Текст книги "Вера и жизнь"

Церковь и власть

Многие – как вне страны, так и внутри ее – склонны представлять сотрудничество Церкви и государства как что-то ненормальное, постыдное, даже антихристианское. Однако для православной цивилизации такое сотрудничество – как раз норма. Нам свойствен идеал симфонии – свободного взаимодействия государства и Церкви как равных субъектов. Цель этого взаимодействия – не только земное благоустройство, но и приближение человека к Небесному Царству, на которое должно хотя бы отдаленно походить царство земное. Это значит, что оно должно быть иерархичным и имеющим единый дух, подобным Церкви, в которой люди – тело Христово, «а порознь – члены» (1 Кор. 12, 27).

Западное мышление на эту тему имеет другие корни. В XI–XIII веках Католическая церковь мощно заявляла претензию на светскую власть и, собственно, обладала ею, постепенно, правда, теряя влияние. Папский Рим считал себя вправе поставлять и низлагать королей и князей, детально регламентировать управление государствами, иметь собственные механизмы принуждения. Этим нарушался евангельский принцип: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (Мф. 22, 21). В ответ не могло не возникнуть противодействие. Сначала протестанты, потом члены мистических орденов и тайных обществ, а затем – агрессивные богоборцы вроде лидеров «великой» французской революции стали выдавливать Католическую церковь из государственного управления и нормотворчества – выдавливать то хитростью, то обманом, то прямым насилием. Противники папской власти победили и навязали западной политической культуре учение о том, что Церковь и государство должны быть непременно разделены. Некоторые добавят: еще лучше, чтобы они были недругами или вообще никак не взаимодействовали друг с другом.

России и другим православным странам не нужно следовать этой логике – она является чужой, западной, особенностью. Впрочем, и «восточная», православная идея симфонии не всегда осуществлялась успешно. Много раз византийские императоры вмешивались во внутреннюю жизнь Церкви, пытались влиять на ее вероучение, подчас поддерживая разного рода еретиков. Русские великие князья и цари на веру почти никогда не посягали, но нередко лишали служения, свободы, жизни тех иерархов и пастырей, которые обличали неправду власти. Причин для такого обличения всегда было, есть и будет немало – от несправедливости к простым людям до блуда, прелюбодеяния, брошенных жен, содомских страстей. Но Церковь перестанет быть самой собой, если не будет обо всем этом говорить – и говорить громко. Ведь если нарушать вечный Богом данный нравственный закон позволяют себе власть имущие, этому примеру при первой же возможности последуют все остальные.

Вообще христианство не случайно особо смотрит на состояние «элит». Они являются образцом – иногда хорошим, иногда дурным – для остального общества. Именно добрый образец представляли собой святые правители – Александр Невский, Даниил Московский, Димитрий Донской и его супруга Евдокия Московская, император Николай Александрович и императрица Александра Феодоровна. Эти люди ставили веру и честь выше земной жизни и уж тем более выше личной выгоды. Ориентируясь на них, сравнивая себя с ними, люди «включали» и до сих пор «включают» лучшие душевные качества. А вот какие стороны души активизируют примеры Ельцина, Чубайса, Березовского, Сердюкова – думаю, и без меня понятно.

Нравится это кому-то или нет, но для православной цивилизации видятся искусственными и чуждыми вообще любые учения, говорящие о «правильности» политической и экономической конкуренции, о неизбежности застоя и злоупотреблений при отсутствии разделения (а еще лучше – конфликта) властей, противостояния политических партий, поколений, социальных групп, экономических акторов, большинства и меньшинств и так далее. В понимании Православной Церкви любое разделение – это грех и болезнь, а не «творческий фактор». В конце концов, война – высшая форма конфликта – принесла человечеству невиданный научный, технологический и даже культурный «прогресс», так что же – ради него специально воевать?!

Православные христиане, буквально воспринимающие Евангелие, должны полагать в основу устройства своего социума в том числе и такие новозаветные изречения: «Будьте единодушны и единомысленны» (Фил. 2, 2), «все у них было общее» (Деян. 4, 32), «мы, многие, <…> одно тело» (Рим. 12, 5).

Кстати, не только для православной цивилизации характерна мощная приверженность идеалу единства народа и власти (а зачастую и религиозной общины), ради которого нужно отставить в сторону, особенно в моменты кризиса, любые разделения и частные интересы. Такой идеал свойствен японскому и китайскому менталитету, исламской цивилизации и – как ни странно – даже американской. Именно благодаря этому идеалу данные цивилизации в исторической перспективе чувствуют себя более уверенно, чем культивирующая партикулярные интересы Западная Европа или не могущая справиться с разделениями Индия. Опасность застоя при отсутствии динамичного конфликта интересов, конечно, существует. Но в византийской и российской традициях ее уравновешивала мудрость, воля, а иногда даже эксцентричность верховной власти.

Из статьи «Пять постулатов православной цивилизации». Журнал «Политический класс», 2007 г.

Напоминать обо всем этом – долг Церкви. Исполняя его, она, конечно, сталкивается с противодействием. И причина его – не только личные грехи власть имущих и не только нежелание лишний раз об этих грехах слышать. Иногда чиновники – особенно, кстати, глубоко верующие и религиозно грамотные люди, а таких «в коридорах» все больше – решают, что имеют интеллектуальные и «духовные» основания для вмешательства в церковное управление. С другой стороны, среди влиятельной публики на различных должностях много деятелей, настроенных антирелигиозно или антицерковно (что не всегда совпадает). Влияет на церковно-государственные отношения этническая и религиозная принадлежность чиновников – увы, никуда от этого не денешься. Политкорректность никогда не отменит расходящихся, а подчас противоположных устремлений и интересов религиозно-национальных групп.

Так что идеал симфонии не отменяет споров Церкви с чиновниками и верховными правителями. Происходили такие споры и в Византии, и в княжеской Руси, и в царской России, и, конечно же, в Советском Союзе.

* * *

При режиме государственного атеизма дискуссии, и очень нелегкие, велись в основном с деятелями Совета по делам религий при Совете министров СССР. Эта «буферная зона» была изначально создана для того, чтобы не «осквернять» административные органы, а уж тем более структуры КПСС общением с «чуждым элементом» – попами, муллами, раввинами, ламами, ксендзами и, конечно, «сектантами», к которым советская атеистическая печать официально причисляла баптистов, адвентистов, пятидесятников… Обратиться к советской власти все эти люди могли только через совет. Обычно это означало его «уполномоченного» – лицо, ответственное «за религию» на уровне региона. Больше никакие советские органы, за исключением сельских, об религиозные общины не «марались» – по крайней мере официально. Другим исключением были спецслужбы, но они действовали по своей инициативе, причем часто через тот же совет.

Такая «идеальная» система, подчеркивавшая дистанцию между Церковью и государством, на самом деле давала один принципиальный сбой. Любая буферная зона, любая бюрократическая «горловина» быстро начинает использоваться не совсем по первоначальному назначению. Проще говоря – для вымогательства. Чиновники совета, особенно уполномоченные на местах, славились любовью к борзым щенкам. Как правило, это были дослуживавшие свое офицеры КГБ, а также провинившиеся партийные деятели. С такими было легко «договориться». Однако периодически они старались «власть употребить», особенно для отчетов о проделанной работе и для снятия с себя подозрений в симпатиях к верующим (у некоторых такие симпатии действительно были). Попадались в качестве исключения и идеологические фанатики, убежденные атеисты – с ними, понятное дело, было тяжелее всего.

Председатели совета носили исключительно «гастрономические» фамилии – Карпов, Куроедов, Харчев. Последний пытался «определить» одного молодого архиерея, сделавшего головокружительную карьеру, в преемники Патриарху Пимену. Думаю, что это делалось не бескорыстно. Однако чиновник не рассчитал силы и вызвал бунт членов Синода, которые впервые набрались смелости и вышли на государственное руководство. Харчева сняли. До сих пор, бывая на разных светских тусовках, он говорит: «Послушали бы меня, Церковь была бы другой». Впрочем, выдвинутая им «кандидатура» на патриаршество совершенно не позволяет так думать: сейчас это разбитый жизнью, уставший человек, совсем не похожий на молодого и самоуверенного выскочку конца восьмидесятых. Заменили Харчева на крупного регионального деятеля – бывшего главу Горьковской области Юрия Христораднова. Впервые фамилия выбилась из общего ряда. При этом руководителе совет начал медленно умирать. Одним из последних свершений стала пьяная драка в здании центрального аппарата, которую устроил «доживавший» там свою карьеру генерал КГБ.

В Церкви, конечно, стремились избавиться от диктата всемогущей структуры и ее представителей на местах. «Упал намоченный» – в радостях говорили друг другу архиереи и священники, когда совет в начале 1991 года прекратил существование. Конечно, этому поспособствовали жалобы церковных иерархов, которые уже могли тогда напрямую общаться с высшей советской элитой. Думаю, сыграла свою роль и публичная критика со стороны модных тогда диссидентов. Помня советский опыт, Патриархи Алексий и Кирилл всегда выступали резко против воссоздания специального государственного «органа по делам религий» в любой форме.

* * *

Какими должны быть законы о религии? Об этом мы в «постперестроечные» годы спорили до хрипоты – и с чиновниками, и друг с другом внутри Церкви, и в прессе. До начала девяностых жизнь церковных общин регламентировалась постановлением ВЦИК и Совета народных комиссаров РСФСР «О религиозных объединениях» от 1929 года. В «новой России» сразу же появились первые проекты специального закона о религии. В конце 1990 года был принят закон СССР «О свободе совести и религиозных организациях», а через 25 дней – закон РСФСР «О свободе вероисповедания». Оба они снимали многие ограничения советского периода – так, за религиозными общинами признали право быть юридическими лицами (до этого их статус в государстве вообще был крайне зыбок), иметь собственность (ранее и это было невозможно), распространять религиозные убеждения (в советской Конституции признавалось право «отправлять религиозные культы», но «пропаганду» вести только атеистическую).

И Церковь, и большинство народа восприняли эти законы почти целиком позитивно – слишком сильна была реакция на советские антирелигиозные гонения и ограничения. Однако новые законы создали и новые проблемы. Они снимали почти любые барьеры – и это на фоне хлынувшего в страну потока зарубежных сектантов и миссионеров. Эти люди воспользовались не только мировоззренческой растерянностью нашего общества в начале 90-х годов. И не только слабостью Православной Церкви, которой более полувека было дозволено лишь совершать богослужения. Именно заморским «спасителям России» сыграл на руку всеразрешительный характер законодательства.

Многие помнят, насколько нагло действовали в это время зарубежные проповедники. Корейские и американские «евангелисты» проповедовали на стадионах. Секта «Аум синрикё» – та самая, которая в 1995 году устроила газовую атаку в токийском метро, – в начале девяностых массово вербовала сторонников через центральные российские теле– и радиоканалы. На этих же каналах и в лучших концертных залах устраивались шоу «целителей», «парапсихологов» и просто колдунов. Появились и доморощенные секты – например, «Белое братство», лидеров которого в 1993 году отправили в тюрьму после попытки захвата киевского Софийского собора, и «Богородичный центр», смешавший православную и католическую обрядность в харизматическом культе. Эта секта, кстати, тихо существует под Москвой до сих пор под именем «Церкви Божией Матери Державная». «Богородичники» устраивали шествия по центру Москвы, снимали для «богослужений» огромные залы, торговали в метро и на улицах литературой и «освященной» едой, публиковали тексты, в которых нецензурная брань сочеталась с претензиями на политическую власть. Листовками с изображением «Марии Дэви Христос» – основательницы «Белого братства» Марины Цвигун – были обклеены все вагоны метро.

Люди, конечно, возмущались засильем сект и лжепроповедников. В законопроектах начали искать пути упорядочения религиозной деятельности. В Церкви эти меры поддержали не только мы, бюрократы, но и десятки пастырей, публицистов, общественников. Многие стали говорить в СМИ правду о сектах – прежде всего о том, что они закабаляют людей, заставляя их расставаться не только с семьями и имуществом, но и с духовной свободой. Такая позиция имела почти полную поддержку народа.

Впрочем, администрация Ельцина этой идее активно оппонировала – отчасти в силу ультралиберальных взглядов, отчасти по прямой указке Запада. На этой же стороне играла медийная элита. Каждая попытка ввести ограничительные меры наталкивалась на вой в либеральных и просектантских СМИ: «Православные рвутся к духовной монополии», «Прощание с религиозной свободой», «Назад в средние века»…

Уже в 1992 году возник ряд идей о том, как навести порядок в религиозной сфере и устранить вакуум законности. Предлагалось закрепить особый статус Православия и других традиционных для России религий, не оформлять как юрлица религиозные новообразования младше 15 лет, ограничить деятельность иностранных религиозных организаций, регламентировать работу миссионеров, исключить «конфессиональную анонимность» – то есть сокрытие проповедниками своего подлинного вероисповедания (так, «свидетели Иеговы» говорили о себе как о «христианах вообще», а «богородичники» – как о православных). Законопроекты один за другим разрабатывались в Верховном Совете России, но блокировались Администрацией Президента. В дни политического кризиса 1993 года Верховный Совет ввел в действие один из таких законов – его подписал Александр Руцкой как «президент по версии парламента». Понятно, что этот шаг остался без последствий.

Вскоре ураганными темпами началась разработка новой Конституции. От Церкви в процессе участвовал патриархийный юрист Виктор Калинин, бывший работник Совета по делам религий. Многие позиции удалось отстоять. Так, убрали упоминание об «отделении школы от церкви», содержавшееся в советском основном законе. Формулировка того же текста об «отделении церкви от государства» была заменена на фразу «Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом».

С одной стороны, в этих знаменитых словах прописано, что от государства отделены не люди, которые составляют религиозные общины и одновременно являются большинством граждан государства, а именно «религиозные объединения», то есть организационные структуры упомянутых общин. Такие структуры – религиозные организации или группы – не могут являться органами власти и исполнять их функции, а государство не вмешивается в жизнь и деятельность религиозных общин, если они не нарушают закон. Это, по большому счету, и называется светскостью государства. С другой стороны, принцип «равенства перед законом» религиозных объединений оказался слишком либеральным. По сути, он аналогичен равенству граждан – каждый имеет одинаковые права, но один (например, преступник) сталкивается с их справедливым ограничением, другой (например, ветеран труда) имеет привилегии в силу своих заслуг. Негражданин имеет еще меньше прав. Для религиозных сообществ должна действовать та же логика: группа, только что импортированная из-за рубежа, по определению, должна иметь меньше прав и льгот, чем община, действующая в стране веками. Экстремистская и террористическая организация – то есть преступное сообщество – вообще не должна иметь никаких прав, кроме права на справедливый суд.

Все это, к сожалению, приходилось долго объяснять некоторым чиновникам, общественникам и «экспертам» из числа недавних «научных атеистов» или новых либералов (тоже по большей части выходцев из советско-партийной элиты). Кто-то из них утверждал, что равенство религиозных объединений перед законом должно означать некую их «равноудаленность» от государства – вплоть до того, что Патриарха и лидера кришнаитов надо ставить на одну доску во время торжественных мероприятий, а лучше вообще их туда не приглашать. Кто-то – как, например, заслуженный атеист профессор Абдул Нуруллаев – говорил, что согласно принципу светскости государства Президент не имеет право публично молиться. Кто-то – подобно некоторым сегодняшним публицистам – трактовал тот же принцип светскости государства как запрет на обсуждение священнослужителями вопросов культуры, образования, общественной жизни. Со всеми этими людьми приходилось спорить на разных форумах, в газетах, на телевидении.

Да, Церковь в России отделена от государства. Прежде всего это означает, что она не может брать на себя функций государственного управления, не имеет властных полномочий. Именно так принцип светскости государства понимается в большинстве стран мира. Не склонно расширять его трактовку и международное право. Данный принцип отнюдь не означает, что религия отделена от армии, милиции, дипломатии, бюджетных СМИ, системы соцобеспечения и вообще всех государственных институтов, вплоть до почты и жилкомхоза. Не только в Германии и Греции, но почти во всех демократических светских странах – даже в США, где очень последовательно отделяют религию от государства, – есть военные и посольские капелланы, получающие бюджетную зарплату, а власть и религиозные ассоциации активно сотрудничают в социальной сфере.

Да, религиозные объединения по Конституции равны перед законом. Каждое из них может совершать богослужения и обряды, распространять свое учение. Ни к одному такому объединению не должны проявлять пристрастность в суде или в правоохранительных органах. Но точно так же равны перед законом профсоюзы, творческие ассоциации, благотворительные фонды, негосударственные театры, музеи и телеканалы. Почему одни из них государство поддерживает больше, другие меньше, а третьи вообще не поощряет? Наверное, потому, что они неодинаково воспринимаются гражданами, имеют разный вес в жизни страны, приносят обществу неравнозначную пользу, да и просто отличаются друг от друга по социальным масштабам.

Равенство базовых прав религиозных объединений, одинаковость их юридической ответственности не отменяют права народа – главного субъекта власти – выбирать, кого поддерживать, а кого нет.

Из статьи «Что такое светскость государства? Полемика с представителем правительства». Газета «Радонеж», 27 июля 2001 г.

Одновременно некоторые священники пошли в политику. В депутатском корпусе СССР и РСФСР были четыре клирика – протоиереи Алексий Злобин, Петр Бубуруз, Вячеслав Полосин и священник Глеб Якунин. Трое последних политизировались по полной программе. Итог симптоматичен: Бубуруз вскоре ушел из Русской Церкви в Румынскую, Якунин – в неканоническую либеральную группу, Полосин – в ислам.

В октябре 1993 года на Синоде решался вопрос, сохранять ли за священниками право баллотироваться в парламент. Отличие формировавшейся тогда впервые после революции Государственной Думы от депутатского корпуса прежних лет было в том, что она должна была носить профессиональный характер – то есть священнику надо было отойти от служения и трудиться на светской работе. Готовилось решение о том, что отдельным клирикам будет дано на это благословение.

Синод собирался в Троице-Сергиевой лавре. Ближе к концу всенощной я, сидя в гостинице, доформулировал проект решения. Митрополит Кирилл, буквально ворвавшись в номер, сказал:

– Давайте все поменяем. Я сейчас помазывал людей елеем и чуть одной бабушке в глаз не попал. Стою и думаю: двойная бухгалтерия получается! Или всем надо давать благословение, или никому.

Текст был быстро переделан и вскоре одобрен Синодом. Так родился исторический – и совершенно правильный – запрет на выдвижение кандидатур духовенства в парламент. Потом его поддержало несколько Архиерейских Соборов, хотя впоследствии из него и сделали исключение для случаев, когда в парламент или местные легислатуры могут избираться представители других конфессий, используя свои полномочия против Церкви. По сути, это исключение было сделано для Украины, по просьбе иерархов из этой страны.

С решением Синода не согласился Глеб Якунин. Он выдвинулся в Думу – и был лишен сана в полном соответствии с документом, принятым в Лавре, после чего и ушел в раскол. В парламенте он прославился в основном крайне либеральной позицией и дракой с депутатом Николаем Лысенко, в которой, правда, был защищавшейся стороной – «коллега» пытался снять с него крест как с лишенного сана. С тех пор я виделся с Якуниным много раз – на приемах в посольствах, на концертах в консерватории. Как-то раз аккуратно спросил его, сколько в созданной им неканонической группе клириков и сколько верующих.

– Фифти-фифти, – честно ответил старый диссидент.

Впрочем, в «религиозной политике» Госдумы Якунин погоды не делал. К сектам и лжемиссионерам, которых он защищал, депутаты относились плохо. Постепенно менялось и отношение к ним СМИ, особенно благодаря разоблачениям таких православных публицистов, как отец Олег Стеняев, Александр Дворкин, Игорь Понкин. Появлялись новые версии более жесткого закона о свободе совести. К 1997 году проект приобрел законченный вид, его поддержали практически все политические силы, кроме крайних либералов. В наших консультациях в Думе второго созыва по этому законопроекту удалось достигнуть полного единства представителей основных религиозных общин с депутатами всех фракций, кроме «Яблока». С последними – пожалуй, впервые – мы перешли от кулуарных разговоров к полемике в СМИ. Летом Дума законопроект приняла. В ответ началась мощнейшая информационная кампания и прямое давление с Запада. Резко против законопроекта выступили американские сенаторы и конгрессмены. По слухам, Ельцину звонил Билл Клинтон. В итоге 21 июля Президент России наложил на закон вето. В российском обществе это поддержки не нашло. Один из авторов законопроекта коммунист Виктор Зоркальцев сказал: «Россия, по сути, оказалась сегодня растоптанной». Даже либерал Александр Шохин прокомментировал ситуацию так: «Медвежья услуга Запада дала оппозиции дополнительные возможности критиковать Президента и обвинять его в подчинении давлению извне».

О нарушении свободы совести в России: «С моей точки зрения, комитет ПАСЕ по мониторингу России применяет двойные стандарты, когда требует от нашей страны во много раз большего либерализма в религиозной области, чем принято в странах европейского Запада… Закон о свободе вероисповеданий, принятый в начале девяностых годов, создал вакуум права, снял все ограничения настолько, что японская террористическая секта «Аум Синрикё» начала готовить в России боевиков, а сторонники псевдоисламского радикализма чувствовали себя в стране как хозяева…». Новый же Закон о свободе совести в 1997 году «начал возвращать ситуацию к европейской норме и был ответом на широкую озабоченность общества».

О «привилегированном положении» Русской Православной Церкви в России: «Не вижу в этом ничего ни противозаконного, ни аморального. При всем равенстве религий перед законом общество не должно лишать себя права отдавать предпочтение одним религиозным общинам или отказывать в предпочтении и привилегиях другим… Не случайно в большинстве стран Западной Европы одна или несколько религиозных организаций имеют явные привилегии, закрепленные в законе и политической практике».

О предоставлении земли религиозным организациям: «Выделение земли является не правом религиозной общины, а привилегией, которую государство должно предоставлять, исходя в том числе и из отношения общества к той или иной религиозной общине».

О «религиозной свободе слова»: «Я думаю, что любой свободный человек имеет право называть секту сектой, а угрозу безопасности таковой, даже если эти термины никак не зафиксированы в праве. Никто не может отрицать право человека употреблять тот или иной богословский или политический термин лишь потому, что его нет в законе».

О докладе комитета ПАСЕ, посвященном свободе совести в России, в целом: «Неплохо, что докладчики наконец вспомнили о проблеме передачи церковного имущества, к чему Совет Европы призвал Россию при вступлении в эту организацию. Однако удивляет, что доклад говорит в основном о единичных проблемах католиков и старообрядцев (которые, конечно, тоже нужно решать), но лишь одну двусмысленную строчку посвящает проблемам Русской Православной Церкви, которой до сих пор не возвращено неисчислимое множество храмов, школ, приходских зданий и других объектов собственности».

Из комментария для агентства «Интерфакс», июль 2005 г.

Церковь начала новые изнуряющие консультации – с Госдумой и тогдашним Главным государственно-правовым управлением Президента. Были найдены компромиссные формулировки – так, Православие, христианство в целом, ислам, иудаизм и буддизм не наделялись особым статусом (такая формулировка предполагалась изначально). Было просто прописано ни к чему не обязывающее уважение к ним. Однако ельцинская администрация явно стремилась затянуть процесс на годы.

И тогда решающую роль сыграла жесткая воля Патриарха Алексия. Он отказался прийти на Арбатскую площадь для освящения храма-часовни святых Бориса и Глеба. Этот небольшой храм был выстроен Ельциным в знак любви к своим внукам – именно эти имена они носят. После короткой обиды Президент пошел на попятную – и это был, пожалуй, первый пример в истории, когда воля церковного иерарха оказалась сильнее воли законного государственного правителя. Храм был освящен Патриархом 5 августа. Компромиссный вариант закона, сохранивший большинство предложений, поддержанных Церковью, был подписан Президентом 26 сентября. Так пастырская власть – впервые в истории постсоветской России – оказалась сильнее дотоле всемогущего Запада.

* * *

C начала 90-х годов постепенно стал подниматься вопрос о возвращении церковных зданий. В первую очередь, конечно, речь шла о храмах, монастырях, семинариях. Отдельные постройки власти начали передавать еще в позднесоветское время. В 1983 году, в преддверии 1000-летия Крещения Руси, первым был передан Данилов монастырь в Москве. Там и проходили юбилейные торжества. В 1987 году передали Толгский женский монастырь под Ярославлем, в этот же период стали возвращать и первые приходские церкви. На рубеже 80-х и 90-х годов началась массовая передача храмов и монастырей. Впрочем, еще целых двадцать лет все зависело от доброй воли властей – нормативная база ограничивалась двумя распоряжениями Президента и двумя постановлениями правительства, реально ни к чему государство не обязывавшими. Между прочим, на этом фоне Совет Европы, в который начали вступать постсоветские страны, требовал от них «в кратчайшие сроки возвратить собственность религиозных организаций». Россия согласилась с этим требованием в 1996 году. К тому времени религиозные общины стран Балтии, включая Православную Церковь, уже получили назад не только храмы, но и доходные дома с земельными участками, включая престижнейшие здания в центре столиц.

В России идею реституции агрессивно отвергли. Она совершенно не входила в планы реформаторов. Вместо нее панацеей от всех бед объявили приватизацию (религиозные общины к этому процессу даже близко не подпустили). Модные по тем временам ребята из экономических ведомств, а также их учителя из «прогрессивных» вузов говорили на заседаниях и в СМИ, что реституция будет слишком разрушительной (будто приватизация ничего не разрушила), что с 1917 года много воды утекло, что наследников дворян, купцов и крестьян непросто будет найти. Доля правды в этих рассуждениях была, но на самом деле новой элите просто не хотелось делиться приватизируемой собственностью, особенно в центральных частях больших городов. Выступали против и коммунисты.

Тем не менее законодательные инициативы о церковном имуществе начали появляться. Первый законопроект о возврате собственности религиозным общинам разработал тогдашний депутат Госдумы Сергей Глазьев – правительство высказалось против. В 2002 году депутат Александр Чуев, христианский демократ, разработал новый закон о реституции. В том же году сенатор Иван Стариков выдвинул идею возвращения Церкви сельскохозяйственных земель. А на следующий год Глазьев предложил в Думе более мягкий вариант – закрепить за религиозными общинами право бесплатно пользоваться городскими землями, относящимися к культовым зданиям, и бесплатно же эти земли приватизировать. Все три инициативы в Думе «забодали» проправительственные фракции вместе с коммунистами. В 2004 году, впрочем, был все-таки принят закон, позволявший религиозным общинам пользоваться землями под культовыми зданиями (но не получать эти земли в собственность). На этом фоне ушлые люди приватизировали церковные земельные участки и даже храмы – только в Москве один такой, на Большой Никитской, до сих пор превращен в ресторан, другой, на Пресне, в центр йоги. Третий, старообрядческий, используется как спортзал, четвертый, католический, занят коммерческими конторами…

Проблема никуда не уходила. Наконец это начали понимать и в исполнительной власти. В 2007 году вопрос был поднят на правительственной Комиссии по вопросам религиозных объединений, которую тогда возглавлял первый вице-премьер Дмитрий Медведев. Он с самого начала, при всем понимании важности компромиссов, поддержал идею отрегулировать на уровне права передачу культовых зданий верующим. Вместе с тогдашним Министерством экономического развития и торговли мы начали корпеть над текстом закона. Главной идеей было все-таки прописать обязанность государства передать общинам верующих здания религиозного назначения и земли под ними – пусть и с массой оговорок. В ответ, как водится, начался шум. Директор Музея имени Андрея Рублева, до сих пор расположенного в Спасо-Андрониковом монастыре, заявил, что проект «носит провокационный характер». Несколько раз работа над законом откладывалась в долгий ящик – думаю, под давлением ультралибералов из экономических ведомств и «осторожных» людей из Администрации Президента, оглядывавшихся на информационный гвалт и вообще не желавших усиления Церкви. Впрочем, с шумом мы неплохо справлялись – напоминали, что речь идет об украденном. О несправедливо и насильственно отнятых зданиях, которые не должны кощунственно использоваться не по назначению – даже музеями.