Текст книги "ПоэZия русского лета"

«Серёга из Москвы вообще приехал…»

 
Серёга из Москвы вообще приехал.
Всё время ржёт, да так, что будит эхо,
На стареньком раздолбанном УАЗе.
Нам нужно всем – полёт и чуть тепла.
Серёга возится с БПЛА.
Считай, мечта сбылась, хотя не сразу.
 
 
Хотел летать – и вот почти летит.
Мы память здесь. Мы камень. Мы гранит.
Пока их помнят – не случится смерти.
 
 
А впрочем, всё я вру, и вы не верьте,
Она случится с каждым. Это быт.
 
 
Серёга ржёт, Утёсова врубая,
И он любой, и я почти любая,
Мы кровь земли, и мы её же твердь.
Иди ты на х**, грёбаная смерть.
 

«Не смейся, тётя, сделай фотоснимок…»

 
Не смейся, тётя, сделай фотоснимок,
как мальчик во дворе играет в мяч,
и августовский воздух так горяч,
прозрачен так невыносимо.
 
 
И целый дом, не раненный ещё,
трепещет занавесками на окнах.
Снимай: оно так скоро всё поблекнет,
и время начало уже отсчёт.
 
 
И через восемь лет его я встречу —
подросшего мальчишку без мяча,
но с автоматом – там, где, рокоча,
подходит артиллерии предтеча.
 
 
Он будет там, с котёнком на руках,
с улыбчивыми полными губами,
уже не мальчик, но ещё не камень,
уже бесстрашный – но познавший страх.
 
 
Снимай же, тётя, – а теперь и я
затвором щёлкну фотоаппарата,
поскольку смерть из мира не изъята,
но в вечности останутся друзья.
 

«Я умереть боюсь…»

 
Я умереть боюсь,
Как тоненькая вишня во дворе,
Как списанный на землю аппарат «Союз»,
Как травы в ноябре.
 
 
И говорю: запомни, затаи,
Люби меня в моём убогом быте.
И мёртвые солдатики мои —
И вы живите.
 
 
Я режу хлеб – и смерти не хочу,
Салат крошу – и смерти не хочу.
Черешню ем – и смерти не хочу,
Несу цветы – и смерти не хочу.
 
 
А смерть настанет, на меня наступит,
Ногой огромной на меня наступит,
На маму, на кота, на чёрта в ступе.
 
 
Но нынче яблони цветут,
Как небо на закате, бледно-розовым.
И скоро лето будет тут
С вареньем абрикосовым.
 

«Из меня не получится хорошего русского…»

 
Из меня не получится хорошего русского.
Вообще ничего хорошего.
Мчит машина, бьётся из окон музыка,
По луганским дорогам изношенным.
 
 
Едем с пацанами в форме, совсем молодыми,
Между боевыми и боевыми,
И вроде как смерти нет, и июнем веет.
Никогда не любила лицо своё, не любила имя,
Но, пожалуй, нашла что-то важнее.
 
 
Двадцать седьмое мая, холмы, отроги,
Отзвук ястребиного крика.
Бьёт на выход гаубица «Гвоздика».
Это я, это Аничка, следы на луганской дороге,
Цветущая у неё земляника.
 

«В город пришла война…»

 
В город пришла война.
В город ложатся мины.
В городе разорвало водопровод,
и течёт вода мутным потоком длинным,
и людская кровь, с ней смешиваясь, течёт.
А Серёга – не воин и не герой.
Серёга – обычный парень.
Просто делает свою работу, чинит водопровод.
Под обстрелом, под жарким и душным паром.
И вода, смешавшись с кровью, фонтаном бьёт.
И конечно, одна из мин
становится для него последней.
И Серёга встаёт, отряхиваясь от крови,
и идёт, и сияние у него по следу,
и от осколка дырочка у брови.
И Серёга приходит в рай – а куда ещё?
Тень с земли силуэт у него чернит.
И говорит он: «Господи, у тебя тут течёт,
кровавый дождь отсюда течёт,
давай попробую починить».
 

«Ты десять тысяч убила и десять спасла…»

 
Ты десять тысяч убила и десять спасла,
Так мне сказал человек, которого я люблю.
Вот такая хреновая арифметика, такой блюз.
Такие дела.
 
 
Это, собственно, почему?
Потому что я решила: я спускаюсь во тьму,
Как Персефона в Аид.
Болит.
Потому что я сказала: я на войне.
Не где-нибудь рядом.
И я бежала в подвал под «Градом»,
И комроты вёз меня, пистолет направив
Туда, откуда смерть приходит без правил.
 
 
Да, на войне.
Я на войне.
Ни к чему отпираться мне.
Это я пускала ракеты по Харькову.
Это я лежала под бэхой, пыль отхаркивая.
Я, нежная, любовная, рыжая.
Это я почему-то совсем неуместно выжила.
 
 
Где я соврала?
Считай, что нигде.
Красное солнце лежит на чёрной воде.
 
 
Это я не вернулась
В беспорядок московских улиц,
Это я застрелена под Донецком,
Это я лежу под Камышевахой,
Это я хочу говорить, но не с кем,
Это я узнала пределы страха.
 
 
Это я засыпана в землю, и никто меня не назвал.
«Грады» бьют на выход, пора в подвал.
 
 
Подарил апельсин мне Сашка Урал.
 
 
Я не знаю, откуда он взял его на войне,
Я не знаю, почему – мне,
Но вот он лежит, оранжевый —
 
 
Завораживает.
 

«А всё-таки начнётся посевная…»

 
А всё-таки начнётся посевная,
За танками поедут трактора,
И мы, возможно, доживём до мая
И выйдем со двора.
 
 
Фуфайку зимнюю повесивши на гвоздик,
Пойдём в чём были в мае под дождём.
И может быть, зайдём к соседям в гости
И беленькой нальём.
 
 
Они лежат – хохол, москаль, еврей
В одной воронке, с подписью «Здесь люди».
И залпы постсоветских батарей —
Последние салюты.
 
 
И Боже мой, никто не виноват,
И завтра принесут гуманитарку.
И старый друг отложит автомат
И на письмо приклеит марку.
 

«Схерали, говорит, они герои…»

 
Схерали, говорит, они герои,
Они ж там – из окопа не успели.
А это я захлёбываюсь кровью,
Чужой, чужой захлёбываюсь кровью,
И бьёт арта по дышащей по цели.
 
 
Холодный март, бессмысленная высь.
Вот имена, пожалуйста, молись.
 
 
Я здесь не женщина, я фотоаппарат,
Я диктофон, я камера, я память,
Я не умею ничего исправить,
Но я фиксирую: вот так они стоят
 
 
Ещё живые, а потом не очень.
Я не рожу зеленоглазых дочек.
Когда пожар – звоните ноль один.
Поднимет трубку нерождённый сын.
 
 
Вы там держитесь, но спасенья нету.
Летят, летят крылатые ракеты.
 
 
Мы смерть, мы град, мы рождены для боя,
Мы станем чернозёмом, перегноем
И птицами в весенней тишине.
Схерали, говорит, они герои.
Чего ревёшь, не плачь, ты на войне.
 

«И пока небосвод от снарядов стонет…»

 
И пока небосвод от снарядов стонет,
Некому поплакаться, помолчать не с кем,
И приходит дед, заваленный в доме
О году пятнадцатом, под Донецком.
 
 
На рассвете этом, медвяном, дынном,
Он пришёл, лишённый тоски и страха,
И стоит у околицы белым дымом.
Прозревая Харьков и Волноваху.
 
 
А чего, говорит, что ли, снова бомбы,
Не пойму, кому от этого легче.
Навели бы мир, отстроили дом бы,
За меня бы в церкви поставили свечи,
 
 
Потому как умер я неотпетый,
Хоронили в спешке под минным роем.
Это век становится волком, это
Сами мы становимся сталью с кровью.
 
 
Это русский хтонос, его железо,
И земля перекопана на два метра,
Потому что мы, не бояся смерти,
Щедро делимся ей, и она навесом
 
 
Прилетает прицельно, бесслёзно, метко,
Сталь и кровь, и нет никакого страха,
Только мёртвый дед, куря сигаретку,
С грустью смотрит на Харьков и Волноваху.
 

«Через реку Смородину нет моста…»

 
Через реку Смородину нет моста.
Это детские сказки: там темнота
Да густая трава, да дуб опалённый,
Пацаны из двенадцатого батальона,
Павшие под городом с названием Счастье —
Некуда им возвращаться.
 
 
Так и ходят они по этой траве,
И две училки из Горловки ходят по ней,
Завуч и географичка.
Говорят: мы сегодня проходим свет,
Он всего надёжнее и сильней,
Подставляйте ему личики.
 
 
И у мёртвых училок их мёртвый класс,
Так задолбан войной, так небрит и чумаз,
Подставляет лица под ветер.
И расходится чёрный мазут темноты,
И они улыбают щербатые рты
И становятся словно дети.
 

«Расскажи мне, расскажи…»

 
Расскажи мне, расскажи
сказку, больше не могу.
Это человек лежит,
расцветая на снегу.
 
 
Это красным он зацвёл,
как цветок, на остановке.
Расскажи мне про котёл
(впрочем, лучше про котов)
и про новые винтовки.
 
 
По реке плывёт топор, прямо до Чугуева.
Ну и пусть себе плывёт, он в эвакуацию.
 
 
Абрикосы зацвели
рано, не дождавшись марта,
и огонь горит на картах
и на кожице земли.
 
 
О земля, сыра постель,
вот мужик; орёт сирена,
но стоит он на коленях
посреди трамвайных линий,
и пытается он сына
собирать из запчастей.
Эх, на небе порадей!
 
 
По реке плывёт топор, прямо до Чугуева.
Ну и пусть себе плывёт, может, он за мир вообще.
 
 
Города падут во тьму,
на ветру дрожит осина.
Собирай же, дядя, сына
по Донецку по всему.
 
 
Он восстанет и пойдёт,
он за нас на небе спросит.
Будет лето, будет осень,
как-то выживет народ.
 
 
Собери его, родной,
пусть за нас – за грешных, гадких
он заступится украдкой.
Мама, мама, я в порядке.
Мама, это не со мной.
 

«Снилось мне, что я ищу тебя в темноте…»

 
Снилось мне, что я ищу тебя в темноте,
Незнакомые лица ощупывая руками.
Всё пытаюсь узнать, только все не те,
Не живое тепло, а холодный камень.
 
 
И ещё, конечно, война и команчи из ЛНР,
Казаки из Монголии, чёрный барон Унгерн,
И летят через континент ракеты, и что теперь
Остаётся нам, навсегда уже юным.
 
 
И все ещё говорят, что недавно был,
Но потом перебросили на другой участок.
Как я люблю тебя, как люблю поперёк судьбы,
Перечёркивая обречённости отпечаток.
 
 
Я проснулась и вспомнить никак не могла,
Что там был за город, где среди предсмертного полумрака
Я нашла тебя, Господи, я тебя наконец нашла,
И стали мы одинаковы.
 

Максим Замшев

«Вьётся змейкой между стран граница…»

 
Вьётся змейкой между стран граница,
Маршал Жуков грозен на коне,
Ничего со мною не случится,
Если будешь помнить обо мне.
В донесеньях аббревиатура,
На земле погибший самолёт,
На коне застывшая скульптура
Никому приказов не даёт.
Телефонный обрезаю провод,
Пасмурно повсюду и мертво,
Окруженье – это просто повод,
Чтобы вырываться из него.
В небесах столкнулись две кометы,
Разбудив внизу кровавый вихрь,
Ополченье – это просто метод,
Метод выживания своих.
Если дом снарядом разворочен,
Если счастье больше не сплести,
В мире будет столько Новороссий,
Сколько надо, чтоб его спасти.
 

«Будет победы коктейль бессонным…»

 
Будет победы коктейль бессонным,
Ночью испей его.
И над Донецком, и над Херсоном
Главное – ПВО.
Целыми днями поют солдаты
Вагнера в ЧВК.
Родина будет большой, богатой,
Мирной на все века.
Многоязыка, сильна, степенна,
Крепкая, как Массандра.
Будут мальчишки играть в Арсена,
Гиви и Александра.
 

«По родимой по южной земле продвигаются танки…»

 
По родимой по южной земле продвигаются танки,
И над ними, смотри, чьи-то тени, одетые в форму.
Это Симонов, Слуцкий, смотри же, а вот Левитанский,
Нам не сдюжить без них, нам нужна эта вечная фора.
Здесь Кульчицкий, Самойлов, Майоров, Отрада и Коган,
Недогонов, Гудзенко; погоны вернее, чем крылья.
Коммунисты, сегодня они, словно лики с иконы,
Отгоняют от нас вельзевулых полчищ засилье.
Нам враги оставляют в оранжевом небе наколки,
Ничего, мы сведём их, форсировать Днепр не впервой.
А поэты войны возвратятся на книжные полки,
Весь бессмертный их полк возвратится в бессмертный свой строй.
 

«Снаряды, войной зачумлённые…»

 
Снаряды, войной зачумлённые,
Прицельно попали в дурдом,
И психи идут изумлённые,
В грядущее веря с трудом.
И с ними уже всё хорошее
Случилось, свобода пришла.
Идут они злые, обросшие,
За ними дымится зола.
Не слышат они наступления,
Случайной покорны судьбе.
Не стоит им ждать подкрепления,
Ведь сами они по себе.
И кто-то из них был Гагариным,
И Сталиным был, и Брандо,
Теперь никогда не состарятся.
Идут они после и до.
У них стопроцентное алиби,
Никто не отдаст им плаща.
И с ними идёт апокалипсис
В обличье простого хлыща.
 

«Дети боятся взрывов…»

 
Дети боятся взрывов,
Дети не виноваты.
Хочется быть счастливым,
Только мы все из ваты,
Только мы все из сора,
Мы не стихи, мы проза.
Наши цветы иссохли,
Не избежав наркоза.
Дети боятся ночью
Страшного Карабаса.
У – называлась точкой.
Новый словарь Донбасса.
У – называлось место,
Где сатана гуляет.
Благостен под оркестр
Чёрненький гауляйтер.
Вижу во тьме кромешной
Тьму, что на свет похожа.
Все мы за мир, конечно.
Все мы за мир… И что же?
 

«В Петербурге бывая, я думаю, что государь…»

 
В Петербурге бывая, я думаю, что государь
Нам построил его, чтоб мы знали: за нами держава,
Что за нами всегда остаётся священное право
За неё умирать. Мой отныне хромает словарь,
Как писать о великом Петре, я не ведаю больше,
Если снова Полтава не наша и тень от Мазепы
Застилает нам небо. Давайте придумаем скрепы,
Чтобы время Петра прикрепилось к текущему столь же
Неразрывно, как всадник летящий с конём неразрывен.
Упаси нас Господь от в крови искупавшихся гривен.
А военное солнце без света и жалости жарит,
Ничего нам оно не вернёт, ничего не подарит.
Не запомнят зимы опалённые пламенем птицы.
Наши окна в Европу давно превратились в бойницы.
 

Елена Заславская

Эти русские

 
Эти русские мальчики не меняются:
Война, революция, русская рулетка,
Умереть, пока не успел состариться,
В 19, 20, 21-м веке.
 
 
Эти русские девочки не меняются:
Жена декабриста, сестра милосердия,
Любить и спасать, пока сердце
В груди трепыхается,
В 19, 20, 21-м веке.
 
 
Ты же мой русский мальчик:
Война, ополчение, умереть за Отечество…
Ничего не меняется,
Ничего не меняется,
Бесы скачут,
Ангелы ждут на пороге вечности.
 
 
Я твоя русская девочка:
Красный крест, белый бинт, чистый спирт…
В мясорубке расчеловечивания
Будет щит тебе
Из моих молитв.
 
 
А весна наступает. Цветущие яблони
Поют о жизни, презревшей тлен,
Так, будто тоже они православные,
Русские и после молитвы встают с колен.
 

2014

Границы

 
Нас разделяют границы.
Линия фронта. Линия жизни.
Мы будем друг другу сниться,
Это всё, что осталось нам ныне.
 
 
Я ничего не забыла…
Но снова – в который раз —
Обрывается связь мобильная,
Остаётся сердечная связь.
 
 
Ни прощения, ни отмщения,
Только боль распинает грудь.
Не осталось путей сообщения,
Только Млечный Путь.
 
 
И по звёздам, что в небе светятся,
Через взорванные мосты
Я лечу к тебе, чтобы встретиться
У взятой тобой высоты.
 

2014

Звезда Бетельгейзе

 
Знаешь, что такое поэзия?
Это ночью со своего балкона
Заметить созвездие Ориона
И на правом его плече
Звезду Бетельгейзе.
 
 
В моей Новороссии,
Где всё так неясно,
Где будущее – туманность,
А прошлое поломалось,
Где гуляют ночные волки
И контрабасы
Прячут нал и обрезы,
Это всё, что у меня осталось:
Пуля, лира и звезда Бетельгейзе.
 
 
В моей Новороссии,
Не нанесённой на Google Карты,
Где всё так просто
И так понятно,
Где полевые командиры
Отправляются в космос
На лифте,
Где терриконы безумия
Страшнее, чем у Лавкрафта,
Здесь есть место
Для подвига и для мести.
Наведи свой зум —
Поглядим на звезду
Бетельгейзе вместе,
Мой команданте!
 
 
Когда же она взорвётся,
То вспыхнут в небе два солнца!
Потому что таким, как мы,
Одного мало!
 

2016

На Саур-Могиле

 
На Саур-Могиле
Опять его убили.
Его убили снова.
Красивого, родного,
С глазами, как у мамки…
Арта. Пехота. Танки.
Как в страшном 43-м,
Уже в другом столетье.
Там, где отцы и деды
Сражались за победу,
Он там же пал, он с ними
Теперь в одной могиле.
На высоте контрольной
Героем стал невольно.
Кругом лишь степь да поле
Да русское раздолье.
 
 
Земли нет в мире краше.
В ней спят солдаты наши.
 

2016

Мантра снайпера

 
То т, что напротив
сквозь оптику
смотрит на осень.
Зреют колосья
на поле, разъеденном оспой
воронок,
и солнце,
скрипя расколовшейся
осью,
закатится скоро,
на дальних форпостах
сверкнут, будто слёзы,
холодные звёзды,
и ворон,
на пугало сев, прокричит Nevermore.
 
 
Никто не вернётся.
 
 
Но девушка в хоре
поёт и поёт нам.
И голос высокий
зовёт заглянуть в мир иной,
называемый горним.
А вдруг там ни По нет,
ни Блока, ни Бога,
ни смысла, ни толка!
И мне остаётся
последний патрон
и винтовка
СВ Драгунова,
и тот, что напротив,
и осень,
что входит в меня
через дырочку в горле.
 
 
Как небо моей Новороссии
близко, черно и бездонно.
И падают звёзды.
Кому на погоны.
А нам на погосты.
 

2016

Новая заря

 
Душа моя, о чём ты плачешь?
О ком ты плачешь и болишь,
Не веря, что убитый мальчик —
Убийца, нацик и фашист?
 
 
Что нет ни правды и ни кривды,
Есть только ярость и покой,
И все забудутся молитвы,
И были порастут быльём.
 
 
Колючие степные ветры,
Свидетели ночных атак,
Как прежде, отпоют отпетых
Сорвиголов и забияк,
 
 
И ты исчезнешь в тёмной бездне,
Погаснет тонкая свеча.
Зачем же ты слагаешь песни,
Болишь, светла и горяча?
Зачем заранее прощаешь
 
 
Всех каинов, проливших кровь?
Так, общей болью причащаясь,
Ты узнаёшь, что есть любовь.
 
 
И ею, как щитом, хранима
Вся наша русская земля.
Уходит ночь. Над Третьим Римом
Восходит новая заря.
 

2017

Мой город

 
Какие сны? Какие снятся сны
Тебе, мой город, медленно и верно
Сползающий в распахнутую бездну войны?
Здесь на границе мира и инферно
Мы все обречены.
 
 
А может быть, нам нечего терять,
И потому мы искренне беспечны?
Здесь сразу за крылечком – вечность,
Но точки зрения её нам не понять.
 
 
А может быть, мы стражи этих мест?
И чтобы не росла воронка ада,
Как часовые мы застыли здесь?
А может быть, мы вечные номады?
 
 
Скитальцы, воины, мы сыновья степей,
Апологеты ветра и раздолья.
Всегда в пути. И этот путь к себе.
И потому нигде нам нет покоя.
 

2019

Степная птица

 
Мне снятся сны. В них тоже нет покоя.
Врут, будто сон есть маленькая смерть!
Мне снится поле. Это поле боя.
И снится степь.
 
 
Мне снятся лица тех, кто с нею слился.
Горел! Пылал. И в миг один остыл.
Душа моя проносится, как птица,
Над разнотравьем полевых могил.
 
 
Порою безымянные герои:
Иваны, Сашки, Мишки, имярек
Одной судьбою и одной землёю
Уж связаны навек.
 
 
А я? А как же я? Скажите?
Мне остаётся груз моей вины
И память, как небесный Вседержитель,
И эти сны.
 

2022

Разведка боем

 
Эта ночь бесконечна,
Как бездна без дна.
В ней остался навечно
Пожилой старшина,
А сержант изувечен,
Совсем молодой,
Всё качал, будто кречет,
Седой головой.
 
 
Эта ночь бесконечна.
Где ходит заря?
Пуля-дура щебечет
Веселей соловья.
Пулемётные гнёзда
Средь застройки жилой.
И уже слишком поздно
Говорить: я живой.
 
 
Эта ночь бесконечна.
Средь огня и свинца
Я как русский разведчик
Иду до конца.
Нету лучше разведки:
Дайте больше огня!
Пусть восходит над смертью
Солнце нового дня.
 

2022

Игорь Караулов

«С холма открывается город Марии…»

 
С холма открывается город Марии:
приморские липы в начале тепла.
Мы только недавно с тобой говорили
про город, откуда Мария ушла.
Мария ушла до начала обстрела,
схватила детей, повязала платок.
Она, получается, чудом успела,
уборку и борщ отложив на потом.
Незримо прошла по предместьям садовым,
едва ощущая сгущение зла,
в то утро, когда обернулся Содомом
тот город, откуда Мария ушла.
Разбитые стены и окна пустые,
обломки бетона, осколки стекла.
Как будто уже не вернётся Мария
в свой ласковый город, сожжённый дотла.
Но разве удержится горе навеки,
когда засинеют сквозь дым небеса
и в море уйдут бородатые греки,
вверяя Марии свои паруса?
 

«Русские убивают русских…»

 
Русские убивают русских
в городе и в селе.
Русские открывают русских
в вороге и в себе.
«Русское убивает» —
на пачке сигарет.
Русское убывает,
было оно и нет.
Русские – это снова
встать и перебороть.
Русское – это слово,
что обретает плоть.
Если русские немы,
за них поют соловьи.
Русское – это небо,
в котором все свои.
 

«На войне убивают…»

 
На войне убивают.
Раз, и нету бойца.
А в тылу умирают
просто так, без конца.
От какой-то истомы,
от предвестья беды.
От лимфомы, саркомы —
в общем, от ерунды.
Умирают нагими
на соседской жене.
На войне только гибель,
смерти нет на войне.
Смерть заводится в тёмных
и прохладных местах.
Обитателя комнат
соблазняет в мечтах.
Заползает по-змейски
обречённому в рот.
И бывает, от смерти
убегают на фронт.
Где стальные богини,
огневая страда.
Где зерно, что погибнет,
не умрёт никогда.
 

«Я русский – это значит «рашен»…»

 
Я русский – это значит «рашен»,
и ход событий мне не страшен.
Не унесёт река времён
меня во вражеский полон.
Я смесь кровей из анекдота:
и немец, и поляк, и кто-то
ещё, кого здесь больше нет, —
обычный русский винегрет.
Я думал о себе так много:
и бог, и царь, и шут, и вор.
А оказалось, вот дорога
и вот дорожный разговор.
У нас с собой запасы браги,
мои попутчики – варяги,
бритоголовый Едигей[2]2
  Темник Золотой Орды, предок ряда русских князей.


[Закрыть],
поэт из бывших хиппарей.
И важный чин из Петербурга,
и кандидаты всех наук.
И нас уносит Сивка-Бурка,
переходя на гиперзвук.
 

«Скоро войне конец…»

 
Скоро войне конец,
скоро придёт отец,
скоро воскреснет мать.
Видно, недолго ждать.
 
 
Скоро конец боям,
скоро воскресну сам.
Встану, пойду домой.
Кто тут ещё живой?
 

«Нынче правды в мире стало больше…»

 
Нынче правды в мире стало больше,
и она на нашей стороне.
А французы или, скажем, боши —
что они поймут в чужой войне?
Наша правда крепнет с каждым залпом,
прорастает в песнях и умах.
Это то, чего не сможет Запад
наскрести в армейских закромах.
То, чем не владеют англосаксы,
исстари народец воровской.
Есть у них лишь фунты или баксы,
правды нет за ними никакой.
Нашей правдой светится в полёте
дружная ракетная семья.
Наша правда бешено молотит
по бетонным норам бандерья.
И пускай ни капли ей не радо
лживое нацистское кубло,
можно жить без Gucci и без Prada,
а без правды будет тяжело.
 

«Вышли из-за лужи…»

 
Вышли из-за лужи
злые упыри
с дырочкой снаружи,
с дырочкой внутри.
 
 
Всем ховаться в погреб
и читать Псалтырь.
Вон идёт их подлый,
главный их упырь.
 
 
С дырочкой в макушке,
с дырочкой внизу.
С ним не сладить пушке,
пуле и ножу.
 
 
Как глухие стенки,
движутся полки.
Там и упыренки,
и упырюки.
 
 
Дух от них мерзотный.
Что же их возьмёт?
Цвет ли папоро́тный?
Волчий ли помёт?
 
 
Жаркая молитва
образу Христа?
Наша с ними битва
будет непроста.
 
 
Девушка заплачет,
зарыдает мать.
Так или иначе,
надо побеждать.
 
 
Надо через силу,
через смрад и дым.
Надо сквозь могилу
проскользнуть живым.
 
 
А не то и сами
станем упыри
с красными глазами,
с дырочкой внутри.
 

«Русская литература, ласковая жена…»

 
Русская литература, ласковая жена,
в городе Николаеве запрещена.
Разрешены аборты, пытки и кокаин.
Русской литературы нету для украин.
Разрешены «Макдоналдс», Будда и Сатана.
Русская литература нынче запрещена.
В городе Кропивницком, бывший Кировоград,
русской литературе больше никто не рад.
В Екатеринославе, на берегу Днепра,
знать не желают росчерк пушкинского пера.
Прокляли в Конотопе нашу «Войну и мир».
Будете, как в Европе, каждый себе Шекспир.
Видно за океаном пламя от русских книг.
Не дописав романа, празднует Стивен Кинг.
Было в семье три брата, нынче осталось два.
Сами ли виноваты, карма ли такова?
Горькие ли берёзы? Жёсткий ли алфавит?
Карцер для русской прозы будет битком набит.
Но как слеза ребёнка или кислотный тест —
русская запрещёнка стены насквозь проест.