Текст книги "Вера и жизнь"

Из «озабоченности мракобесов», как называла тему электронного контроля рационалистичная церковная молодежь девяностых, эта тема стала превращаться в предмет официальной церковной позиции. Немало этому поспособствовали тысячи писем, приходившие от православных граждан, и мой очень нелегкий диалог с лидерами православного антиглобалистского движения – прежде всего известным диссидентом Владимиром Осиповым, писателем Валерием Филимоновым, адвокатом Ольгой Яковлевой. В октябре 2007 года, выступая в Парламентской ассамблее Совета Европы, Патриарх Алексий II сказал: «Человек должен оставаться человеком – не товаром, не подконтрольным элементом электронных систем, не объектом для экспериментов, не полуискусственным организмом». В феврале 2013 года Архиерейский Собор принял документ о развитии технологий учета и обработки персональных данных, где говорилось: «Согласие граждан на использование средств электронного учета должно сопровождаться обязательным разъяснением всех последствий принимаемого решения. Гражданам, желающим использовать эти средства, необходимо гарантировать доступ к информации о содержании электронных записей, равно как и возможность изменять содержание данных записей или удалять их в тех случаях, когда иное не предусмотрено установленными законом требованиями общественной безопасности. <…> Документы, выдаваемые государством, не должны содержать информацию, суть и назначение которой непонятны или скрываются от владельца документа, а также символов, носящих кощунственный или нравственно сомнительный характер либо оскорбляющих чувства верующих». Наконец, в январе 2015 года, впервые выступая в Государственной Думе, Патриарх Кирилл сказал: «Многих людей волнует <…> вторжение в их жизнь новаций, связанных с электронными средствами сбора и учета личной информации, которые на порядок повышают контроль над личностью, и не только со стороны государства, а со стороны любой организованной силы, которая владеет этими технологиями. На мое имя поступают тысячи обращений граждан, выражающих несогласие с безальтернативным внедрением новых идентификационных технологий. Знаю, что и в органы власти поступает не меньше писем по упомянутым проблемам».

От тотального сбора информации недалеко до тотального контроля. Человек, понимающий, что о нем знают буквально все, будет – в 95 процентах случаев – бояться даже в разговорах перечить национальной или международной власти, обладающей столь обширной информацией. И эта власть сразу же почувствует искушение навязать людям идеологические предпочтения – например, закрепив в законах пресловутую «толерантность», несовместимую с христианскими представлениями об истине. Между прочим, уже сейчас в Декларации принципов толерантности, принятой ООН в 1995 году, этот политический термин трактуется как «отказ от догматизма, от абсолютизации истины». Христианин как раз считает, что истина абсолютна…

В течение некоторого времени, подписывая целый ряд международных документов, наша страна соглашалась с идеей о том, что транспарентность, то есть открытость, стремление не утаивать любую информацию, – это всегда хорошо. А закрытость и сохранение тайны – всегда плохо. Даже на уровне идеологем, на уровне искусства, на уровне разного рода общественных дискуссий нам пытались внедрить в сознание такую мысль: если ты что-либо скрываешь, настаиваешь на сохранении какой-то тайны, то ты злоумышленник, преступник, нечестный или безнравственный человек. Любая закрытость – это плохо. Любая открытость – хорошо. Давайте открывать все, давайте не будем стремиться к закрытию какой бы то ни было информации о человеке, о государстве, о той или иной сфере жизни человека или государства.

Сама эта идея достаточно странная. Мы знаем из истории человечества, что все общества, более или менее мудрые и стабильные, понимали, что есть место в жизни для тайны, для того, чтобы какие-то вещи хранить при себе или в рамках своей общины – религиозной, местной, этнической, любой другой. Конечно, государство всегда сохраняло определенные тайны, если не хотело оставаться беззащитным перед воздействием извне. И в нынешних условиях, как мне кажется, нужно ясно сказать о том, что есть вещи, которые мы как страна, как народ не хотим открывать всем желающим. И вовсе не обязательно является благом совместимость системы хранения нужной нам и подчас конфиденциальной информации с системами, которые разработаны не в нашем государстве и иногда управляются извне.

Именно поэтому во многих случаях несовместимость нашей системы хранения и обработки информации с зарубежными системами – это лучше, чем совместимость. И когда нам говорят о безусловном преимуществе второго перед первым, давайте спросим себя: а так ли уж это хорошо? И так ли это для нас полезно – в банковской сфере, в сфере экономических процессов в широком смысле, и уж тем более в сфере хранения информации о жизни людей, об их общественно значимых действиях?

Из программы «Комментарий недели» телеканала «Союз» 28 октября 2014 г.

Каждый раунд борьбы за альтернативу электронным документам давался очень нелегко. Приходилось спорить с высокими чинами аппарата правительства и экономических ведомств, депутатами Госдумы. Постоянно звучали обвинения в «ретроградности» и иррационализме, причем подчас их поддерживали не только светские, но и церковные публицисты – сторонники «Православия с человеческим лицом». «Сколько людей не примут электронную карту»? – спрашивали меня в разных кабинетах. Отвечал, что десятки тысяч. «Это же старики, – часто звучало в ответ. – Зачем ради них тратиться на альтернативные бумажные паспорта»? В общем, наилучшим «решением проблемы», по мнению некоторых чиновников, стало бы естественное вымирание «отсталых» стариков. Однако от электронных документов отказываются и многие молодые люди – учащиеся, военнослужащие. Об этом некоторые наши «партнеры» по переговорам не хотели даже слышать. Интересно, что технически параллельное хождение электронных и бумажных документов не раз признавалось вполне возможным и не таким уже дорогостоящим – об этом мне говорил, например, гендиректор «Гознака» Аркадий Трачук. Однако кому-то очень хотелось сделать систему электронных документов всеохватывающей – без малейших изъятий.

Прекрасную позицию, впрочем, заняла начальница всемогущего Государственно-правового управления Президента России Лариса Брычева, написавшая в 2014 году в ответ на обращение Патриарха Кирилла к главе государства: «Любые формы принуждения людей к использованию электронных идентификаторов личности, автоматизированных средств сбора, обработки и учета персональных данных, личной конфиденциальной информации недопустимы. <…> Граждане Российской Федерации должны иметь право выбора получать документы, удостоверяющие личность, в виде пластиковых электронных карточек или на бумажных носителях, с использованием электронных носителей информации или без таковых». На этот ответ мы потом очень успешно ссылались в переговорах с чиновниками.

Тема отказа от электронных документов возникает вновь и вновь: власти и близкие к ним коммерсанты периодически начинают развивать проекты стопроцентного охвата населения новыми средствами идентификации, а люди, узнав об этом, начинают протестовать. И возникает вопрос: если проект не допускает неучастия даже 50–100 тысяч человек, не говорит ли это в принципе о его тоталитарности?

* * *

Предметом постоянной душевной боли для меня были отношения Церкви и государства на Украине. Иерархия Украинской Православной Церкви, которая является самоуправляемой частью Московского Патриархата (есть в стране и неканонические «православные» группы – одну из них возглавляет уже упомянутый в первой главе Филарет Денисенко), почти в полном составе придерживалась традиции быть вместе с любой властью. Это продиктовано всей историей Украины, в которой часто менялись векторы развития. Высшие церковные чины там пели дифирамбы и польским панам, и Мазепе, и русским царям, и «белым», и «красным», и гитлеровскому рейхскомиссару Коху, и «вождю народов», и быстро сменявшим друга президентам постсоветской поры. Денисенко был ярчайшим примером политической «гибкости». Человек, в высшей степени лояльный советской власти и даже подозревавшийся в хранении «партийной кассы», переданной ему Кравчуком при распаде СССР, ярый борец с украинским национализмом, он быстро переметнулся в лагерь «национально свидомых» борцов с российским влиянием.

В 1992 году он поставил перед Архиерейским Собором Русской Православной Церкви вопрос об автокефалии, то есть о полной церковной независимости Украины. На Соборе при помощи обвинений в открытом сожительстве с некоей дамой его уговорили от этой идеи отказаться. Но, вернувшись в Киев, Денисенко взял свои слова обратно и объявил себя «Киевским патриархом», надев соответствующий головной убор – куколь, который, по слухам, он пошил себе еще к Поместному Собору 1990 года, избравшему Патриарха Алексия II. «Кукольный театр», – сказал тогда по этому поводу многомудрый Валерий Чукалов, завканцелярией ОВЦС.

В начале девяностых униаты и сторонники Филарета стали отнимать у канонической Православной Церкви храмы – многими тысячами. Конечно, часть общин переходила в унию и околоправославные расколы добровольно – речь шла опять же о «национально свидомых» людях. В основном это были жители трех западных областей и интеллигенция крупных городов, прежде всего Киева. Но подчас традиционные православные общины храмы отдавать не хотели, и тогда в ход шел авторитет депутатов, глав городов и регионов. Иногда главным аргументом становились крики «Геть московских попiв», железные прутья, «навал» на церковные ворота и двери. В этих условиях многие архиереи начали резко протестовать, не только приезжая в Москву, но и выступая в Киеве, Львове, Ровно.

Впрочем, стабилизация политической жизни в 2000-х годах опять породнила иерархов и зажиточное духовенство с властями – с какими уж придется. Обнимались и с Кучмой, и с Ющенко, и с Тимошенко, и с Януковичем. Параллельно около стареющего и все более немощного Киевского митрополита Владимира (Сабодана) сформировалась группа активных и амбициозных молодых людей в рясах, которые без обиняков ориентировались на «Европу» и презрительно отзывались о России. Несогласным они пытались заткнуть рот, используя неограниченный доступ к телу митрополита и неограниченную же возможность получить его подпись. Майдан эти люди поддержали от души.

Самое гнусное было в том, что эти «хлопцы» проторили дорогу в Отдел внешних церковных связей, где нашли идейных союзников. Один из главных певцов «богословия майдана» – архимандрит Кирилл (Говорун) – так и вовсе там раньше работал. Несмотря на то что ОВЦС по своему мандату не имел никакого отношения к «политическим» проблемам Украины (это как раз был мандат возглавляемого мной отдела), моя работа была очень скована влиянием этих людей и шептанием вокруг Патриарха коллег из ОВЦС. Они убедили его «не делать резких движений», серьезно напугав тем, что Украинская Православная Церковь перестанет ему подчиняться – а войти в историю человеком, потерявшим около трети приходов, тому очень не хотелось. В итоге пришлось смиряться с любыми капризами киевских «собратьев».

Я понемногу старался разоблачать деятельность «осиного гнезда», свитого в Киево-Печерской лавре. Когда же на Украине произошел переворот, я счел – и до сих пор так считаю, – что единственным способом прекратить там ползучую церковную и политическую смуту было решительное вмешательство России. Если надо – военное. В марте 2014 года, когда Совет Федерации дал право Президенту РФ на использование российских войск на территории Украины для защиты наших граждан и соотечественников, я решительно это поддержал в специальном заявлении.

Миротворческая миссия России на Украине должна гарантировать ее жителям право на самобытность и тесные отношения с другими народами исторической Руси, считают в Московском Патриархате.

«Еще в 1995 году Всемирный русский народный собор заявил, что русский народ – разделенная нация на своей исторической территории, которая имеет право на воссоединение в едином государственном теле, являющееся общепризнанной нормой международной политики», – выразил свое мнение корреспонденту «Интерфакс-Религия» в субботу глава синодального Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин.

Он выразил надежду на то, что сегодня право этих людей на их самостоятельный, свободный цивилизационный выбор будет гарантировано. «Одновременно будем надеяться и на то, что миссия российских воинов по защите свободы и самобытности этих людей и самой их жизни не встретит ожесточенного сопротивления, которое приведет к крупномасштабным столкновениям. Никому не хочется пролития крови и углубления тех разделений, которые уже существуют среди православных людей на пространстве исторической Руси», – подчеркнул священник.

Он констатировал, что за последние дни многие люди по обе стороны российско-украинской границы, включая православных, призывали власти России защитить людей, которые подвергаются «жесткому давлению по языковому признаку, которые не понимают, как в нынешней реальности обеспечить свое право на цивилизационный выбор, на то, чтобы не идти в ногу с европейскими элитами, которые становятся все более маргинальными, потому что их воля не совпадает с волей большинства народов мира и многих в самой Западной Европе».

По словам собеседника агентства, речь шла также о защите тех, кто желает сохранить «максимально тесные отношения, которые веками складывались у народов исторической Руси, гораздо более близких друг к другу, чем народы православного востока и запада Европы».

Он указал на то, что многие из этих людей относят себя к русскому народу. Представитель Церкви отметил, что есть определенная дискуссия и в российском обществе. Так, за последние дни велось немало споров о том, стоит ли России вмешиваться в происходящие события. «Многие, наверное, панически боятся любого серьезного прояснения отношений с Западом, и в первую очередь речь идет о людях, у которых в западных странах находится имущество, семьи, а может быть, сердце и душа. Вспомним, что сказал Христос в Евангелии: «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше»», – напомнил отец Всеволод. По его словам, Россия в лучшие периоды своей истории вставала на защиту людей, чья жизнь и свобода находится в опасности, «тех, кто близок нам по вере и духу, тех, кто хотел бы жить не под внешним управлением, которого эти люди для себя не выбирали, а сохранять свою мировоззренческую и цивилизационную свободу».

Интерфакс-религия, 1 марта 2014 г.

Патриарх тут же накричал на меня по телефону, обвиняя в том, что я поставил под угрозу наше духовенство на Украине. Собственно, наш с ним конфликт начался именно с этого эпизода. Убежден, что России тогда надо было защищать всех своих граждан и соотечественников – не только в Крыму, но и в Одессе, Харькове, Киеве. Не нужно было, боясь поссориться с Западом, бросать на произвол судьбы законную власть. А иерархам надо было не отсиживаться за стенами монастырей, а вывести свою паству на улицы.

Теперь будущее церковной Украины, по большому счету, предрешено, о чем я честно предупредил Патриарха Кирилла в специальной записке. Если не удастся восстановить политические права пророссийских сил, если вакханалия «европейских» и русофобских устремлений в стране продолжится, церковное размежевание останется только вопросом времени. Украина же станет бесправным сырьевым придатком Евросоюза. Когда-то ее народ, возможно, поймет, что потерял, отвернувшись от России. Но западные экономические и политические тиски, а также элиты, в том числе церковные, не дадут этому народу вернуться к братским отношениям с Москвой. Альтернатива такому развитию событий только одна: это качественно иная роль России в украинской жизни и устранение в ней всякой роли Запада. Добиться этого можно, по большому счету, только силой. И об этом Церковь должна сказать государству – как минимум в кулуарах (я говорил много раз), а если потребуется – публично. Так, как сказал преподобный Сергий Радонежский Димитрию Донскому, благословляя его идти на Куликово поле. Збигнев Бжезинский не случайно еще в 1998 году написал: «Без Украины Россия перестает быть евразийской империей». Я бы сказал еще проще: Россия без Киева – не Россия.

* * *

В Беларуси церковно-государственные отношения, наоборот, весьма стабильны. Там сохранился орган советского типа, отвечающий «за религию», – аппарат Уполномоченного по делам религий и национальностей. Это учреждение серьезно ругают священники – католические и протестантские публично, православные – в кулуарах. Чиновники периодически пытаются вмешиваться во внутрицерковные кадровые и организационные дела, контролировать общественную деятельность христиан. Как бы там ни было, именно в Беларуси с 2003 года существует система соглашений между Церковью и государством – на основе одного «общего» документа работают соглашения с отдельными министерствами и ведомствами. В России такая система введена только фрагментарно, на уровне отдельных органов власти, федеральных округов и регионов.

Внутреннее спокойствие белорусского народа позволяет избегать церковно-государственных конфликтов. Оно – вместе с настроем руководства страны – сделало возможным сохранение социальных завоеваний советского периода. Недаром, приезжая в Беларусь, жители России старшего и среднего поколений всякий раз говорят: «Здесь все как у нас раньше». Впрочем, идиллия может оказаться обманчивой. Высшее образование, часть СМИ, интернет-пространство все больше контролируются «евроинтеграторами». На них ориентируется и часть церковной интеллигенции – с тех времен, когда из Германии и некоторых других западных стран поступали не только гуманитарные грузы, на которых некоторые обогатились, но и приглашения пожить-поучиться. Если и дальше так пойдет, майданы не за горами. И значит, консервативное гражданское действие православных христиан надо не сдерживать под влиянием стереотипов «светскости-советскости», а наоборот, стимулировать.

Неизвестно, как будут развиваться и церковно-реформаторские установки Президента Александра Лукашенко. Периодически он их озвучивает. Например, в 2013 году глава государства сказал: «Очень долгие, длительные молебны, проповеди, а ведь взрослое поколение, много старушек просто не выдерживают это. Надо быть более краткими, компактными, более современными. Я против того, чтобы люди в церкви 2–3 часа во время проповеди или молебна стояли на ногах, нигде не присесть». Самих старушек, правда, не спросили. Да и надо бы Президенту понять, что его слова прежде всего будут подхвачены теми «реформаторами», которые только бы и хотели от него избавиться и броситься в объятия «более современных» западных кукловодов.

* * *

Много мне пришлось заниматься вопросами религии и государства в Средней Азии. Церковная жизнь в тамошних странах скована не только малым количеством православных людей, которые к тому же стремительно уезжают (не всегда по своей воле), но и общим стремлением власти не допускать развития общественной роли религии. Впрочем, позицию центральноазиатских государств можно понять. Они столкнулись с главной угрозой именно в религиозно-общественной области – это угроза околоисламского экстремизма и терроризма. Малейшее послабление – и среднеазиатские элиты окажутся под Москвой со всем, что нажито «непосильным трудом», а народы будут ввергнуты в кровавую бойню. Ради сдерживания этой угрозы можно и поступиться формальными свободами, не оглядываясь на «добрых» советчиков с Запада, предлагающих организовать политическое пространство по образу Германии или Франции, где, кстати, власти уже сами не знают, что делать с радикальными исламистами.

История отнюдь не закончилась провозглашением принципа «религиозного нейтралитета» государства, который проталкивается в международные дискуссии через механизмы, сомнительные с точки зрения международного права. Государство не может, не имеет права быть нейтральным, когда то или иное радикальное околорелигизное движение представляет собой прямую угрозу для мира и безопасности в обществе. Страны Центральной Азии имеют гораздо больше оснований опасаться таких явлений, чем США имели основания опасаться своих граждан японского происхождения во время Второй мировой войны. Тогда эти граждане были интернированы, и мало кто критиковал США по этому поводу. Сегодня же некоторые западные политики и общественники, а также связанные с Западом организации в Центральной Азии пытаются лишать страны этого региона права защищать себя от идеологий, не менее опасных, чем нацизм времен 1940-х годов.

Из выступления на совещании ОБСЕ в Варшаве 1 октября 2014 г.

Между прочим, экстремисты приезжают в Центральную Азию не только и не столько из Афганистана или Пакистана, сколько из России. Это мигранты, обращенные в радикальную веру у мечетей, на рынках и стройках. Один высокопоставленный таджикский чиновник как-то сказал мне: «От нас молодежь уезжает к вам нормальными людьми, а приезжает – и потом рвется в Сирию». На улицах Душанбе действительно много молодых людей, одетых по-ваххабитски. Добрая половина их недавно побывала в России. Это уже не те мигранты, которые сохраняют память о Советском Союзе. В молитвенных комнатах на тех самых стройках и рынках, где-нибудь под Москвой, они рассказывают друг другу о «притеснениях мусульман» на Ближнем Востоке, о «борющихся братьях» и о «пятизвездочном джихаде». Правоохранители плохо понимают, что происходит – они не знают ни таджикского языка, ни узбекского, ни киргизского.

* * *

Начиная с 90-х годов важным фактором в отношениях Церкви и государства стала православная общественность. Эти люди начали действовать сами, без оглядки на церковные или светские власти. Чиновники, правда, очень постепенно начинали понимать: Церковь – это не только люди в рясах и даже не только миряне, которые работают в Патриархии, епархиях, приходах. Это и десятки миллионов мирян, людей, разных по возрасту, социальному положению и жизненному призванию. Да, большинство из них составляют «номинальные» православные, а в лучшем случае – «тихие», граждански неактивные прихожане. Но для многих людей стало возможным – и важным – участие в общественной жизни именно в качестве православных христиан.

Уже в период «перестройки» в СМИ и на разных общественных форумах стали выступать православные диссиденты, до этого активные только в «там-» и «самиздате». Появилась и горячая молодежь. В начале девяностых образовался Союз православных братств. Многие участники этого движения вскоре пошли по коммерческой линии, но идейный актив долго сохранялся – в основном консервативный, в лице общества «Радонеж», духовных чад отца Владимира Воробьева и отца Димитрия Смирнова. Были и условные либералы – например, Преображенский союз малых братств во главе с отцом Георгием Кочетковым.

Вскоре православные миряне начали выходить на улицы, протестуя против абортов, выступая за передачу храмов и монастырей, обличая секты. Вокруг отца Владислава Свешникова сложилось Православное политическое совещание, затем преобразованное в Союз православных граждан. Наиболее радикальной группой стал Союз православных хоругвеносцев, в котором к середине прошлого десятилетия растворился Союз православных братств. Возникли «Народный собор», объединивший радикальных патриотов, довольно многочисленное движение «Сорок сороков», группа «Божья воля», известная громкими акциями, многие организации в регионах. Некоторые поступки общественников походили на постмодернистскую пиаровскую игру. Одна-две акции зашли за рамки закона и нравственности. Но в целом православные миряне, в том числе молодые, действовали корректно, хотя подчас по-хорошему провокативно – а иначе сегодня и нельзя, ведь политкорректная фразеология, сколь угодно умная, подчас воспринимается современником как серый фон.

До поры до времени власти как бы не замечали этой активности. Потом стали «напрягаться», особенно когда к православной общественности присоединились спортсмены, фанаты, члены военно-патриотических обществ. Выход на улицу десятков, а то и сотен людей, которые могут, например, оспаривать отказ в выделении земли под строительство храма или обличать поддержку властями абортов, не входил в планы политтехнологов и их кремлевских покровителей. Думаю, что боялись вовсе не волнений и не революций – православные общественные организации к ним никогда не стремились. Как главную опасность восприняли другое: реальное возвращение нравственности в политику.

Современные элиты, во многом вышедшие из 90-х годов, привыкли жить двойной жизнью, на публике говоря красивые слова про честность и идеалы, а на практике придерживаясь совершенно аморальных установок. Если по-настоящему верующие люди станут задавать политическую повестку дня – этим элитам придется меняться или уходить. Так что опасения вполне оправданны. Как оправданно и стремление активных христиан сделать главными темами в политике не частности экономического развития и не нюансы партийных программ, а прямую постановку вопросов о личной жизни чиновных бонз, об их честности в финансовой и имущественной сфере, о коррупции, о покровительстве абортам, наркомафии, алкогольному лобби. Убежден: именно эти вопросы, столь важные в большинстве стран мира, станут центральными и у нас – перед любыми выборами. Нравственные темы в политике вообще везде и всегда были и будут центральными – просто у нас от этого отвыкли за циничный постсоветский период, когда слишком многие думали о выживании. Что ж, придется снова привыкать.

Православную общественность пытались «прижать» через давление на иерархов и на церковные учреждения. «Уймите их», «осудите их», «скажите, что они к Церкви не имеют отношения» – такие советы давались и во властных кабинетах, и в лоялистских СМИ, и на разных собраниях. Церковное начальство испугалось. Многие общественные движения не получали почти никакой поддержки, а некоторые позиции, которые они отстаивали, оказались откровенно «слиты» – например, требование полного запрета абортов или борьба против кощунственных и безнравственных телепередач, постановок и выставок. Впрочем, православная общественность начала действовать независимо, имея, кстати, на это полное право в светском пространстве. Честь и хвала ей за это.

* * *

Проблемы в последние годы возникли не только из-за желания чиновников «приструнить» граждански активных православных христиан. Опять закопошились сторонники «светскости» – государевы люди и эксперты, очень не желающие делиться властью, формальной или интеллектуальной. Когда я призвал к новой конституционной реформе, а также к пересмотру «плавильной» национальной политики, немалое число «экспертов» потянулись в Администрацию Президента с доносами на меня. Больше других проявлял рвение мой коллега по Общественной палате Иосиф Дискин. Думаю, что «сигналы» нашли отклик в среде тех элит, которые очень не хотят столкнуться с обличающим словом священника. В это же время начались кулуарные обвинения православных общественников в экстремизме. Чиновники МВД прямо говорили кому-то из активных мирян: «По тебе статья плачет». Становилось все яснее: рядом людей из администрации дана команда на сдерживание общественной роли Церкви.

На этом фоне Патриарх продолжал уповать на кулуарные разговоры с государственным руководством. В практических вопросах вроде передачи церковного имущества и восстановления монастырей это обычно работало. В вопросах «стратегических» – например, об ограничении абортов – нет. Я написал Его Святейшеству записку о том, что нужно переходить от уговоров и компромиссов к «уличной», публичной деятельности с опорой на православную общественность и дружественные СМИ. Потом сказал об этом же на заседании нашего «правительства» – Высшего церковного совета. В ответ Патриарх дал понять, что существующая система церковно-государственного диалога оптимальна и он ее выстрадал всей жизнью. Советские страхи опять взяли верх.

В итоге Церковь все больше лишает себя общественной, народной, медийной поддержки, по привычке уповая на вечное «само рассосется» и на добрую волю чиновников – а она вечной не бывает, как и сами чиновники, и политические режимы. И значит, православные миряне должны в своей общественной деятельности брать на себя всю ответственность, навсегда отучив чиновников жаловаться на них… Патриарху, который никакого отношения к этой деятельности вообще иметь не должен, а уж тем более не должен пытаться ею руководить.

Урок на будущее

«Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения. Выходит дух его, и он возвращается в землю свою: в тот день исчезают все помышления его. Блажен, кому помощник Бог Иаковлев, у кого надежда на Господа Бога его» (Пс. 145, 3–5). Эти слова Псалтири поются в Православной Церкви почти за каждой литургией. И их нужно бы крепко помнить церковным деятелям всех грядущих времен, которые не обещают быть более легкими, чем прошедшие. Да, Церковь и власть не должны быть врагами, если обе делают добрые дела, не забывают о Небе и о Божиих очах, которые видят все и всех. Но надеяться Церковь должна только на Господа и на народ – а он ее поддержит и защитит, даже если она наставляет людей строго и ревностно, но не изменяет Божией правде и не живет человеческим расчетом. Не надеется на князей.