Текст книги "Гваделорка"

2

Любовь Петровна принесла чайники, утвердила их на проволочных подставках. Потом – плетеную корзинку с печеньем.

– Давай, Ванечка, я налью. Какую тебе заварку? Покрепче?

– Средне… – сказал Ваня (вообще-то ему было все равно). – Спасибо.

– Накладывай варенье… А скажи, далеко отсюда живет твоя бабушка?

– Недалеко. В профессорском доме, рядом с математическим факультетом. Это наискосок от католического костела, знаете?

– Ну разумеется! Я, голубчик, весь город знаю, а здешние места тем более. Они – родные… А что, бабушка работает в университете?

– Дедушка работает… – Ваня был рад, что разговор завязался простой, не надо ломать голову, про что говорить. – Он даже не родной дед, а второй муж моей бабушки. Но они давно поженились, меня тогда еще не было… Они с бабушкой жили в Новосибирске, а год назад Константина Матвеевича, это дедушка, пригласили работать сюда. Предложили всякие там «улучшенные условия» и большущую квартиру… Я до сих пор путаюсь в ней, в комнатах и коридорах… А Константин Матвеевич радуется: «Впервые в жизни у меня нет проблемы с расстановкой книг…»

– Такие квартиры дают, наверно, лишь известным специалистам.

– А он известный… в достаточной степени… Профессор, доктор всяких компьютерных наук. Что-то связано там с искусственным разумом… то есть с ин-тел-лектом…

Он думал, что Любовь Петровна спросит фамилию деда, но та, видимо, постеснялась. И сказала:

– Ох, я ничего не понимаю в этих вопросах.

– Константин Матвеевич однажды сказал, что он сам ничего в них не понимает. Как-то разговорился и выдал такую фразу… Я даже запомнил ее от слова до слова…

– Ну-ка, любопытно…

– «Мы слишком о себе возомнили. На самом деле база наших знаний – это смесь молекулярных теорий, квантовой механики и древних философий, и мы оттуда тянем соки, как трава с твоей фамилией тянет из полезных растений…»

– Батюшки! А что у тебя за фамилия?

– Фамилия редкая, – с тайной горделивостью сообщил Ваня. – Хотя и совсем не иностранная. По-ви-ли-ка… Есть такой вьюнок, который обматывает другие растения и как бы срастается с ними… Родители как-то заспорили. Мама сказала, что это трава-паразит, а папа рассердился: не может быть паразитом такое красивое растение, красота всегда полезна…

– Папа прав… Он, случайно, не художник?

– Он виолончелист. В симфоническом оркестре «Мелодии света»…

– Как интересно!.. Да ты пей, пей. И не забывай про варенье… Наверно, ты тоже занимаешься музыкой?

– Я занимался… На фортепьяно, потом на флейте. Только… «не обнаружил талантов»… – Ваня хмыкнул. – Но папа до сих пор не теряет надежды затолкать меня в музыкальный кадетский корпус.

– А тебе, я вижу, не очень хочется?

Ваня двинул плечом:

– Не знаю… Детей ведь не спрашивают. Запишут – и куда денешься… «Ребенок все равно должен быть где-то пристроен»…

Это была мамина фраза. И Ваня замолчал. Потому что дальше могли выскочить слова: «Тем более когда разведенным родителям обоим не до сына…» Но это уже тема не для посторонних.

Любовь Петровна что-то почуяла. Помолчала, позвякала в чашке ложечкой. Спросила чуть стесненно:

– А мама… тоже музыкант?

– Нет, она организатор передвижных выставок. Ездит с картинами и художниками по разным городам… Папа тоже часто ездит – с оркестром… Вот меня на лето и устроили сюда.

– И как тебе здесь?

– Пока неплохо, – дипломатично сказал Ваня. И опять подумал о «ковбоях». Но сказал о другом: – Бабушка взяла у деда и дала мне старый ноутбук. Его можно подключать к Интернету…

– Да, нынешние мальчики сплошь и рядом предпочитают компьютеры книгам, – покивала Любовь Петровна.

Ваня вспомнил, что она – старый библиотекарь. Наверно, ей обидно, что нынче мало читателей. И объяснил:

– Нет, я читаю… Конечно, я не такой уж активный читатель, «Гарри Поттера» одолел всего три тома, но Интернет мне нужен как раз ради книжек. Из него можно выудить то, что нигде больше не найдешь.

– А что именно? – оживилась Любовь Петровна.

– Недавно отыскал редкий роман Жюля Верна «Юные путешественники». Ни в одном собрании сочинений его не встречал…

– Тебе нравится Жюль Верн?

– Очень!

– Но ведь нынешние школьники считают его скучным и старомодным.

– Ну и пусть считают! Мне и в классе говорили, что я «малость того»… – Ваня уже не смущался, он весело крутнул пальцем у виска. – А я все равно… Мне у него нравятся не только самые знаменитые романы, а вообще всё.

– Что же тебя привлекает в этом писателе?

Ваня нервно зашевелил ногами.

– Любовь Петровна, там… время такое. Мне кажется, лучше, чем теперь. Столько всего на свете неоткрытого и в то же время изобретения всякие. Воздушные шары, первые телефоны, электричество, пароходы… Плохо только, что тогда не было мобильников… Зато люди не те, что нынче. Будто добрее друг к другу… Хотя, конечно, тоже… И еще бывают интересные совпадения.

– Вот как?

– Да… Мама собирается в августе в круиз на Антильские острова, с заходом на остров Гваделупу. А я начал читать «Юных путешественников», и там – тоже Гваделупа. Не такой уж известный остров, и вдруг – в книжке и в жизни.

Он встретился с Любовью Петровной глазами, и показалось, что угадал ее вопрос: «А что же тебя-то мама не берет с собой на Гваделупу?» Стал смотреть в чашку с недопитым чаем…

– Ты, по-моему, мало ешь варенья. Не стесняйся…

– Нет, я много… Спасибо… Только мне уже пора. Бабушка звонила, волнуется…

– Все-таки доешь варенье – это недолго… А я на минутку оставлю тебя. Вспомнила, что надо позвонить.

Она вышла. Ваня заскреб ложечкой о стеклянную розетку, и в этот миг в кармане опять ожил телефон.

– Лариса Олеговна, я уже иду! Совсем скоро! Ой!..

В телефоне был совсем не бабушкин голос. Хотя женский и… кажется, даже знакомый.

– Простите, я могу поговорить с Константином Матвеевичем?

– У него сейчас другой номер.

– Извините, а вы его не знаете?

– Знаю. Давайте продиктую…

– Будьте столь любезны…

– Пожалуйста… Восемь, девятьсот двенадцать, двести сорок четыре…

– Секундочку! Я возьму карандаш… Прошу вас…

Ваня снова начал диктовать. Отчетливо называя число за числом, он поднял глаза и увидел через открытую дверь Любовь Петровну.

Она стояла в коридоре у тумбочки, прижимала к уху телефонную трубку и, согнувшись, писала в блокноте.

– Ой… – Любовь Петровна вскинула глаза: – Батюшки… Значит, мы беседуем друг с другом? Вот это чудеса!

Ване стало смешно.

– Ну да! А я думаю: чей это знакомый голос? Опять совпадение, почти как у Жюля Верна…

– Выходит, Константин Матвеевич Евграфов – твой дедушка?

– Да! – Снова уточнять, что не родной, не имело смысла. – Значит, вы знакомы?

Любовь Петровна положила трубку на рычаг, вошла, встала у порога. Забавно почесала карандашом висок.

– Знакомы ли… Трудно сказать. Скорее всего, он меня и не помнит. Мы учились не в одном классе, а в параллельных… В том году произошло слияние женских и мужских школ, я из двадцать первой попала в двадцать пятую, не сразу познакомилась со всеми… Но у меня есть старый снимок, на котором мы с твоим будущим дедом почти рядом. На пионерском субботнике в городском саду. Это там, где нынче Центральный бульвар… Хочешь посмотреть?

– Конечно! – Было и в самом деле интересно: как выглядел пожилой профессор Евграфов полвека назад. Даже больше, чем полвека…

Любовь Петровна вытянула ящик старомодного комода, достала пухлую папку, сразу нашла нужную фотокарточку. Чуть больше открытки…

Выглядел он… несовременно. Как мальчишки в старых фильмах. Как школьник Волька Костыльков в кино про Хоттабыча. Фуражка военного образца, широченные брюки, блуза с бляхой. Галстук-косынка поверх блузы… А лицо под козырьком толком и не рассмотреть, только чубчик торчит из-под козырька. Пионер Костя Евграфов воткнул лопату в кучу прошлогодних листьев и грудью налег на черенок. А в двух шагах от него стояла тощая девочка с граблями. С насупленными бровями и приоткрытым ртом. Щекой прижималась к длинному черенку. Видимо, Люба Грибова. Она была в платье с черным фартуком и в резиновых сапогах на тонких ногах.

– Шестой класс… – вздохнула Любовь Петровна. – У мальчиков тогда впервые появилась школьная форма, такая вот. Впрочем, ненадолго, скоро ее поменяли на костюмы с пиджачками. А то с первого класса – будто солдафоны какие-то…

– Думаете, он вас не помнит? – осторожно сказал Ваня. – Вы же несколько лет были в одной школе…

– Я после седьмого класса уехала в Омск и жила там два года. Вернулась только в десятом. Костя и тогда не смотрел в мою сторону. Было на кого смотреть и без меня… Его в ту пору звали Граф. Е Вэ Графов, «его высочество Граф». Был он изящен, резок в суждениях, часто спорил с учителями, но без грубостей, а иронично и вежливо… Девочки по нему обмирали…

«„Граф“, кажется, не „высочество“, а „сиятельство“», – подумал Ваня. Но сказал не то:

– Его и сейчас иногда Графом зовут. Бабушка Лариса Олеговна… А вы хотите с ним увидеться, да?

– Я совсем недавно узнала, что Константин Матвеевич вернулся в Турень. Мне достали его телефон. Сейчас в двадцать пятой школе есть нечто вроде клуба ветеранов, там встречаются те, кто… еще остались на этом свете и не забыли ученические годы. А профессор, видимо, про это не знает: весь в своих научных проблемах. Вот я и решила его… так сказать, приобщить… Ванечка, будь добр, продиктуй до конца номер телефона.

Ваня продиктовал. Потом подержал еще перед глазами снимок. От старой фотобумаги почему-то пахло не то корицей, не то ванилью.

– Любовь Петровна, я ему… дедушке расскажу про вас. А теперь я пойду, ладно? Пора…

– Давай я тебя провожу! А то вдруг эти «велосипедные витязи» вертятся поблизости…

– Нет, что вы! Наверняка уже укатили… А если что – удеру, – сказал Ваня весело и без лишнего героизма. – Махну через забор – не догонят…

– Заходи в гости. С тобой интересно беседовать. Я тебе в нашей библиотеке присмотрю что-нибудь из старых жюль-верновских изданий…

– Спасибо!

Полуденный выстрел1

Любовь Петровна еще раз сказала «заходи в гости», притворила за Ваней дверь, и он стал спускаться по ступеням. Неторопливо и без всякого желания.

На полпути ему встретилась девочка лет десяти. Тощенькая, в светлом платьице с матросским галстучком, ничем не приметная. В лестничном полумраке лица и не разглядишь. Ваня заметил только вздернутый нос и очень светлые реденькие волосы, расчесанные на пробор. Посторонился, прижавшись поясницей к перилам. Надо было бы, наверно, сказать «привет» или «здрасте» (небось внучка Любови Петровны), но он постеснялся. Так, молча, и разошлись…

После темной лестницы двор показался очень ярким. Ваня сошел с крыльца и затоптался. Надо было пойти к калитке и выглянуть: нет ли поблизости неприятелей. Но… не хотелось. Может, лучше сразу в дальний край двора, а там – на поленницу, на забор и в переулок, где его, Ваню, вовсе не ждут?

Он не успел принять решение.

– Подожди! – долетел с крыльца голосок.

Это была девочка. Та самая. Смотрела, тревожно мигая белыми ресницами.

– Ты – Ваня?

– Д-да, – съеженно сказал он и тоже мигнул.

– Вот… Ты забыл у бабушки шнурок. Она велела вернуть…

Девочка держала синий шнурок от футбольной рубашки двумя пальчиками.

– А… Да… Спасибо…

Ваня начал неловко продергивать завязку с пластмассовыми кончиками в отверстия на ткани. Старательно так продергивал и смотрел вниз. И разглядел, что на девочке такие же плетенки, как у него. Тоже на босу ногу. Только размером поменьше… Она вся была «поменьше». Где-то на год помладше Вани и ростом ему до уха. Щуплая такая, с колючими поцарапанными локотками.

Ваня продернул шнурок и стал его старательно завязывать. Идти через двор к забору на глазах у девочки было неловко (вдруг догадается о его страхах!). А соваться к калитке – немалый риск.

«Чего она торчит тут, не уходит!..»

Девочка потрогала на виске белобрысую прядку (Ваня заметил, что прядка не совсем белая, а с чуть желтоватым отсветом). Девочка сказала:

– А еще…

– Что? – бормотнул Ваня, завязывая шнурок на третий узел.

– Бабушка попросила… чтобы я тебе показала безопасную дорогу. Потому что тебя на улице караулят хулиганы. Она разглядела в окно…

Когда Любовь Петровна успела это разглядеть и рассказать все внучке? Впрочем, какая разница! У Вани от неловкости зачесались уши. Но… изображать бесстрашного героя было глупо. Во-первых, девчонка все равно все понимала, а во-вторых… если поймают – накостыляют так, что век не забудешь. А могут и мобильник отобрать…

Ваня посопел и небрежно спросил, глядя на девчонкины плетенки:

– Что за дорога-то?

– Пойдем…

Она спрыгнула со ступеньки, оглянулась и зашагала по тропинке среди подорожников. Ване что делать? Пошел следом (петух на лестнице проводил его насмешливым взглядом).

Девочка шла туда, куда собирался и Ваня, – к дальнему забору с поленницей. Но карабкаться на поленницу они не стали, а пролезли в тесный промежуток между дровяным штабелем и досками (девочка – впереди, смущенный и послушный Ваня – следом). Виновато смотрел на ее тонкую шею с белым пушком. Шея была открыта, потому что волосы разделялись на две короткие косички. Девочка отодвинула на заборе доску, скользнула в щель, оглянулась:

– Пролезешь?

Ваня пролез без труда, только слегка зацепился карманом с мобильником.

За щелью открылся длинный проход: слева глухая кирпичная стена, справа – забор. Было видно, что шагов через двадцать проход поворачивает влево. А что дальше – непонятно.

– Дальше – еще один двор, с огородом, – словно в ответ Ване сказала внучка Любови Петровны. – Его надо проскочить незаметно… А потом будет в кустах тропинка, она приведет на край лога. А там дорожка, между логом и спортплощадкой… Квакер туда не пойдет, не догадается.

– Кто не пойдет?

– Квакер. Тот, кто тебя ищет… Это не имя, а прозвище. Потому что такой вот… лягушачий портрет. Видел, как он улыбается?

«Квакеры – это вроде бы секта была такая в Америке», – вспомнил Ваня. Но не стал уточнять, хмыкнул:

– Прямо партизанская война с этим Квакером…

Было все-таки стыдно, что приходится убегать и прятаться с помощью девчонки.

– Конечно, война, – согласилась девочка. – Но мы его перехитрим. От спортплощадки всего квартал до твоего дома. Ты не бойся…

«Я и не боюсь», – хотел ответить Ваня и понял, какое это будет глупое вранье. Спросил насупленно:

– А откуда ты знаешь, где мой дом?

– Бабушка сказала. И еще сказала, что с твоим дедушкой училась в школе…

«Когда она успела? – подумал Ваня. – И про адрес, и про деда, и как меня зовут… Видать, я долго топтался на крыльце…» И вспомнился петух с насмешливым взглядом.

Девочка не спешила. Остановилась и будто прислушивалась. Наконец позвала:

– Ну, идем…

Середина прохода заросла темной травой с узорчатыми листьями, вроде как у полыни. Ростом выше колен. А вдоль забора тянулась неширокая тропинка. Девочка шагнула на нее. Ване надоело быть все время позади, он решил пойти рядом с девочкой – прямо через травяную чащу. Девочка быстро оглянулась, уперлась ему в грудь ладошками:

– Что ты! Не ходи там!

– Почему?

– Это же татарская крапива! У вас в Москве такой, наверно, нет. Она в сто раз кусачее обыкновенной…

Ваня глянул недоверчиво. Трава казалась безобидной, совсем не похожей на крапиву. Но… спасительницам полагается верить. И он послушно пошел следом, в затылок девочке. Однако любопытство было сильнее страха. Ваня не утерпел, тыльной стороной ладони мазнул по макушке растения… «Ма-амочка моя!» Хорошо, что не вляпался ногами, а то плясал бы теперь, как на костре!

Девочка опять оглянулась.

– Зацепил все-таки?

– Чуть-чуть…

От этого «чуть-чуть» ядовитые иглы прошивали руку аж до локтя.

– Потом обмакнешь в холодную воду. Через часик пройдет.

«Ничего себе – через часик!..» Ваня на ходу лизал руку, как обжегший лапу кот.

Проход сделал поворот, и оказалось, что он упирается в крепкий, в два ребячьих роста, плетень – из толстых прутьев и березовых жердей. Девочка приложила палец к губам, раздвинула прутья.

– Ох… ну так и есть. Пасется среди грядок…

– Кто?

– Парамоныч. Хозяин огорода. Если увидит нас, будет скандал.

Ваня тоже глянул сквозь плетень. Грузный дядька среди помидорной ботвы был старый и, кажется, хромой.

Ваня азартно шепнул:

– Если рванем напрямик, он не догонит… – Хотелось показать девочке хоть какую-то смелость.

Но девочка мотнула косичками.

– Он меня знает. Сразу пойдет ябедничать бабушке.

– И что? Ты ей объяснишь, что спасала меня… Или все равно попадет?

– Да ничуть не попадет. Но он станет мучить ее разговорами про современную молодежь и клянчить взаймы. На четвертинку… Давай подождем немножко.

– Давай… – Ваня снова стал лизать руку.

В кармане опять затрепыхался, запиликал мобильник.

– Ванечка, ты далеко?

– Да недалеко, недалеко! Приду уже скоро! Не волнуйтесь вы, пожалуйста!..

– Я волнуюсь, потому что ты можешь не успеть. Если начнет сильно хлестать, спрячься под навесом на автобусной остановке или в каком-нибудь магазине…

– Что – хлестать?

– Да ты разве не видишь? Посмотри на небо!

В самом деле – как потемнело! Ваня глянул вверх. Над кромкой кирпичной стены клубилась белесая кайма лиловой тучи. Елки-палки! А он и не обращал внимания на небо во время своего малодушного бегства от Квакера!

У здешней погоды такое свойство: среди жаркого ясного дня вдруг откуда ни возьмись вырастает грозовое облако – треск, ливень, сломанные ветки тополей! А через полчаса опять солнце и благодать…

– Сейчас польет, – деловито сообщила девочка. – Но это даже хорошо. Парамоныч уберется, а мы бегом под дождем… Не размокнем, да?

– Да… – озабоченно сказал Ваня. – Только я боюсь, что намокнет мобильник. У меня уже было так в мае, в Москве. Попал под ливень, и телефон отказал. Его починили, но он с той поры крякает… как простуженный селезень. Я даже не жалею, что забыл его дома. А этот – дедушкин…

– Если дедушкин, то конечно… Тогда надо отсидеться. – Девочка сказала это с такой серьезностью, что на миг почудилась усмешка.

– Где тут сидеть-то? – буркнул Ваня. Сверху уже падали капли.

– Вон там… – Девочка потянула его за локоть назад, к повороту.

В кирпичной толще стены у самой земли виднелась квадратная ниша. Высотой и шириной около метра и чуть поменьше в глубину. Ваня мельком подумал, что, наверно, стена была когда-то противопожарной защитой. Называется «брандмауэр». А в нише в ту пору стояла бочка с запасом воды.

2

В убежище влетели с разбега, завозились, устраиваясь. Девочка угодила Ване коленом в бок, он зашипел. Наконец уселись рядышком.

Сверху хлынуло. Ливень падал отвесно, стена не заслоняла от него землю. Но в углубление струи не попадали, только редкие брызги покусывали ноги. Ваня втянул их поглубже, согнул посильнее, охнул.

– Что? Руку жжет? – посочувствовала девочка.

– Бок… Ты мне врезала коленкой между ребер, она у тебя как деревяшка, – слегка дурашливо объяснил Ваня.

– Да, я костлявая, – печально призналась девочка.

Ваня ощутил себя виноватым. Неловко утешил:

– Не костлявая, а… худощавая.

– Нет, костлявая… Всегда натыкаюсь суставами на что попало. Вот и на тебя… Ой!

Это сильно сверкнуло снаружи. И сразу грохнуло так, будто стена раскололась сверху донизу. Девочка вздрогнула и притиснулась к Ване – щуплым своим плечиком к его плечу (рядом с которым была эмблема «Айвенго»). Он высвободил из-под себя руку, обнял девочку за спину, пальцами охватил ее другое плечо. Без всякого стеснения. До сих пор он был «тем, кого спасала она», а теперь спасал он. Стал смелее и уверенней и как бы отдавал девочке долг.

– Не бойся.

– Ага, «не бойся»… – Она не стала освобождаться из-под руки. – Я грома и молний боюсь пуще всего на свете… Пуще пауков и мокриц…

Ваня тоже побаивался грозы, но в меру. И сейчас деловито объяснил:

– Сюда молния не влетит. Ей ведь нужно для разгона расстояние, а здесь тесно. А гром – это просто звуковой эффект…

«Звуковой эффект» грянул так, что девочкино плечо под Ваниными пальцами затрепетало, будто подбитое крылышко.

– Да не бойся ты. Здесь безопасно. Даже… хорошо.

Было и правда неплохо. Кто-то расстелил здесь сухую траву, а на нее бросил старый мешок.

– Видать, это обжитое местечко, – сказал Ваня, чтобы отвлечь девочку от страха.

– Ага… Раньше здесь жил беспризорный пес Каштан. А год назад его забрал себе Квакер…

– Значит, Квакер знает это место! – сразу встревожился Ваня.

– Его многие знают. Но Квакер же не знает, что это место знаешь ты, – обстоятельно рассудила девочка. – И не будет искать тебя здесь… Тем более сейчас…

Подтверждая это «сейчас», гроза ударила снова. Правда, уже не так страшно. Шум ливня стал ровнее, хотя и оставался сильным. Лариса Олеговна при таком дожде обязательно говорила: «Разверзлись хляби небесные…» И заводила разговор о капризах нынешней погоды, о всеобщем потеплении климата, которое на деле оборачивается похолоданием, о бестолковых прогнозах синоптиков; о своей знакомой, которая работала на местной метеостанции и уволилась, потому что поругалась с начальником: он велел объявить, что на выходные ожидается прекрасная погода, хотя по всем данным следовало ждать снежных зарядов… А также о муже этой знакомой, которому недавно сделали безболезненную операцию на почках, и о его сестре, купившей у какого-то проходимца кольцо с бриллиантом, оказавшимся простой стекляшкой…

Лишь бы не вздумала позвонить сейчас. Пришлось бы тянуться к карману за телефоном, беспокоить девочку.

Она словно угадала Ванину мысль, шевельнулась, будто хотела освободить плечо из-под ладони, но тут гром ударил с новой силой, и она опять прижалась. Надо было успокаивать снова.

– Послушай… Ты про меня столько знаешь: и откуда я, и где живу, и как зовут… А тебя как звать?

– Лариса, – быстро сказала она.

– Как мою бабушку… Но ты же не бабушка. Есть имя покороче?

– Да. Иногда зовут Лора. Или даже Лорка. Это не обидно, мне нравится.

– Конечно, чего обидного… Наоборот, красиво даже. Был такой испанский поэт, Федерико Гарсия Лорка. Его фашисты расстреляли. Очень известный поэт…

– Ты его читал? – шепотом спросила Лорка.

– Нет, – признался Ваня. – Мне мама рассказывала. Она готовила выставку иллюстраций к его стихам. В Обществе российско-испанской дружбы… Я спросил: а что по-испански значит «Лорка»? А она говорит: не знаю, посмотри в словаре. Я полез в словарь, но там такого слова нет. Есть только похожее, «лоро»…

– А это что такое?

– Это значит «золотистый». Только не ко всякому существительному относится, а к полю, к хлебам. Например, «золотистая рожь»… Или… – Он запнулся, но сразу храбро сказал: – «Золотистая Лорка».

– А… что это значит?

Он сказал еще храбрее:

– Не ясно разве? Золотистая ты.

Лорка засмеялась – не очень весело, но звонко.

– Разве я золотистая? Вся белобрысая. В классе даже дразнятся иногда: седая…

Ваня не стал говорить, что дразнятся дураки, – это было бы слишком просто. Он разъяснил с ученой ноткой:

– Они плохо смотрели. Все зависит от угла зрения. Я вот сегодня глянул на тебя на крыльце и увидел в волосах золотые искорки.

Лорка помолчала и шепнула:

– Правда, что ли?

– Ну подумай, зачем мне врать?

– Никогда не замечала.

– Потому что не смотрела на себя в зеркало при ярком солнце. Ты попробуй…

Лорка ничего не ответила. Повозилась, освободилось из-под Ваниной руки, попыталась натянуть на коленки подол, не сумела, уперлась в них подбородком.

– Ваня, послушай. Дождь потише стал, да?

– Потише…

Гроза кончилась так же стремительно, как началась. Вмиг ослабел и через минуту прекратился ливень. Гром прощально порокотал где-то в отдалении. Солнце окрасило желтизной край уходящей тучи.

– Кажется, отбой, – сообщил Ваня и бодро завозил ногами. – Подождем еще или будем выбираться?

– Будем, – решила Лорка. – Парамоныч спрятался от дождя, и надо успеть, пока не появился снова.