Текст книги "Гваделорка"

3

Они успели.

Воздух был сырой, плетень, сквозь который они продрались на огород, – тоже. Широколистная трава, что росла рядом с грядами, цапала ноги мокрыми ладонями (Лорка даже повизгивала). Зато огород миновали за несколько секунд. С натугой раздвинули прутья-палки в другом плетне и выбрались на дощатый тротуарчик – он тянулся по краю лога, огибал могучие кривые тополя. Пахло дождем, тополиной листвою, влажными травами. Миллионы капель в зарослях лога сияли радужными искрами. Ваня хотел постоять, подышать. Но Лорка потянула его за руку:

– Идем скорее… – Кажется, она не до конца доверяла этой прохладной благодати.

И… правильно не доверяла. Когда они свернули с тротуарчика и оказались на тропинке рядом с сетчатой изгородью спортплощадки, навстречу им вышли из-за трансформаторной будки Квакер и его дружки. Пешком. Велосипеды держали за рули…

Перехитрили, гады! Переждали где-то грозу, вычислили путь беглецов, перекрыли дорогу. Для них, видать, это была очень важная охота. Интерес, азарт! «Смысл жизни», как выразился при первой встрече Квакер. Сейчас он с откровенной радостью улыбался лягушачьим ртом. Его дружки тоже улыбались, но как-то невыразительно. Лица их были туповато-одинаковые.

– Какая встреча! – Квакер широко развел руки, словно готов был обнять Ваню и Лорку. – Впрочем, ожидаемая. Девочка думала, что она умнее всех, но Квакер тоже не дурак, знает каждую тропинку. И тропинки сошлись…

«Владеет речью, гад…» – опять подумал Ваня.

– Чего надо, Квакер? Большие, крутые, да? – сказала Лорка без боязни, но и без надежды, что все кончится хорошо.

– Ага… – Квакер улыбнулся еще шире. – Ты, девочка, иди домой, там волнуются… А мы поговорим с мальчиком. Нам интересно, откуда он такой. Видно, что не здешний…

– Лорка, иди… – шепотом попросил Ваня.

Если бы она ушла, он рванулся бы назад – и головой в заросли лога. Плевать на сырость, ветки-колючки и всякую там татарскую крапиву, это не смертельно. И «ковбои» небось не стали бы догонять, с великами-то… Но Лорка никуда не пошла. Стояла бок о бок с Ваней и даже чуть впереди. Мало того, она подняла с тропинки обломленной грозою тополиный сук. Сказала тонко:

– Лучше не подходите.

Квакер и его дружки посмеялись. Не сердито, сочувственно даже. «Ненормальная», – жалобно подумал Ваня. Но сказать: «Уходи, я от них сбегу», – было теперь стыдно. Кстати, большого страха он не чувствовал, только опять жгуче зачесалась ужаленная рука да малость ослабели ноги.

Квакер отдал руль своего велосипеда приятелю, перестал улыбаться и сделал шаг вперед…

В этот момент грохнуло!

Нет, не гром, а что-то вроде взрыва. Тугой и короткий, без раскатистости, удар.

Квакер замер. У него округло приоткрылся широкий рот.

Лорка дернула плечами и шепотом спросила:

– Ваня, какое нынче число?

Более дурацкого вопроса задать не могла!

Но он так же быстро ответил:

– Двадцать второе… А что?

– Ага… – выговорила она с тихо-торжественной ноткой. И смотрела теперь в упор на Квакера. – Ну что, Квакер? Будешь продолжать охоту? Забыл закон, да? Может, уже волосы растут между пальчиками? – Она вдруг стряхнула со ступни плетенку и пошевелила над лужицей голыми пальцами. Ехидно так.

Рот у Квакера медленно закрывался. И проступала на лице явная досада.

– Ваше счастье, головастики… – выговорил он.

Один из его дружков сунулся вперед (пухлощекий такой, с розовым следом отлетевшей болячки на подбородке).

– Да чо такого! Давай хоть отвесим пендаля по ж… и башкой в репейники…

– Цыц, – угрюмо сказал Квакер.

Он опять перехватил руль, двинул свой велик назад и в сторону и заставил сделать это своих дружков. Освободил проход по тропинке. Хмыкнул.

– Идите, пока я добрый… – И добавил, глядя на Ваню: – Считай, милый мальчик, что судьба подарила тебе еще полсуток жизни.

Лорка отбросила палку, подняла с земли плетенку, взяла Ваню за локоть и храбро повела его мимо «ковбоев». Ваня ничего не понимал. Однако он чувствовал: сейчас его не тронут. Правда, один из приятелей Квакера (не тот, что с пятном от болячки, а другой, похожий на гусака) слегка замахнулся, но у Вани хватило характера не вздрогнуть.

Тропинка вывела их к белому зданию университетского общежития. Лишь тогда Ваня оглянулся: без боязни, а так, из любопытства. Но «ковбоев» уже не было видно: остались за углом.

– Сегодня уже не тронут, – успокоила его Лорка.

– Я понял… Но почему не тронут? Лорка, что это за закон? – Ване было почему-то неловко.

– Ты же слышал выстрел. Это самодельная пушка, у здешних мальчишек. Они стреляют из нее раз в году, в самый длинный день лета, называется «солнцестояние». В полдень стреляют. Это обычай такой. После выстрела и до заката нельзя затевать драк и кого-нибудь обижать… В общем, такое правило в здешних местах…

Вот это правило! Ни о чем подобном Ваня раньше не слыхал.

– И его все выполняют?

– Ну… не все, конечно. Для всяких отморозков оно не указ. Например, для Рубика или для Репы. Но Квакер… он, конечно, балда и хулиган, только все же помнит про закон… Это как в книжке про Маугли. Читал?

– Читал. Только давно, плохо помню… – признался Ваня. – При чем там… волосы какие-то…

Лорка засмеялась.

– Там разные были звери! Волки, с которыми жил Маугли, знали законы джунглей. Они не нападали ради крови, не были слишком жестокими. А их враги, дикие собаки, никаких законов не признавали. И у них между пальцами на лапах росли волосы. У волков их не было, а у собак были. И Маугли дразнил их за это. Прыгнет на дерево и вот так… – Лорка приподняла ступню и опять пошевелила пальцами (она все еще была без плетенки на левой ноге).

Ваня засмеялся. И Лорка засмеялась, стряхнула вторую сандалетку.

– Снимай и ты, а то промочишь. Сейчас лужи кругом…

Ваня послушно сбросил плетенки. Стоять босыми ступнями на мокром гравии было непривычно и приятно. Он с удовольствием потоптался. И в это время опять проснулся мобильник.

– Ванечка, где ты? Я вся извелась! Такая гроза…

– Да всё со мной в порядке! Мы переждали грозу в сухом укрытии!

– Ванечка, кто «мы»?

Он прямо посмотрел на Лорку, потом на телефон и без хитростей сообщил в трубку:

– Я познакомился с девочкой. Это внучка знакомой Константина Матвеевича. Сейчас я провожу ее и сразу приду.

– Ваня, я не поняла! Какая знакомая? Какая вну…

Телефон пискнул и замер. Кончились деньги.

Ваня покаянно сказал:

– Я дурак. И этот… э-го-ист… У тебя ведь нет мобильника. Надо было дать тебе, чтобы позвонила бабушке, а то она небось вся испереживалась… А теперь он издох…

– Не-е, она не очень переживает. Она ведь не знает, как я боюсь грозы. Думает, что я вообще ничего не боюсь. И ничего со мной не случится…

– Ты и правда…

– Что? – глянула Лорка сбоку (они рядышком тихо брели вдоль белого корпуса, шлепали по лужицам).

– Ты… и правда героическая личность. Прямо Жанна д’Арк…

– Ага! Как обмирала там, в конуре…

– Ну и что такого! Даже самый героический человек чего-нибудь на свете боится… Петр Первый боялся тараканов…

Лорка опять глянула искоса. И вдруг спросила:

– А ты?

– Я?.. – Он вздохнул вроде бы и всерьез, и дурашливо. – Если все вспоминать… – И вспомнил один, не самый большой страх. – Боюсь, например, что опять заставят заниматься музыкой.

– А ты не хочешь? Тогда упрись!

– Ну, упрусь… А куда деваться-то? Со взрослыми много не поспоришь.

– А что? Могут отлупить, да? – понимающе сказала она.

– Да при чем тут это?.. – вздохнул мальчик Ваня, которого не лупили ни разу в жизни. – Просто… у меня характер не такой героический, как у тебя… – Это опять было то ли в шутку, то ли всерьез.

– Ну уж, не героический! Вон как вляпал помидором Квакеру!

– Это просто лопнуло что-то внутри. А потом сразу пожалел, да поздно…

– По-моему… ты не очень пожалел… – серьезно сказала она.

«По-моему, да. Иначе мы бы и не познакомились…» Но выговорить это вслух он не решился.

Они обогнули общежитие и оказались в сквере недалеко от костела. До Ваниного шестиэтажного, с зеленой крышей дома было рукой подать. Впрочем, и до квартала с Лоркиным домом недалеко.

Лорка тихо спросила:

– А ты… правда думал меня проводить?

– Если хочешь…

– Ага… пойдем… – вздохнула она.

И они пошлепали по мокрой асфальтовой дорожке. Похлопывали мокрыми сандалетками – подошва о подошву.

– Лорка… А откуда обычай такой? Ну, про выстрел, когда солнцестояние? И что за пушка?

– Ваня, я даже и не знаю точно. Это надо у мальчишек спрашивать…

– У Квакера, что ли? – насупился Ваня.

– Нет, конечно! Это надо у Трубачей. Такое общее прозвище из фамилий: Трубин и Чикишев. Федя и Андрюшка. Ты не бойся: они не такие, как Квакер, крутых из себя не строят… И пушка сейчас у них…

«Больно я нужен трубачам с пушкой», – подумалось Ване.

Но Лорка, словно угадав эту мысль, сказала:

– Тебе полезно с ними познакомиться. А то ведь у тебя пока нет здесь друзей, да?

– Кроме тебя, – выскочило у Вани. И лишь потом он смутился. Огрел себя мокрой подошвой по колену.

А Лорка не смутилась, понятливо кивнула:

– Да. Но я не смогу защищать тебя от Квакера. А Трубачи… они в драках натренированные. С прошлых лет…

Ваню не очень тянуло на знакомство с тренированными в драках пацанами. Но, с другой стороны, Лорка права. Невозможно все лето жить беззащитным.

Лорка решила:

– Ты проводи меня сейчас, потом иди домой, успокой свою бабушку, а после обеда приходи ко мне снова. Тогда и пойдем к Трубачам…

Трубачи и Никель1

Историю Трубачей Ваня узнавал постепенно, при разных встречах и разговорах. Как говорится, отдельными фрагментами. Но излагать ее такими отрывками здесь не имеет смысла. Это постоянно прерывало бы роман. Поэтому расскажем сразу и по порядку.

Федя Трубин и Андрюша Чикишев дрались в течение почти четырех лет. С начала первого и до окончания четвертого класса. Без большой жестокости, но деловито и регулярно. Почти каждую неделю. До разбитых носов доходило редко, однако синяки были делом обыкновенным. Эти синяки и постоянные известия о поединках приводили в отчаяние родителей, учительницу Юлию Васильевну, а также бабушку Андрюшки.

За что Трубин и Чикишев не любили друг друга, что делили между собой, понять не было возможности. Они не соглашались друг с дружкой ни в чем. Как в старой песне: «Если один говорил из них „да“, „нет“ говорил другой». В проигранных футбольных матчах с другими классами Трубин всегда обвинял Чикишева, а тот, естественно, Трубина. Если на уроке Юлия Васильевна просила Федю рассказать о Куликовской битве, следом поднимал руку Андрей и заявлял, что Трубин все переврал. «Самым бестолковым образом!» Если отправлялись в поход на Гилевские луга и Чикишев получал задание разжечь костер, Трубин тут же всех оповещал, что Андрюшка спалит окрестные леса, но зажечь ни одну ветку в костре не сумеет… И конечно же: «Ну чо, пошли за кусты?» – «Само собой…»

И девчоночье повизгиванье: «Ой, ребята, они опять!» И очередные заявления Юлии Васильевны на родительском собрании, что «с учебой у этих двоих нет больших проблем, но своим поведением они постоянно снижают показатели класса по дисциплине». И что «родителям пора бы принять надлежащие меры». Но у родителей были мягкие характеры и для надлежащих мер не хватало решимости.

Зато однажды ее хватило у Евдокии Леонидовны, Андрюшкиной бабушки. Она шла с рынка и увидела двух вечных неприятелей, которые сцепились прямо на улице, на весенней травке у чикишевских ворот. Она оставила корзинку на лавочке, ухватила обоих противников за воротники и отвела в сарайчик, что стоял в глубине двора. Там она скрутила в жгут мешок из-под картошки. Сказала любимому внуку: «Иди сюда». Андрюшка подошел. Он никогда не уклонялся от ответственности за свои дела. Евдокия Леонидовна взяла внука за шкирку и взгрела пыльным жгутом по лопаткам.

Федя мог бы удрать в незапертую дверь, но счел такое бегство унизительным. Слегка запыхавшаяся Евдокия Леонидовна сказала ему:

– А тебя я сейчас отведу к твоей тете, Клавдии Кузьминишне, и попрошу сделать с тобой то же самое.

Трубин объяснил, что тетя на работе. И мама с папой тоже.

– Лучше сделайте со мной это сами. Чтобы стало справедливо. Мы же дрались одинаково…

– Охотно, – отозвалась еще не остывшая Андрюшкина бабушка. И сделала. Федя не пикнул, как и Андрюшка (подумаешь, мешок!).

Отдышавшись, Евдокия Леонидовна грозно вопросила:

– Будете еще драться?

– Я больше не буду, – привычно пообещал Андрюшка.

– И я не буду…

– То-то же!.. Миритесь немедленно и убирайтесь! И чтобы больше ни разу…

Трубин и Чикишев покладисто кивнули друг другу, покинули сарайчик и деловито закончили драку в саду, под набирающими цвет яблонями…

Неизвестно, сколько бы еще продлилась их затяжная война, если бы не девятиклассник Артур Сенокосов.

Сенокосов тоже был нарушитель дисциплины (часто приставал к девчонкам), а еще – бестолочь и трус. После очередного скандала и разборки в кабинете директора он притихал. Чтобы дать Артуру шанс исправиться, учителя поручали ему какую-нибудь общественную работу. Например, вешать в вестибюле плакаты перед праздниками, следить, чтобы никто не проскакивал в школу без сменки, или наблюдать за порядком на этаже с младшими классами. Но ведь известно: «Заставь дурака Богу молиться…» И однажды этот дурак усмотрел непорядок в поведении четвероклассника Никитки Кельникова.

Никитка шагал по коридору, улыбался, смотрел перед собой и махал снятым ранцем. Вообще-то он редко ходил так живо, а ранец всегда аккуратно носил за плечами. Но сейчас, видно, было у него какое-то особое настроение.

У Артура тоже было настроение, но не особое, а просто скверное. Когда Никиткин ранец задел брючину Сенокосова, тот паучьим движением ухватил четвероклассника Кельникова за плечо:

– Ты чего махаешься! Чуть ногу не перешиб!

Никитка перестал улыбаться.

– Я нечаянно… Извини, пожалуйста…

– Ха, «нечаянно»! А школьная дисциплина не для тебя? Ну-ка, марш к батарее – и двадцать отжиманий!

Никитка замигал и сказал тихо:

– Мне это нельзя, отжимания… Ни одного…

Ему и правда было нельзя. Тихий, безотказный, добрый ко всем Никитка Кельников с младенчества страдал пороком сердца. Еще в первом классе на собрании (когда Никитка болел дома) Юлия Васильевна сказала:

– Ребята, вы поймите: у него сердечко – как лампочка из тонкого стекла. Толкнешь неловко – и одни осколки…

Класс притих. Маленькая курчавая Света Дымкина вдруг всхлипнула…

С той поры знал каждый: обидеть тихого Никитку (с ласковым прозвищем Никель), зацепить неловко или хотя бы просто прикрикну ть на него – совершенно бессовестное дело. Все это понимали, даже самые сорвиголовы во всех классах. Только Артур Сенокосов, кажется, не знал, не понимал.

Он тряхнул Никитку за плечо:

– Кому сказано! А то сделаю из тебя цыпленка табака!

Трубин и Чикишев шли в ту пору из туалета после небольшой драчки. По разным сторонам коридора. Андрюшка трогал языком припухшую нижнюю губу. Они в один и тот же миг увидели дурака Артура и Никитку.

Они посмотрели друг на друга. Быстро сошлись.

– Ты – под ноги, я – башкой, – быстро сказал Федя.

– Почему это я под ноги, а ты?! – привычно возмутился Чикишев.

Но тут же понял, что не время для спора. Незаметно шагнул за Артура и прилег позади него на половицы. В ту же секунду Федя с разбегу врезал Сенокосову головой в живот.

Длинный Сенокосов отпустил Никеля и загремел через Андрюшку, будто Дон Кихот с мельничного ветряка. Только вот не было звона доспехов. Зато были грозные вскрики:

– Это! Что! Такое! Это! Опять! Чикишев и Трубин!..

Разумеется, на месте происшествия возникла вездесущая и бдительная завуч Карина Эдуардовна. Было бы странно, если бы не возникла. И потому никто не удивился. Хнычущий Сенокосов воздвигся над полом. Андрюшка тоже вскочил. А Никитка Кельников вежливо и безбоязненно разъяснил завучу:

– Карина Эдуардовна, они не виноваты ни капельки. Они просто заступились за меня.

Карина Эдуардовна была крикливой и не очень-то доброй. Но она не была глупой. Ее педагогического опыта хватило, чтобы сразу понять, что к чему.

– Сенокосов! Марш ко мне в кабинет, там поговорим!.. Кельников, ты не пострадал?

– Не успел, – виновато улыбнулся Никитка.

– Чикишев и Трубин… гм… Я не верю глазам. Вы впервые оказались не друг против друга, а плечом к плечу. Это вселяет надежду… Хотя драться все равно недопустимо… Но я не стану ничего писать в ваши дневники, если вы дадите обещание!

– Какое? – спросил Андрюшка, снова тронув языком губу.

– Вы дадите мне торжественное обещание больше никогда не драться друг с другом… А?

– Конечно! – весело отозвался Федя.

– Ага, торжественное, – беззаботно подтвердил Андрюшка.

У того и другого был богатый опыт подобных обещаний.

Карина Эдуардовна глянула с сомнением, но решила поверить и удалилась. Разбираться с дураком Сенокосовым. Трубин и Чикишев тоже пошли, рядом.

– Если бы ты не упал пузом на пол, а встал на коленки, он бы загремел сильнее, – сказал Федя.

– А если бы ты вделал ему покрепче, он бы…

И в эту секунду они ощутили спинами не то легкий укол, не то мягкий толчок. Оглянулись. Никитка Кельников глядел на них то ли с упреком, то ли с виноватой просьбой. Они одинаково засопели, отвернулись и пошли в свой класс молча.

2

На следующий день (за неделю до летних каникул) уроки закончились раньше обычного, и радостная толпа рванула к дверям. А оставшийся на месте Никель вдруг сказал в спину Трубину:

– Федя…

Негромко сказал, но тот почему-то сразу услышал. Остановился (его толкали).

– Чего?

– Подойди, пожалуйста… Нет, сначала позови Андрюшу…

– Чикишева, что ли? Чего это я буду его звать!

– Ну пожалуйста, – все так же тихо сказал Никитка.

И Федя пошел искать Андрюшку. Догнал.

– Тебя… нас… Никель зачем-то зовет. Идем…

– Чего это я должен?.. – конечно же начал Чикишев. И мигнул. И буркнул: – Ну, айда… если зовет.

В классе было уже пусто. Лишь Никитка сидел на прежнем месте. Чуть-чуть улыбнулся навстречу.

– Ну, чего… – нерешительно сказал Чикишев. – Вот я… мы…

– Ага… – проговорил и Трубин. – Вот…

Они были оба коренастые, круглолицые, с лохматыми волосами пеньковой окраски и вздернутыми носами. С глазами цвета чайной заварки. Светлые бровки их были хмуро сведены.

Сидевший Никитка Кельников смотрел на них снизу вверх. Он опять слегка улыбнулся.

– Вы такие… прямо как два брата. Вам бы не драться, а быть все время рядом… друг за дружку…

– Чо, воспитывать надумал? – сумрачно проговорил Федя и стал смотреть на доску с нарисованной теткой (тетка была похожа на завуча Карину Эдуардовну – кто-то успел на бегу). – На фиг надо…

– Да. Не надо, Ник… – мягко сказал Андрюшка.

– Нет, я не воспитывать… Я вам подарить хочу…

Никель выложил на парту два шарика из волокнистого хрусталя. Размером с грецкий орех. В шариках зажглись искры.

Трубин и Чикишев посмотрели друг на друга. Потом на Никеля. Федя подумал, какое у того бледное треугольное лицо и большущие глаза. И тонкая беспомощная шея. Андрюшка, видимо, подумал что-то похожее.

– Да зачем?.. – пробормотал Федя.

– Ага, зачем?.. – повторил за ним Андрюшка.

– Ну… вы вчера вон как заступились за меня. Вместе…

– Ну и что? Не ради подарка, – насупился Трубин.

– Да. Не из-за него ведь… – согласился Чикишев.

Никель шевельнул шарики, щелкнул ими друг о дружку. И, глядя на них, объяснил:

– Ну… я тоже не из-за этого. А так, на память…

Федю и Андрюшку словно кольнуло холодной иглой. Одинаково. (Они потом признались в этом, когда вспоминали тот случай.)

– На какую еще… память? – выговорил Федя.

Андрюшка же опасливо промолчал.

Никель опять вскинул глазищи.

– Да, вы ведь не знаете… Завтра меня увезут в Москву. На операцию.

Трубин и Чикишев опять посмотрели друг на друга. Потом на шарики.

– Ни фига себе!.. – вполголоса сказал Федя.

– Это… на сердце, да? – неуклюже выговорил Андрюшка.

– Ну да… – с ненастоящей беззаботностью отозвался Никель. И стал смотреть в окно.

Федя посильнее свел брови и решил:

– Ты вот что! Ты шарики сейчас не дари, а отдашь нам, когда вернешься.

Никель глянул на них, словно из темного пространства:

– «Вернешься». Вы же сами понимаете… Это же сердце, а не аппендицит. Сколько там шансов?.. Родители не хотели даже, чтобы операция… а я заставил согласиться. Надоело жить, как в клетке… Ребята, вы возьмите… Посмо́трите потом на них и вспомните про меня. А я буду знать про это и думать там о вас…

Тихо-тихо стало. Наконец Федя выговорил:

– Чо про нас думать-то…

Никель лег щекой на локоть.

– А потому что… я и раньше про вас думал. Вы такие… крепкие. Думал: вот бы помирились навсегда, а я бы с вами… подружился. Как мушкетеры… Ну, я никакой не мушкетер, конечно, только все равно… хотелось…

И ясно было Трубину и Чикишеву, что похожий на журавлиного птенца Никель говорит это, потому что боится: вдруг потом не сможет сказать уже никогда… («Еще бы секунда – и я бы заревел», – хмуро признавался потом Феде Андрюшка. Федя на слезы был покрепче, но понятливо сопел.)

Федю вдруг осенило.

– Ты тогда вот что! Возьми это!..

Он выхватил из брючного кармана деревянный свисток. Простенький, из тонкого тополиного сучка. Такие свистульки туренские мальчишки умели делать еще в позапрошлом веке, и умение это сохранилось до наших дней. Вот Федя и смастерил недавно (и был выставлен из класса за то, что пробовал свое изделие на уроке; хорошо, что Юлия Васильевна свисток не отобрала).

– Вот! – решительно сказал он. – Это… от нас обоих. Чикиш, на, подержи, чтобы он стал и твой… – Андрюшка послушно подержал. И даже дунул осторожно. – Ты, Никель, там, в больнице, спрячь его под подушку. И… ну, если заскучаешь там или что еще, свистни потихоньку… Сразу станет легче.

– Точно, – кивнул Андрюшка.

– Ладно, – довольно твердо пообещал Никитка.

Взял свисток, а шарики тихонько катнул Феде и Андрюшке. Те сжали их в кулаках.

– Только вы… не деритесь больше, ладно? Или… хотя бы не очень часто. Ладно?

– Никель, да ты чего… – насупился Федя. – Мы теперь… это… Ты сам-то, главное, держись там.

– И думай только про хорошее, – добавил Андрюшка. – Если думаешь про хорошее, так все и получается.

– Да, – улыбнулся Никитка. – Я буду…

– А чего ты тут сидишь один-то? – вдруг встревожился Андрюшка. – Давай мы тебя проводим домой!

– Нет, я посижу. За мной сейчас мама придет… А я знаете, как вас называл? Ну, в уме, про себя… «Трубачи». Трубин, Чикишев – Трубачи.

– Ух ты! – прошептал Андрюшка, потому что не нашелся, что еще сказать.

А Федя подумал секунду и кивнул:

– Годится.

В дверь заглянула молодая женщина с тревожным лицом.

– Ник, ты здесь? Пойдем…

– Ник, пока, – шепнул Федя.

– Ага… Держись там, – шепнул и Андрюшка.

Они одинаково тронули Никиткино плечо кулаками, в которых были зажаты шарики. И пошли не оглядываясь. Бормотнули «здрасте» женщине у дверей. В коридоре вдруг услышали долетевшую из класса трель тополиного свистка. И быстро-быстро зашагали на первый этаж, к выходу.

За школьной калиткой Андрюшка разжал кулак, поглядел на шарик.

– У меня с прожилками… А у тебя?

– Вот… Они похожие…

– Давай поменяемся, а?

– С чего это я буду… – привычно взвинтился Трубин, и… они встретились глазами.

– Давай.