уже скоро пятьдесят, а он, так ничего и не совершив полезного и героического, умирает. Умирает в бессильи и неизвестности. Умирает на старой, уже беспружинной, кровати под руководством доктора, страдающего синдромом Корсакова.

Доктор Петров, как всегда, забыл дозу, но не забыл названия препарата. (Здесь должно быть название препарата, но автор решил его не называть. Ибо нефиг!) Доктор искренне хотел спасти соседа, и поэтому ничего не жалел. И – не пожалел. Теперь он с недоумением наблюдал, как душа Афони медленно оторвалась от тела и неторопливо вылетела в открытую форточку, навстречу морозному январскому утру.

Глава вторая. Пробуждение

Афоня проснулся от того, что его что-то жалило и припекало. Припекало его жаркое, далеко не зимнее солнце. Жалил же, как потом выяснилось, шустрый и вредный муравей, с повышенным уровнем притязаний, пытавшийся было отволочь Афоню в муравейник, но не справлявшийся с таким весом.

Афоня прислушался к себе. Чувствовал он себя хорошо, как никогда. Именно поэтому он и понял, что хорошо. Дотронувшись до внезапно возникшей вместо лысины густой шевелюры и проведя языком по новеньким натуральным зубам, Афоня вдруг решил, что что-то не так. Он вновь прислушался к себе, но на этот раз ничего не услышал.

Тогда он прислушался к внешней среде. Где-то на пределе слышимости, километрах в двухстах, он различил разговор на французском и польском. К нему сразу пришло понимание того, что он находится в Испании пятнадцатого века. И он понял, вдруг, что опять попал. Но на этот раз он – самый, что ни на есть, попаданец.

Глава третья. Обретение

Афоня встал и потянулся. Молодое, только что полученное новое тело хотело кушать. Да что там кушать! Жрать оно хотело неимоверно. Особенно после вчерашнего. Глаз Афони уловил легкое шевеление на стволе гигантской многовековой секвойи: это муравей, осознав, что тоже может стать попаданцем, пытался уйти по-английски тихо и не прощаясь. Афоня легонько пристукнул его ладонью, неожиданно сломав дерево, как гнилую спичку. Секвойя рухнула, не успев застонть, и Афоне вдруг подумалось, что он крут.

Он пнул ногой оставшийся от дерева пень, который улетев километров за шесть, все-таки рухнул, случайно убив страшного дорожного грабителя, который не успел убить купца, едущего по дороге, который всвязи с этими событиями все-таки женился, и у него родился сын, праправнуки которого стали родоначальниками новой королевской династии. (прим. Авт.: Впрочем это уже другая история)

В яме, которая была под улетевшим пнем, случайно оказались: шестнадцать ящиков тушёнки в солидоле, три ящика галет с бессрочным сроком годности, раскладная пятистенная пятикомнатная избушка, музыкальный центр, работающий от воздуха с коллекцией любимой Афониной музыки, много золотых кругляшков, на которых был оттиск собирательного образа среднего правителя и напись: «мультивалютные деньги». Сверху всего этого лежал небольшой мешок, в который это все помещалось и при этом ничего не весило.

Афоня обрадовался, что есть чем заморить червячка. Заморил и собрался было сделать марш-бросок в сторону польско-французского разговора, как вдруг увидел, что что-то блеснуло в дальних кустах. Не сходя с места, он вытянул руку на нужное расстояние. Рука нащупала однозарядный старый кремневый пистолет.

Рисуясь перед собой и сломанной секвойей Афоня картинно прицелился в сторону густого леса и нажал на курок. Громкая очередь разорвала тишину леса, а вместе с ней и все деревья, что были в той стороне. Образовалась хорошая проходимая просека в несколько километров. «Ну вот! Хоть что-то!» – подумал Афоня и зашагал на встречу приключениям.

Глава четвертая. Замок любви

Афоня шёл и шёл по выстреленной им просеке. Шёл днем и ночью. Новые способности организма позволяли не только видеть в темноте и разрушать пятками попадающиеся под ноги валуны, но и понимать шёпот деревьев и мысли уснувших хомяков.

Он не сразу заметил громаду возникшего перед ним высокого и грозного каменного замка. Задумавшись о прошлом, Афоня не заметил ни походу выбитые им ворота, ни сломанные им же внешнюю и внутреннюю стены. И только возле донжона был остановлен польской руганью красивой юной испанки, столкнувшейся с ним перед самой калиткой. Он не понимал польского языка. Но глаза все сказали сами, а руки сделали все остальное. Мгновеньем позже он уже лежал с Катериной (так звали испанку) на пахнущим лугом сене конюшни. Ночью в замок не пускали.

На вопрос, кто он и откуда, Афоня сказал, что он – житель далекого и отсюда невидного острова-государства «Пятый микрорайон», а звать его – Афанасий Попа Данец. На что Катерина сказала, что у него фамилия немецкая, а с немцами она общаться не желает. И утром отвела его к госпоже.

Госпожа Де Мадам, испанская жгучая шатенка, увидев утром Афоню, по-французски всплеснула руками и ласково обозвала его налетчиком-разрушителем. Эротично встряхнув копной платиновых испанских волос, она пригласила новоявленного Попа Данца откушать чем бог послал.

Завтрак следующего дня они встретили в постели. В ней же Де Мадам открыла Афоне сакральный смысл его фамилии, происходящий из аравийских пустынь.

Днем Афоня, отдыхая, курил вечную сигарету на маленьком балкончике башни. Он обратил внимание, что в замке одни женщины. И все – молодые красивые испанки, говорящие на разных языках. Он с вожделением смотрел на них сверху. А они затаённо поглядывали на него снизу. Как вдруг, повинуясь какому-то внезапному порыву, они бросились к Афоне в башню.

Сердце Попа Данца застучало, в такт бегущих по лестницам башни каблучков. А левая нога его, вдруг случайно, нежданно-негаданно подломилась и тем самым уронила Афанасия с балкона.

Последнее, что увидели вбежавшие в башню красавицы, была душа Афони, отлетающая в сторону секвойной чащи.

Глава пятая. Возвращение

Доктор-сосед Петров двадцать четвертые сутки пытался вернуть Афоню к жизни. Нежелание сидеть в тюрьме и неугасимый научный интерес, заставляли доктора использовать любые, даже нестандартные решения. И в этом ему очень помогал синдром Корсакова. Но больше ничего не помогало: ни высоковольтная терапия электричеством, ни приглашенные по случаю некроманты, ни внезапно нашедший Афоню судебный пристав, не могли вернуть душу домой.

Доктор Петров сгорбившись сидел на табуреточке и, глядя на соседа горько плакал. Ему было очень жаль себя. Как вдруг внезапно в шесть часов утра заиграл гимн.

Тело Афони жутко выгнулось. Глаза широко открылись. Плещущее из них безумие быстро сменилось на осмысленный взгляд. Взгляд огляделся вокруг… испугался и попытался снова вернуться обратно в сладкое безумие. Но куда там! Доктор парой пощечин перекрыл нужную чакру, и душа Афанасия с легким щелчком встала на место.

Афанасий вскочил и с криками схватив доктора за грудки пытался выбить из него нужную дозу для возвращения обратно в замок. Но Петров, по понятным причинам, не знал её. Тогда великий Попа Данец грохнулся на колени и, вознеся руки к небу, закричал:

– Господин мой автор! Я же ничего ещё не сделал в жизни. Ни в той ни в этой! Верни меня обратно! Напиши побыстрей второй том!!

Валентин Иванович Филиппов.
Утро первого Апреля

Толик Цой, единственный сын в семье обрусевших Корейцев, а Рафаэль Джаныбеков, его друг и ровесник из смешанного брака между Киргизом и Татаркой. Странно, но внешне они похожи, как родные братья. Когда друзья учились в школе, всегда сидели за одной партой, разлучить их было невозможно, да особо и не старались, бывало, их путали даже учителя. Они называли себя братьями и, пользуясь схожестью, частенько проказничали, отвечая уроки у доски, друг за дружку. Вместе собирались отслужить в армии, вместе вернуться в родной городок.

Рафка зашел к Толику, поговорить о предстоящей вылазке в горы и попал на застолье. Большая корейская семья и несколько русских соседей, усаживались за стол. Тут так принято, на домашние праздники приглашались все, кто жил рядом. Не слушая отговорок, Рафку усадили рядом с Толиком.

– К нам приехала бабушка с Дальнего востока, праздник в честь её приезда. – Шепнул Толик на ухо Рафаэлю.

Корейская кухня. Красивые и острые блюда с особенными приправами. Приезжая бабушка не сидела на месте, как гостья, а суетилась вокруг гостей с уверенностью хозяйки. Когда Рафка с сытым видом отвалился от стола, бабуля наклонилась к нему и шепотом спросила:

– Кусна? —

– Вкусно! – Ответил довольный Рафка, он был любителем хорошо поесть.

– Сабатика, – таинственно прошептала гостья. Она, так же как и многие люди городка, приняла Рафку за Корейца. От этих слов Рафка почувствовал, как к горлу подкатил ком, но чудом сдержав позыв желудка опорожниться, проговорил тихо, не меняясь в лице: – Да мне пофиг, что это собачка! Лишь бы не свинина, а то меня мама совсем изругает! – Рафка, как мусульманин старался соблюдать обычаи предписываемые Кораном, но от шашлыка из свинины, а тем более от водки и пива он не отказывался, хотя вероисповедание это запрещало.

Друзья в выходной собрались на охоту. Весенний день делать нечего, а душа требует развлечений! Горы в этой местности начинались сразу за крохотными огородами. Женщины крайних домов правдами и неправдами отвоёвывали у гор плодородные клочки земли и старались вырастить собственную зелень к столу. У них это неплохо получалось! Горная куропатка «кеклик» водилась в местных скалах в изобилии, периодически совершая налёты на огороды. Мужчины, этого небольшого, затерянного в горах городка, все кто мог держать оружие, были охотниками, снабжали свои семьи вкусным мясом дикой куропатки. Далёкая власть из долины, этому не препятствовала.

Толик, он жил чуть ниже по улице, зашел, перед рассветом, за другом.

Рафка, по природе соня и неженка, что бы его разбудить требовались усилия не только Рафкиной мамы, но и Толика. Совместными усилиями Рафку одели и усадили за стол. Тётя Фая налила охотникам по тарелке горячей лапши, фирменного, татарского приготовления, которое обилием приправ и перца, вышибала из организма состояние сонливости, иначе Рафаэля из дома мама Фая не выпускала. Пока, это сонное создание доедало вторую порцию лапши и собирало рюкзак, Толик матюгаясь ждал флегматичного друга на веранде.

Вдруг ему вспомнилось: сегодня утро первого Апреля, в такое утро не грех и похохмить. Обычно суровый и рассудительный Толик, по какому-то наитию свыше, взял из мусорного ящика, который примостился у глухой стены, полусгнившее яблоко, и сунул в сапог друга. Наконец-то с боевым видом вышел Рафка, ружьё в руке, патронташ на поясе, рюкзак за спиной. Сунул ногу в разношенный сапог, пристукнул пяткой, дабы нога в шерстяном носке ладнее улеглась на место. Вторая нога так же устремилась внутрь другого сапога.

И тут из сапожного чрева раздался чуть слышный писк, а вслед за ним рёв напуганного Мамонта! Рафка не выпуская ружья упал на спину. Грохнул выстрел заряд мелкой дроби, просвистев у уха Толика впился в потолок веранды, посыпались щепки и крошки, заложило уши но, дикий рев не прекращался:

– Мама, мамаааа снимай сапог там мыши!!! – вопил Рафка дрыгая ногами. Его вопли заглушали разноголосый лай, разбуженных по всей улице собак.

Ногу с большим трудом поймали. Совместными усилиями тёти Фаи и Толика сапог стянули изнутри выпало раздавленное яблоко. Тут возмутилась всегда спокойная и невозмутимая Рафкина мама: – нишли син, паганый мурда, мен сингя сколько раз айтым, не кидай яблак, где попало. Ты пачиму мусыр вичиром ни выносил?!11
  Что ты делаешь, сынок, я тебе сколько раз говорила, не раскидывай яблоки. Выноси мусор со двора во время.


[Закрыть] – Тётя Фая, когда сердилась, начинала говорить с акцентом, смешивая русские и татарские слова.

Рафаэль понял, если он задержится ещё секунду то останется дома, выходной будет испорчен. Натянув сапог выскочил со двора.

– Ты зачем ружьё дома зарядил? Убить меня мог – сурово проговорил Толик и отвесил Рафке тяджелый подзатыльник. Рафка виновато молчал, в другой момент он бы кинулся давать сдачу, а сейчас в нем ещё не отошел страх перед мышью.

– Пойдем быстрей к рассвету надо к скалам подойти кеклик на кормёжку выйдет. – Толик скорым шагом шел к кладбищу.

Рафка нервно оглядываясь шел за ним. Именно через погост проложен самый короткий путь к скалистым предгорьям.

Сгустилась предрассветная тьма. Едва заметная тропа бесшумно ложилась под ноги. Пройдя немного Рафка толкнул в спину, идущего впереди, Толика:

– За нами следят. – прошептал он – я это чувствую! —

Толик остановился и внимательно посмотрел по сторонам. В стороне виднелось несколько белёсых фигур, окутанных предрассветным туманом. То, что они живые, говорило их лёгкое шевеление и покачивание! Храбрец Рафка, с которого ещё не сошло возбуждение, из-за приключения с мышью, сорванным голосом закричал: стой, а то стрельну!

В ответ тишина, а фигуры будто придвинулись ближе. Толик рассмотрел ближнюю. Висит в воздухе за железной оградой. Высокого роста, плечи широченные, а там где должна быть голова лишь возвышение и с него свисают чёрные, шевелящиеся волосы или нечто другое, ну как в мультике, про медузу Горгону! Сзади грохнул выстрел, это Рафка пальнул неведомо куда, может в фигуру, а может быть и мимо. Тут нервы и у Толика не выдержали. Упав за холмик он всадил заряд дроби в ближайшее привидение, а то, что это привидение он уже ни сколько не сомневался. Всё соответствовало описаниям очевидцев. Висит в воздухе над могилой, ног не видно и голова вся чёрным опутана и провалы глаз едва видны. Тут и Рафку прорвало. Он как в тире стал палить по колыхающимся на лёгком ветерке, белым фигурам.

Грохочет над кладбищем канонада. И вдруг стрелки услышали жалобный, женский голос. Оглушенные грохотом собственных выстрелов, друзья поняли, кто-то плачет и визгливо выкрикивает ругательства.

Толик срывающимся голосом скомандовал Рафке:

– Вперёд перебежками, они за кладбище не вылетают, сейчас светать начнёт, при свете духи бессильны, а нам ещё до ущелья добежать надо. – Друзья со всех ног кинулись к скалам. Им вслед летела визгливая ругань и заунывный плачь

– Я думал, что привидения молча, летают. – Срывающимся голосом проговорил Рафка, пробираясь меж камней осыпи. Он, пока бежали, пару раз поскользнулся, упал и пребольно стукнулся головой о приклад ружья и чувствовал, как левая часть лица опухает. Хотя много ли надо тому, у кого от природы глаза узкие. Чуть опухло и глаз не видно.

Солнце едва взошло, стояла рассветная серость. Самое время для просыпающейся птицы. Охота прошла удачно, каждый добыл по нескольку Кекликов. Незаметно подошел вечер, в горах темнеет быстро. Домой друзья решили возвращаться окружной дорогой, мало ли кто может встретить на закате дня, вдруг духи обиделись и ждут возвращения друзей.

Толик, глянув на распухшее, отливающееся синевой лицо Рафки, невозмутимо проговорил: – хорошо тебе, зажмуривать глаз не надо, когда целишься! – Покрутив носом, Толик продолжил: – Запах странный от привидений, вонь могильная до сих пор за нами тянется, или мне кажется, что вокруг дерьмом воняет?! – Рафка промолчал сегодня у него удачный день он на пару кекликов добыл больше друга, а это радовало душу, которую едва не погубили привидения.

Посоветовавшись, друзья решили молчать о встрече с неведомыми существами, всё равно наши не поверят!

Вечером, после охоты, узнали новость о которой шумел городок.

Дочка кладбищенского сторожа, вспомнив о первом Апреля, решила пошутить над мужиками городка, которые перед рассветом уходили в горы на охоту через кладбище и топтали землю, которую она берегла под грядку зелени.

Стремясь совместить охрану грядки с весёлым розыгрышем, развесила на крестах вдоль тропы, постиранные простыни, а на ближнюю простыню надела парик, который у неё хранится с Нового года, она обычно на детском утреннике ведьму изображает.

– А какие-то придурки, расстреляли простыни сторожихи. Теперь она не знает, штопать их или так выкинуть, грозится участковому заявление написать: – рассказала друзьям мама Фая ощипывая Рафкину добычу

Друзья молчат, а Рафка этот день вспоминает со стыдом и болью. Убегая от привидения, чуть было без глаза не остался, да и трико, и трусы пришлось в костре сжечь, пока Толик за подранком гонялся. Так в камуфляже на голое тело и пришел домой, штаны не липли да и запах отстал: – Зря я скушал лишнюю тарелку лапши, которую мама, как добавку предложила: мысленно корил себя Рафаэль.

– Толик, отказался, не любит он лапшу по-татарски. Ему блин сабатику подавай: раздраженно думает Рафка. Он вспоминает этот день в надежде, что мама не скоро хватится пропажи нового трико!

Владимир Вишняков. Семнадцать мгновений другой весны, или Победа за нами!

Мы расскажем о нескольких днях той весны. Нет, не той весны 1945-го, когда всем уже стало всё понятно. А той весны 1944-го, когда ещё никому ничего понятно не было. Тогда всё понимал только один человек – штандартенфюрер СС Макс Отто фон Штирлиц.

28.3.1944 (2 часа 37 минут)

Штирлиц ехал на машине с очередного сеанса связи с Москвой. Он знал, что немцы уже запеленговали передачу. Штирлиц отлично знал Германию и немцев. Потому и отправил Эрвина и Кэт другой дорогой (пешком, с лукошком – якобы собирать грибы, такова была легенда), а сам положил передатчик в багажник своей машины и поехал напролом. Разумеется, вскоре путь штандартенфюреру преградил патрульный мотоцикл. «СС», – подумал Штирлиц. «Турист», – подумали СС.

– Хайль Гитлер, – пробурчал эсэсовец.

– И вам не хворать, – ответил Штирлиц, протягивая удостоверение СД. – А в чём дело? Кого ищете?

– Засекли сигнал с какого-то передатчика, – неохотно ответил патрульный.

– Значит, это русские шпионы, – кивнул Штирлиц и подумал: «Лучшая защита – это нападение». – Не хотите ли заглянуть в багажник? Вдруг у меня там передатчик?

Патрульный почесал каску.

– Ну… Откройте багажник.

– Дурак! – возмутился Штирлиц, картинно поведя скулами. – Уже и пошутить нельзя. Пшёл вон с дороги.

– Виноват, штандартенфюрер. Проезжайте!

Штирлиц любил Германию и немцев. Но иногда думал, что Задорнов сказал свою знаменитую фразу не про американцев…

1.4.1944 (22 часа 44 минуты)

Группенфюрер СС Мюллер задумчиво сидел за столом в своём кабинете. Он уже давно хотел сбежать в Никарагуа или Бразилию, но было ещё рано. «Годик ещё тут поработаю, а потом надо когти рвать, – размышлял шеф гестапо. – Наворотили тут чёрт знает чего…».

Неожиданно дверь распахнулась, на пороге появился Холтофф, оберштурмбаннфюрер СС. Вид гестаповца был жалок: на голове какая-то нелепая повязка, в руке – горлышко разбитой бутылки из-под коньяка, глаза выпученные… «Глаза как у какого-то восточноевропейского гауляйтера, – подумал Мюллер, – которому Рейх не перечислил очередной транш по кредиту от МВФ».

– В чём дело, дружище? – раздражённо спросил Мюллер.

– Группенфюрер, я от Штирлица, – фальцетом вскрикнул Холтофф, потирая голову. – Штандартенфюрер Штирлиц – шпион!

– Да как же? – спросил шеф гестапо. – И вы вот так сразу обо всём догадались?

– У меня есть неопровержимые… – начал было опешивший Холтофф.

– Значит неопровержимые? – перебил его Мюллер. – Ну, докладывайте.

– Сегодня я был у Штирлица дома. Прощупывал его на предмет лояльности. Я предложил ему взять физика Рунге и вместе сбежать в Швейцарию, к нейтралам.

– И что Штирлиц?

– Штирлиц вначале спросил: «Не хочу ли я коньяку?», а потом ударил меня вот этой бутылкой по голове! – с возмущением Холтофф неопровержимо потряс бутылочным горлышком, которое держал в руке.

– Так-так… – Мюллер нервно дёрнул головой. – Так-так. Что ещё вы помните?

– Потом ничего… – всхлипнул Холтофф. – Потом я очнулся в вашей приёмной. Хотя нет! Помню, как Штирлиц вёз меня на своей машине сюда. Я на миг пришёл в себя. Штирлиц посмотрел на меня и сказал…

– Сказал? Ну что, что он сказал?! – почти прокричал Мюллер.

– Он сказал: «Ну и тупая же ты, гнида фашистская! У меня ещё и передатчик в багажнике».

– Так-так! И что ещё?

– А ещё, – наморщил свой арийский лоб гестаповец. – «У вас спина белая, Холтофф». И улыбнулся…

По щекам перевязанного гестаповца-подранка потекли слёзы.

Мюллер быстро подошёл к Холтоффу и смерил его испепеляющим взглядом.

– Повернитесь.

Офицер повернулся.

– У вас действительно белая спина, Холтофф, – разочарованно проговорил Мюллер.

– Правда? Спасибо, группенфюрер, – растерянно пролепетал подчинённый. – А что же теперь со Штирлицем? Я могу арестовать его немедленно! – белоспинный гестаповец отважно потряс коньячным горлышком.

Мюллер разочарованно опустил взгляд.

– Вы идиот, Холтофф. Штирлиц просто пошутил.

– Но как же, группенфюрер?.. – совсем поник побитый нацист. – А бутылка? А «Гнида фашистская»? Ведь нас, немецких нацистов, фашистами называют только русские!

Мюллер тяжело вздохнул и сел за свой стол.

– Если бы вы не были так молоды, Холтофф… Идите вон.

Холтофф пристукнул каблуками, развернулся и вышел. Мюллер, кстати, не стал говорить подчинённому, что у того не просто была белая спина. На кителе отважного офицера гестапо красовалась надпись мелом: «Пни меня! Я тупая фашистская гнида».

Мюллеру стало грустно. Штирлиц-Штирлиц… Какое тонкое чувство юмора у этого прохиндея. Мюллер вспомнил, как 23 февраля 1943 года Штирлиц, вдрызг пьяный, вломился в его кабинет, прокричал: «Русские не сдаются!», разбил о голову шефа гестапо бутылку водки, смачно сматерился и добавил: «Это вам привет со Сталинграда!».

Мюллер был человек опытный (ведь он работал в полиции ещё со времён Веймарской республики), потому и догадался, что Штирлиц просто пошутил. Тем более тогда, в 1943-м, перед уходом Штирлиц произнёс: «С первым апреля, группенфюрер!».

А этот Холтофф… Молодо-зелено.

9.5.1944 (13 часов 15 минут)

9 мая 1944 года Штирлиц вышел прогуляться по Берлину в советской форме. Так как никто ещё не знал о Дне Победы, поступок Штирлица не вызвал никаких подозрений.

Штирлиц шёл по Принцальбрехтштрассе. Навстречу ему ехали трое гестаповцев на мотоцикле. «Байкеры», – подумал Штирлиц. «Металлист», – подумали гестаповцы, поглядев на советские ордена Штирлица, и поехали дальше.

На Фридрихштрассе, увидев человека в странной форме, к Штирлицу подошли трое эсэсовцев и потребовали предъявить аусвайс. Штирлиц протянул офицерскую книжку. Эсэсовец долго глядел на обложку с красной звездой. Решив запутать противника окончательно, Штирлиц вдобавок протянул удостоверение СД. Эсэсовец побледнел. Деморализуя врага окончательно, Штирлиц громко произнёс по-русски:

– С Днём Победы!

– Я-я… – промямлил патрульный, возвращая документы.

«Румын», – подумал эсэсовец.

«Сам такой», – подумал в ответ Штирлиц, продолжив прогулку по Берлину.

Самое главное знал полковник Исаев уже тогда, 9 мая 1944-го: Победа будет за нами!