Текст книги "Молитвенные зовы утра и вечера"

Молитва 2-я, того же святого

От сна востав, полунощную песнь приношу Ти, Спасе… Песнь «полунощная» называется так потому, что во времена святого Макария новый день мог начинаться в полночь, а в жаркую середину дня допускалось проводить время в кратком отдыхе (что было особенно характерным для монастырей). Кстати, именно поэтому в наше время (и при нашем климате) греха не будет в том, чтобы ради большей реалистичности заменить слово «полунощную» на слово «утреннюю», ведь и в самом деле нами совершается утренняя песнь. Но самое главное состояло бы в том, чтобы (ради той же реалистичности) даже прежде начала дня, при первом же движении после пробуждения звучало песенное (или хотя бы словесное), живое и радостное, обращение к Тому, Кто, будучи полнотой Саможизни, является и для всякого живого творения Источником жизни и радости. И такое начало этой молитвы, когда слова, будучи образцовыми и потому записанными, сливаются с живым, идущим из сердца словом, – может стать хорошим образцом для всякой молитвы, произносимой от всего сердца.

Внутренний акт молитвы («припадание» и «вопияние», в которых внутренняя сила ищет своего предметного воплощения) находит свой предмет в действиях, уже известных из прежнего опыта. Но – жизнь идет! И требуется новый опыт, в частности для этого, наступающего дня. Опыт минувшей ночи может подсказать, что в ночное время случается нечто убийственное для души и, возможно, – не приведи Господи! – имеющее свойство повторяться еженощно. Страшная вещь – усыпание, в котором можно усмотреть печальную готовность к конечному успению (к греховной смерти). Греховная смерть – это финал. Пробуждение пока еще не стало окончательным триумфом света и жизни: сон, который должен отступить, пока еще преобладает и не хочет отдавать окончательного преимущества дню, который должен же (!) победить, – продолжается борьба. И в ней принимает участие призываемый мною Бог: …и припадая вопию Ти: не даждь ми уснути во греховней смерти… Дай, Господи, в наступающем времени пребывати в светлой радости дневной, всегда юной жизни!

Но ведь в конце концов с началом дня мы вновь пробуждаемся к жизни не ради того, чтобы потом пребывать в непрестанном страхе от желающего поглотить нас ночного смертного мрака. Достаточно будет, проснувшись, припомнить о только что миновавших событиях ночного времени, возопить ко Господу: «не даждь ми уснути!» – а затем уже переходить к повседневным делам: …но ущедри мя, распныйся волею, и лежащаго мя в лености ускорив возстави… Ты, Господи, Своим бесконечным милосердием (щедротами) уже сделал главное дело для всех и для меня: Ты принял, со всей Своей готовностью и решимостью, крестную смерть – распялся по собственной чу́дной, чрезвычайной воле, чтобы я получил возможность вечной жизни. Теперь же, Господи, продолжай на мне дело Своего ежедневного великолепного, никогда не медлящего милосердия: «ускорив, возстави». Сам я, Господи, продолжаю пребывать в ленивом полусне, так свойственном мне; кажется, уже и встал, а так ли это на самом деле – большой вопрос. Поскорее, Господи, поскорее… Плохо умею я вставать и оживать для реальности бодрственной жизни, в которой так много открывается трезвенного, радостного и необходимого. Се ныне время благоприятно, се ныне день спасения (2 Кор. 6:2). Настало дневное время, когда спасает меня Господь Иисус Христос.

Это время спасения, дарованное от Бога, становится для меня благоприятным, потому что и я сам уже ищу его. Но, кажется, что ищу плохо, и это подтверждается искренностью моего честного взгляда на себя: «лежащаго мя в лености». Леность есть нежелание делания. Нежелание довольно бессмысленное и тупое. И духовно мертвенное, настигающее нас в любом возрасте. Соглашаться с этим не хочется, но таковы реальные факты. Придется, в соответствии с собственным опытом, согласиться еще и с тем, что лень непреодолима собственными силами, что борьба с ней непременно требует взыскания силы высшей, превосходящей наши собственные возможности, особенно в контексте духовной деятельности. Известен Некто, распныйся[4]4
  То есть Самораспятый.


[Закрыть] волею, и к Нему-то мы и взываем: …спаси мя в предстоянии и молитве…

Вот то делание – предстояние и молитва, при котором мы более всего нуждаемся в высшей помощи. Для житейских дел, особенно таких, в результате которых можно будет ожидать некоего гедонистического удовлетворения, мы еще, пожалуй, можем попробовать решиться как-нибудь преодолеть собственную тупую леность, закрывающую для нас все перспективы, но ради предстояния и молитвы – извините! Когда же нам предлагается подлинное предстояние и молитва, то есть решительное преодоление себя, то откуда взять силы, чтобы избавиться от дремотной тяжести, даже если наградой за преодоление является наше спасение, – настолько знание об этом кажется отвлеченным…

Но все же в результате высшей помощи мы можем допустить сердцем нечто чрезвычайно значительное, хотя и оно может тоже показаться несколько мечтательным, воображаемым: …и по сне нощнем возсияй ми день безгрешен, Христе Боже, и спаси мя. Но дело в том, что «день безгрешен» – это не просто высоконравственное существование, должное воссиять. «День безгрешен» – это не просто ограниченное временем бытие, нет! Это вечнующее проживание, которое предлагается для моего личного бытия в превосходном «воссиянии». «День безгрешен», должный воссиять, – это Христос Бог, Который нас и спасает.

Молитва 3-я, того же святого

Начало этой молитвы подсказывает, что восстание от сна все же осуществилось. К Тебе, Владыко Человеколюбче, от сна востав прибегаю… Это очень хорошее и своевременное, осмысленное начало новой жизни. Начинается день – и начинается он с соответствующего новой жизни обращения к Богу. Начинается день – и с чего же еще ему начаться у верующего в Бога человека, восставшего ото сна, как не с такого обращения? Неверующий может начать свой день с чего угодно, в соответствии с набором своих ценностей, но очень нечасто начинает действительно с главного, если только оно, это главное, вообще может быть им осмыслено. Хочется надеяться, что у нас, христиан день начинается верным образом, если же у кого и не так, то как только он заметит это, даже и не совсем своевременно, пусть все же попробует взять себя в руки и начнет исправляться, чтобы впредь каждый новый день начинался с верного обращения к Богу; и тогда, даже если ничего другого в религиозном плане не обрящется, то уже и одного этого будет достаточно для доброго начала дня.

Замечательно также, что здесь обращение ограничивается двумя очень важными словами: «Владыко Человеколюбче». Слово «Владыко» определяет иерархичность духовного сознания, а слово «Человеколюбче» связано с переживанием Божественной любви, направленной к высшему творению – человеку.

Но здесь святой Макарий подсказывает и динамическую насыщенность этого обращения: К Тебе… прибегаю, и на дела Твоя подвизаюся милосердием Твоим. Слово «прибегаю» указывает на устремленность человека к Богу, а слова «подвизаюся на дела Твоя» указывают на необходимость подвига и действий, которые могут производиться только в контексте духовного, а не какого-нибудь другого делания. И поскольку речь идет о «делах Твоих», то есть о делах Божиих, а значит, об исполнении дел, имеющих преимущественно духовное содержание, то потому здесь требуется особое милосердие Божие, о чем и говорится далее в молитве. Но и всякие дела вообще, когда они совершаются в контексте не быта (бытовой суеты), но бытия, действительно более всего требуют и серьезного личного внимания, но и ровно в такой же степени и Божией помощи (милосердия), о чем и говорится далее в молитве – …и молюся Тебе: помози ми на всякое время, во всякой вещи…

Что же – день начался, но, к сожалению, состоит он большей частью в установках и действиях, определяющихся не столько контекстом высшего бытия, сколько вполне бытовыми причинами, либо связанными с необходимостью в поте лица (Быт. 3:19) зарабатывать себе «на кусок хлеба» (то есть нейтральными в духовном отношении), либо обусловенными различными аспектами человеческих взаимоотношений, хорошо, когда добрых, но ведь порою и совершенно греховных.

В таких случаях, когда речь идет не о жизни, проявляющей себя в богоугодных делах «воссиявшего» дня, но о жизни, разворачивающейся так, как будто пробуждение в правде и не состоялось, тогда неизбежно приходится просить: …и избави мя от всякия мирския злыя вещи и диавольскаго поспешения. Здесь говорится о противном правде Божией предпочтении человеком земного падшего бытия, насыщенного злом («мирская злая вещь») и связанного с обычными, традиционными сатанинскими внушениями («диавольское поспешение»), и это суть неизбежные качества карикатурного, искаженного, поврежденного, иллюзорного бытия, с его призрачными целями и ложными устремлениями. И так хочется, чтобы уж теперь – когда начинается новый день и новая жизнь – быть избавленным от этой дрянной постоянной суеты. Но просыпаемся – и снова видим, что она, эта суета, и в этом новом дне вновь пытается занять свое незаконное место. И так день за днем…

И печальный (многовековой!) опыт падшего бытия убедительно доказывает, что своими собственными усилиями невозможно обрести свободу от этого гнусного рабства. И вновь и вновь каждое утро приходится со слезами умолять: «…и избави мя от всякия мирския злыя вещи и дивольскаго поспешения». Потому что «всякие мирские злые вещи», как всепроникающая ядовитая пыль, словно бы подвешены в атмосфере общественного мнения, которая так легко пронизывает и искажает внутренний мир человека, заставляя его как бы поневоле мыслить и действовать соответственно содержанию этой вредоносной атмосферы. Будто бы бесконечно продолжается одна и та же дурманящая, мечтательная ночь. А сему содействуют уже вполне целенаправленные диавольские разрушительные «поспешения», посылаемые – и ночью и днем – в виде внушений и искушений полусонному уму и сердцу беспокойного человека. Но уже имеющийся, пусть и небольшой, собственный духовный опыт подсказывает человеку, к Кому ему следует обратиться, чтобы получить освобождение и избавление и от недобрых установок века сего, и от диавольских нечистых наваждений.

Более того, конечная цель такого освобождения от довлеющего влияния мира и диавола, несомненно, располагается за пределами земного устройства и открывается в вечнующем бытии, которое в контексте человеческой истории приобретает спасительное воплощение. …И спаси мя, и введи в Царство Твое вечное.

Хотя спасительное введение человека в Небесное Царство коренится и окончательно завершается в вечности, но вектор спасения берет свое начало и получает верную направленность еще в этой, земной жизни. Каждый начинающийся новый день (каждое «сегодня») есть и день новой жизни. Открывающееся сегодня может стать и откровением спасительной вечности.

На это откровение (открытие) можно рассчитывать и сегодня потому, что Тот, Кто меня создал, Сотворитель, как об этом можно догадываться, является Тем же, Кто, по Своей неизреченной милости, всегда готов проявить заботу о моем духовном развитии. Ты бо еси мой Сотворитель и всякому благу Промысленник и Податель, и непрестающая надежда на Него всегда окрыляет мою мысль, свободу и жизнь – о Тебе же все упование мое… Завершение же молитвы: …и Тебе славу возсылаю, ныне и присно и во веки веков – это принесение славословия Богу, всегда присущее религиозному сознанию, особенно уместное теперь, когда Бог открылся таким, как в Символе веры: как Сотворитель, Промысленник и Податель всяческих благ, здесь же прежде всего как Податель наступившего дня.

Молитва 4-я, того же святого

Четвертая молитва, начавшись с благодарственного воспоминания о минувшей ночи, переходит сразу же к предметным духовным реалиям грядущего дня. Замечательно это благодарственное воспоминание: Господи, Иже многою Твоею благостию и великими щедротами Твоими дал еси мне, рабу Твоему, мимошедшее время нощи сея без напасти прейти от всякаго зла противна…

Замечательно оно уже тем, что, как говорится в предыдущих молитвах, мы могли бы обнаружить в своих ночных воспоминаниях – хотя и не обязательно прямым образом – нечто недостойное («зло противно», прилежащее мимошедшей нощи), то, чего следует стыдиться, – но вот безошибочное благодарственное чувство и сознание догадываются на заслуженное первое место поставить «многую благость» и «великие щедроты» Бога, которые для нас в этом случае преимущественно драгоценны, ибо дают возможность в свою меру позитивно оценить «мимошедшее время нощи сея» как время, проведенное без нападений (напасти), как время, неодоленное «злом противным».

Несомненно, здесь можно увидеть некоторое противоречие между этим сравнительно новым благодарственным переживанием и еще недавно бывшей в памяти ночной сновидческой смутой. Однако смута эта столь ничтожна по сравнению с трепетным чувством благодарности, которое испытывает душа, что в памяти уже остается только оно: слава Богу – время ночное прошло без серьезных «напастей». И хорошо, что далее душа уже не рефлексирует по поводу «мирския злыя вещи и диавольскаго поспешения», потому что иначе и конца этой унылой рефлексии не было бы, но вот благодарное сознание говорит: нет, довольно!

Начинается новый день и новая жизнь. Предлагается время для подвига. И человеку открывается великолепная перспектива – новая возможность жить в глубоком контакте с созидающей волей Божественной и происходящая из нее способность к личному духовному творчеству. Бог – Творец, и, созидая человека по Своему образу и подобию, Он не лишает его Своих богоподобных творческих даров и в наступающем дне.

Но многообразный жизненный опыт человечества показал, что для верного исполнения воли Божией недостаточно собственной творческой устремленности и волевых усилий. Тем более что и мир, и плоть, и диавол будут устраивать множество козней, чтобы эти личные попытки и волевые усилия человека оставались малорезультативными или вовсе неосуществимыми. Однако Творец, не лишив Свое творение творческих даров, не лишил его возможности и даже необходимости обращаться к Нему за помощью: …Ты Сам, Владыко, всяческих Творче, сподоби мя истинным Твоим светом… – обращаемся мы к Нему как к владычествующему всем творением, ведь всякое творение Он же и сотворил и возлюбленное Свое творение Он не оставит беспомощным, потому что Он обладает и чрезвычайными духовными средствами подавать необходимую помощь. «Сподоби мя истинным Твоим светом» («Христе, Свете истинный, просвещаяй и освящаяй всякаго человека, грядущаго в мир») и просвещенным сердцем творити волю Твою. Таким образом, именно свет, исходящий от Христа и пронизывающий сердце человека, благословляет «творити волю Его». Это означает, что сердце человека просвещается по мере того, как свет Христов внедряется в него, и в результате для человека, молящегося Богу, становится естественным и почти неизбежным проходить путь своей жизни, обретая в себе самом исполнение творческой воли Божественной.

Прежде всего творчество состоит в верном устроении внутреннего мира, к которому приводит некое постоянное духовное делание. Для тех, чья духовная жизнь проявляется в своих начальных качествах, речь идет о становлении целостного духовного мира в соответствии со Священным Писанием и Преданием. Эта новоначальная жизнь не такой уж короткий процесс. И иным, даже при активном стремлении, на такое целостное устроение могут потребоваться долгие годы, учитывая, что простому чтению соответствующей духовной литературы будет необходимо уделить довольно много времени (это и в том случае, если у человека хорошо работает духовная интуиция). Для того же, кто уже приложил немалые силы, чтобы выработать такой целостный духовный мир, всегда имеется необходимость в пополнении своего духовного знания, а также в исправлении некоторых, возможно, довольно серьезных внутренних ошибок, оказывающих устойчивое влияние и на полноту вероучительных познаний самого человека, и на все его поведение.

Вообще с пониманием того, что заключается в словах «творити волю Твою», мы сталкивамся на протяжение всей нашей жизни – прежде всего, в частной и церковной молитвенной практике, а также в личных взаимоотношениях, которые могут осуществляться как в русле благой воли Божией, так и в русле противоборствующей и не всегда объяснимой индивидуальной психологии.

Начинается новый день, новая жизнь, и очень важно нам просить у Господа помощи проводить всю эту жизнь, и внутреннюю и внешнюю, так, чтобы любая честная проверка показала, что хотя и совершается немало ошибок, но неизменно действует главная установка – на драгоценную волю Божию. Помоги, Господи! Ибо я прекрасно на своем опыте знаю: без Твоей помощи ничего доброго от меня невозможно и ожидать – ничего не получится. Но силою Божией и Его милостию делание Его совершается, что всегда и утверждается в конце молитвы: …ныне и присно и во веки веков.

Молитва 5-я, святого Василия Великого. Ожидание

Эта молитва намного длиннее четырех предшествующих, автором которых является святой Макарий Великий. И даже начало ее, в отличие от начала почти всякой молитвы, представляет собой обращение к Божеству, составленное из множества эпитетов, тогда как обычно оно не бывает столь распространенным. Именно здесь, в этой молитве, святой Василий находит для обращения к Богу многие драгоценные слова:

Господи Вседержителю, Боже сил и всякия плоти, в вышних живый и на смиренныя призираяй, сердца же и утробы испытуяй и сокровенная человеков яве предведый, Безначальный и Присносущный Свете, у Него же несть пременение, или преложения осенение; Сам, Безсмертный Царю… Самое первое, центральное и частое по своей обычности слово обращения, предложенное здесь в звательном падеже и с заглавной буквы, – «Господи» – свидетельствует о высшем ранге Божества в иерархической структуре мироздания, что́ возможно только для Него[5]5
  Слово «господин», когда оно пишется не с заглавной, а со строчной буквы, означает обращение к лицу мужского пола (как и «госпожа» – по отношению к лицу женского пола). Если бы такое обращение было принято повсеместно, это могло бы привести к лучшему осознанию обществом значения любой человеческой личности.


[Закрыть]. В этом слове выражается высшая уважительность и одновременно – свободная и радостная готовность человека исполнять дело, которое поручает Господин (сия есть воля Божия, благая, угодная и совершенная. – Рим. 12:2). Это есть основополагающее слово Бога, услышанное от Него Моисеем для передачи избранному народу: Аз есмь Господь Бог твой (Исх. 20:2). Это слово стало смыслом и первой заповеди Ветхого Завета, и главного духовно-нравственного содержания христианской жизни.

Второе слово молитвенного обращения, предложенное здесь также в звательном падеже, – «Вседержителю» – прежде уже встречалось нам в Символе веры как одно из понятий о Первой Ипостаси Божества, о Боге Отце, не только сотворившем (через Сына) весь тварный мир, видимый и невидимый, – от простейших микроорганизмов до космических тел (от микрокосма до макрокосма) и до мира ангельского, – но и продолжающем содержать все в Своей власти и заботе о всецелой гармонии и о единстве и уникальности каждого творения. Это непрекращающееся попечительное действование Отца Небесного и запечатлено в Его именовании Вседержителем.

Следующее, здесь третье именование Божества – «Боже сил и всякия плоти» – дает возможность двоякого рассмотрения этих слов, в зависимости от того, как понимать слово «силы» – как «силы Небесные» или как абсолютное воплощение энергии и действия – всесилие[6]6
  Здесь уместно вспомнить одну довольно старую молитву, происхождение которой не вполне верно приписывают Оптиной пустыни: «Господи! Дай мне силы изменить в моей жизни то, что я могу изменить; дай мужество и душевный покой принять то, что изменить не в моей власти; и дай мне мудрость отличить одно от другого».


[Закрыть]. В любом случае этот термин многократно встречается еще у Псалмопевца, например: Господи Боже сил, услыши молитву мою (Пс. 83:9). «Бог всякой плоти» есть мистический руководитель абсолютно всего временного и вневременного тварного бытия, сознающего или даже и не сознающего это руководство.

Далее речь идет не столько об именовании Божества, сколько о свойствах, определяющих отношение Божества ко всему тварному бытию личностного мира, и прежде всего ко всякому человеку, особенно этически развитому: …в вышних живый и на смиренныя призираяй, сердца же и утробы испытуяй и сокровенная человеков яве предведый…

Жизнь Божия более всего осуществляется во всеобщем пространстве бытия («везде Сый»), но, разумеется, не в пантеистическом контексте – да не будет подобного злочестия в наших устах. Но «в вышних» есть образ, означающий «в сверхтварных высотах». Особенная соотнесенность Божества с творением происходит, когда сами эти творения находят верную (смиренную) собственную соотнесенность с Божеством. Можно сказать, Бог с любовью пребывает по отношению ко всем человекам, но более всего – к смиренным.

Это, во-первых, означает, что Бог, ожидающий от человека постоянного пребывания его в исполнении пресвятой Божественной воли (или по крайней мере в готовности к такому исполнению), Сам и подвергает его непрестающей внутренней проверке (испытанию), безошибочно оценивает его решимость, внутреннее состояние и жизненные осуществления. Во-вторых, Бог всегда знает, без всяких неожиданностей и загадок для Себя, и предузнаёт содержание души человека лучше, чем сам человек, для которого в самом себе может многое быть сокровенным (многие сердечные и умственные переживания, и созерцания, некоторые усвоенные понятия и даже конкретные действия).

Следующее, и предпоследнее, слово в обращении: …Безначальный и Присносущный Свете, у Него же несть пременение, или преложения осенение… Прежде всего надо отметить даже не слова, а начальные буквы в двух словах – «Безначальный» и «Присносущный». Хотя слова эти по форме представляют собой имена прилагательные, будучи грамматическими определениями к слову «Свет», но заглавные буквы в их начале указывают на то, что они являются и равночестными именованиями Бога. Одно из них обозначает, что Он есть не творение, но Безначальный Творец, сотворивший и время и не имеющий над Собой никакого начала (включая и начало временно́е, и начало причинное). Это есть знание догматическое, богословское, имеющее апофатический[7]7
  Апофатическое богословие (др. – греч.: ἀποφατικός – «отрицательный»), или негативная теология, – богословский метод, заключающийся в выражении сущности Божественного путем последовательного отрицания всех возможных его определений как несоизмеримых ему, познании Бога через понимание того, чем он не является. В противоположность положительным определениям (катафатическому богословию) утверждаются отрицательные: например, «безгрешный», «бесконечный», «бессмертный» и т. д.


[Закрыть] характер. Второе же из них открывает, что Он есть в вечности всегда (присно) сущее Бытие, Которым и сотворено и от Которого зависит время. Выше было довольно сказано о дневном свете и свете как образе познания мира, в рассматриваемой же молитве слово «Свет», написанное с заглавной буквы, означает личностное содержание Божества, для чего есть основание и в Символе веры («Свет от Света»), а также в Евангелии от Иоанна – Аз есмь свет миру (Ин. 8:12).

Здесь же ярким образом предлагается мысль о неизменности Божества – «у Него же несть пременение, или преложения осенение». У Бога нет никакой перемены, даже на во́лос, даже на легкое движение тени; Бог неизменен. Можно условно говорить о многих неизменных свойствах Божества, это очень благодатная тема для глубокого внутреннего созерцания, но хочется думать, что нет другого столь же особенного свойства Божества, как Его любовь. Любовь Божественная так радостно и серьезно переживается Его богообразным и богогоподобным творением – человеком, когда он сподобляется, милостью Иисуса Христа, преодолеть свою падшесть! Это преодоление необходимо хотя бы для того, чтобы реализовать свою способность к высшему созерцанию, хотя бы ради того, чтобы в выражении и осуществлении своей любви, какими бы несовершенными и искаженными они ни были, угадать божественное и богоподобное начало: по слову апостола – Бог есть любовь (1 Ин. 4:8).

Наконец, самое последнее слово в этом обращении – Сам, Безсмертный Царю, то есть Божество, не прилагаемое смерти, где слово «Царь» с еще большей силой подчеркивает иерархическую значимость и величие Божества, чем заглавная буква в слове «Господин» («Господь»). Кроме того, слово «Царь» дает возможность, и даже некоторую необходимость, к размышлению о Царе присовокупить и движение сердечной мысли о том бытийном пространстве, которое наиболее тесным и близким образом связано с Его бытием настолько, что представляется уже как бы и нетварным, и потому называется «Царством Божиим», или «Царством Небесным». Поскольку оно принадлежит Самому Царю, бессмертному по Своей Божественной природе[8]8
  Известно лишь, что воплощенная Вторая Ипостась Божества, Сын и Слово Божие, после вольной крестной Своей смерти принадлежал краткое время области смертной, но одновременно (в это же время) Он пребывал и на Престоле со Отцем и Духом.


[Закрыть], то и Царство есть Царство бессмертное, где нет болезни, печали и воздыхания и где, по милости Божией, пребывают духи праведных.

И после этого столь долгого обращения наконец следует первое слово молитвенного прошения: …приими моления наша, яже в настоящее время, на множество Твоих щедрот дерзающе, от скверных к Тебе устен творим[9]9
  Здесь можно отметить, что данное выражение является калькой с греческого языка, тогда как для русского (и церковнославянского) был бы более естественным другой порядок слов – «от скверных устен к Тебе творим».


[Закрыть]. Здесь у молящегося хватает смиренного покаянного чувства, чтобы обозвать свои уста, которыми творится молитва, «скверными». Что здесь удивительного? Еще только пару минут прошло с того момента, когда вслед за покаянным псалмом Давида, первыми словами нашей молитвы были: «Боже, очисти мя грешнаго». Да и содержанием первых молитв было покаянное ощущение от ветхой и нечистой безобразности только что минувшей ночи[10]10
  «В бездействии ночном живей горят во мне / Змеи сердечной угрызенья» (А. С. Пушкин. «Воспоминание»).


[Закрыть].

Ветхость не изживается так скоро; уста все еще остаются скверными. Недаром же и святой псаломник Давид, когда он даже получает полноту покаяния и чистоту сердечную от Бога, говорит: Господи, устне мои отверзеши, и уста моя возвестят хвалу Твою (Пс. 50:17). Это значит, что даже тогда, когда уста человеческие сознательно ищут желанной возможности искренне прославить Бога, сердце просит у Бога возможности отверзения уст, чтобы Его же и прославить. Уж тем более когда сердце еще только разомкнулось от сонной туманности, ища возможности для того, чтобы «скверная уста» разомкнулись для молитвы соответствующим образом и с верным ее содержанием.

Верное же содержание как бы само собою и подсказывается дальнейшим продолжением текста молитвы: …и остави нам прегрешения наша, яже делом, и словом, и мыслию, ведением, или неведением согрешенная нами и очисти ны от всякия скверны плоти и духа. Таким образом, молитва вновь обращает нас к начальному смыслу жизни – к покаянию. Самое первое, что в этом отношении необходимо, – оставление, или очищение, или освобождение от всяческих ошибок (прегрешений), совершенных (совершаемых) делом, словом и мыслию. Здесь нужно обратить особенное внимание на прегрешения мыслию, поскольку совершаемое делом или словом прежде того совершается во внутреннем устройстве человека, что́ как раз и обозначается одним словом – «мыслию», хотя, разумеется, и представляет все обширное пространство внутреннего мира – включающее в себя и психологическую область, переживания ценностных ощущений, и силу желательных, целевых и волевых устремлений, пока еще только внутренних, и многое другое.

Кроме того, известно: то, что относится к слову и делу, далеко не всегда поддается более или менее точному знанию и оценке. Так происходит потому, что в человеке часто плохо действует определенная нравственная система критериев и ориентиров, которая позволяет вполне точно оценивать и скорбно окаявать то, что относится к греховному пространству (мысли); здесь далеко не все и не всегда усматривается определенно и точно, почему и говорится – «ведением или неведением согрешенная нами». Если «ведением», это означает, что согрешенные и «волею», а если согрешенные «неведением», то это, может быть, даже и еще хуже, потому что значит, речь идет о неосознаваемых установках – или принимаемых в качестве этически нейтральных, даже вполне допустимых, или же об установках, расцениваемых как добрые, но не принадлежащих к области добра.

Завершается этот покаянный раздел словами: принимаемых в качестве «…и очисти ны от всякия скверны плоти и духа». И если смысл выражения «скверна плоти» более или менее понятен всем, во всяком случае всем православным христианам, а также всем, в ком сколько-то работает нравственная интуиция, то выражение «скверна духа» может вызывать некоторое недоумение. Но вот на память приходит строчка из стихотворения Ф. И. Тютчева «Наш век»: «Не плоть, а дух растлился в наши дни…» Не только в ХIХ веке, но и вообще в последние полтора века, включая наши дни, растление плоти стало особенно очевидным. Как много можно привести примеров растления именно духа, которое порою пробирается и в христианскую среду. О духовном растлении мира, предавшего Христа и христианство, и говорить не приходится[11]11
  С особенной уверенностью можно говорить, что это происходит в Европе, предающей Христа в течение последних трех веков, а преимущественно – последнего века.


[Закрыть]: в последние три века видно почти одно только растление – от тематики дамских разговоров, которые почти все имеют пустопорожнее содержание, до «высоких» образцов философии, среди которых (от Гегеля до Ницше и Сартра) даже многие книги, имея в заглавиях имя Христа, являются по существу антихристианскими.

Что же касается христиан, отдельных человеческих сообществ, сословий и целых народов, то как же часто к ним можно применить слова упомянутого замечательного стихотворения Ф. И. Тютчева:

 
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует…
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
 

 
Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит…
И сознает свою погибель он,
И жаждет веры… но о ней не просит…
 

 
Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит перед замкну́той дверью:
«Впусти меня! – Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..»
 

«…Он к свету рвется из ночной тени / И, свет обретши, ропщет и бунтует». Так часто ропот и бунт, почти не замечаемые самим человеком, овладевают его сердцем! Поэтому хорошо и правильно было бы никогда не забывать каяться и в прегрешениях духа, совершаемых человеком, особенно когда они имеют постоянный, пленяющий характер. Таковы, например, все идеологии, не только наподобие социальных утопий, в приверженности которым люди очень редко когда каются: грехи духа зачастую так и остаются для людей неосознанными.

Здесь завершается та часть молиты, в которой речь идет об очищении. Начинается прошение о даровании: И даруй нам бодренным сердцем и трезвенною мыслию всю настоящаго жития нощь прейти… Все прохождение протекшего времени (вся жизнь, сущность которой подсказывается словом молитвы – «ночь») имело именно такую эмоционально-нравственную настроенность, которая противоположна светлому и радостному ощущению бытия, совершающемуся во дне. Но для сего последнего необходимо иметь готовность преодолеть (осмысленно «прейти») вялотекущую ночную действительность. Мало иметь мечтательную готовность, даже в ее избыточном, но вместе с тем почти бессодержательном состоянии. Необходимо иметь соответствующие качества сердца и ума, без которых все равно ничего не получится. Сердце должно быть бодренным, а мысль (ум) – трезвенным.

Отчасти такое, почти врожденное, состояние ума и сердца иногда встречается в качестве духовно-божественных даров, а они, разумеется, требуют своего развития. Правда, из подобных попыток редко что значительное получается. Самое же большее и лучшее, к чему можно в таком случае прийти, – что без Бога не получается ничего. Еще может быть довольно хороший результат, если, не имея в полной мере этих качеств, осознать, как они необходимы и дороги, и начать крепко просить о них. Осознать! Да как же осознать, когда в них не чувствуется потребность?! Да и можно ли ощутить эту потребность, когда без бодренности – сердце вяло, тускло и скучно, а без трезвенности мысль, как пьяная, безобразно и бессмысленно шатается. Но не зря же именно эти аскетические, суперэтические, предпочтения (или заданность) – бодренность и трезвенность – становились предметом внимательного рассмотрения и рассуждения древних отцов-аскетов и их нормативных изысканий и призывов.