Текст книги "Романовы. Семейные тайны русских императоров"

Царствование Николая I до революции 1848 года в Европе

Николаю I было суждено процарствовать 30 лет. Что же принесли России и семье Романовых непростые и бурные сороковые годы? Каким звеном в непрерывной цепи событий они оказались?

Расскажем хотя бы о главных и, может быть, самых знаменательных из них, обратив внимание прежде всего на жизнь царской семьи.

Семейная жизнь Александра Николаевича и Марии Александровны, по меньшей мере первые двадцать лет, оставалась совершенно безоблачной: с 1842 по 1860 год, за 18 лет, у них родилось восемь детей – шестеро сыновей и две дочери. Только двое старших – Александра и Николай – оказались недолговечны. Александра умерла семи лет, а Николай Александрович, родившийся в сентябре 1843 года и подававший большие надежды, одаренный сильным умом, любивший науки и искусства, в отличие от многих своих родственников, не испытывавший никакого расположения к фрунту, умер на 22-м году от чахотки. Трое детей Александра II прожили довольно долго: Алексей умер в 1908 году в 58 лет; Владимир – в 1909 г. в возрасте 62-х; Мария – в 1920 г., 67 лет.

Остальные же дети погибли насильственной смертью, как и сам Александр II – их отец. В 1905 году бомбой террориста Ивана Каляева был разорван на части 48-летний Великий князь Сергей Александрович, а в 1919 году был убит и последний сын Александра II – Павел Александрович.

Особо следует остановиться на втором сыне цесаревича – Александре, будущем российском императоре, который родился 26 февраля 1845 года. После смерти в 1865 году старшего брата – Николая Александровича, Александр Александрович стал наследником престола, а потом и императором, хотя в детстве его не готовили к престолу, предназначая для военной карьеры. Когда же он был провозглашен цесаревичем, ему было уже 20 лет, образование его почти закончилось, а главное, и характер, и наклонности более всего соответствовали родовой страсти почти всех мужчин из дома Романовых – военной службе.

Однако в 1842 году, когда молодые родители радовались своей первой дочери, до всех этих событий было еще очень и очень далеко.

А вот над дочерью императора Николая, 19-летней Великой княгиней Александрой Николаевной, вышедшей замуж в январе 1844 года за Гессен-Кассельского ландграфа Фридриха-Вильгельма, смерть уже занесла свою косу. Александра Николаевна была самой красивой из дочерей Николая и самой музыкальной – она прекрасно играла на фортепьяно, имела великолепный голос и безукоризненный слух. Семнадцати лет Великая княжна заболела чахоткой, которую просмотрели врачи, и вскоре после свадьбы, 29 июля 1844 года, умерла в столице мужа – Касселе.

Николай очень страдал из-за смерти своей любимицы и считал, что с этого дня жизнь его резко переменилась к худшему и несчастья стали преследовать его одно за другим…

Теперь же логика повествования заставляет нас вернуться в начало 30-х годов.

…27 июля 1831 года Александра Федоровна родила третьего сына, Николая. Это произошло сразу после возвращения императора из-под Новгорода, где он усмирил бунт в военных поселениях. А 13 октября 1832 года у августейших супругов родился последний – седьмой – ребенок, тоже мальчик, четвертый сын – Михаил, которому предстояла самая долгая жизнь из всех сестер и братьев – он дожил до 77 лет и умер 5 декабря 1909 года. То, что после Михаила императрица не родила более ни одного ребенка, объяснялось тем, что врачи запретили ей дальнейшие роды и даже брачные отношения, и Николай, среди особо близких и доверенных людей, шутя, называл себя «соломенным вдовцом», получив от супруги официальное разрешение заводить связи на стороне.

Однако прежде все же скажем о сыновьях императора. Второй сын Николая и Александры Федоровны – Константин – родился 9 октября 1827 года, и между ним и старшим братом – цесаревичем Александром – были еще три их сестры – Мария, Ольга и Александра, о которых речь пойдет, главным образом, в связи с их замужествами. Разница в возрасте между братьями была в девять с половиной лет, и потому Константина воспитывали особняком, готовя с самого рождения к службе на море.

Уже в четырехлетнем возрасте Константин получил чин генерал-адмирала – высший чин во флоте, соответствующий званию фельдмаршала. Что значил четырехлетний младенец по сравнению с Францем Лефортом, Федором Головиным, графом Андреем Остерманом, графом Федором Апраксиным, князем Михаилом Голицыным – первыми пятью генерал-адмиралами российского флота? Правда, великий князь Павел Петрович тоже был генерал-адмиралом и тем создал прецедент получения этого чина членами императорского дома, а потом эта традиция сохранилась до 1905 года, но справедливость требует сказать и о том, что генерал-адмирал получил чин мичмана в семь лет и лишь в шестнадцать стал лейтенантом. К этому времени он прошел уже хорошую теоретическую и практическую военно-морскую подготовку под руководством ученого, исследователя Арктики, капитана первого ранга, флигель-адъютанта Федора Петровича Литке. К 1829 году Ф. П. Литке успел совершить и трехлетнее кругосветное плавание, что принесло ему европейскую известность в ученом мире. С ноября 1832 года он стал воспитателем, а через 15 лет – попечителем Константина Николаевича. К этому времени его двадцатилетний воспитанник принял участие в нескольких морских плаваниях, в течение двух последних лет командуя фрегатом «Паллада».

27 июля 1831 года родился третий сын Николая, Великий князь Николай II Николаевич, а менее чем через полтора года после него, 13 октября 1832 года, последний, Михаил. Из-за маленькой разницы в возрасте Николай и Михаил росли и учились вместе, как это было с их августейшими дядьями Александром Павловичем и Константином Павловичем и как это было с их отцом и его младшим братом Михаилом Павловичем.

Великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич вместе начали «службу» в 1-м Кадетском корпусе, когда первому шел восьмой год, а второму – седьмой. Для августейших братьев был создан «потешный взвод» преображенцев, в котором инструктором по ружейной экзерциции, фрунту, шагистике и барабанному бою, а также и фельдфебелем был сам император. И если все царские сыновья с самого начала были нацелены не только на овладение премудростями военной службы, то эти двое «последышей», хотя бы сначала, занимались исключительно ею.

* * *

Теперь вновь вернемся к особе императора – человека необычайно волевого, ответственного за дело, выпавшее на его долю, и чрезвычайно трудоспособного. Николай I был достаточно умен и, хорошо понимая, что происходит вокруг него, все более и более убеждался в том, что, несмотря на все его усилия и почти круглосуточную работу, он уподобляется мифологическому Сизифу, осужденному богами на вечный бесплодный труд.

Это понимал не только Николай. С каждым годом становилось все очевиднее, что Россия безнадежно отстает от развитых стран Европы, но упорно идет своим собственным, отличным от других стран путем. «Что за странный этот правитель, – писала о Николае графиня М. Д. Нессельроде, – он вспахивает свое обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засевает». А если чем и засевал Николай Россию, то семена эти не всходили, умирая в смертоносной, бесплодной земле.

Виною всему был режим, дошедший до последней крайности удушения жалких остатков лакейски послушного либерализма, создавший цензуру над цензурой – Бутурлинский комитет, в котором прочитывались уже вышедшие в свет издания, режим, всерьез готовившийся закрыть университеты, – не мог рассчитывать ни на что, кроме еще большего ужесточения власти, для сохранения собственного существования. И на вершине этого бесчеловечного режима стоял император, не просто глава его, но подлинный демиург и олицетворение восточной деспотии, называвшейся Российской империей. «Угнетение, которое он оказывал, – писала А. Ф. Тютчева, – не было угнетением произвола, каприза, страсти; это был самый худший вид угнетения – угнетение систематическое, обдуманное, самодовлеющее, убежденное в том, что оно может и должно распространяться не только на внешние формы управления страной, но и на частную жизнь народа, на его мысли, его совесть и что оно имеет право из великой нации сделать автомат, механизм которого находился бы в руках владыки».

Внешне все свидетельствовало о победе этого принципа, о его полном торжестве. Миллионная армия, вымуштрованная до состояния манекенов, и стотысячный чиновничий корпус, перемещавший и по горизонтали, и по вертикали миллионы бумаг, создавали убедительную картину безупречной активной деятельности, да и сам Николай трудился самозабвенно и неустанно.

А. Ф. Тютчева писала, что император «проводил за работой восемнадцать часов в сутки, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовать своею волею. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели ни права на них указывать, ни возможности с ними бороться».

Одна из умнейших и образованнейших женщин России Александра Осиповна Смирнова, урожденная Рассет, до замужества фрейлина, а затем жена петербургского губернатора, оставила любопытные воспоминания о литературной жизни Петербурга, нравах и событиях двора. В своем дневнике она записала 5 марта 1845 года:

«Государь сказал мне: „Вот скоро двадцать лет, как я сижу на этом прекрасном местечке. Часто удаются такие дни, что смотрю на небо, говорю: зачем я не там? Я так устал…“ Но устал не только Николай, устала вся Россия, от интеллигентов-радикалов до его собственных министров. Крестьянские бунты в западных губерниях империи привели к отмене или ограничению барщины в Литве, Белоруссии и на Правобережной Украине. Там же были установлены размеры земельных крестьянских наделов и перечень крестьянских повинностей. Однако все это были лишь робкие попытки незначительно ограничить крепостничество, и они мало что дали крестьянам.

А радикалы-интеллигенты – чаще всего разночинцы, то есть «люди разного чина и звания», выходцы из дворян, купцов, мещан, духовенства, крестьян, ремесленников, получившие образование и порвавшие со своей средой, – встали на путь осмысления всего происходящего в России, а затем и на путь борьбы за освобождение своих собратьев от средневекового феодального рабства.

В начале 1846 года в Киеве возникло тайное революционное Кирилло-Мефодиевское общество, в которое входили несколько десятков человек – Т. Г. Шевченко, историк-профессор Н. И. Костомаров и др., ставившие целью освобождение Украины и создание международной Славянской федерации. В 1847 году по доносу провокатора – студента Петрова – общество было разгромлено.

Чуть раньше – в 1845 году – в Петербурге возник кружок «русских фурьеристов» – последователей социалиста-утописта Шарля Фурье, – возглавляемый переводчиком министерства иностранных дел Михаилом Васильевичем Буташевичем-Петрашевским. В кружок входили Ф. М. Достоевский, сподвижник В. Г. Белинского В. Н. Майков, М. Е. Салтыков-Щедрин, ученые, офицеры – всего более ста человек. Занимаясь вначале чисто научной деятельностью – чтением рефератов, дискуссиями на исторические и литературные темы, – участники кружка все более политизировались, чему способствовали не только события в России, но прежде всего то, что происходило в это время в Европе. Особенно же сильное влияние на деятельность петрашевцев оказала революция, начавшаяся в феврале 1848 года во Франции.

Однако речь об этом пойдет ниже, а пока мы побываем на еще одной свадьбе, состоявшейся в Петергофе летом 1847 года, когда в Европе было еще относительно спокойно.

Свадьба Великой княжны Ольги Николаевны и кронпринца королевства Вюртемберг Карла-Фридриха-Александра

По стандартам своего времени Великая княжна Ольга Николаевна стала невестой довольно поздно – в 25 лет. И будет не лишним поведать о том, как она прожила эти четверть века.

…30 августа 1822 года у цесаревича Николая Павловича и Великой княгини Александры Федоровны родилась вторая дочь – Ольга. Их старшим детям – Александру Николаевичу и Марии Николаевне – было 4 и 3 года. Статс-дама княгиня А. Н. Волконская доставила малютку на крещение в церковь Таврического дворца. Литургию совершил митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Серафим.

Императрица-мать – Мария Федоровна – возложила на Ольгу орден святой Екатерины 1-го класса, а императрица Елизавета Алексеевна поднесла Ольгу к причащению.

Императора Александра I не было при крещении – в это время он находился в дороге на Веронский конгресс.

Девочку после крестин отвезли во дворец к родителям, а в Таврическом дворце были даны торжественный обед, бал и артиллерийские залпы.

С юных лет Ольга, Мария и младшая Александра находились под опекой и руководством статс-дамы Юлии Федоровны Барановой. Учение сестер началось рано и проходило по программам Смольного института. Девочки часто приезжали в Смольный, и каждая из них выбирала себе подругу для труда и игр. Ольга выбрала себе А. Меркулову – дочь московского сенатора.

Когда девочки подросли, их учителем стал В. А. Жуковский.

Отмечая эту сторону деятельности Жуковского, князь П. А. Вяземский посвятил ему такие стихи:

 
Еще пред ним раскрылся жребий славной:
Святой залог приняв из царских рук,
Он пробудил в младой семье державной
Благой рассвет познаний и наук.
 

Словесность и литературу преподавал П. А. Плетнев, и его уроки очень нравились Ольге Николаевне. Она любила и занятия французским языком и литературой, и историей искусств, и музыкой. Ольга Николаевна охотно играла на фортепьяно и органе, но из искусств более всего любила скульптуру и живопись.

Кроме того, у Ольги Николаевны была воспитательница Анна Алексеевна Окулова, женщина глубоко верующая, истая русская патриотка, прекрасно знавшая отечественную литературу и родной язык. Окулова была демократична в своих убеждениях и имела широкий круг знакомых, которые принадлежали к простолюдинам, но отличались особенно высокой нравственностью или какими-либо талантами.

Окулова убедила Ольгу Николаевну создать училище для девочек из семей священников. В первом наборе оказалось 12 девочек, живших на полном обеспечении Великой княжны. Первая их начальница была родственницей Окуловой, а учебной работой ведал ученый протоиерей Иоаким Кочетов.

За всеми этими делами и хлопотами Ольга Николаевна, казалось, и вовсе забыла о замужестве, но помог случай.

Великая княжна была доброй христианкой и нежной дочерью. Она всегда ухаживала за матерью, которая со временем стала часто болеть. Зиму 1845—1846 годов Ольга Николаевна провела в итальянском городке Палермо, где лечилась императрица Александра Федоровна. Там же находился и Николай I.

В это время в Палермо приехал наследный принц Вюртемберга – Карл-Фридрих-Александр. Его приняли в царской семье, и, познакомившись с Великой княжной, он был настолько поражен ее красотою и грациозностью, что тут же сделал предложение, которое было сразу принято.

Из Палермо царская семья вместе с женихом Ольги Николаевны отправилась в Венецию, а оттуда в Зальцбург, куда приехала мать жениха, королева Вюртемберга, чтобы познакомиться с невестой сына. К счастью, будущие свекровь и невестка понравились друг другу.

С середины июня 1846 года толпы петербуржцев ожидали на берегу Финского залива в Петергофе прибытия корабля с августейшими женихом и невестой. Корабль должен был прийти к летней царской резиденции из Кронштадта, где по придворной традиции родственники должны были встречать жениха Ольги Николаевны.

25 июня, в день 50-летия Николая I, Ольга и Карл-Фридрих обручились.

Весь июнь стояла холодная и дождливая погода, а в день обручения засияло солнце, на небе не было ни одного облачка, термометр показывал +21 °С и все были уверены, что это предвещает молодым безоблачное счастье.

Свадьба началась 1 июля, в день рождения императрицы. В 8 часов утра пять пушечных выстрелов известили о предстоящем венчании, которое состоялось в церкви Петергофского дворца. Затем молодые пошли из церкви в Стольную залу, где было произведено венчание по протестантскому обряду, ибо жених был лютеранином. После обеда в Белом зале, в 8 часов вечера в Петровском зале начался бал.

…Свадебные торжества продолжались больше недели. Все эти дни гремели пушки, звонили колокола всех церквей, и казалось, что возвратился золотой век Екатерины Великой, когда в ее честь давал в Таврическом дворце и его парке волшебный праздник фельдмаршал Потемкин. Только теперь торжества проходили в Петергофе и его огромном парке, расцвеченном тысячами свечей и фонариков.

Николай I превратил свадьбу во всенародный праздник, разрешив петербуржцам всех чинов и званий гулять в садах и парках Петергофа.

10 июля петербургское дворянство дало бал в честь новобрачных, на котором присутствовала вся царская семья, все высшие сановники и генералы, резиденты всех аккредитованных в России государств.

На следующий день, 11 июля, праздновались именины Ольги, которые для августейших особ именовались «тезоименитством».

И снова на праздник были допущены все, кто пожелал.

Праздник проходил в Санкт-Петербурге, на островах Крестовском и Елагине, вся царская семья каталась в открытых экипажах, а молодожены бросали в собравшихся серебряными монетами.

Наконец, с наступлением темноты, многодневный праздник окончился грандиозным фейерверком.

Вскоре Ольга Николаевна, взяв с собою немалый штат приближенных, выехала в Вюртемберг. Своим духовником она выбрала зятя протоиерея Кочетова Ивана Базарова, который прожил при ней до самой ее кончины. Уехала с Ольгой в Вюртемберг и Анна Окулова.

В сентябре Ольга Николаевна прибыла в Штутгарт, столицу Вюртемберга, где русский посланник князь Александр Горчаков собрал для нее хорошую библиотеку, необходимую для ознакомления новой кронпринцессы с историей и всеми сторонами жизни ее нового отечества.

Следующий, 1847 год был в Вюртемберге неурожайным. Начался голод. Ольга Николаевна принимала самое активное участие в помощи голодающим и своею щедростью покорила вюртембергцев.

Когда в 1848 году в Западной Европе началась революция, Вюртемберг тоже попал в ее водоворот. После восстания в Бадене и Дрездене революция пришла и в Штутгарт.

Толпы бунтарей не раз осаждали дом, где жили кронпринц и Ольга. (Именно дом, а не дворец, потому что дворец был построен только через 6 лет после ее приезда в Штутгарт, в 1853 году, да и тот был тесным и неуютным.) Когда однажды вооруженные бунтари окружили их дом, Ольга вышла на балкон и сказала: «Я никого и ничего не боюсь! Я – дочь императора Николая, помните об этом, и лучше всем вам разойтись по домам».

Толпа разошлась, а некоторые даже кричали: «Да здравствует кронпринцесса!»

За время своей жизни в Вюртемберге Ольга Николаевна не раз бывала в Москве и в Санкт-Петербурге, чаще всего по случаю свадеб или похорон.

В 1864 году ее муж стал королем Вюртемберга Карлом I, и только тогда они переселились в королевский дворец.

Наиболее значительным событием своей «королевской» жизни Ольга Николаевна считала свадьбу Великой княжны Веры Константиновны, вышедшей в 1874 году за Вильгельма-Евгения, герцога Вюртембергского.

А дальше пошли сплошные горечи и утраты: она тяжело переживала длительную болезнь и последовавшую 9 февраля 1876 года смерть своей сестры Марии – эти печальные события заставили Ольгу Николаевну долго прожить в Санкт-Петербурге. В 1877 году скончался муж Веры Константиновны – молодой герцог Вюртембергский Вильгельм-Евгений.

В мае 1880 года умерла императрица Мария Александровна, с которой Ольга Николаевна дружила еще до своей свадьбы и переписывалась более 30 лет. И окончательно сразила ее весть об убийстве брата – императора Александра II.

С тех пор королева Ольга заболела, а когда в 1891 году умер ее муж, она слегла и 18 октября 1892 года скончалась.

Эпизоды внешней и внутренней политики России в конце 40-х годов XIX столетия

1848 год, начавшийся в Петербурге, как всегда, масленицей, балами и маскарадами, вскоре превратился в один из самых трудных и горестных для царской семьи годов. Он стал почти двойником 1831 года, когда в Россию пришла холера, а в Европу – революция. Теперь, спустя 17 лет, эти два бедствия вновь появились на исторической сцене неразлучными спутниками.

21 февраля Николай получил из Варшавы телеграмму, извещавшую, что Луи-Филипп отказался от престола, а 22 вечером, на балу у цесаревича Александра, император объявил о получении депеши, в которой сообщается, что Франция провозглашена республикой.

На следующий день во время доклада министра двора П. М. Волконского Николай сказал, что пошлет в Париж 300 тысяч солдат, но, как и в 1830 году, когда тот же Луи-Филипп оказался в результате революции на троне и Николай хотел поддержать законного претендента своими войсками, вовремя одумался. 14 марта был опубликован манифест, в котором говорилось, что, «возникнув сперва во Франции, мятеж и безначалие скоро сообщились сопредельной Германии и, разливаясь повсеместно с наглостью, возраставшею по мере уступчивости правительств, разрушительный поток сей прикоснулся, наконец, и союзной нам империи Австрийской и королевства Прусского. Теперь, не зная более пределов, дерзость угрожает в безумии своем и нашей, Богом нам вверенной России. Но да не будет так!»

И уже 19 марта началось выступление первых русских полков к западной границе. А вскоре там была развернута 33-тысячная армия, готовая по первому слову царя двинуться в Пруссию или Австрию, Венгрию или Францию. Однако в 1849 году армия Паскевича вошла только в Венгрию, подавив там революцию и сохранив в стране монархический режим дома Габсбургов. Во всех же других странах правящие режимы справились с бунтарями сами, не менее повстанцев опасаясь русских войск, которые, вернувшись в Россию, принялись за свои прежние дела – разводы, парады, смотры и маневры, не вынеся ровным счетом ничего из прошедшей кампании для боевой подготовки и модернизации вооружения.

Старый преображенец, генерал Н. К. Имеретинский писал, что по приходе в 1849 году из венгерского похода, когда были разбиты мятежники-мадьяры, «преображенцы опять принялись за свои гладкостволки, расстрелянные, разбитые, снаружи зачищенные кирпичом и внутри совершенно ржавые и негодные. А иностранные военные агенты особенно прилежно и неупустительно посещали смотры „практической стрельбы“. Много памятных книжек было написано на разных языках, и везде, во всех реляциях подробно описывалось, что в русской гвардии при стрельбе в цель на двести шагов из 200 выпущенных пуль лишь десятая часть попадает в мишень в одну сажень ширины и такой же высоты». И все же в глазах Николая и официальной военно-бюрократической элиты Российской империи только что одержанная победа над венгерскими инсургентами стала апофеозом могущества самодержавной власти.

Вскоре после победоносного возвращения из Венгрии, в 1850 году, был торжественно отпразднован четвертьвековой юбилей «благополучного царствования государя императора Николая I», которое во всех отчетах и приветственных адресах оценивалось как вершина славы и могущества России.

Подавление русскими войсками революции в Венгрии возродило среди крайних реакционеров Европы призрачную надежду восстановления Священного союза, тихо усопшего после революции 1830 года. В какой-то мере этому способствовали родственные связи Романовых с европейскими монархами. Двадцатилетний австрийский император Франц-Иосиф I, по выражению Е. В. Тарле, «был лишь русским генерал-губернатором, проживающим для удобства службы в городе Вене». Не столь откровенно, но все же достаточно сильно зависел от Николая и его шурин, прусский король Фридрих-Вильгельм IV – родной брат императрицы Александры Федоровны.

Конечно, этого было явно недостаточно, чтобы считать Россию самой сильной державой в мире, а ни на что другое Николай согласиться не мог. Однако иных союзников у Николая не было, и он раскладывал все тот же незатейливый пасьянс из трех-четырех карт.

Переговоры Николая с австрийским императором и прусским королем обеспечили России безопасность ее западной границы от Балтики до Карпат. И это развязывало Николаю руки как на западе, так и на востоке, ибо Австрия была соседкой Турции, а на союз с Австрией в 1851 году русский император мог рассчитывать при любой ситуации. И все же с начала 50-х годов на первый план для России выдвинулся так называемый «восточный вопрос». Этот термин вошел в дипломатический лексикон с 1822 года, когда впервые был употреблен на Веронском конгрессе, и обозначал комплекс международных противоречий, возникших в борьбе за территориальное наследство распадающейся Османской империи. К началу 50-х годов этот вопрос крайне обострился и стал играть важную роль в политике ведущих европейских держав.

Россия также не могла игнорировать «восточный вопрос». С одной стороны, было стремление освободить от османского ига угнетенных турками-мусульманами православных славян и греков. С другой – подрыв мощи Османской империи, угрожавший ей окончательной гибелью, мог повлечь за собой возникновение самостоятельных государств – республик или легитимных монархий, что не отвечало представлениям Николая о законности и порядке, а также пугало его совершеннейшей неопределенностью нового положения на территориях, принадлежащих султану. Поэтому Николай ставил перед собой задачу одержать победу над традиционным противником России – Турцией, сохранив при этом ее целостность. Однако в таком случае братские православные народы продолжали оставаться под иноземным владычеством и были обречены на национальную, религиозную и культурную дискриминацию.

После окончания русско-турецкой войны 1828—1829 годов и заключения Адрианопольского мира, ставившего Россию в привилегированное положение по сравнению с другими державами, обострились отношения между Николаем и правительствами Англии и Франции. Еще более укрепились позиции России в 1833 году после подписания с султаном Ункяр-Искелесийского договора о дружбе и оборонительном союзе между двумя странами. Затем – в 1840 и 1841 годах – этот договор был заменен Лондонскими конвенциями, когда гарантами помощи султану, кроме России, стали Англия, Австрия, а затем еще Франция и Пруссия.

После этого Англия и Франция, промышленно хорошо развитые и конкурентоспособные, постепенно вытеснили Россию с рынков Ближнего Востока и подчинили себе Турцию и в экономическом, и в политическом отношениях, взяв под свое покровительство армию и флот султана и направив туда своих инструкторов и наставников. Таким образом и турецкая армия, до того полуазиатская, вооруженная оружием конца XVIII – начала XIX века, стала приближаться к европейским стандартам.

В области внутренней политики в сороковые годы были осуществлены два крупнейших мероприятия: завершена реформа Киселева о государственных крестьянах и проведена финансовая реформа Канкрина. Кроме того, успешно продолжалось осуществление Кодификации законов Российской империи, разработанной Сперанским в 20—30-е годы.

В связи с реформой о государственных крестьянах следует упомянуть о так называемых «картофельных бунтах», проходивших большей частью на территориях, заселенных государственными крестьянами, и оказавшихся для российского правительства изрядной неожиданностью. Ведь в России картофель не был диковинкой – его начали культивировать еще при Екатерине II, которая в 1765 году рекомендовала «сажать земляные яблоки, кои в Англии называются „потетес“, а в иных местах – земляными грушами, тартуфклями и картофелями». Однако Екатерина лишь рекомендовала картофель к культивации, а Николай – предписал, что и вызвало серию «картофельных бунтов» в Поволжье, Приуралье и на Севере, в которых участвовало полмиллиона крестьян – больше, чем в восстаниях Разина и Пугачева.

Бунты продолжались десять лет – с 1834 по 1844 год – и были жестоко подавлены войсками, причем количество убитых и сосланных в Сибирь исчислялось многими тысячами. И все же Николай победил – картошка стала вторым хлебом России.

Что же касается улучшения жизни крестьян, то здесь ни Николай, ни его министр Киселев ничего добиться не смогли, ибо в истории России правительство всегда преуспевало в насилии и погромах, столь же неизменно терпя неудачи в любых попытках что-либо улучшить. И будь Киселев семи пядей во лбу, он и тогда ничего не смог бы сделать, ибо объективный ход событий был не на его стороне.

И все же одна из реформ в царствование Николая – финансовая – была доведена до конца и увенчалась совершенным успехом. Эта реформа связана с именем чуть ли не единственного хорошо образованного министра – Егора Францевича Канкрина, литератора и экономиста, окончившего два университета и получившего политико-юридическое и инженерно-техническое образования. Даже необычность фамилии —Канкрин – была следствием его учености, ибо его предки носили фамилию Кребс, что по-немецки означает «рак», а Егор Францевич латинизировал это слово, как делали средневековые ученые-гуманисты, став Канкриным, так как по-латыни рак – «cancer». Отличался он от всех прочих министров своей честностью, аскетической простотой в быту, любовью к чтению и учено-литературному обществу.

Канкрин приехал в Россию двадцатидвухлетним и только в 1811 году, когда ему было уже сорок шесть лет, сделал первый удачный шаг, попав на глаза Барклаю-де-Толли и генералу Пфулю. В 1812 году он стал генерал-интендантом 1-й армии, а в 1813 – и всех российских войск. Он блестяще провел расчеты с союзниками, доказав несостоятельность их требований и выплатив за военные поставки всего 60 миллионов рублей вместо требуемых ими 360 миллионов.

В 1818 году он представил Александру I записку об освобождении крестьян, за что на три года практически был отстранен от службы. Но в 1821 году Александр, нуждаясь в Канкрине, ввел его в Государственный Совет, а еще через два года назначил министром финансов. Канкрин повел дело безукоризненно честно, наводя строжайшую экономию и решительно борясь с мошенниками и казнокрадами, чем нажил себе несусветное число врагов. Его спасло то, что Николай абсолютно доверял ему и оказывал Канкрину неизменную поддержку. Однако напор недоброжелателей был так силен, что в борьбе с ними Егор Францевич в 1841 году перенес инсульт, а еще через три года – второй. Но к этому времени Канкрин успел довести до конца главное дело своей жизни – введение в России денежной системы на основе серебряного монометаллизма.