Текст книги "Основная миссия"

– Я просто думала, что Илья Иванович захочет отдохнуть с дороги. Ты ведь ночью вставать будешь – ребенка кормить. Да и…

Что именно «да и» она недоговорила, просто быстренько смылась к себе. А мы с любимой переглянулись, одновременно понимающе хмыкнули и пошли сдавать тест на тему «Как надо поступать в ситуации, когда обоим очень хочется, но одной не сильно можется?» Кстати, вариантов решения нашлось море…

* * *

А наутро я был вынужден покинуть семью и заняться бюрократической волокитой, связанной с документами. Впрочем, как оказалось, не такой уж и волокитой, поскольку уже к обеду я освободился и смог заняться своими делами. Иванов, выделив мне Панарина в качестве проводника и шофера и предупредив, чтобы при малейшей проблеме я связывался с ним лично, убыл в консульство. Мы поехали в церковь, а затем в магазины, так как я собирался, используя подвернувшуюся возможность, прикупить презенты своим мужикам. В магазины мы, правда, уже не успели, поэтому продолжили вояж на следующий день.

В принципе, я бы долго не мотался, но вот Хелен, которая, узнав о дате свадьбы, превратилась в тайфун, ураган и торнадо в одном лице, прихватила мамашу и сорвалась заказывать платье. А это оказывается – ПРОЦЕСС, который может занять недели и месяцы. Вообще, меня чуть не съели из‑за того, что я заранее не предупредил о столь важном мероприятии. Возражения о том, что первое колечко было подарено более полугода назад, и этот подарок, в общем-то, являлся намеком на свадьбу, в расчет не принимались. При этом суета прерывалась только на время кормления Ванюшки и на периодические стоны Аленки, что она ничего не успевает. К концу дня я настолько от всего опупел, что неосторожно предложил перенести свадьбу на полтора месяца. Мол, за это время все точно успеют собраться и нарядиться. Вплоть до моего знакомого Гюнтера Клабке, который сейчас крутил какие-то семейные дела в Аргентине. М‑да, лучше бы я молчал, так как за это предложение меня вообще чуть не убили.

Одно радовало, что вечером Хелен опять превратилась в ту самую девчонку, которую я знал. На вопрос о подобных метаморфозах она ответила, что это «невестин синдром», и посоветовала любимому просто, стиснув зубы, перетерпеть четыре дня, оставшиеся до свадьбы. Четыре дня перетерпеть я согласился, но наутро приключилась новая напасть – знакомство с ее подружками: Магдой – высокой девицей гитарных форм, одетой в платье с декольте, глубоким как овраг, и Джулией – просто красивой барышней, муж которой был крупной шишкой в местной строительной корпорации. Про мужа и свою недавнюю свадьбу она рассказала буквально на первых минутах знакомства, а потом все больше молчала, заливисто смеясь над каждой моей шуткой. Магда же, наоборот, болтала непрерывно, рассказывая сразу обо всем, начиная их детскими шалостями и заканчивая прогнозами на урожай винограда. Я ее слушал внимательно, но постоянно отвлекался на два внушительных шара, выпирающих из выреза платья. В конце концов, Аленка заметила направление моего взгляда и, мило улыбаясь, наступила мне на ногу каблуком, благо мы сидели за столом и этого ее действия никто не заметил. Больно было так, что я чуть не откусил кусок кружки, из которой чинно прихлебывал кофе. А жестокосердная Нахтигаль нежно поцеловала меня в щечку и невинно поинтересовалась, а что это у любимого так личико скривилось? Кофе обжегся? Так осторожней надо быть – это ведь не русский охлажденный квас! Девки опять заржали, ну и мне пришлось нацепить улыбку, при этом обиженно думая, что данную экзекуцию моя зеленоглазка устроила совершенно зря. Если говорить объективно, то в такой вырез, как у Магды, целиком провалиться можно, но я заглядывал туда движимый не похотью, а совершенно нормальными, высокоэстетичными чувствами. Смотрят ведь люди на картины Рубенса, и никто им за это ноги не оттаптывает! Ленка, видимо поняв, что несколько перестаралась, уже искренне погладила меня по руке, и я, оттаяв, снова начал шутить и каламбурить.

Вечером этого же дня состоялось знакомство с ее дядей, ну и тетей, прицепом. Там все прошло штатно, и разговор все больше вился вокруг наших семейных планов на будущее.

А за два дня до часа «Х» в Берне появился сумевший таки уехать из рейха Карл Нахтигаль. Мы с невестой в это время отсутствовали. Она была на очередной примерке, и я, как ни странно, тоже, так как, оказывается, «мужчина во время свадебной церемонии должен быть либо во фраке, либо в мундире». Согласившись с тем, что парадная форма полковника НКВД здесь и сейчас будет смотреться несколько вызывающе, не говоря уж о том, что о конспирации придется забыть, я потопал добывать этот долбаный фрак. Хорошо, предусмотрительный Иванов надоумил, что его можно взять в посольстве, благо размер подходящий был, в противном случае я бы еще кучу времени на пошив потратил. Да и деньги надо поэкономить, а то покупка десятка хороших часов для подарков моим ребятам пробила солидную брешь в бюджете. Это удачно еще получилось, что я заранее оплатил услуги поваров и официантов с музыкантами, прежде чем пошел за презентами пацанам, а то хорош был бы жених, одалживающий деньги на банкет.

В общем, когда я с фраком наперевес зашел в дом, Аленка еще не вернулась, и меня встретила Алекс с высоким, седым, упитанным мужиком, которого я мгновенно опознал как Карла Нахтигаль. После стандартной процедуры знакомства Александра Георгиевна куда-то смылась, а я был приглашен в кабинет для беседы. Предложив мне свободно курить, Карл достал трубку и, набив ее, закурил сам. После этого, выставив два бокала на стол, плеснул в них немного коньяка и сказал:

– Я уже имел разговор с женой и буду с вами откровенен. Узнав в январе этого года, что моя дочь решила связать свою судьбу с русским офицером, я не был в особом восторге, но и препятствовать свадьбе не собирался, решив, что в послевоенном мире это вполне приемлемая партия для Хелен. Точнее, я просто не хотел спорить и расстраивать дочь. Натура у нее упрямая, поэтому никаких аргументов она бы не слушала. Но сегодня выясняется, что вы не просто армейский офицер, а сотрудник тайной полиции…

Я, кивнув, спросил:

– Это как-то влияет на ситуацию?

– Несомненно! – Немец несколько раз пыхнул, раскуривая трубку, и продолжил: – Поймите меня правильно, я уже имел дело с тайной полицией. Вы наверняка знаете о том, как меня чуть не арестовало гестапо?

– Знаю. И о тогдашнем выборе, стоящем перед Еленой, тоже знаю. Или ваш арест, или ее замужество с тем прохвостом, который пронюхал о ваших делах с русскими военнопленными.

Карл несколько смутился, вспомнив, какую именно роль сыграл его нынешний собеседник в ликвидации нешуточной угрозы, но, быстро оправившись, сказал:

– Я вам благодарен за то, что вы тогда сделали, но поймите, я достаточно взрослый человек, чтобы понимать, что государственная безопасность – это не армия, где все просто и понятно. В безопасности постоянно плетутся интриги, а мне вовсе не хотелось бы, чтобы моя семья и мой внук хоть как-то пострадали от этой тайной войны. Скажу более откровенно: в тайной полиции прямо приветствуется доносительство, двуличие и подлость, даже по отношению к своим коллегам, поэтому я считаю, что порядочный человек в такой структуре служить не будет.

Оба-на! Где-то я уже слышал подобные песни. Только там их исполняли сбрендившие от кухонных посиделок либералы, а здесь это говорит с виду вполне вменяемый мужик. Нет, я бы понял, если бы он был нищим и тупорылым «леваком» – это только они любят порассуждать о «кровавой гэбне» и о том, что там служат исключительно упыри. Но ведь Карл вполне самодостаточен и образован, поэтому должен хорошо понимать роль государственной безопасности в деле элементарного сохранения страны. Или это просто спесь барина, не желающего иметь никаких дел с «сексотом и филером»? Нет, тут что-то не сходится…

Во всяком случае, если судить по рассказам Аленки о своем отце, психотип у этого человека должен быть другой. И что это тогда значит? Проверка? А чего он меня вообще проверяет, на вшивость, что ли? Думает, что я сейчас начну возмущаться и доказывать обратное? Что я не подлый и не двуличный? В этом случае человек, начав оправдываться, скорее докажет обратное, предоставив собеседнику все козыри…

Карл очередной раз пыхнул, окутавшись ароматным дымом, скрывающим выражение глаз, и я решился.

– Господин Нахтигаль, как вполне справедливо говорил один профсоюзный деятель: «При ста процентах прибыли, капитал попирает все существующие законы, а при трехстах нет такого преступления, на которое он бы не решился, хотя бы под страхом виселицы». Данные слова ни у кого не вызывают сомнения, но ведь на этом основании я не подозреваю именно вас, как яркого представителя капитала, в способности совершать бесчеловечные преступления. Вы мне можете ответить, что не все капиталисты одинаковы. Но и я могу сказать, что спецслужбы спецслужбам рознь. Точнее взаимоотношения внутри этих спецслужб…

Собеседник негромко рассмеялся.

– А вы неплохо держите удар. Только, насколько мне кажется, слова про капитал принадлежат вашему Марксу?

Я хмыкнул.

– Он скорее ваш. И насчет этой фразы вы несколько заблуждаетесь – впервые ее озвучил англичанин Даннинг, а Маркс просто удачно повторил.

Нахтигаль, опять пыхнув трубкой, заметил:

– Интересно, вы первый встретившийся мне коммунист, который правильно идентифицировал авторство этого высказывания. Все остальные приписывали его либо Энгельсу, либо Марксу, либо Ленину.

Хм, я бы ее тоже классикам приписал, если бы не препод, который у нас был на первом курсе. Время было как раз перед распадом Союза, и в стране в полный рост процветало кооперативное движение вкупе с ростом криминала, вот преподаватель марксистко-ленинской философии очень в тему и привел нам эту цитату. И заострил внимание на том, что многие считают, будто это слова Маркса, но на самом деле их первым ляпнул Т. Дж. Даннинг. Самое смешное, что из всей философии я только это и запомнил, зато сейчас ввернул цитату очень вовремя, прокатив за умного. Теперь, главное, не смазать это впечатление, так как будущий тесть, похоже, вовсе не является сбрендившим либералом, как мне поначалу показалось, и весь этот разговор затеян с целью прощупать русского жениха с разных сторон. Может, я фанатик идеи или просто дуболом от сохи, от которого надо держаться подальше? Ну-ну. Значит, пора удивлять этого доктора-капиталиста.

Взяв бокал, я его приветственно приподнял и, чуть пригубив ароматного коньяка, пожал плечами:

– Может быть, дело в том, что вам попадались не слишком образованные коммунисты. А может, в том, что я вообще не коммунист.

Ага, проняло. Карл даже трубку отложил в сторону и, удивленно подняв брови, уточнил:

– Насколько я знаю, вы являетесь полковником НКВД?

– Алекс вам совершенно правильно передала мое звание и место службы.

– Но разве возможно служить в вашей организации и не быть при этом членом партии?

Я улыбнулся.

– Как видите.

Нахтигаль тоже отхлебнул из своего бокала и задумчиво произнес:

– Не верить вам на слово я не имею никаких оснований. Просто в данном случае ложь – бессмысленна. Но скажу честно: вы меня сумели удивить во второй раз.

– А когда был первый?

Мне думалось, что немец скажет о том, как я его отбрил по поводу подлости и двуличности гэбешников, но ответ был неожиданный:

– Первый раз был тогда, когда я узнал, что «невидимка» оказался во Франции. Тогда я сначала предположил, что вы были просто в силовом прикрытии дипломатической миссии. Но несколько позже узнал, что ошибался, причисляя вас к охранникам. А что вы так удивились? – Нахтигаль усмехнулся и пояснил: – Вы бы видели глаза моего племянника Гюнтера и его высокопоставленного друга Гельмута, когда Хелен показала кузену фотографию жениха. Гюнтер опознал вас как некоего Себастьяна Кольема, а Гельмут… Поверьте, мне не часто приходилось видеть настолько ошеломленного человека. Увидев подобную реакцию, я провел его в свой кабинет и на правах отца, беспокоящегося за судьбу своей дочери, смог выяснить некоторые очень интересные подробности. Господин барон мне тогда сказал, что именно вы были одной из ключевых фигур переговоров. Что вы вообще очень необычный человек, и он будет счастлив видеть вас мужем Хелен. Потом, вероятно, справившись с первоначальной растерянностью, оберст замолк и сказал, что более ничего рассказать мне не может, так как это не его тайна. Поинтересовался только, известно ли моей дочери, кем вы являетесь? Я ответил, что Хелен знает вас как русского «невидимку». Гельмут лишь понятливо кивнул и попросил о нашем с ним разговоре более никому не рассказывать.

М‑да… правильно люди говорят, что Земля в натуре – очень даже маленький шарик. Хотя предположить то, что «царская морда» увидит мою фотку, вполне можно было. Он кентуется с двоюродным братом Аленки и, значит, рано или поздно посетил бы ее дом, где ему обязательно бы похвастались «портрэтом» жениха. Но мы рассчитывали, что это произойдет несколько позже, так как после того, как гестапо взялось за заговорщиков, Клабке сбежал в Швейцарию, а потом от греха подальше родственники его вообще отправили в Латинскую Америку контролировать семейную фармакологическую фабрику. Гельмут же, не прекращая своей антифашистской деятельности, ушел в глубокое подполье в самой Германии. И поэтому шансы, что перед этим они встретятся в доме Аленки, были довольно малы. Трудно было предположить, что они посетят ее одновременно, а одному оберсту Хелен мою фотографию не стала бы показывать.

Пока я размышлял о неожиданных вывертах судьбы, Карл продолжал:

– Тогда я и понял, что вы не просто «невидимка», как мне представлялось ранее. Честно говоря, была даже мысль о «подводке» ко мне русского агента таким хитрым способом, но я ее отмел. Слишком все случайно и необычно для распланированной операции, начиная вашей первой встречей с моей дочерью два года назад в России и заканчивая Францией. Но все равно остается слишком много неясностей. Понимаете, – Нахтигаль остро глянул на меня, – ну никак не вяжется диверсант, уничтожающий транспортные колонны, с ключевой фигурой в германо-советских переговорах. Да плюс еще Гельмут… Он о вас говорил с большим пиететом, и видно было, что мальчик не просто искренне вас уважает, а чуть ли не боготворит. Поверьте, я чувствую такие вещи и поэтому сейчас хочу спросить, кто же вы на самом деле? Ведь, не зная этого, я не смогу относиться к вам с доверием. Я не требую раскрытия каких-то государственных тайн, но, волнуясь за судьбу своей семьи, настаиваю на максимально развернутых объяснениях.

Мля, еще один… Сначала Колычев, теперь этот… Но какой соображающий дядька, и как быстро он меня за хобот поймал. Одно хорошо, уж ему-то я могу не рассказывать о своем иновременном происхождении. Поэтому, выслушав Карла и склонив голову в знак согласия, я ответил:

– Я вас прекрасно понимаю и не могу не отдать должное вашей проницательности. Да, я не просто полковник НКВД. Совсем «не просто». Помимо всего прочего, я являюсь также личным порученцем главы Советского Союза Иосифа Виссарионовича Сталина.

В яблочко! Такого этот немец не ожидал – вон, даже спички рассыпал. А я продолжал объяснять:

– Для Верховного главнокомандующего членство в партии, разумеется, очень важно, но все-таки является менее приоритетным фактором, чем личные способности и качества человека. При этом не скрою – именно должность личного порученца и позволила мне приехать сейчас в Швейцарию, чтобы жениться на Хелен, которую я искренне люблю. Для обычного офицера подобное было бы немыслимо, но мой командир одобрил этот брак…

Нахтигаль задумчиво потер подбородок:

– Тогда у меня к вам два вопроса. Первый – как такая значимая фигура, как личный порученец главы государства, могла неоднократно оказываться в немецком тылу?

– Могу сказать только то, что я был одним из кураторов проекта террор-групп. Об остальном, прошу меня извинить, я промолчу.

Карл кивнул:

– Этот ответ, разумеется, ничего не объясняет, но я понимаю, что значит секретная информация, и поэтому перехожу ко второму вопросу… – Немец несколько замялся, но потом, чему-то усмехнувшись, продолжил: – Второй вопрос касается вашего, как вы выразились, командира. Я могу поверить, что он дал согласие на брак с моей дочерью, но никогда не поверю, что только этим все дело ограничится. Я ведь не пролетарий и не колхозник, поэтому странно было бы, если бы ваше руководство не сделало попытки через меня выйти на круг моего общения или не попыталось как-то по-другому использовать Карла Нахтигаль в своих играх. Вы уж извините старика – не верю и все. Поэтому сразу предлагаю разделить семейные и деловые вопросы. В семейных – я ваш будущий тесть, и этим все сказано. Но вот в деловых… большинство своих активов из Германии я вывел, и поэтому сохраню свои капиталы даже в случае национализации. То есть с этой стороны Советы на меня надавить никак не смогут. Купить? Опять-таки смешно. Моя репутация в деловых кругах стоит гораздо дороже, чем коммунисты смогут предложить. Попытаться воздействовать на меня через дочь или внука? – Нахтигаль закаменел лицом. – Знаете, молодой человек, чтобы не было никаких иллюзий, я хочу сразу расставить все точки над «i». В этом случае я буду действовать крайне жестко и подключу все свои связи как в Европе, так и в обеих Америках, чтобы это давление окончилось ничем. Ничем, кроме дискредитации Советов…

Так, вот теперь пошел серьезный разговор! В принципе, мужика можно понять: он о семье беспокоится и попутно честно обозначает свою позицию. Дескать, любовь – это дело святое, и против нее он ничего не имеет, даже готов принять русского в свой клан, но не более того. Полковник армии победителей может стать мужем дочери Карла Нахтигаль, но Карл не допустит, чтобы кого-либо из его родных впутали в шпионские игры. Ну иного и ожидать было бы смешно. Да в общем-то его и планировалось задействовать совершенно в других делах, о которых разговор пойдет позже, а сейчас, сузив глаза и подпустив холода в голос, я ответил, что думал:

– Тот, кто захочет манипулировать МОИМИ женой и сыном, в любых целях, проживет ровно до того момента, как мне об этом станет известно. Так что эту тему можно считать закрытой. Если вы намекаете, что этим манипулятором буду я сам, то сейчас клясться и божиться мне все равно бессмысленно – вы слишком умный человек, чтобы верить словам. Могу сказать лишь одно – агентуры Советскому Союзу вполне хватает и без вас. Открою даже маленькую тайну – среди гораздо более высокопоставленных и влиятельных лиц, чем вы. Так что – я просто люблю вашу дочь, и, поверьте, мне самому было бы гораздо проще, окажись она из семьи простого рабочего. – После этих слов я кашлянул и пробурчал по-русски себе под нос: – Он бы точно паранойей не страдал…

Только вот Нахтигаль не только услышал, но и понял мои последние слова, потому что, вздохнув, ответил:

– Я бы очень хотел на это надеяться… И паранойя моя – не что иное, как следствие большого жизненного опыта. Но, как говорится – время покажет.

Хе, тут скорее можно ответить словами из песенки, которую пел Бернес: «Кто ты – тебя я не знаю, но наша любовь впереди!» Только, разумеется, сказал совсем другое:

– Вот и я надеюсь, что со временем ваша подозрительность исчезнет и до вас дойдет тот факт, что на Елене я женюсь не из‑за денег и не из‑за вас, а просто потому что люблю.

Карл кивнул, опять пыхнул своей трубкой и, хитро глядя на меня, выдал:

– Но ведь она от этого не перестанет быть моей наследницей?

А, вон ты как? Ну тогда получи, фашист, гранату! Положив сигарету в пепельницу, я усмехнулся.

– Вы настоящий капиталист. Даже такую тонкую материю, как любовь, пытаетесь привязать к деньгам. Но я и сам достаточно обеспеченный человек, и моя семья может вполне обойтись без финансовых вливаний со стороны. Поэтому, если уж разговор повернулся так, сразу могу сказать: наследником можете назначить своего брата или племянника, а Аленка и мой сын – это МОЯ забота.

Нахтигаль почувствовал, что несколько перегнул палку, и тут же дал задний ход:

– Я вовсе не это имел в виду! Меня гораздо больше интересовало, как вы, являясь главой семьи, думаете распорядиться приданым моей дочери? Просто Алекс периодически рассказывает, что происходит в России, и я знаю, что коммунисты стали отходить от своих весьма странных доктрин, и у вас там наконец разрешено иметь частное производство, на котором трудится не десять человек, а гораздо больше. Я мог бы подсказать, во что выгоднее вложить капиталы.

Ну вот он и подвел разговор к одному из проработанных с Иваном Петровичем пунктов. Как там этот немец говорил – надо разделять личное и деловое? Насчет личного уже все ясно – папик не ляжет поперек дверей с криком: «Не пущу дочу в Сибирь!», он для этого слишком умный, поэтому будем считать, что свои дела я решил. Теперь пора заняться государственными.

– Не сочтите меня слишком самонадеянным, но, скорее, я вам могу подсказать, во что вкладываться…

Карл поперхнулся дымом.

– К-хм! Это действительно довольно-таки вызывающее заявление. Но было бы очень интересно вас послушать.

– Хорошо… Только я начну несколько издалека. Как вы знаете, «добро» на мой брак дал лично Иосиф Виссарионович. При этом он, разумеется, не мог не заинтересоваться личностью будущего тестя своего порученца. И тот факт, что вы, рискуя жизнью, спасли нескольких русских военнопленных, ему очень понравился – людей вашего круга, способных на подобный поступок, он еще не встречал… А теперь к делу – вы знаете, что в Советском Союзе появилось очень много различных технических новинок. И не только военных. – Нахтигаль кивнул, непроизвольно покосившись на коробочку с подарочной авторучкой. – При этом, как вы сами заметили, в моей стране начались реформы, позволяющие то, о чем раньше не могло быть и речи. И в связи с этим мне поручено сделать вам предложение. – Тут я уже хотел было ляпнуть: «От которого вы не сможете отказаться», но вовремя поймал себя за язык и закончил гораздо дипломатичнее: – Участвовать в одном совместном проекте.

Немец явно заинтересовался, так что даже отложил трубку и, сложив пальцы домиком, спросил:

– В каком?

– Как вы относитесь к эксклюзивной лицензии на производство одноразовых шприцов?

Нахтигаль приподнял бровь:

– Это то, что я думаю?

– Не знаю, про что вы думаете, а то, о чем говорю я, представляет собой пластиковые шприцы разной емкости в стерильной упаковке. Их совсем недавно изобрели в СССР и получили все необходимые патенты: как внутренние, так и международные. Вам как врачу, наверное, не надо объяснять, сколько проблем может быть решено с применением шприцов, которые не требуют предварительной стерилизации, и которые могут быть использованы хоть на поле боя, хоть в больнице? И насколько это снизит риск занесения инфекции? Хочу добавить, что вам, как человеку, занимающемуся еще и выпуском ветеринарных препаратов, будет небезынтересно узнать: в том же животноводстве скорость прививок возрастет многократно, так как лекарство для прививок можно заправлять в шприцы прямо на фабрике.

Карл почти минуту молчал, переваривая мои слова и в задумчивости грызя мундштук машинально взятой трубки, а потом, вскинув на собеседника несколько ошарашенные глаза, негромко рассмеялся.

– Это, действительно, – царское предложение. Понимаете, я ведь не только врач. Точнее, уже довольно давно не врач. И поэтому, когда у немецких военных медиков, вернее у подразделения, которое собирает статистику по ранениям и их лечению, появились сведения о появлении у русских необычной новинки, я сильно заинтересовался. Почти одновременно с этим мои люди, находящиеся здесь, в Швейцарии, сообщили, что в библиотеке патентного бюро Берна появился оформленный по всем правилам русский патент на это изобретение. Причем при оформлении были настолько скрупулезно учтены все мелочи, что как-либо обойти его пункты не представлялось возможным. И, насколько я знаю, швейцарцы, первыми узнавшие об этих шприцах, пытались купить лицензию на их изготовление. Но пока безуспешно, хотя, по моим сведениям, кое-какие обнадеживающие сигналы со стороны вашей страны они получили. Только там речь шла лишь о новинке под названием – «шприц-тюбик»… М‑да… а вы мне предлагаете лицензию на производство полноценных шприцов, которые, возможно, как и шприц-тюбик, произведут революцию в медицине. Но пластмасса вместо стекла… Ведь возможны деформации при хранении, даже от перегрева. Это ведь не мягкая колба тюбика, которая не боится подобных вещей. А изменение химического состава лекарства, которое возможно от соприкосновения с пластмассой? И самое главное – стерилизация готового изделия. Хотя… Испытания уже были проведены?

– Да. Результаты испытаний, а также формула пластика и схемы трехкомпонентного шприца находятся у меня.

М‑да, «трехкомпонентного»… Я год назад, когда рассказывал про эти шприцы, напрочь забыл про резиновое колечко на поршне, и поэтому на испытаниях первые шприцы, изготовленные чуть ли не на коленке, забраковали. Хорошо, сами изготовители внесли рацуху, и с этим колечком шприцы заработали, как положено. Причем самое интересное, что эти первые шприцы были стеклянными, а потом уже подключились химики и выдали необходимый пластик для корпуса. Потом все уперлось в иголки, точнее в их количество. И под занавес отрабатывалась эта самая стерилизация, о которой спросил Аленкин отец. Если все остальное было сделано очень быстро, так как материалы для изготовления медицинской новинки были изобретены еще до войны, то стерилизация стала камнем преткновения. Перед упаковкой шприцы должны быть простерилизованы, и как ни прикидывали самые разные способы, все они приводили к огромному удорожанию изделия.

Но тут вдруг сыграло свою роль еще одно нововведение: общий банк данных всех изобретений, новинок и рацпредложений (зачастую даже беспатентных), сделанных как в СССР, так и по всему миру. Просто поняв, что одну и ту же вещь придумывают три, четыре, пять и более раз, умные люди продвинули идею о создании подобного банка, в который и превратили целый институт. И это вовсе не было аналогом существующего в тридцатых годах «Комитету по изобретательству при Совете труда и обороны». И к нынешнему «Комитету по изобретениям и открытиям», который занимался в основном патентным делом, банк тоже не относился. Это была совершенно новая, не имеющая пока аналогов, экспертно-аналитическая контора, которая еще только накапливала базу данных, но буквально с первых дней существования доказала свою полезность. Я даже не знаю, как именно был сформулирован запрос в этот банк относительно стерилизации, но факт остается фактом: съездившие туда изобретатели вернулись окрыленными, и теперь для обработки шприцов планируется использовать оксид этилена. Тот самый, что применяют в боеприпасах объемного взрыва и который нашел неожиданное применение в таком мирном деле, как медицина.

Так что дело двигается, и пусть одноразовых шприцов у нас еще нет, но тем же «невидимкам» и военным медикам уже стали вовсю выдавать более простые в изготовлении шприцы-тюбики с обезболивающим, что резко сократило количество смертей от болевого шока прямо на поле боя.

Но каков немец-то оказался – следит за новинками и реагирует так, как будто мы массированную рекламную кампанию уже провели. Хотя он сам сказал, что уже давно не врач, а именно деляга, поэтому прибыль должен носом чуять. Вот, получается, и учуял…

Нахтигаль так проникся моим предложением, что даже обновил жидкость в бокалах и, встав рядом со мной, спросил:

– Но почему Советы решились привлечь к разработке этой золотой жилы именно меня? Ведь есть более богатые и заинтересованные в сотрудничестве люди?

Я хмыкнул.

– Откровенно говоря, репутация страны тоже стоит очень дорого. И абы с кем мы дела вести не будем. А вы… Что тут можно сказать… Спасая русских пленных докторов два года назад, вы этим поступком, сами того не подозревая, превратили себя в потенциального мультимиллионера… Советское правительство оценило ваш поступок и поэтому решило, что вы достойны того, чтобы с вами иметь дело.

Угу, а еще нам нужны деньги и новейшее оборудование. Специалисты тоже нужны. Поэтому за лицензию Нахтигаль будет платить не только бабками. Он и завод в Союзе построит, и товарами со своего производства расплачиваться станет. Опять-таки – обмен опытом… Не зря же человек владеет несколькими фармацевтическими производствами и медицинскими фабриками, на которых работают очень даже продвинутые спецы. И это только начало – вот как пойдут в разработку разные памперсы и тампаксы, так ему придется и своих знакомых буржуев подключать, чтобы насытить рынок. А это – новые лицензии и новые деньги для моей страны. Дальше же, расширив круг привлеченных лиц, можно замутить и что-то более серьезное, например, те же транзисторы, а там, глядишь, и какие-нибудь ЭВМ.

Разумеется, СССР будет первым снимать сливки, но чем больше мы привяжем к себе всех этих забугорных бизнесменов, тем меньше шансов, что начнет строиться железный занавес или что против моей страны Запад выступит единым строем. Ведь все участники совместных проектов волей-неволей станут проводниками интересов Союза и тем самым, как ни крути – агентами влияния. Так что, дорогой Карл, никто ни к чему тебя принуждать не собирается, и ни о каких шпионских играх речь не идет. Зачем? Через несколько лет ты сам начнешь гнобить наших противников по собственной воле, так как они станут и твоими противниками тоже.

Об этом я, разумеется, не сказал, так как Карл и сам понял все недосказанности, но, судя по лучившейся физиономии, подобные расклады его ничуть не смущают. Ну еще бы – человек думал, что на руку его дочери претендует «комми», от которого кроме головной боли никакого прибытка в семью не ожидается, а выяснилось… В общем, у немца сегодня двойной праздник: и как у отца, и как у «делавара». Нахтигаль расчувствовался до того, что даже отвлекся от темы разговора и часа полтора обсуждал со мной будущую свадьбу, все порываясь войти в долю при оплате расходов. Но я был тверд в своем решении оплачивать счета, чем, по-моему, даже несколько расстроил будущего тестя. А когда за окнами сгустились сумерки, в кабинет заглянула вернувшаяся со своих примерок Хелен. Карл наши с ней переглядывания понял правильно и сказал, что более меня не смеет задерживать. А, провожая собеседника до дверей, он положил руку мне на плечо и поинтересовался:

– Вы говорили что-то насчет документов по результатам испытаний?

Фух! Вот оно! А то я уже было напрягся, думая, что до конца не смог просчитать этого человека. Но его вопрос поставил все на свои места, поэтому я вежливо ответил: