Текст книги "Молитвенные зовы утра и вечера"

Объединенные верным принципом духовного рассуждения, они становились таким значимым основанием осмысленного христианского опыта, что замечательный святой, преподобный Антоний Великий, даже писал, что «всякая добродетель, совершаемая без рассуждения, перестает быть добродетелью». Всякий проповедник этики, мыслящий помимо верного рассудительного дара, становится бессердечным и «вечно пьяным» существом. И те, кто следуют за таким пустым краснобаем, никогда не догадаются, как можно «пройти всю настоящаго жития ночь» безболезненно и небездеятельностно. Недопустимо пройти мимо блистательного образа, данного святым Василием (автором этой молитвы), в соответствии с которым время настоящего дня (то есть время жития) сравнивается с ночью – если оно проживается без бодренности и трезвости, в приверженности ложным ценностям обманчивого века сего.

Можно понять при помощи этой молитвы, как пройти эту ночь: …ожидающим пришествия светлаго и явленнаго дне… Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, в оньже со славою Судия всех приидет, комуждо отдати по делом его… Ожидание есть один из наиболее стандартных типов переживания грядущего в более или менее реалистическом ключе. Конечно, ожидание может состоять в совершенно недостойных внимания мечтательных фантасмагориях.

Порою речь может идти и о довольно реалистичных перспективах, но которые никак не заслуживают серьезного рассмотрения по причине мелочности этих ожиданий или же в связи с узкими индивидуалистическими рамками, в которые они заключены. Это могут быть, например, преувеличенные, нагнетаемые фобии, порождаемые, правда, некоторыми конкретными страхами, вместе с тем легко и довольно быстро исчезающие под влиянием изменившихся жизненных обстоятельств. Часто люди довольно долго могут жить в истерическом и бессмысленном ожидании неопределенных позитивных перемен. Но так или иначе, большей частью эти ожидания, негативные или позитивные, сводятся исключительно к земному и вре́менному контексту, не имеющему никакого отношения к духовной действительности, связанной с Божественной вечностью.

Если иметь в виду тривиальные ожидания своей жизни, то нужно знать, к сожалению, совершенно твердо, что если они наполнены только земными смыслами, то ожидания святые, небесные никогда не станут близкими для такой личности, с ее мирскими радостями и скорбями. И тогда не откроется то, что соответствует ожиданию «светлаго и явленнаго дне… Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса», – тогда в некоторый день откроется страшный результат, соответствующий неожиданию: то, чего совсем не ожидали, все-таки наступит. Но, слава Богу, для многих жизнь заключается в ожидании «светлаго и явленнаго дне», который есть наступающая в пакибытии блаженная вечность.

В этот день «со славою Судия всех приидет комуждо отдати по делом его». Этот первый день новой жизни станет последним днем земного бытия и Судным днем для вечности. На Суде каждому воздастся по его заслугам. Будут учтены все его ожидания и дела, ценностные установки и сердечные порывы, его поведение и отношение к людям, его оценки собственных поступков, верные или ошибочные. Кстати же, из всех верных самооценок самая верная содержится в евангельском слове: когда исполните всё повеленное вам, говорите: «мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать» (Лк. 17:10). Страшный день Суда и самосуда! Страшный день оценки своих ожиданий, теперь уже минувших. Но это же есть и день славы Божией, день Божественной справедливости, и гораздо больше того – день Божественной сверхсправедливой любви.

И все же эта Божественная любовь неким образом соотносится с состоянием человека, явившегося на Суд Божий. Каждому – «по делом его»: …да не падше и обленившеся, но бодрствующе и воздвижени в делание обрящемся готови… Можно довольно безошибочно представить, что́ готовится Судом для тех, чья жизнь, словно они никогда не пробуждались, проходит в непрерывной лени и падении, точнее – невставании (в духовном понимании)… И для тех, кто счастлив пребывать всегда словно в «воздвиженном» состоянии, готовым к непрестанному деланию; их жизнь и деятельность всегда управляются Богом, и в своем делании они бесконечно рады такому результативному управлению, результативному и в земной действительности, и во время Суда, потому что он соответствует их ожиданиям: …в радость и Божественный чертог славы Его совнидем… Ожидаем, надеясь вместе войти в духовный дворец Божией славы. Это хороший и сильный образ – чертог, дворец, это сильный и живой образ закрытого, но одновременно и открытого пространства – светлого, драгоценного… Это чертог – но это и радость. Радость – и чертог, где жизнь славная и дивная: …идеже празднующих глас непрестанный и неизреченная сладость зрящих Твоего лица доброту неизреченную.

Здесь ведущее слово – «добро́та». «Доброта́» – это русское слово может иметь сентиментальный оттенок применительно к хорошим («добреньким») людям. Славянская «добро́та» есть мужественное, духовное и великое слово – «красота». Здесь имеется в виду не просто красота физическая, телесная, как наибольшее совершенство внешней формы, некоторое гармоничное построение пространства, – но и подлинная духовная красота. Так, многим памятен рассказ о том, как преподобный старец Силуан видел неизъяснимо кроткий и благоуветливый лик Господа Иисуса.

На самом деле, шаблон красоты может стать и одним из образцов уродства. Но «красота», переводимая на славянский язык как «добро́та», имеет совсем другое значение. Это, во-первых, красота, труднообъяснимая словами, – «добро́та неизреченная». В подобном случае речь может идти даже о красоте лица, но особого лица – потому что там, в этих Божественных чертогах, куда приводит людей ожидание, обретается «неизреченная сладость зрящих Твоего лица добро́ту неизреченную». В чертоге – Бог и лицо Божие, с Его небесной и изысканной невысказанной добро́той. Там небесная добро́та. Известен греческий аскетический духовный сборник (в ХIХ веке переведеный в России), называемый Kalofilia («Добротолюбие»), состоящий из произведений различных авторов. В нем передана красота Божественной Личности и полноты Божественной жизни. Там, в означенном чертоге, открывается людям Бог – истинный Свет, просвещаяй и освящаяй всяческая.

Истинный Свет так же неизреченен, как неизреченна добро́та Божественного лица, ибо Свет – это и есть добро́та. Попробуйте найти подобающие слова, чтобы достойно описать Божественный Свет, Его бесконечную, неописуемую красоту! Для того чтобы современному человеку, с его обезображенным сознанием и ограниченным словарным запасом и канцелярским языком, найти подходящие слова для описания даже окружающей действительности, желательно обратиться к языку классической литературы пушкинского времени. А чтобы описать явления Божественного Света, надо быть самим Симеоном Новым Богословом или, например, Силуаном Афонским. Мы же, когда слов постыдно недостает, можем просто прочитать эту молитву и, вслед за святителем Василием, по окончании его молитвы возопить: О, как несказанно лицо Христово и Свет Христов, который освящает всех и вся! И я, одно из творений Его, насколько я вижу мир, просвещаемый и освящаемый Христом, пою Богу моему, дондеже есмь! …И Тя поет вся тварь во веки веков. Аминь.

Людие! Взирая на православные иконы Христа, настройте свое сердце к духовному, восторженному созерцанию Его пресвятого лика, «сияющего светом добро́ты неизреченной». (Намек на некоторую возможность такого зрения читатель может найти в текстах евангелиста и апостола Иоанна Богослова, в его Евангелии и Первом послании.) Тогда можно будет обратиться к Его воспеванию, которое, начавшись в нынешнем веке, завершится уже в грядущем – никогда не скончаемым великолепным завершением, которое известно всем святым. Буди, Господи, буди!

Молитва 6-я, того же святого. Благодарение

«Тя благословим» – так начинается следующая молитва уже совершенно пробудившегося человека, молитва, наполненная простыми, серьезными, глубокими, мирными и благодатными ритмами, с самого начала – с некраткого и радостного обращения. Но прежде чем обратиться к этим ритмам и начать внимать пространным словам обращения к Божеству, заметим, что в первых двух словах этой молитвы мы не просим благословения у Бога, как это обычно принято[12]12
  И не просто так принято, но по слову апостола Павла: без всякого прекословия меньший благословляется большим (Евр. 7:7).


[Закрыть], а дерзаем сами благословлять Бога – «Тя благословим». Впрочем, это не единичный случай. Так, например, подобное обращение встречается и в Псалтири: Благословлю Господа на всякое время (Пс. 33:2) и – благослови, душе моя, Господа (Пс. 102:2). В таких случаях одновременно испрашивается некая особенная энергия Божественной благодати и предлагается словесное выражение собственной благодарности к Всевышнему Богу. И все же не случайно автор молитвы святой Василий употребил здесь более сильное выражение, чем «Тя благодарим».

Очевидно, обычная благодарность здесь усиливается некой переходящей меру, чрезвычайной энергией благодарения, что отчасти выявляется и в последующих словах этой молитвы: Тя благословим, вышний Боже и Господи милости… Так, можно было бы вместо слов «вышний Боже» произнести только слово «Господи», выражающее то же значение особенного, максимального иерархического поклонения твари Творцу, но все же слова «вышний Боже» несколько усиливают тот же смысл. Тем более что слово «вышний» (в значении «сверхтварный») имеет еще и дополнительный торжественный оттенок. Замечательно, что далее мы слышим еще одно слово, добавляемое к «Господи», а именно: «Господи милости». Здесь – замечательная красота христианского религиозного слога, сумевшего вместить и сочетать в себе личное обращение к Божеству с откровением почти отвлеченного и одновременно суперпредметного и суперэтического качества Божественной жизни – милости. Здесь мы, может быть, впервые имеем дело с новым духовно-лингвистическим фактором, выраженным в этих двух словах, – «Господь милости»: все определяемое словом «милость» духовно-нравственное пространство бытия вселенной имеет своего владельца и распорядителя, и это есть Бог – Господь милости. И оно содержится в мире (гармоничном состоянии), потому что Господь оставил мир Своим ученикам. Мир оставляю вам, мир Мой даю вам (Ин. 14:27) – таково было слово Господа милости.

Для того чтобы это обращение нашло себе живое предметное продолжение в конкретном переживании милости Божией к человеку, Великий Василий (а вслед за ним и мы) продолжает: …творящаго присно с нами великая же и неисследованная, славная же и ужасная, ихже несть числа…

Пожалуй, мало кому из нас, просыпающихся и молящихся по своему усмотрению, пришли бы на ум (по нашему собственному разумению) такие слова, в которых могут быть отображены таинственные действия Божественной энергии и милости, производимые Господом в нашем внутреннем мире и его «окрестностях» («творящаго присно с нами»). Мощные и удивительные слова молитвы святителя Василия – «великая же и неисследованная, славная же и ужасная» – обозначают различные, не всегда ясно нами осознаваемые Его действия в нашем духовно-нравственном мире – потому и «неисследованная».

Все пространство нашей внутренней жизни, даже когда мы беремся хотя бы бегло его обозреть (а это получается не всегда, и небезошибочно), поразительно своей необъятностью и таинственностью («великая и неисследованная») – как в тех случаях, когда мы наблюдаем отблески удивительных и волшебных духовных созерцаний («славная»), так и тогда, когда обнаруживаем себя летящими в пропасть горьких заблуждений и ошибок («ужасная»). И все это – в неисчислимом множестве («ихже несть числа»). Вряд ли имеет смысл изучать содержание того, что не очень хорошо поддается детальному психологическому анализу, особенно если оно относится к области ужасного, – здесь довольно будет обойтись лаконизмом вышеприведенных великих молитвенных слов; новый день предложит и новые задачи, порою – вполне стандартные и обыденные, иногда же – захватывающие нас своей неожиданностью (порой не несущие ничего существенного, но когда-то и открывающие нам свой особенный, глубокий смысл).

И кажется особенно печальным и горестным, что в ночное время, когда наша воля оказывается не в нашей власти, мы остаемся так же не вполне свободными от «ужасного». Но все же, вслед за святителем Василием, и мы оказываемся способными и свободными узревать Господа, подавшаго нам сон во упокоение немощи нашея и ослабление трудов многотрудныя плоти. Речь здесь идет не только о том, что нам необходима психофизиологическая «перезагрузка», некоторая приостановка активной сознательной, внутренней и внешней, деятельности. Известно, что чаще всего сновидения носят фантастический и лишь иногда – несомненно религиозный или нравственный характер. И необходимо уметь отличать глубокие и значимые строго реалистичные духовные созерцания от нелепых фантасмагорических наслоений, которые могут возникать по причине присущих нам немощей и, к сожалению, способны рассеивать душу (это могут быть совершенно безобразные «ночные спектакли» или мнимодуховные переживания, которые, по их прошествии, оцениваются нами как постыдные или глупо-суетные). И тогда то́лько Господь может установить необходимое отдохновение утрудившейся душе.

Но вот наступает золотое время бодрого утреннего пробуждения, и мы продолжаем возносить благодарение Богу. Мы с печалью оцениваем события минувшей ночи: Благодарим Тя, яко не погубил еси нас со беззаконьми нашими… Значит, наше начавшее утреневать сознание либо вполне ясно припоминает, что и в ночное время, хотя несколько таинственно, продолжались наши обычные внутренние греховные «беззакония» (часто не более чем просто мечтательные); либо, если даже конкретно ничего не припоминается, то во всяком случае угадывается (ощущается), что, скорее всего, по обычным греховным предпочтениям мной совершались вполне известные беззакония, по причине которых я мог бы окончательно погибнуть, не дождавшись утреннего света.

Но Господь не погубил, но человеколюбствовал еси обычно… Для Господа оно, может быть, и обычно, но именно потому, что Он является Тем, Кем назван в этой молитве, – Господом милости. Человеколюбие Божественное!.. Кто может знать и указать его пределы (когда оно беспредельно!), кто может вполне безошибочно описать его, когда оно неизмеримо выше присущего человеческому сознанию? Сознание человеческое говорит: по справедливости стоило бы погубить, но обычное Божественное человеколюбие милует; сегодня оно поступило так же, как поступает всегда: …и в нечаянии лежащия ны воздвигл еси, во еже славословити державу Твою.

Первое дело Божественного человеколюбия по отношению к еще не вполне проснувшемуся человеку, лежащему безо всякой надежды, – воздвигнуть его, сделать его из лежачего – стоящим, из горизонтального – вертикальным; главное здесь есть действие «воздвиг», действие торжественное и величественное. Наиболее органичное дело для тех, кто с утра начинает свою новую жизнь, – славословить Господа. Время дневной активной деятельности еще не подошло, и утро – наилучшее время для славословия державы Божией, время наиболее драгоценное и радостное, время наступившей новой жизни!

А затем, воздав славу Господу, приходит пора обратиться к Нему со своими прошениями. Хорошо, когда в начале дня и сам безошибочно знаешь, о чем необходимо просить Его в первую очередь. А если и не знаешь, то молитва, вероятно, подскажет: Темже (вслед за этим) молим безмерную Твою благость: просвети наша мысли и очеса, и ум наш от тяжкаго сна лености возстави… Можно было бы и не просить, но мы и сами безошибочно ощущаем, что собственные и мысли и очи обычно с утра бывают довольно затуманенными, ум пребывает не в трезвении, а в тяжеловесном состоянии лености.

«Тяжкий сон лености» – это не только присущее ночному времени притупленное состояние сознания: приходит день, и нам кажется, что все становится намного лучше даже и без специальных прошений, направленных к Богу. Но это, конечно, заблуждение. Если ум постоянно не насыщен, не пронизан возвышенными, духовными помыслами, то и днем он ворочается полусонно и лениво, он и вялый, и небрежный, и индивидуалистически пристрастный. Сам факт того, что ты проснулся утром, не гарантирует пробуждения «от тяжкаго сна лености».

Всегда необходимо знать, к чему стремиться в каждый жизненный период, чтобы безусловно главное предпочитать маловажному, второстепенному. Но далеко не всегда и не все определяют это «главное» точно и безошибочно. Прежде всего важно выстроить правильное отношение к Богу, нашему Небесному Отцу, выражаемое в прославлении, поклонении, в благодарении за всё. Но даже если такое сознание и соответствующие переживания всегда характерны для верующего христианина, то и они нуждаются в обновлении после ночного перерыва на сон – после пребывания в состоянии примрачном и «нетрезвом»; в этом есть цель теперешнего живого обращения к живому Богу: …отверзи наша уста и исполни я Твоего хваления, яко да возможем непоколеблемо пети же и исповедатися Тебе…

Вот они – первые после пробуждения и главные слова – славословие. Вот для чего необходимо быть восставленным ото сна, и не просто восставленным, но и стремящимся получить «отверзшиеся уста» (имея наполненными ум и сердце) – ради того, чтобы уста могли воздавать хваление Господу. И далее молитва велит воздавать такое хваление (что и само по себе высоко и значительно) в некой особенно значимой и эстетически величественной форме – «петь и исповедовать» (Пою Богу моему, дондеже есмь. – Пс. 103:33). Пение сообщает личному обращению к Богу исключительную этическую и эстетическую торжественную наполненность и высоту. Исповедание есть нечто большее, чем просто опыт произнесения слов, в которых выражается личное покаянное действие. Исповедание есть совершенное, радостное открытие для себя бесконечного и драгоценнейшего бытия Божия, с осознанием удивительного и чудесного дара общения с Ним.

Это и предлагается осуществить в завершение молитвы: …пети же и исповедатися Тебе, во всех, и от всех славимому Богу, Безначальному Отцу, со Единородным Твоим Сыном, и Всесвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Таким образом, эта утренняя молитва завершается стремлением к пению и исповеданию Триипостасного Божества в целостном и одновременно лаконичном поклонении человека Богу – всем трем Лицам Пресвятой Троицы.

Молитва 7-я, ко Пресвятой Богородице

Это совершенно особенная молитва, ни на какую другую не похожая, в частности ни на какую другую молитву утреннего правила. Не похожая прежде всего по ритмической структуре. Она состоит из ряда молитвенных воздыханий, направленных ко Пресвятой Богородице; каждое из этих воздыханий заключается в отдельной фразе, лаконичной и законченной по смыслу; каждое вполне целостно само по себе и ритмически состоит из двух взаимосвязанных частей. Но и вся молитва удивительным образом также производит впечатление некой самодостаточной целостности, несмотря на то что любое из ее предложений непосредственно не связано общим смысловым единством ни с предыдущим, ни с последующим предложением. Ее можно уподобить драгоценному ожерелью, в котором каждый камень совершенно не похож на другие и неповторимо прекрасен. Но пора уже обратиться к тексту самой молитвы.

Воспеваю благодать Твою, Владычице, молю Тя, ум мой облагодати. В строго богословском контексте слово «благодать» применяется обычно по отношению к Божеству в целом или чаще – по отношению к одной из Ипостасей Пресвятой Троицы. Богословие обычно рассматривает благодать как энергию Божества, сошедшую в мир с Иисусом Христом при Его воплощении и воздействующую на человека ради его спасения (об этом гласит православное учение о спасении – сотериология); или же речь идет о содействии Святого Духа в сплочении христиан в спасительное единство. Церковь воспевает в цветоносную Неделю (на Вход Господень в Иерусалим): «Днесь благодать Святаго Духа нас собра». С еще большей определенностью та же мысль раскрывается в кондаке праздника святой Пятидесятницы: «Егда снизшед языки слия, разделяше языки Вышний; егда же огненныя языки раздаяше, в соединение вся призва. И согласно славим Всесвятаго Духа». Таким образом, в этом огненном действии Святого Духа одновременно выразились и возможность, и жизненная реализация единства всех христиан (Церковь), и уникальная харизматичность каждой личности, открытой для приятия благодати Святого Духа.

Что же касается Пресвятой Богородицы, то слово «благодать» по отношению к Ней впервые встречается в Евангелии, в рассказе о событии Благовещения, при котором Архангел Гавриил, посланный к Ней Богом, говорит Ей: радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами… Ты обрела благодать у Бога (Лк. 1:28, 30). И эта энергия Божества, в соответствии со словами Архангела – «Ты обрела благодать у Бога», – стала навсегда как бы принадлежащей, присущей Ей. Одного этого вполне было бы достаточно для тех, кому открылось в личном духовном переживании значение этого знаменитого и знаменательного слова – «Благодатная». И на самом деле, это слово, это имя стало навсегда привычным для православного уха и устен, это именование Ее – Благодатная – стало почти постоянным и достаточным, чтобы «воспевать Ее благодать» благодарным сердцем. Следующей после Архангела это переживание выразила мать будущего Предтечи Елисавета, когда к ней в Горняя пришла непраздная Мария: благословенна Ты между женами и благословен плод чрева Твоего! (Лк. 1:42).

В последующие века бытия Церкви эта постоянная готовность к воспеванию Благодатной Богородицы нашла свое воплощение в многочисленных церковных песнопениях, а также и в личных молитвах и молитвенных воздыханиях, в частности и в данной молитве; и оно же стало здесь основанием для специального молитвенного обращения к Богородице – «молю Тя, ум мой облагодати» (облагодатствуй) – то есть соделай мой ум иным, он должен стать новым, благодатным, словно пронизанным энергией Божества и славой Божией Матери. Мы просим об этом потому, что со всей очевидностью сознаём, что наш ум, в его изначальных (земных) достоинствах, имеет такое качество, что его было бы крайне нелепо и наивно почитать благодатным по природе, слишком часто его занимают абсолютно пустые, бессодержательные, порой откровенно пошлые и низменные предметы. Для того чтобы человеческий ум приобрел истинно духовные качества, необходимо испросить их у Того, Кто уже имеет их в совершенной степени, – у Пресвятой Богородицы.

Вкупе с особенным небесным даром, присущим Деве, согласно слову вестника Архангела Гавриила, – Пресвятая приобрела, по свидетельству Евангелия, навык чрезвычайным вниманием к Своему Божественному Сыну, к каждому Его слову, слагать эти слова в Своем сердце (см.: Лк. 2:19). Это увеличивало, так сказать, благодатный объем этого величайшего сердца – и ума.

Молитвенное взывание к Божией Матери, получившей дар владычествования («Воспеваю благодать Твою, Владычице…»), открывает возможность облагодатствования ума и тех, кто умеет об этом просить. Ни для кого не закрыта также возможность использовать благодатный пример Богородицы – и, со всем вниманием вчитываясь в каждое евангельское слово Иисуса[13]13
  Матерь Его сохраняла все слова сии [Иисуса] в сердце Своем (Лк. 2:51).


[Закрыть], вполне усваивать (делать своими) эти слова, чтобы они становились для него руководством, определяющим все его жизненные, нравственные и интеллектуальные, установки.

Следующий «драгоценный камень из ожерелья» этой молитвы – Ступати право мя настави путем Христовых заповедей. О радость, о благодать! Вот уже начинается путь, начинается жизнь!

Облагодатствованный ум пока еще не дает оснований для окончательной уверенности в том, что вся жизнь будет выстроена правильно. Облагодатствованный ум не может заставить ленивое сердце работать правильно. Но только чистота сердца может обеспечить верное направление жизни. Правильно, духовно и глубоко настроенное сердце всегда задает безошибочный вектор духовному развитию, оно всегда готово к конструктивному действию в течение дня и ежедневной самопроверке в вечернее время, смиренной и строгой самооценке. В нем нет места фарисейскому самодовольству и избыточному тщеславию, которое, в общем-то, всегда избыточно и всегда приводит к более или менее серьезным, а то и тотальным, ошибкам.

Все содержание нашего бытия, включающее в себя живое многообразие его красок и оттенков, христианство описывает коротким словом «путь». И не случайно Сам Богочеловек, говоря о Себе, применил это же слово – «путь»: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14:6). Но и мы просим, обращаясь к Богородице: «Ступати право мя настави путем Христовых заповедей». Никто не знал так хорошо, в таком совершенстве Ее Божественного Сына, как Сама Благодатная, ибо Она, как уже сказано, складывала все Его слова в Своем сердце. Никто и не мог знать в такой полноте детальные возможности их практического воплощения (хождения по путям заповедей), как Та, Которая держала их в глубине Своего сердца, всегда будучи готовой им следовать. Потому так естественно для человека взывать к Богородице, чтобы Она научила его верно ходить путями этих заповедей. Нравственный контекст евангельских текстов, определяющий верные пути жизни, наибольшее воплощение обретает в Нагорной проповеди, и насыщеннее всего – в заповедях блаженства. Священное Предание оставило православным христианам значительные свидетельства духовно-нравственного величия Той, Которая воплотила это Предание в Своем внутреннем мире и житии. И мы внимательно вглядываемся в эти Божественные пути, чтобы они стали и нашими личными путями.

Такая жизненная установка может быть реализована только тогда, когда мы проявим полную решимость к шествованию этими путями – путями Христовых заповедей. В них задан безошибочный предметный вектор жизни, открывающий нам возможность всегда поступать право. И тогда сердце наше получает способность «гореть» и «петь».

Бдети к песни укрепи, уныния сон отгоняющи. Встал ото сна? Настал день? Пора бдеть. Что есть «бдеть»? Это значит иметь дневной тип сознания и переживания действительности, бодрственный, напряженно-внимательный, отличный от ночного – расслабленного, блеклого, смутного, фантазийного, неактивного, нежизненного. Это дорогого стоит – такое точное и постоянно бдящее сознание в качестве жизненной установки, потому что многие люди почти всю свою жизнь проводят совсем не в бодрственном, в полусонном, дремотном состоянии – живут как будто бы вне работающего сознания, неспособные к энергичному действию. Не случайно одно из церковных богослужений называется всенощным бдением, когда особое время, предполагающее сонную расслабленность, предлагается Церковью для внимательной молитвы, для духовного пения. Вот и в утренней молитве к Богородице мы просим Пресвятую Деву, чтобы Она призвала нас к дерзновенному бодрственному пению, укрепила нас, пробудишихся ото сна, готовых начать с утра новую жизнь, так чтобы не поддаться нам вновь велениям безвольного сна.

Оно тем более полезно, что открывает возможность освобождения от отвратительно-страстного состояния, которое называется унынием. «Бдети к песни укрепи, уныния сон отгоняющи». Очень хороша и важна твердая установка к нефантазийно-бдительному исследованию самого себя. Еще того лучше, когда в результате этого самоисследования обнаруживается то, что И. А. Ильин назвал «поющим сердцем». Потому что при этом условии как бы само собой отгоняется то состояние, которое в этой молитве названо «сном уныния».

Уныние есть страсть, взаимосвязанная не просто с депрессивным психотипом личности, а с ошибочным, в этическом плане, устроением бытия, которое обнаруживает себя в искажении жизненных ориентиров и неверных ценностных предпосылках: место подлинных духовно-нравственных ценностей, которые должны осуществляться в серьезных духовно осмысленных действиях (молитва, милосердие, практическая помощь ближнему и проч.), занимают второстепенные ценностные смыслы, которые порою вернее всего было бы назвать ребяческими антиценностями: лишь бы убить время, лишь бы занять жизнь. И время убивается, и существование становится пустым и лишенным смысла. (Что так чаще бывает у людей прежде всего нерелигиозных, это вполне понятно.) Если же когда-нибудь у такого склонного к унынию человека и обнаруживаются некоторые не вполне бессмысленные ценности, так обычно и в них не умеет он выдержать доброй меры, что лишает его жизнь бодренного, бденного содержания, и продолжается все тот же сон богопротивного уныния. И вот тогда и есть самое время для пения молитвы, направленной к Божией Матери, всегда готовой отогнать от нас сон этого безжизненного уныния.

Если же своевременно не прибегнуть к молитве, то человек окажется словно накрепко связанным прочно сплетенными полотнами (пленицами) унылых греховных пространств. И пока дело обстоит таким образом, все почти безнадежно. Прежде всего потому, что своих собственных сил, скорее всего, окажется недостаточно для того, чтобы освободиться от греховного плена.

Обращение к небу, обращение к Богу, обращение к Матери Божией, к Богоневесте (такое трогательное и отчасти романтическое именование находит для Нее Святая Церковь), обращение к Самой свободной из всех сотворенных существ, к Той, Которая наиболее близка к Самому Сыну Божиему, – так понятно и естественно для человека, горько переживающего свою отвратительную несвободу, свою жалкую безысходную плененность и свою ветхую унылость. Связана пленицами грехопадений, мольбами Твоими разреши, Богоневесто. Разреши, то есть освободи, расторгни узы этих прочных ветхих плениц (полотен).

Самые знакомые по нашему печальному опыту и самые прочные из них – это пленицы страстные. Что и понятно, ибо страсти суть такие греховные переживания, в которых в различной форме и степени выражается человеческая эгоцентрическая склонность к самовыражению, и потому человек столь неохотно стремится расстаться с этим сладким пленом. И даже такие несомненно разрушительные страсти, как гнев или уныние (хотя все восемь страстей[14]14
  Нравственное богословие различает восемь видов страстей: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, уныние, печаль, тщеславие, гордость.


[Закрыть], безусловно, разрушительны), все равно часто кажутся весьма желанными.

И пока человек остается накрепко привязанным к своей страсти, любые его молитвы оказываются пустозвучными, а потому и безрезультатными. Богоневеста не внемлет пустословию, тем более что, скорее всего, и сам этот человек не верит, что может так произвести на кого-либо какое-то впечатление.

Но несомненно то, что долговременное молитвенное действие, совершаемое с верой, рано или поздно приводит к желанному результату: человек, находившийся прежде в плену своих страстей, получает явственно ощутимое от них освобождение – пленицы, связывавшие его, словно спадают с его затекших членов.