Текст книги "Гваделорка"

3

К реке вели несколько улиц. Если налево, к музею и монастырю, то не так уж далеко до берега. Но Лику тянуло в тихие места, и она пошла от школы на северо-восток, по улице Орджоникидзе, где современные офисы стояли вперемежку с деревянной стариной. Солнечные лучи были удивительно теплыми, и от этого тепла замечательно пахло клейкими тополиными листьями.

Минут через пятнадцать улица закончилась у пристанских съездов, где еще сохранились булыжные мостовые. Мимо длинной стены кирпичного склада Лика спустилась к лестнице, которая вела на станцию портовой железной дороги. У деревянной коричневой станции было богатое прошлое (о нем сообщали мраморные дощечки на облупленных дощатых стенах).

Но сейчас жизнь здесь еле теплилась. Густо летали над репейником желтые и коричневые бабочки. Лениво шевелилась над причалом стрела единственного портового крана – видимо, переправляла с платформы на баржу груз, который, не торопясь, доставил с товарной сухопутной станции очнувшийся от дремы состав. Между рельсами солнечно горели одуванчики.

Лика не пошла к портовому причалу, а свернула направо, вдоль рельсов. Пахло теплой ржавчиной и речным песком. Справа от путей поднимались откосы, а слева тянулся низкий берег, заросший всякими невысокими травами – с клевером и опять же с одуванчиками (сейчас было самое их время). Среди травы, у самой воды, лежали вверх дырявыми днищами заброшенные катера. Между катерами белели песчаные проплешины. На одной такой проплешине прыгали с ноги на ногу и прижимали к щекам ладони тощие, успевшие слегка «обуглиться» мальчишки – наверно, только что искупались и вытряхивали из ушей воду.

– Как водичка?! – крикнула им Лика.

Самый маленький, в облипших разноцветных трусах до колен, показал ей через плечо большой палец.

А другой купальщик посоветовал:

– Ныряй, не пожалеешь!

Но Лика пошла дальше.

Она обогнула шершавую от ржавчины баржу, которая лежала на песке и кормой уходила в воду. Здесь, у промятого высокого борта с заклепками, Лика увидела еще одного мальчишку.

Мальчишке было лет семь. Он стоял на самом краю плоского берега – так, что кончики пальцев в воде. Рыжеватая короткая стрижка на круглой голове рассыпа́ла искорки. Полосатые плавки были сильно перекошены, словно он хотел их сдернуть и раздумал. Неподалеку валялись белая, с травяными пятнами, футболка и куцый комбинезончик с блестящими пряжками на лямках. И растоптанные (явно прошлогодние) сандалеты.

Склонность к образным сравнениям сразу подсказала художнице Лике: «Если бы Винни-Пуха превратили в ребенка, получилось бы как раз такое человеческое создание».

Нет, «создание» не выглядело толстым, но была в нем этакая плотность и кругловатость. И – так показалось Лике – основательность суждений и поведения (хотя мальчишка не двигался и не говорил). Стоял «Винни-Пух» к Лике спиной, обхватив себя за плечи.

Пацанятам столь небольших лет в общем-то не следует гулять в одиночку: времена неспокойные. То и дело слышишь в «Новостях» и читаешь в Интернете: такой-то ушел и не вернулся, такого-то ищут уже который день… А уж купаться, когда никого нет рядом, – это совсем надо быть без головы… Впрочем, от существ такого возраста чего ждать?

Лика спросила у крепкой спины мальчишки:

– Ты чего тут делаешь?

Он не удивился, не обернулся. Сказал без выражения:

– Стою.

– Ага… «На берегу пустынных волн…» Ты – юный философ? – Лика встала с ним рядом.

Мальчишка глянул искоса. И вдруг сказал – устало и с ноткой безнадежности:

– Нет. Я – юный трус… Ты не могла бы дать мне по шее?

Искренность обескураживала. Но Лика сохранила спокойствие. Ответила, что могла бы, конечно, только надо знать: зачем?

– Ты же ничего мне плохого не сделал.

– Я себе сделал… много раз. – Коричневые глаза-пуговицы затянулись влажной пленкой. – Я… уже устал.

– От чего?

– Я же объяснил… что я трус.

– Я помню. Но в данный-то момент в чем твоя трусость?

– Я хотел прогнать ее… всю за один раз…

– Как? – сказала Лика, слегка раздражаясь.

– Ну, вот так… прыгнуть оттуда… – Малыш подбородком показал на корму баржи (впрочем, не такой уж малыш; похоже, что закончил первый класс). Округлая корма возвышалась над водой метрах в двух. – Я думал, что, если переборю себя и прыгну, другие всякие страхи у меня пропадут сами…

«Если бы все так просто», – подумала Лика. И пообещала:

– Хорошо, я дам тебе по шее. Но только для того, чтобы ты больше никогда не придумывал таких глупостей… Вот балда! А если расшибешь пузо о воду? Или вдруг там коряги? Или захлебнешься и не выплывешь?

На «балду» и на «пузо» печальный мальчик не обратил внимания. И объяснил:

– Я же умею плавать, наш класс целый год водили в бассейн… А коряг там нету, я видел, как ребята тут ныряли…

– Все равно балда!

– Может, и балда, – согласился он на этот раз. – Но теперь-то как быть? Я же дал себе честное слово, что прыгну… И если не смогу, тогда что делать? Себя-то не обхитришь…

«В самом деле философ», – подумала Лика. И даже слегка зауважала его. И сказала безжалостно:

– Раз дал слово – прыгай.

– Но у меня не получается! Я уже два раза туда забирался! Как посмотрю вниз, ноги будто отнимаются…

Да, удивительно было. Какой помощи он, такой малек, ждал от большой девчонки? С какой стати начал откровенничать? Может, просто больше не с кем?

– Подумаешь, ноги! Прыгай с отнявшимися.

– Не выходит…

– Идем. – Лика опустила на песок тяжелую папку и взяла мальчишку за локоть. Потянула к хлипким сходням, которые вели с берега на борт.

– Ой! – Он слабо заупирался и, кажется, даже хныкнул.

«Будто поймали в чужом саду и ведут в закуток с крапивой!» – усмехнулась про себя Лика.

– Не тормози, если дал слово… А то и правда получишь по шее.

Он будто обрадовался:

– Давай!

– Там, на палубе.

Ржавая палуба оказалась горячей от солнца. Мальчишка начал переступать и потирать подошвы.

– Горячо? Вот и хорошо: скорее прыгнешь…

– Все равно не получится… Ты только не толкай. Я, может, сам наконец…

Она не стала его толкать и сбрасывать. Подошли к самой кромке, Лика глянула вниз, поёжилась и двумя движениями скинула комбинезон и тельняшку. То, что было под ними, вполне могло сойти за купальный комплект. Сдернула кроссовки и носки. Мальчишка следил за ней, округлив глаза и пухлый рот. Потом выговорил:

– Ты… зачем?

– Затем… – Она опять крепко взяла его за локоть. Снова глянула на воду. «А снизу казалось, что совсем невысоко… Ой, мама…» – Прыгаем на счет «три». Не вздумай упираться, а то худо будет… Раз, два…

– Ой, подожди! Я…

– Три!

Она со страху растопырила глаза, дернула мальчишку за собой, он взвизгнул, и оба неуклюже плюхнулись под кормовым свесом.

Музыка из прошлого1

Вода оказалась удивительно холодной. Напрасно самоуверенный пацан в цветных трусах показывал большой палец… С этими мыслями, не отпуская мальчишкин локоть, Лика левой рукой выгребла к берегу вдоль борта. Ее напарник тянулся следом, как выловленный в воде буек.

На берегу он сразу вскочил, закашлял, затряс головой, потом замер. Вытянулся (стал даже слегка худощавый) и тонким голосом выговорил:

– Это не считается…

– Что не считается? Почему? – Лика мотала волосами, сердито вытряхивая из них брызги (а сердце прыгало).

– Потому что я не сам. Ты меня дернула!

– Я?! Тебя?! Ненормальный… Это ты меня дернул, когда я сказала «три». Я опомниться не успела…

Он смотрел с недоверием и надеждой.

– Да? По-моему, ты врешь…

– Я никогда не вру! – решительно соврала в ответ Лика.

Он поморгал. Подумал. Кивнул:

– Я тоже… То есть стараюсь, чтобы никогда… Значит, я по правде прыгнул сам?

– Куда уж «самее», – ворчливо подтвердила Лика. – Рванул меня… Иди за трап, выжми плавки.

– Ага! – Он ушел за наклонные доски и сказал оттуда: – А ты отвернись.

– Подумаешь! Тебя и не видно ни краешка.

– Все равно отвернись.

– Пожалуйста… Слушай, ты лучше не надевай выжатые плавки: они все равно будут сырые. Дома высушишь. А сейчас надень сразу штанишки… – Она сказала детское слово «штанишки» нарочно, чтобы «Винни-Пух» чувствовал ее взрослость.

– Ага! – Он (все еще в плавках) выскочил, схватил с песка комбинезончик и снова укрылся за досками. – Ты отвернулась?

– Ну, чудо природы… Да отвернулась, отвернулась!

Лика встала спиной к барже и запрокинула лицо. Солнце загорелось на мокрых ресницах, разбросало тонкие лучи. Согрело щеки.

За спиной послышалась возня. «Борец со страхом» – в штанах с лямками, но без футболки – застегивал на ступнях сандалеты. Глянул слегка виновато.

Лика вспомнила нагретую палубу.

– Слушай, принеси мне сверху имущество. А то не хочется босиком по печке…

– Сейчас!

Он охотно рванул вверх по сходням и тут же вернулся с ее штанами, тельняшкой и обувью. Лика отнесла одежду к островку зелени, положила там.

– А ты… почему не одеваешься? – неловко спросил мальчишка. Видно, просто не знал, что сказать.

– Посижу еще на солнышке, все на мне и обсохнет. И может, хоть немножко загара прилипнет. – Лика шевельнула плечами.

– А тогда… можно я тоже посижу?

– На здоровье! – обрадовалась Лика.

Почему-то не хотелось расходиться вот так сразу. «А может, сделать с него набросочек? Да нет, он застесняется. Или решит, что это в уплату за помощь…»

Мальчик оставил сохнуть на сходне полосатую тряпицу, кинул в одуванчики футболку, уселся на нее, обняв коленки. Оттянул у футболки далеко в сторону ее край.

– Садись рядом.

Но свободного краешка было мало, Лика бросила рядом тельняшку.

– Вот так. – И села бок о бок с пацаненком, от которого пахло речной сыростью (от самой Лики, наверно, тоже).

Тогда он потерся ухом о плечо и спросил, глядя перед собой:

– Тебя как зовут?

Лика дернула травинку.

– Ужасно неуклюже меня зовут. Родители сделали подарочек… Ан-же-ли-ка…

– Почему неуклюже? – серьезно заспорил он. – Это хорошее имя. Есть такие толстые романы про Анжелику. «Анжелика и король» и еще всякие… Мама любит читать…

– Вот и мои мама с папой любили в молодости. Так и назвали…

– А если по-простому, коротко, то как? Все равно Анжелика?

– По-простому Лика. Это все же терпимее… А тебя как? По-простому и по-всякому…

Он разъяснил обстоятельно:

– Полное имя – Трофим. Дедушку так звали… А если неполное, то по-разному. Можно Троша, но я не люблю. Лучше Трошка. Но в классе дразнятся: «Трошка-картошка»… Мама зовет Тростик, но сама же говорит: «Ты не Тростик, а кочерыжка». Это она про тело-сло-жение…

– Нормальное у тебя тело-сло-жение. Имя тоже нормальное… Ты, наверно, в первом классе?

– Ну да… Все еще не пускают на каникулы, хотя на уроках делать ну совершенно уже нечего. Сидим маемся… А ты в каком?

– Шестой дотягиваю… Сегодня вот с урока прогнали…

– Почему?!

Тростик даже привстал. Наверно, в уме первоклассника не укладывалось: как можно прогнать с урока такую большую, храбрую и умную ученицу?

– Поругалась с учителем рисования… То есть не совсем поругалась, а разошлась во мнениях. Ну, он и сказал, чтобы гуляла…

– По-моему, это большое свинство… с его стороны, – убежденно сказал Тростик.

– Нет, он в общем-то ничего дядька. Но тут нашла коса на камень… Из-за звездного глобуса.

– Из-за чего?! – весело изумился Тростик.

– Сейчас покажу… – Лике не хотелось уходить из-под солнечного тепла и мягкого ветерка, не хотелось прощаться с забавным Тростиком. И она потянула к себе папку.

Картинка со звездным глобусом вызвала у Тростика тихий восторг.

– Это ты сама нарисовала?!

– Ну не Суриков же…

– А это морской глобус, да? Я такой видел на картинке. Это чтобы по звездам проверять путь корабля… У меня разные картинки про корабли есть: я собираю всякие вещи про все морское…

– Умница, – сказала Лика.

– А ты можешь меня нарисовать?

«Надо же! Сам напросился!»

– Могу. Хоть сейчас…

– А с таким глобусом можешь? Будто я его держу и разглядываю…

– С глобусом… с ним сложнее… Надо, чтобы ты держал в руках что-нибудь круглое. Мяч хотя бы. А то будет неестественно.

Тростик тут же нашел выход.

– А давай тогда встретимся снова! Я приду с мячом! Или… тебе, наверно, некогда? – Он, кажется, вспомнил о разнице между собой и этой почти взрослой художницей.

Но она сказала:

– Да почему некогда? Можно…

В самом деле, мог получиться забавный рисунок: серьезный первоклассник Глобусенок с желтым шаром, на котором вся вселенная. Будто пытается проникнуть в звездные загадки…

Минут через двадцать они шагали вверх по Пристанскому спуску, где среди булыжников на дороге тоже цвели одуванчики. Лика уже знала, что Тростик живет в Ершовском переулке, не очень далеко от нее.

– А почему ты оказался в такой дали от дома?

– Гуляю… Ты ведь тоже оказалась…

– Но мне же не семь лет!

– Мне уже семь с половиной…

– Да, это существенно… А дома не попадет?

– Мама же на работе же…

– А если спросит, где был днем? Ты же никогда не врешь…

– А я скажу: гулял. Без подробностей. Это не вранье.

– А если спросит подробности?

– Ну… расскажу тогда… – вздохнул Тростик. – Что делать…

– Вот за такие одиночные прогулки точно полагается по шее, – назидательно сообщила Лика.

– Ага! А мама говорит, что по другому месту! – весело признался Тростик.

– Это еще полезнее. А… – Она чуть не спросила, что говорит по этому поводу папа.

Тростик понял и объяснил – скучновато, но без задержки:

– Мы с мамой сейчас вдвоем. Отец выбрал «свободный образ жизни». Он теперь в Сургуте…

– Что же, дело понятное, – сказала Лика. – Мой еще дальше. В Австралии…

– Вот это да! Насовсем или в командировке?

– Да нет, не в командировке… Ух ты! Он идет навстречу!

– Приехал из Австралии? – обрадовался Тростик.

– Да не отец идет, а Ильич! Герман Ильич. Тот учитель, с которым я сегодня… – И разойтись было нельзя на узком Пристанском спуске. – Здрасте…

2

– Добрый день, Сазонова, – светски произнес Герман Ильич. – Хотя мы уже виделись сегодня… но все равно. Чудесная погода, не правда ли? Какими путями оказались в наших краях?

Лика быстро пришла в себя.

– Погода изумительная. Мы купались… А это, значит, ваши края? Вы здесь живете?

– Естественно. С детских лет. А что здесь удивительного? Я из туренской породы «пристанских пацанов»… Значит, купались?

– Ага… – вдруг сказал Тростик.

Герман Ильич быстро взглянул на него.

– И как вода? Теплая?

Лика хихикнула.

– Сазонова, беседуя с вами, я всегда ощущаю себя на минном поле. Боюсь: скажу что-то не так и опять почувствую вашу иронию… – со сдержанной печалью сказал Герман Ильич.

– Да нет, Герман Ильич, что вы! Я просто вспомнила… Есть такие стихи, подражание английскому юмору.

– Любопытно.

– Ага, – сказала Лика тоном Тростика. – Там два профессора, Джон и Буль. Буль тонет в речке, а Джон восклицает на мосту: «Не может быть! А теплая ль вода?» – «Буль-буль», – сказал профессор Буль, что означало «да».

Ильич запрокинул голову и засмеялся от души.

– Великолепно!.. Ну и как вода? «Бульбуль»?

– Холодноватая пока, но терпеть можно…

– Я в этом году еще не купался. Не то что в юные годы… – Он рассеянно поболтал у ноги клетчатой матерчатой сумкой, которая топорщилась от какого-то груза.

– А я знаю, что у вас в сумке, – вдруг заявил Тростик.

– Не может быть!.. И что именно?

– Там желтый глобус со звездочками.

– С ума сойти!.. Сазонова, вы посвятили ребенка в суть нашего конфликта?

– Я показала ему рисунок.

– Па-аня-атно… А кем приходится вам этот юноша? Уж не брат ли?

– Это… мой верный друг, – сообщила Лика с запинкой, но и с капелькой гордости. – Он сегодня учил меня нырять с баржи. Без него я никогда не решилась бы прыгнуть…

Она ощутила, как Тростик затеплел от благодарности.

Герман Ильич вдруг стал очень серьезным.

– И… как зовут храброго верного друга?

– Его зовут Трофим. А в обиходе – Тростик.

– Изумительно! Будем знакомы, Тростик. Я – Герман Ильич.

– Ага, я знаю. – Тростик без смущения протянул прямую ладошку.

А Лика вдруг поняла, что надо ловить момент.

– Герман Ильич! У меня просьба… Если очень нахальная, так и скажите, я не обижусь.

– Ну… и что за просьба? – Он, кажется, не удивился.

– Если можно… дайте мне минут на пятнадцать ваш глобус. Тростик просил нарисовать его с ним… То есть Тростика с глобусом. Он обмирает по всему такому… морскому. Я бы сделала набросок. Можно прямо здесь.

– О чем разговор! Да ради бога!.. Но зачем здесь-то? Зайдем ко мне, это рядом.

Жилище Германа Ильича было удивительным. Вот уж в самом деле «художественная натура»!

Среди пристанских переулков громоздился над крышами заросший кленами, шиповником и крапивой откос. На середине его краснело похожее на развалины здание – старинный кирпичный склад. Видимо, не совсем развалины, поскольку над крышей белела тарелка телеантенны.

Герман Ильич объяснял на ходу:

– Мы с моим коллегой, Дмитрием Сабуровым… он занимается керамикой, может, вы слышали его имя… – Лика кивнула. – Мы выкупили у городских властей этот древний пакгауз пароходовладельца Колокольникова. Вернее, выкупил в основном Дмитрий и обитает здесь с многочисленным семейством, но и мне кое-что откололось. И комната для жилья, и мастерская… Вход отдельный, так что не стесняйтесь…

Дверь была в торце здания. Рядом с ней валялись четырехлапый ржавый якорь и полуметровая чугунная шестерня неизвестно от какого механизма. Кованый засов был украшен амбарным замком девятнадцатого века. Но Герман Ильич не обратил на замок внимания и воткнул в незаметную щелку над засовом плоский ключик.

Изнутри пахну́ло кирпичной прохладой. Окна в комнате оказались узкими, проделанными в стенах крепостной толщины. Стены были без штукатурки. Их пересекали толстенные железные полосы со шляпками могучих болтов. «Наверно, чтобы пакгауз не рассыпался», – мелькнуло у Лики.

– Ух ты! Как в замке людоеда, – выдохнул Тростик.

– Спасибо, – сказал Герман Ильич.

Тростик слегка смутился:

– Но я же не про вас. Я недавно мультик смотрел про кота в сапогах, и там вот так…

– У ребенка точный взгляд и образное мышление… Вот вам глобус, господа, а я займусь пропитанием. Не обедал сегодня. Боюсь, что и вы тоже. Вас устроит глазунья с колбасой и зеленым луком? Ничего другого предложить не могу – такова холостяцкая жизнь.

Лика вдруг ощутила, что помирает с голоду. Не было сил отказаться.

– Ой! Но мы, наверно, разорим вас со своими аппетитами.

– За один раз – нет.

А Тростик ничего не сказал. Он неотрывно смотрел на метровое рельефное панно, косо висевшее среди полок с книгами (тоже косых). На нем среди ультрамариновых волн с пузырящимися гребешками тяжело кренился корабль времен Магеллана.

Герман Ильич исчез.

– Садись, моя радость, – велела Лика. – Вот сюда.

Тростик послушно взгромоздился на скрипучий табурет – пятки на сиденье.

– Развернись ко мне. Представь, будто получил глобус в подарок и разглядываешь его. Руку положи на подставку.

– Ага… – Он положил. Но смотрел не на глобус, а поверх желтого шара, на панно с кораблем.

«Ну и пусть. Может, так даже лучше. Будто подарок уже рассмотрел, а теперь глядит куда-то за горизонт, задумался о звездах… Забавно так, юный Коперник…»

Лика вытащила из папки листы и карандаш.

При ее-то способности к стремительным наброскам ничего не стоило в десять минут сделать три картинки – каждую несколькими легкими линиями. Настоящим рисунком она займется дома, а сейчас главное – схватить вот эти напряженные плечи, пальцы, сжавшие подставку, взгляд круглых глаз, приоткрывшиеся пухлые губы… И она схватила – в то короткое время, пока за дверью что-то шкворчало и потрескивало (и доносился о-о-о какой запах!).

Герман Ильич высунул голову из-за косяка.

– Сеньоры, лопать подано. Прошу.

В похожей на крепостной чулан кухоньке (без окон, с яркой лампочкой под потолком) шипела и пузырилась на столике яичница с множеством желтых глазков. Герман Ильич широченным ножом разложил ее по разномастным тарелкам. Этим же ножом стал резать батон.

– Хлеб вчерашний, подсох малость, не взыщите.

– В самый раз, – бесцеремонно отозвался Тростик, вцепился зубами в горбушку и налег на глазунью. – Ух ты, вкусно как!

– Я рад.

С полминуты они жевали молча, потом Герман Ильич вскинул глаза (он теперь казался гораздо моложе, чем в школе, энергичный такой, без своей вечной вельветовой тужурки, в малиновой футболке с черным Дон Кихотом на груди).

– Ну что, Сазонова, преуспели в набросках?

– Думаю, да, – отозвалась она без лишней скромности.

– Покажете?

– Мм… да. Только сначала закончу… Герман Ильич!

– Что? – Он даже вздрогнул.

– Ну пожалуйста! Не говорите мне «вы»! А то… ну, как-то не в своей тарелке…

Герман Ильич почесал висок черенком вилки.

– Да?.. Вообще-то я со всеми так, школьная привычка. Традиция общения между творческими людьми… А впрочем, ладно, как скажете… тьфу! Как скажешь… Сейчас чай налью.

Чай оказался не очень горячий, и Тростик быстро выхлебал его из большой фаянсовой кружки. Раньше всех. И зашевелился.

– А можно мне еще в ту комнату? Посмотреть…

– Сколько угодно. Смотри и даже трогай все, что захочешь.

– Не, я только глазами. – Тростик слез с гнутого жиденького стула (уронив и поставив его). – Большое спасибо за обед. – И скрылся за дверью.

– На здоровье, – задумчиво сказал ему вслед Герман Ильич. И перевел глаза на Лику: – Где ты отыскала это чудо?

Она ответила с пониманием:

– На берегу. Два часа назад. Он чуть не рыдал, что боится прыгнуть в воду, пришлось прыгать вдвоем… Я там едва не померла.

– Ты… не оставляй его.

– Ну… раз уж познакомились, то конечно.

– Похож он… – выдохнул Герман Ильич.

– На кого? – осторожно спросила Лика.

– На моего Витьку.

– А он… где?

– Не поверишь… В Австралии.

«С ума сойти!»

– Почему же не поверю, – сумрачно сказала она. – Очень даже… А вы это всерьез?

– Вполне… Домашняя обстановка, теплая еда размягчают и склоняют к откровенности… Заурядная история. Была жена, рос сынишка. А потом, как у многих: «Мне надоело это богемное существование!» Судьи решили, конечно, сын должен остаться с матерью. Да и сам он… Мама всегда мама… И все бы ничего, но приехал сюда по каким-то делам преуспевающий бизнесмен из-за моря-океана. Ну и вот… Недавно прислали карточку: этакое заграничное дитя в белых бермудах и невероятной панаме. А глаза все те же… Извини…

– Они все будто посходили с ума! – вырвалось у Лики.

– Кто?

– Эти… разведенные супруги… Мой папа год назад тоже отбыл на австралийский континент. Искать удач и разнообразия жизни.

– Надо же! Выходит, мы товарищи по несчастью.

– Ага, – сказала Лика опять, как Тростик.

– А папа… Он не звал тебя?

– Звал. Я сказала, что терпеть не могу кенгуру. Это надо же – сумка на брюхе! Извращение природы…