Текст книги "Пейзаж после битвы (сборник стихотворений)"

Одиночество

И не одиночество желание поссать на снег,

Да нет, вот если посрать на снег – тогда да, того…

А. Родионов

 
Да, ты прав, Андрей, это не одиночество ссать на снег,
Да и срать на снег тоже как-то не очень-то.
А вот дрочить на снег, глядя на люминесцентный свет,
И пытаться попасть его мерцанию в такт, когда, в общем,
                не дрочится.
 
 
Вот допустим, стоит человек в ночи,
Он давно позабыл свое имя и отчество,
Но он существует, а следовательно – дрочит,
Потому что ему тоже радости хочется.
 
 
Свершает он свой рукоблудный грех
Где-то в темном дворе, в спальных районах за Теплым
                Станом.
 
 
И холод ползет под лобковый мех,
И снег скрипит под ногой подобно пластиковым стаканам.
Наступит ведь время, когда даже мент
Побрезгует шарить у тебя по карманам.
 
 
Что-то он кушал, где-то он жил,
Когда-то даже бывал он трезвый,
Но теперь вокруг только ракушки-гаражи,
Да стайка подростков на детской площадке ждет его,
                чтобы зарезать.
 
 
Вот дожить бы ему до весны, когда станет тепло,
И все божьи твари начнут плодиться и размножаться,
Но на дворе февраль, пальцы правой руки свело,
Что неудивительно при температуре минус пятнадцать.
 
 
Люминесцентный свет все-таки не порнофильм,
Как ни старался, ни бился, но так и не кончил он.
И от сугроба к сугробу куда-то побрел один.
А мне показалось, что вот оно, одиночество.
 

2004

13-й портвейн

 
Едва период мастурбации
В моем развитии настал,
Уже тогда «Портвейн 13-й»
Я всем другим предпочитал.
 
 
Непризнанный поэт и гений,
Исполненный надежд и бед,
Я был ровестником портвейна —
Мне было лишь тринадцать лет.
 
 
Я был угрюмым семиклассником,
Самолюбивым и несчастным,
И подтирал я сперму галстуком,
Как знамя коммунизма, красным.
(Короче, мучился ужасно я
Покуда не нашел лекарство.)
 
 
И много раз бывал родителями
Застигнут в этот миг случайно,
Любая тварь после соития,
По Аристотелю, печальна.
 
 
Так, насладившись в одиночестве
Мятежной плотию своей,
Я понимал, какой порочный я,
Пропащий рукоблудодей.
 
 
И, чтоб скорей из мозга стерлися
Похабные галлюцинации,
В сознанье собственной греховности
Я за портвейном шел «13-м».
 
 
От ощущенья безвозвратной
Развратной гибели моей
Меня, как добрый терминатор,
Спасал «13-й портвейн».
 
 
Тогда я не был суеверен,
Агностик, троечник и пьяница,
И мог «13-й портвейн»
Бесстрашно пить даже по пятницам.
 
 
Еще не очень разбирался я,
Кто там татарин, кто еврей,
Кто представитель братской нации,
А кто враждебных нам кровей,
Но знал – «13-й портвейн» —
Гармония цены и качества.
 
 
Его мы пили пионерами
В те непростые времена,
Когда ни штопора-то не было,
Ни закуси, ни стакана.
 
 
Его открыть гвоздем железным
Любая школьница могла.
Он шел из банки майонезной,
А еще лучше из горла (вариант «со ствола»).
 
 
В подъездах без замков, без кодовых,
На стройплощадках без охраны
Его глотали, словно воду мы,
Не разливая по стаканам.
 
 
А времена были спокойные,
Менты еще без автоматов,
Кругом явления застойные,
Везде уборные бесплатные.
 
 
Террор случался только в Чили,
Где был у власти Пиночет.
Тогда в сортирах не мочили,
Как обещал нам президент.
Там только пили и дрочили,
Ну и еще один момент…
А если вру насчет сортиров,
Пусть подтвердит Тимур Кибиров.
 
 
Там загородочки фанерные
Скрывали крошечные кельи,
Там поцелуи мои первые
Пахли «13-м портвейном».
 
 
Вот унитаз журчит нам ласково,
С бутылкой рядом я стою…
Так море, бабы и шампанское
Ворвались властно в жизнь мою.
 
 
И только горлышки зеленые
В моем качаются мозгу,
И очи синие, бездонные…
Пиздец, я больше не могу.
 
 
P.S. В городском саду цветет акация,
Снова стать березкой хочет пень.
Ты ж меня сгубил навек, «13-й»,
Отроческий, сладкий мой портвейн.
 

2005

Ленин в октябре в 2005 году

 
А ведь выкинут, сволочи, выкинут…
Вот и Слиска уж, и Матвеенко…
Привезли Ильина с Деникиным,
Ильича же под жопу коленкой.
 
 
Сколько лет лежал в формалине,
Никого-то пальцем не трогал.
На асфальт среди скрещенных линий
Его выкинут на дорогу.
 
 
Неужели и вправду, товарищи,
По приказу буржуйской власти
Сволокут на Волчье кладбище
Все его составные части?
 
 
Сволокут под пьяные крики,
Под церковное сладкое пение.
Нате вам Ильина с Деникиным,
А за это отдайте Ленина.
 
 
Нет, не в курсе мое поколение,
Чего там написал Ильин,
Но все помнят работу Ленина
«Как нам реорганизовать РАБКРИН».
 
 
Кто ж на бой ради жизни достойной
Призовет нас с броневика?
Кто простому солдатику в Смольном
Объяснит, где достать кипятка?
 
 
Ведь ни Матвеенко, ни Слиска
Написать не сумеют ни в жизнь
Ничего похожего близко
На «Материализм и эмпириокритицизм».
 
 
Тело, правившее историей,
Станет пищей червей и тления,
И настанет на нашем просторе
Сразу полное примирение.
 
 
Стоит Ленина вслед за Сталиным
Взять и вычистить из Мавзолея —
Придет русское национальное
К нам единство и примирение.
 
 
Что ж, с почином вас всех великим!
Только с кем теперь примиряться нам?
Лозунг «Все на борьбу с Деникиным!»
Актуален, как в девятнадцатом.
 
 
А не точка ли здесь бифуркации?
(Термин из теории хаоса.)
Вдруг пойдут такие реакции…
Мало, блядь, никому не покажется.
 

2005

Русский марш

 
Плакала мамаша,
Кутаясь в платок:
«Ой, на «Русский марш» ты
Не ходи, сынок.
 
 
Ветер гонит тучи
Клонит дерева.
Там тебя замучат
Злые антифа.
 
 
Вдавят тебя в стену
Станции метро,
Попадешь чечену
Прямо на перо.
 
 
Ты куда собрался?
Глянь, черней ворон
В латах марсианских
Сходится ОМОН.
 
 
Выведут без счета
Псов на свой народ,
Тут и водометы,
Тут и вертолет.
 
 
Злобные собаки
Рвутся с поводков,
Строем автозаки
Ждут вас, дураков.
 
 
Если им охота,
Пусть друзья твои
Все идут в пехоту
Для ДПНИ.
 
 
Мало ль в околотке
Есть у нас ребят?
Обойдется Поткин,
Чай, и без тебя».
 
 
«Слушать, мама, грустно
Этот разговор.
Ясны ваши чувства,
Но какой позор,
 
 
Что в народный праздник,
Граждане страны,
Мы под страхом казни
Прятаться должны.
 
 
Что нам скажут предки,
Дорогая мать,
Если будем в клетке
Дальше куковать?
 
 
Были же мужчины
В нашем государстве!
Гражданин К. Минин
И князь Д. Пожарский.
 
 
Их не автозаки
На пути встречали,
Гордые поляки —
Крылья за плечами.
 
 
Не ОМОНа клюшки
И не водомет,
Били по ним пушки
С крепостных высот.
 
 
Все вокруг калеча,
Шли живой волной.
Их секли картечью,
Жгли со стен смолой.
 
 
Лезли вверх по доскам,
Понимали ведь:
За стеной кремлевской
Живет наша смерть.
 
 
Хрип надсадный в горле
Рвался, как струна,
Но упрямо перли
Супротив рожна.
 
 
Так без плача, тихо
Объясни мне, мать,
Пращуров таких я
Как могу предать?»
 
 
Мать скрутила с силой
Уголки платка
И перекрестила
Голову сынка.
 

2006

Текст для программы, посвященной 90-летию Февральской революции и празднику Пурим

 
Тоже мне революция,
Всюду ложь и измена.
Ни тебе конституции,
Ни севрюжины с хреном.
 
 
Вон мента, то есть, тьфу, пардон,
Вон жандарма зарезали,
И достали со всех сторон
Льющейся марсельезою.
 
 
В Думе всяк депутатишка
Нацепил красный бант.
Негде взять царю-батюшке
Пулеметных команд.
 
 
Ничего, скоро царь им,
Ох, покажется сладким,
Едут уж из Швейцарии
К ним Ульяновы-Бланки.
 
 
Кудри черные вьются
У чудесных грузин.
Нет, не зря революция
Совпадает с Пурим.
 
 
Чем словами крамольными
Жечь народные массы,
Вы бы лучше припомнили
Этот праздник ужасный.
 
 
Истреблялись убийцами
Благородные персы,
Наши братья арийские,
По вине Артаксеркса.
 
 
Он интригой придворною
Разведен был, как фраер,
Хитрой пятой колонною
Во главе с Мардехаем.
 
 
Подкрадались таинственно
И мочили в сортире.
Все про это написано
В Белой книге Эсфири.
 
 
Их давили, давили,
Отрезали им уши.
А теперь эта линия
Продолжается Бушем.
 
 
Его администрация
Не оставит в покое
Этих бедных иранцев
С мудрым аятоллою.
 
 
Лепят миру горбатого,
Собирают армаду
Против мирного атома
Президента Нежада.
 
 
Вопрошаю я с подиума:
С кем вы, люди искусства?
Заступитесь за родину
Нашего Заратустры!
 

2007

Подражание Дмитрию Александровичу Пригову-3

 
Вот Средний Класс спускается в подъезд,
Вот он выходит на автостоянку,
Конечно, у него не «Мерседес»,
Но у него своя есть Иномарка.
 
 
Он энергичен, словно Билли Гейтс,
Он съел свой легкий и полезный завтрак,
Ему не нужен даром «Мерседес»,
Ведь он в свою садится Иномарку.
 
 
Пускай пока весь его внешний вид
Являет собой некоторую странность,
В дальнейшем он многопартийность нам сулит,
А главное, сулит нам толерантность.
Он армию контрактную сулит
И общество гражданское сулит,
Но главное, сулит нам толерантность.
 
 
Пускай не завтра и не послезавтра,
Но все равно ведь все-таки сулит.
Ведь правда же сулит?
Сулит? Скажи, сулишь?
Сулишь? Сулишь, скотина?
Сулит.
 

2007

Про Березовского (и не только)

 
Хватит гадить, англичаночка,
Прекращай свой маскарад
Отдавай Борис Абрамыча,
Отдавай родного взад.
 
 
Он полонием из баночки
Отравил наших ребят,
Отдавай Борис Абрамыча,
Отдавай-ка гада взад.
 
 
Поведет его по просеке
В телогреечке конвой.
А пока под психов косите,
Хрен вам, а не Луговой.
 
 
Вы не строгие родители —
Нам тут делать экзекуцию.
Свои мозги измените вы,
А не нашу конституцию.
 
 
Хорошо на вашем острове,
Где традиции монархии.
Здесь пожили б в девяностые
Под пятою олигархии.
 
 
Были годы девяностые
Беспросветными и длинными,
Над Россией Березовский
Распростер крыла совиные.
 
 
Секретарь сов. безопасности,
Попирая честь и право,
Сбережения пролетарские
Прокрутил в альянсе АВВА.
 
 
Люди, что ему поверили,
Погибали под забором.
Он сверкал плешивым черепом
По кремлевским коридорам.
 
 
На хрена его пустили
В тот кремлевский коридор?
Он аж в солнечной Бразилии
У кого-то что-то спер.
 
 
Наподобие Распутина
Он маячил тут и там.
Он и президента Путина
Посадил на шею нам.
 
 
Он безумствовал неистово,
Словно дикий печенег.
Он охранников Гусинского
Сунул мордой прямо в снег.
 
 
(Кстати, и тебя касается,
Слышь, Испания франкистская?
Отдавай назад, красавица,
Драгоценного Гусинского.)
 
 
Разгулялись стаи серых псов
По стране моих родителей,
И в коробках из-под ксероксов
Достояние расхитили.
 
 
Об меня все ноги вытерли,
Растащили нефть и золото.
Доорался я на митингах
На свою седую голову.
 
 
Надрывая свои силы,
Строил виллы пидарасам я.
Не забуду до могилы
Девяностые ужасные.
 
 
Пил отраву без закуски,
Побирался на помойке я.
Не забудут люди русские
Девяностые жестокие.
 
 
В это время пили виски
И ласкали тело женское
Березовские, Гусинские,
Ходорковские, Смоленские.
 
 
Шли могучие и гордые,
И сверкали, как алмазы,
И устраивали оргии
В штаб-квартире ЛогоВАЗа.
 
 
Только лопнуло терпение,
Разогнали паразитов.
Верно говорили древние:
«Мунди глория транзит».
 
 
Унес ветер, словно листья,
Девяностые продажные.
И чекисты в руки чистые
Взяли нефтяные скважины.
 
 
Воры выправили ксивы,
Что, мол, жертвы холокоста мы.
Не вернуть им дни счастливые,
Не вернутся девяностые.
 
 
Отберем дворцы с удобствами
И вернем народу денежки.
Не вернутся девяностые,
Все не будет, как при дедушке.
 
 
Пусть меня зароют в землю, как
Вымершего звероящера.
Нам бы только вот преемника,
Чтобы, значит, настоящего.
 
 
З.Ы. (Послесловие автора).
 
 
Розни я не разжигаю,
Всех люблю на свете я.
Двести восемьдесят вторая,
Не губи меня, статья.
 
 
Данный текст не юдофобный,
Я за дружбу рас и вер.
Есть евреи превосходные,
Абрамович, например.
 
 
Он трудящихся не мучает,
Он не пиздит все подряд,
Он главенствует над чукчами,
Те его боготворят.
 

2007

Воспоминания о Третьем Международном фестивале поэзии «Киевские лавры»
(из цикла «Стихи о современной русской поэзии»)

 
Собирались в стольном Киеве-Вие
Почитать своих стихов и попьянствовать
С Украины, Беларуси, России
Стихотворцы стран восточнославянских.
 
 
Как на пиршество при князе Владимире,
Над привольными днепровскими водами
Петь слетелись Гамаюны и Сирины
Сладкозвучные сатиры и оды.
 
 
Были здесь старые евреи облезлые —
Наши живые классики,
Было будущее русской поэзии —
Молодые резвые пидарасики.
 
 
Представители разных поэтических каст
Чередовались на одном микрофоне,
Едва отчитался поэт-верлибраст,
Уже читает силлабо-тоник.
 
 
Хотя, на мой взгляд, большой разницы нет.
Как они себя делят на тех и этих?
Когда шел в буфет, выступал «актуальный поэт»,
А пошел в туалет, выступал уже «новый эпик».
 
 
Потом читали (друг другу) стихи в планетарии,
Где вокруг продавались трусы и платья.
Почему-то по планетариям больнее всего ударила
Победившая свобода и демократия.
 
 
Как еще Гесиод возроптал на свою судьбу,
Нету участи горше, чем участь поэта!
Целыми днями слушай их (и свое) «Бу-бу-бу!» —
И ни банкета тебе, ни фуршета.
 
 
Вот в прошлом году катали на пароходике по водам Днепра,
До середины которого долетит редкая птица,
А в этом году не было подобного ни хера,
По-моему, это никуда не годится.
 
 
Так и встретились во Киеве-граде,
Творческими достиженьями горды,
Мастера, изводящие единого слова ради
Тысячи тонн словесной руды.
 
 
А в Киеве (как всегда) выборы, площадь ревела,
Вились прапора и клеймили кого-то позором.
И никому до поэзии не было дела,
Положил народ на поэзию с огромным прибором.
 
 
А Майдан орал гайдамацкие песни,
Славил Гонту и Железняка.
И в тысячу раз всех стихов интересней
Были коленца из боевого гопака.
 
 
P.S.
 
 
Так шо же нам робить с тем трагическим фактом,
Что интерес к поэзии совершенно издох?
Да писать надо лучше! Больше образов и метафор,
Метонимий и этих, как их, блядь? Синекдох!
 
 
А иначе обгонит нас жизнь, как трамвайный вагон,
И не о русской поэзии будет грезить народ.
А о том, что Ксюша Собчак опустила Катю Гордон
Или, допустим, наоборот.
И Белинского с Гоголем он, гондон,
Ни за что нам с базара не понесет!
 

2008

8 Марта

 
У каждого собственный творческий метод,
И я свой долго искал,
Пока не понял, задача поэта —
Возведение женщины на пьедестал.
 
 
От грозной Родины-матери
До той, с кем в кустах переспал,
Я всех возвожу старательно
На бронзовый пьедестал.
 
 
Эту свою программу
Я выполнять не устал.
Дама, хватит мыть раму,
Пожалте на пьедестал.
 
 
Ведь женщина – это не способ
Доведения до оргазма,
Это синтез, как скажет философ,
Любви, красоты и разума.
 
 
Она – то глубокая бездна,
А то – заоблачный взлет,
Она то хохочет резво,
То дает, а то не дает.
 
 
То играет, то не играет,
То ластится, чисто котенок,
То вдруг уедет в Израиль,
То вдруг скажет, что будет ребенок,
 
 
То она тонко чувствующая,
То вдруг делит имущество,
Бывает женщина пьющая,
А бывает непьющая.
 
 
Она имеет харизму
И над мужиками власть,
Как увидит горящую избу,
Так в нее сразу шасть.
 
 
И благодаря всему этому
Дамы по ряду причин
Являются главным предметом
У поэтов мужчин.
 
 
И вы уж меня извините,
Я тупой натурал,
Хочу женщин отлить в граните
И воздвигнуть на пьедестал.
 
 
Бродский, антинародный
По своему существу,
Писал по стиху ежегодно
К католическому Рождеству.
 
 
А я, сын трудового народа,
Заветы отцов храню
И пишу сладкозвучные оды
К Международному женскому дню.
 
 
Русскоязычный автор,
Парень с родного завода,
Всегда выпьет Восьмого марта
И бабам напишет оду.
 
 
Помню, молод и жарок,
По Москве сквозь морозы
Нес я Зине в подарок
Желтенькую мимозу.
 
 
Помню, тащил я Римке
Осыпающиеся тюльпаны,
Их на Центральном рынке
Продавали азербайджаны.
 
 
Помню, смертельно влюблен,
В праздник красавице Вике
Дарил духи «Белый лен»,
Сам их потом и выпил.
 
 
Где вы теперь, неизвестно,
В какие сгинули дали?
Но всем вам нашлося место
У поэта на пьедестале.
 
 
Короче, 8 Марта
Имеет в народе традиции,
Но всякие фальсификаторы
Опять нам мешают напиться.
 
 
Мол, придумали праздник евреи,
Нигилистки – бесстыжие девки,
Какие-то нью-йоркские швеи
И известная Клара Цеткин.
 
 
Что же вы, безобразники,
Отнимаете праздники наши?
У вас что ни день – то праздник,
А мы, как скотина, пашем.
 
 
И что прикажете делать,
Раз придумали праздник евреи?
А против бесстыжих девок
Я вообще ничего не имею.
 
 
Хватит умничать, наливай,
Выпьем за баб интересных.
За огнедышащую Коллонтай
И за Ларису Рейснер.
 
 
Выпьем по сто и еще повторим,
Жаль, нам уже за сорок,
И пусть говорят, что это Пурим,
День древних еврейских разборок.
 
 
Что ж нам теперь содрогаться в слезах,
Что резали из-за бабы
Евреи три тысячи лет назад
Персов или арабов?
 
 
Что был там какой-то великий визирь…
Кому это интересно?
А вот как представлю на ложе Эсфирь,
Завидую Артаксерксу!
 
 
Цеткин не Цеткин, Пурим не Пурим,
Не надо нам тень на плетень.
Мы этот праздник не отдадим.
Да здравствует женский день!
 
 
И я поднимаю свой бокал
За наших прекрасных дам.
И возвожу их на пьедестал,
Чего и желаю вам.
 

23 февраля

 
Двадцать третьего февраля
Праздник Советской армии
Был установлен не зря,
А в честь победы под Псковом и Нарвою.
 
 
И еще живут среди нас
Прадеды наши и деды.
А некоторые, исполняя чужой заказ,
Отрицают эти победы.
 
 
Повторяют снова и снова,
Как, бросая вооружение,
Разбежались от Нарвы и Пскова
Красные, не приняв сражения.
 
 
А потом Бронштейны и Иоффе
Продавали в Бресте Россию.
Вот таких историков-профи
Мы на шее своей взрастили.
 
 
Я 35 лет, между прочим,
Осушал в этот праздник бокалы.
А то, что день был рабочим,
Никому не мешало.
 
 
Тогда не держали пост,
К столу подавали мясо,
Поднимали женщины тост
За меня – лейтенанта запаса.
 
 
Дайте высказать слово,
Не поступиться правдой,
Верните победу под Псковом!
Верните победу под Нарвой!
 
 
По дороге фальсификаций
Мы никогда не пойдем,
Ленин учил, что не надо бояться
Человека с ружьем!
 
 
Из рабочих и флотских,
Уходящих под Нарву,
Строил товарищ Троцкий
Регулярную Красную армию.
 
 
На фронт бронепоездами
Шла народная сила.
А если Псков тогда сдали,
Значит, так надо было.
 
 
Короче, нету причин,
Чтобы в разумных количествах
Не выпить за нас, мужчин —
Защитников отечества.
 
 
На праздничный корпоратив
В праздник воинской славы
Дружный наш коллектив
Собрался в полном составе.
 
 
Ловко сдвигаем столики,
Нам не помешают нажраться
Разные горе-историки
С ихними фальсификациями.
 
 
В руки, как автоматы,
Берем мы ложки и вилки,
А на столе, как гранаты,
Многочисленные бутылки.
 
 
Дружно пьем виски и джин
В честь Вооруженных сил,
И те, кто в них отслужил,
И те, кто от них откосил.
 
 
В латвийском городе Цесисе,
Слышите, пидарасы?
Я служил на сборах два месяца!
Я – лейтенант запаса!
 
 
Спокойно готовьте, женщины,
Праздничное угощение,
Вам мир и покой обеспечен,
Мы все хоть сейчас в ополчение!
 
 
Дайте винтовки Мосина
Со штыками четырехгранными,
И мы далеко отбросим
Врага от Пскова и Нарвы.
 
 
Если война народная,
Смогут под танки броситься,
Как батальоны с заводов,
Батальоны из офисов.
 
 
Все в бою пригодится,
Хоть не бегали кроссы мы,
Зато занимались фитнесом
Добровольцы из офисов.
 
 
Люди уже танцуют,
И молодой депутат
Николай Расторгуев
Поет нам про Сталинград.
 
 
Кого-то рвет в унитаз,
Кто-то вообще затих,
И женщины пьют за нас,
Суровых воинов своих.
 
 
Расходимся поздно вечером,
Опять не вышел интим,
Но я уверен, отечество
Мы, если что, защитим!
 

Im Memoriam

 
Сумерки, сумерки
Наших богов.
Все-таки умер
Сергей Михалков.
 
 
Орден на орден,
Букет на букет,
Был он в народе
Любимый поэт.
 
 
Орден на орден,
Венок на венок,
Песню о Родине
Помнишь, сынок?
 
 
Вечности дверь
Затворилась за ним.
Кто же теперь
Перепишет наш гимн?
 
 
В книжках слова
Грустно строятся в ряд,
Выпьем за льва
И за всех его львят.
 
 
За чистый воздух
Борясь против лжи,
Сколько он грозных
Вождей пережил.
 
 
Лысых, лохматых,
Добрых и злых.
Вы его праха
Не трожьте, козлы.
 
 
Больше не стало
Такого пера,
Лишь русское сало
Все жрать мастера!
 
 
Ждут его кущи
Горнего мира,
Нам же, живущим,
Остались сатиры,
 
 
Детские пьесы,
Рифм простота,
Образ чудесный
Родного мента.
 
 
От этой напасти
Я, как хорек
Из его басни,
Движусь в ларек.
 

Памяти ГДР-1

 
Ах, юный барабанщик,
Не спас ты свою страну,
Ведь ты ожидал настоящую,
А не такую войну.
 
 
Лилось шампанское ящиками,
Танцевали канкан,
А ты все стоял на башне
И колотил в барабан.
 
 
Оказалось, это не страшно,
Внизу ликовал народ,
А ты все метался на башне,
Как маленький идиот.
 
 
Оказалось, это не больно,
Невидимую пехоту
Не скосишь ни дробью троммеля,
Ни очередью пулемета.
 
 
Ах, юный барабанщик,
Прошла пора мелких стычек,
На помощь тебе не прискачет
С индейцами Гойко Митич.
 
 
Смешались в общее стадо
Авангард, арьергард,
Лишь ты смертный гул канонады
Различал сквозь хлопки петард.
 
 
В голове не укладывается,
Как же могло так сдаться
Прифронтовое, солдатское
Суровое государство?
 
 
Народ, поддавшись на лесть,
Осуществлял эксцессы,
Мечтали все пересесть
С «Трабантов» на «Мерседесы».
 
 
Зачем вы сломали стену?
Что ж вы натворили сдуру?
Воины и спортсмены,
Бестии белокурые.
 
 
Лучшую в мире разведку,
Олимпийскую славную сборную
Променяли на профурсетку
Из тяжелого порно.
 
 
Ответь, за что, барабанщик,
Вам дали такую цену?
«Мы ждали атаки, но раньше
Из штаба пришла измена.
 
 
Ни боя нет, ни пожара,
Но участь наша жестока,
Мы с запада ждали удара,
Измена пришла с востока.
 
 
Подкрались сзади, как тать,
Взгляни ты на эти лица,
Они хотят потреблять!
Они не читали Ницше!
 
 
Но над их стадом баранов
На башне, на сцене, на стуле
Я буду стоять с барабаном,
Покуда не срежет пуля.
 
 
А когда подыхать придется,
Я в их витрины провою:
«Мир принадлежит не торговцу!
Мир принадлежит герою!»
 
 
P.S.
Теперь на этом месте творчество,
Висят картинки на заборе,
На этом, собственно, и кончилась
Вообще немецкая история.
 
 
И если б я был талантище
Художественный, как Врубель,
Я б там написал барабанщика,
Сраженного вражеской пулей.
 
 
Который был крепок от спорта,
Который не предал Россию,
Который был в кожаных шортах
И в галстуке синем.
 
 
Чтобы он вечной угрозой
Висел, как нож гильотины,
Над тусклой бюргерской прозой
Пра-а-а-ти-вный!
 

К событиям на Гаити

 
Знаете что, мужчина?
Мозги мне не ебите,
Всем известна причина
Произошедшего на Гаити.
 
 
Город весь развороченный,
Всенародная тризна —
Есть результат порочной
Практики вудуизма.
 
 
И ладно бы черная магия,
Только этого мало,
Еще ведь антропофаги,
По-нашему, каннибалы.
 
 
Человеческим мясом
Обожравшись до рвоты,
Дружно шли поклоняться
К трону Барона Субботы.
 
 
Сгинувшие в гекатомбе
Из катастрофы этой
Тысячи новых зомби
Выйдут бродить по свету.
 
 
Всегда человека злого
Покарает Крестная сила,
По известному слову
Патриарха Кирилла.
 
 
В беспросветной геенне
Скроется царство порока,
Где маячат злобные тени
Папы Дока и Беби Дока.
 
 
Приоткрылись ворота ада,
Но впрок урок не пошел.
Не стройте из трупов баррикады —
Это нехорошо!
 
 
Их совершенно не жаль мне,
Ведь я прочитал статью
В «Ежедневном журнале
Журналистки Латыниной Ю.».
 
 
Глядя на весь этот ужас,
Ясно из репортажей,
Есть места на планете похуже
Гораздо, чем наше даже.