Текст книги "И зелень августа, и иней декабря…"

Попасть влёт

Любой, даже только начинающий охотник прекрасно знает, что попасть дробью в сидящую на ветке или плывущую по воде птицу не очень сложно. Другое дело сразить метким выстрелом «летючую», как говорит, шутя, один мой приятель, а если ещё и на большой скорости, то – ой, как не просто!

О стрельбе по летящим птицам в охотничьей литературе написано много всего, – и рассказов, и наставлений, где вроде бы всё понятно, пока читаешь. А придёшь на болото или на озеро, увидишь взлетающую из камыша утку, и всё прочитанное из головы как будто тоже улетает. Хочется скорее нажать на курок, пока она ещё близко – бах – и мимо.

Борька Бобров, мой охотничий приятель, как-то сказал мне, что есть такая книжка, называется «Настольная книга охотника-спортсмена», в которой про эту самую стрельбу влёт так всё здорово расписано, что если прочитать раза три подряд… Только жаль, не было у меня тогда ещё стола, на котором должна была лежать эта книга. Хотя, впрочем, и книги самой пока тоже не было, и где её достать мы не знали тоже. Но я уже с гордостью мог произносить прочитанные в другой книге такие умные слова, как: – стрельба навскидку, с поводкой, с упреждением…Я даже, гуляя по улице, старался не упускать из виду пролетающих воробьёв, голубей и ворон, прикидывая, какое упреждение надо делать, если бы в них пришлось стрелять. Но на охоте пока всё было по-прежнему – бах и мимо. Да и стрелял-то я влёт редко, – уж очень жалко было зря тратить патроны.

А теперь, кажется, пора рассказать, что кроме Бориса имелись у меня и другие охотничьи друзья-приятели. Одним из них был Евгений Матвеев или Жека, как звали его потом всю жизнь друзья. Через моего дальнего родственника мы познакомились с ним не так давно. Был он урождённый москвич, но его родителей перевели работать в Ленинград, и таким образом он очутился среди нас. Его отец работал большим начальником в каком-то секретном институте, слыл заядлым охотником и рыболовом и поощрял эту страсть в сыне. Женька был на полгода старше меня, охотился, как он сам выражался, с пелёнок, хвастался своими успехами в стрельбе голубей на подмосковных полях и красочно рассказывал про загадочную вальдшнепиную тягу, – охоту пока для меня неизвестную. Но главное – у него уже была тульская курковая двустволка, и это ставило его как бы чуть выше нас, «одноствольных». А ещё у них с отцом была охотничья собака, курцхаар по кличке Руслан.

Я бывал у Жеки в доме на Приморском проспекте, познакомился с его родителями. Его отец, Анатолий Николаевич, знал про моё увлечение охотой, заводил иногда с нами беседы на охотничьи темы. А иногда в компанию взрослых охотников, его друзей и сослуживцев, брали и нас, молодёжь, – «приучаться».

Это были замечательные поездки, чаще всего на двух автомобилях. В семье Матвеевых была тогда светло-серая «Победа», и Жека уже умел её водить, что являлось его особой гордостью. Выезжали, как правило, под Приозерск в район Мельниково и Севастьяново, где в те, шестидесятые годы, почти не было людей. Стояли там брошенные финские хутора, заросшие сорняками поля, одичавшие сады с ещё очень вкусной разной смородиной Нам почему-то особенно нравилась белая.

В округе находилось множество больших и малых озёр, проток между ними, и повсюду была великолепная рыбалка. В некоторых водоёмах, кроме обычных щук, окуней и плотвы, водились незнакомые мне до этого лини, за что и прозвали мы между собой эти озёра – «линёвыми». Но было там ещё одно интересное озерцо со странным составом рыбьих представителей, – только щука и карась. Но что интересно – щуки там никогда не попадались крупнее килограмма, зато отдельные экземпляры коричневых золотистых карасей «вытягивали» и поболе. Взрослые объяснили нам, что когда-то у финнов здесь было рыбное прудовое хозяйство, где регулировался рост щуки, а та, отбирая слабую, лишнюю молодь карася, создавала условия другим развиваться на хороших кормах. Озеро было сильно заросшее разнообразной водной растительностью, особенно хвощом и элодеей, что в народе зовут телорезом. Неподалёку протекал глубокий ручей, богатый крупными раками, куда с озера заходили и отлично ловились на удочку крупные полосатые окуни. Нам с Жекой очень нравилось это место, и в очередной раз мы напросились именно сюда, хотя возможно, наше желание просто совпало с планами Анатолия Николаевича и его приятеля по охоте.

На этом-то озерке всё и произошло. Да, чуть не забыл! Нас, молодёжи, на этот раз было трое. Третьим был познакомивший нас с Жекой мой дальний родственник Серёжка. Он, мне казалось, и охотой-то ещё не увлекался, но одностволку ему всё-таки дали. Был день открытия утиного сезона. Взрослые выделили нам этот водоём для вечерней зорьки, наказав никуда больше не высовываться, а сами ушли на другое, большое и более богатое дичью озеро. Мы остались одни, и Женька, взяв на себя роль командира, заявил, что пора и нам готовиться к охоте…

Устроились все вместе, выбрав свободный от тростника небольшой очень симпатичный заливчик с укрывистыми кустами и зарослями рогоза вдоль берега. Нашлись и три удобные кочки для сидения. За озером, прямо против нас садилось солнце. Нежно-розовый закат постепенно перебрался с неба на воду, отчего наш залив стал выглядеть ещё прекрасней. Но всё же, на воде чего-то не хватало. И мы знали чего, ждали этого и надеялись…

– А может, ничего и не прилетит, – флегматично заявил Серёжка, – Зря ждём.

– Ну, хоть одна да прилетит – с нахальной уверенностью ответил Жека.

– Кто будет стрелять? – живо поинтересовался я.

– А вот Женька пусть и стреляет, у него же двустволка – съязвил Сергей.

– А если две? – мечтательно продолжил я.

– Тогда мы с тобой вдвоём! – начальственным тоном ответил наш предводитель и хохотнул в придачу.

– А вдруг три… – выдвинул ещё одну версию Серёга.

– Вот, тогда все и грохнем, – весело сказал Женька – По команде, залпом!

Такая идея всем понравилась. Договорились, что я стреляю по правой, Жека среднюю, а левая – Серёжкина.

И тут, как по заказу, полетели утки. Но пока не к нам, а стороной и довольно высоко. Со стороны большого озера, куда ушли взрослые, донёсся дуплет. Потом ещё выстрел и снова дуплет… Наше напряжение нарастало. Мы видели летящих над нами уток, я дёргался, хватался за ружьё, но Женька таким уверенным тоном говорил каждый раз:

«Не достать, далеко!» А мне казалось, – так близко! Будь я один, обязательно пробовал бы стрелять, но Женькино категоричное – не достать – было, как команда. Быстро темнело. Дальние камыши слились в однообразный серый фон. Лишь наш заливчик сохранял ещё последние остатки света и узкую розоватую полоску – отражение гаснущей зари.

И всё-таки, случилось то, что мы ждали, на что так надеялись, без чего просто никчёмными стали бы – и этот замечательный вечер, и наш уютный залив, и ружья в наших руках… Женька каким-то сдавленным голосом сказал:

«К нам!» И сразу раздался шипящий, такой знакомый охотникам звук садящихся на воду птиц. Это были три чирка. Они замерли на светлой полоске воды, как умеют это делать только дикие птицы, и лишь круги на воде от их посадки свидетельствовали о том, что в обстановке нашего тихого плёса что-то изменилось.

«Стреляем по счёту три, – прошипел Жека и начал считать: – один, дваа…»

И тут случилось неожиданное. Мой, тот самый – «правый» чирок, которого я уже держал на мушке и пожирал глазами, вдруг быстро поплыл к среднему и заплыл за него.

– «Три» – выдохнул Женька, и грохнули одновременно два выстрела. Не стрелял только я, не успев сообразить, в какого же мне теперь надо было стрелять. Два из трёх: тот самый мой – правый и Женькин средний, опрокинутые выстрелами, забили крыльями по воде, а третий, – Серёжкин, – взлетел и пошёл вбок, набирая высоту и скорость. И я ударил по нему – влёт, почти не целясь, навскидку, как учили охотничьи книги… Выстрелил со злости, что застрелили моего правого, выстрелил потому, что не мог, ну, не мог я сейчас остаться без выстрела. Но больше всего, видимо, потому, что пришла, наконец, пора и мне научиться стрелять – влёт.

И чирок – упал…

Последний дробовой

В начале октября 1954 года выяснилось, что меня призывают в армию. Как это тогда называлось – отдать священный долг Родине. Вообще-то, девятнадцать лет мне исполнялось только в конце ноября, и я надеялся ещё годик погулять. А тут – повестка, медкомиссия, предписание… На работе быстро оформили расчёт, и у меня осталась ещё целая неделя до отправки. Точно такая же ситуация, почти день в день была и у моего приятеля-сверстника Генки Москвичёва. Вот, и решили мы на прощание съездить на охоту. К тому же до нас дошли слухи, что на Ладоге и Вуоксе хорошо идёт пролётная утка.

У Генки в деревне Запорожское жил знакомый, который держал на Суходольском озере лодку, так что раздумывать нам долго не пришлось. Прихватив весь имеющийся дома запас патронов, мы немедленно рванулись туда.

Озеро встретило нас сырой серенькой погодой. Место, где нам выдавали лодку, «прикованную» на огромный замок с цепью, более подходящей к крейсеру «Аврора», находилось в самом конце озера, где оно начинало сужаться, втягиваясь в горло знаменитого в то время «Тайполенского» порога, истока реки Бурной. По обоим её берегам виднелись многочисленные фигурки рыболовов, размахивающих тяжёлыми спиннинговыми удилищами. Лов лосося в те годы был ещё не запрещён. Полученная нами лодка являла собой грубо сколоченный «дощаник», неуклюжий и тяжёлый на ходу, и вёсла были ей подстать. Но выбора у нас не было, – всё, что могло передвигаться по воде, уже курсировало по озеру.

Утка действительно летела хорошо. И высоко в небе, и низко над водой то и дело мелькали пролетающие стаи. Когда они присаживались на воду, к ним устремлялись лодки с охотниками, отовсюду слышались выстрелы. На нашей плоскодонке всё было не просто. При движении даже по небольшой волне с боковым ветром её порядочно захлёстывало, и тогда приходилось одному брать в руки черпак вместо ружья. Но постепенно мы ко всему приспособились, и охота пошла успешно.

В первый день чуть не случилась беда. Увлечённые погоней за подранком, мы не заметили, как течение подхватило нашу неуклюжую лодку и понесло в порог. Уже отчётливо слышалось его грозное «рычание», как у зверя в предвкушении добычи. Неизвестно, чем бы кончилась эта охота, если бы не рыбаки. Они, быстро оценив ситуацию, забросили к нам в лодку сразу три блесны. Лески на лосося были крепкие, и сердобольные мужики, синхронно вращая катушки, стали подтягивать нас к берегу. Генка грёб так, что, казалось, глаза у него сейчас вылезут из орбит, я помогал ему доской от стлани. К счастью, всё закончилось благополучно, но уж потом рыбаки вывалили на нас столько матюгов, что ими можно было загрузить всю лодку. После, спотыкаясь на скользких камнях, долго тащили её на верёвке вдоль берега встреч течению, проклиная порог, неуклюжую посудину и недобитого подранка.

Зато ночевали с комфортом в ещё не простывшей бане в компании двух парней, тоже охотников, но уже отслуживших армию. Было общее застолье, тосты за наше спасение, за удачную охоту и чтобы попасть нам служить в хорошую часть, в интересные места.

Здесь же мы услышали такую историю. Опытные охотники знают, что у перелётной птицы есть свои любимые воздушные пути-дороги. Вот, и подглядел один из них такую трассу. Дело было в прошлом году на одном из вуоксинских озёр. На его берегу далеко в воду врезался лесистый мысок. Утиные стаи, пролетая параллельно берегу, срезали путь и чётко проходили над оконечностью мыса, где росла отдельная густая куртинка высоких сосен.

Привёз охотник монтажный страховочный пояс, больших гвоздей, ножовку, – ну, словом, продумал всё. По ступенькам из толстых палок набитых к дереву забрался на одну из сосен и устроил там себе «огневую точку». Так в тридцать девятом году финские снайперы поступали. А с собой ещё помощником пацана привёз. Тот ему на костерке чай греет, а после выстрелов битых уток подбирает, да за подранками бегает, – на суше-то им далеко не уйти. Стрельба у него, говорят, шла, как надо. Над теми соснами стаи проходили всего в пятнадцати-двадцати метрах, только не зевай! Посмеялись мы все вместе, и последний тост подняли за охотников-рационализаторов.

А утром был туман, и утки валило ещё больше. Их стаи, как призраки, возникали из тумана на очень близком расстоянии. Стрельба была трудная, частая, и очень скоро у нас кончились патроны. Волной и ветром нас подбило к противоположному берегу, спешить было некуда, и мы вышли на утрамбованный волнами береговой песок размять ноги.

Ветром уносило последние клочья тумана. Сквозь облака неожиданно прорвалось солнце и осветило почти сказочную картину: стайки белогрудых морских уток на тёмно-свинцовой воде озера, чёрные, сверкающие от влаги береговые камни, чуть пожухлые октябрьские краски леса на том берегу и стаи птиц в небе на фоне подсвеченных солнцем облаков. Кольнула мысль, – мне же с этим придётся расстаться, на целых три года…

У самого берега, в камнях и береговых камышах обнаружилось несколько подранков. Я тогда уже знал, что раненые утки стараются выбраться на сушу, чтобы водой не вытягивало из ранок кровь. Видя нас, такие с трудом отплывали от берега. Одну мы просто нашли в камнях уже мёртвой, – может, по ней стрелял кто-то из нас? Она была совершенно свежая, и мы присоединили её к нашим трофеям. Эх, ещё бы хоть несколько патронов! На всякий случай обшарили все карманы и рюкзаки. И, бывает же, среди стреляных гильз нашли целый патрон, но заряженный круглой пулей. А у нас с собой был нож…

Устроились на большом плоском камне, и, осторожно стуча другим камнем по обушку ножа, разрубили вынутую пулю на мелкие кусочки. Снова зарядили. Получился последний дробовой патрон! Калибр у обоих одинаковый, кинули жребий – кому стрелять… Выпало мне. Кинулся вдоль берега искать подранка. Они, конечно, были, но… То далеко, то что-то мелкое, не стоящее этого последнего патрона. И потому, наверное, что я им уж так дорожил, в конце концов, промазал по крупному турпану с трудом пытающемуся взлететь.

Этот дробовой патрон был последним, выстрелянным мной в день прощания с моей счастливой охотничьей юностью. А потом в жизни настал довольно длительный период, в течение которого мне пришлось много стрелять уже другими, пулевыми патронами: бронебойными и трассирующими, разрывными и холостыми и даже целевыми спортивными. Но они не оставили в памяти заметного следа. Зато хорошо помнится тот – последний дробовой.

Как рождаются легенды

Чего только не наслушаешься, сидя в хорошей компании заядлых охотников. Причём не важно, собрались ли они в лесу у вечернего костра, или на лавке в сельской натопленной избе, или за городским, уставленным вкусными яствами столом. В добрые старые времена, когда и вблизи, и вдали от города существовала целая сеть гостеприимных охотничьих баз, собирались охотники после вечерней зорьки в просторном и уютном домике для приезжих. Ну, хотя бы, скажем для примера, – на Большом Раковом озере, где осенними долгими вечерами, под тихий посвист самовара слушали охотники вдохновенных добровольных рассказчиков, которых среди них хватает. Заходил иногда и хозяин базы, бородатый егерь Михаил, усаживался на услужливо подставленную табуретку или на край опрятно застеленной койки, закуривал, слушал и пока помалкивал, – знал, что у него попросят самый интересный рассказ потом, перед сном, на закуску. А рассказы лились всякие. О хитрых и коварных зверях, уходящих из капкана или под флажки, о бесстрашных лосях, поворачивающих вспять на загонщиков, о замечательных собаках и, конечно, о чудесных ружьях, достающих чирков аж с конца во-он того большого плёса. А поскольку в любой охоте главное – финал, то есть удачный завершающий выстрел по зверю или птице, то выплывали на свет легендарные стрелки. Не знающие промахов, виртуозы, стреляющие на шум крыла в темноте и из любых положений.

В дни своей охотничьей юности я наслушался немало таких историй, и всё гадал, – откуда берутся эти сюжеты, есть ли конкретные люди, породившие эти рассказы и легенды? И уж никак не думал, что смогу когда-нибудь стать одним из них. Но, как любят теперь говорить – «что было, то было»…

Легенда первая Ворошиловские стрелки[6]6
  – в годы перед Отечественной войной молодёжь, за успехи в стрелковой подготовке награждалась значком «Ворошиловский стрелок».


[Закрыть]

Нас было тогда трое – на этом замечательном озере Большое Раковое, что на сто седьмом километре Верхне-Выборгского шоссе. Все мы очень любили этот необычный водоём и охотничью базу за их чудесную неповторимость, богатую утиную охоту радушие хозяев. И хотя были мы в ту пору ещё молоды, это не мешало нам уже хорошо стрелять влёт, особенно Лёше Королюку, имевшему звание мастера спорта по стендовой стрельбе.

Поездка, о которой я хочу рассказать, сначала не заладилась. Выехали поздно ночью, чтобы с рассветом быть на озере и успеть на зорьку. Но в пути раза три пришлось останавливаться, капризничал мотор уже старой Матвеевской «Победы», и приехали на базу, когда почти все челны уже ушли в озеро. Тем не менее, путёвка – есть путёвка, и егерю Михаилу пришлось выдать нам с Жекой свой резервный, а Лёше достался вообще шикарный, – известный всем завсегдатаям базы знаменитый «ворошиловский» чёлн с лёгкой, изящной ясеневой пропёшкой и элегантной закустовкой. Теперь у причала остались только те, что были в ремонте. Наскоро побросав в челны чучела, рюкзаки и ружья, отчалили. Королюк мощными толчками гнал по каналу свой лёгкий челночёк. Я хотя и помогал Женьке коротким веслом, но мы всё равно отставали.

Тут, мне кажется, уместно будет сделать небольшое историческое, а заодно и техническое отступление. Дело в том, что та самая, отлично спроектированная для конкретных условий лодочка, называемая охотничьим челном, так похожая на своих базовских собратьев, но более лёгкая и совершенная, а поэтому так легко уходящая сейчас от нас с Жекой, – была действительно Ворошиловской, построенной по заказу Петра Клементьевича Ворошилова, заядлого охотника, ведущего инженера одного из крупных ленинградских предприятий ВПК и сына бывшего знаменитого советского наркома обороны – Климента Ефремовича.

Хотя к тому времени младший Ворошилов уже жил и работал в Москве, его чёлн оставался на его любимой охотбазе, куда он приезжал иногда из Москвы на спортивном автомобиле «Татра» поохотиться и порыбачить.

А вообще-то, охотничий чёлн – вещь не простая. На нём не гребут вёслами, как на лодке, а толкаются пропёшкой, упираясь ею в дно, одновременно подгребая и руля, поскольку пропёшка – это длинный тонкий шест с лопастью на одном конце и удобной рукояткой на другом. А озеро Раковое такое мелкое, что повсеместно достаёшь пропёшкой до дна. Чёлн – судёнышко низкобортное, но достаточно широкое, запалубленное по бортам, с носа и с кормы. Её средняя, открытая часть, где размещаются два охотника, обрамлена так называемой «закустовкой», – невысоким ограждением, сплетённым из ивовых прутьев и камыша, скрывающим стрелков от зорких утиных глаз. Оборудованный таким образом чёлн, загнанный даже в негустую водную растительность, своей окраской и маскировкой сливался с местностью.

Когда под аккомпанемент начавшейся стрельбы мы, наконец, добрались до центрального плёса, все лучшие места были уже заняты. Везде: – на мысках вдающихся в плёс тростников, в отдельных куртинах куги, растущей посреди плеса и просто на воде в проливе, – всюду виднелись челны. Кончалась первая декада октября, при очень лёгком южном ветре моросил мелкий дождь, за береговые тростники ещё цеплялись последние клочья тумана, и – низко, часто, большими стаями летела черневая утка, в основном саук.[7]7
  – распространённое в те годы среди ленинградских охотников название небольшой морской утки – морянки.


[Закрыть] Ленинградские охотники любят эту маленькую, стремительную в полёте птицу за её доверчивость и глупость, но стрелять её, крепкую на рану, и добирать подранков на воде – ой, как не просто.

Пришлось нам встать во втором эшелоне, в редком тростнике на краю плёса. Охотники, стоящие на первых позициях, из-за плохой видимости в тумане подпускали налетающие стаи слишком близко, стреляли в упор и часто мазали. Птицы, напуганные стрельбой, начинали набирать высоту, немного теряя при этом скорость, и на самой выгодной дистанции, около двадцати пяти метров, подставляли нам свои белоснежные брюшки. Для Лёши такая стрельба была всё равно, что тренировка на восьмом номере круглого стенда, и он методично отваливал дуплетами от каждой стаи по паре штук, не стесняясь иногда прихватывать боковыми дробинами и третью. Мы с Жекой пытались не отставать, хотя получалось у нас несколько хуже. Так что, когда утренний лёт закончился, у всех нас настреляно было весьма порядочно.

Озеро постепенно пустело, большинство челнов ушло на базу. Лишь кое-где у тростников гремели выстрелы, – это гоняли и добирали подранков. Возвращаться так рано нам не хотелось, мы ещё не наохотились. К тому же, черневая утка, а в особенности саук, дичь не завидная, и представляет скорее спортивный, чем гастрономический интерес.

– Айда в «копилку» – предложил Королюк, – Потолкаем кряковых. Копилкой называли большой южный залив озера, так густо заросший камышом, хвощом и телорезом, что забираться туда рисковали только самые заядлые и настырные охотники. Но там всегда, до самых заморозков держалась кряковая утка, и часто собирались со всех плёсов подранки. Только в этот раз нам не повезло. Натолкавшись пропёшкой до дрожи в руках и взяв всего одного подранка, пришлось повернуть назад, к базе.

Когда мы причаливали, Михаил был на пирсе, поправлял закустовки у сданных челнов. Увидя нас, он улыбнулся и заговорил:

«Ага, добрались, не утонули»…

«Это с чего бы нам было тонуть? – простодушно изумился Жека – на озере тихо, волны нет».

«А с того, – продолжал Миша, – Что уток много настреляли, какой чёлн такой груз выдержит»! Теперь уже улыбались все.

«Откуда такая байка»? – поинтересовался Лёша.

«Да вот, охотники с плёса вернулись и в один голос рассказывают, что поздно, уже «под занавес», приехали трое, да ещё и на Ворошиловском челне, и так начали палить, что утки на них с неба горохом сыпались. Вроде, как про вас, а? Ну, ни дать, ни взять – «Ворошиловские стрелки» – улыбнулся он добродушно.

Остаётся лишь добавить, что эту историю, но уже с захватывающими подробностями, я услышал потом на другой базе. Через год – в Кокорево на Ладоге.

Легенда вторая Ковбои

Давно мы с Жекой собирались на Нарвское водохранилище, да всё никак не получалось. И вдруг, туда пригласили на охоту его отца. Он был связан по работе с ЛАЭС, а её руководство имело на охотбазе водохранилища постоянно зарезервированные места. Видимо, оно и решило «угостить» высокое ленинградское начальство хорошей утиной охотой. Мы с Женькой, естественно, напросились. Когда многочисленными телефонными звонками были улажены все подробности и сроки, внезапно выяснилось, что Анатолий Николаевич ехать не может. Но поездку он не отменил, предупредив по телефону, что вместо него приедет сын с приятелем. Меня с Жекой это немного обескуражило, – а не слишком ли? Но всё вышло прекрасно. По дороге, в условленном месте к нам в «Победу» подсел человек с ЛАЭСа, назвавшийся дядей Яшей, и сказал, что довезёт нас до места и «пристроит». Он оказался дядькой весёлым и словоохотливым, так что с разговорами мы не заметили, как доехали до базы.

К сожалению, я не расслышал, что сказал наш проводник егерю, поднявшись на крыльцо, но тот как-то суетливо и неестественно захлопотал вокруг нас. А дядя Яша, подмигнув и улыбнувшись нам заговорщицки, спокойно укатил на попутной машине обратно.

День клонился к вечеру. Погода, до того вполне приличная, стала портиться, и егерь осторожно спросил у нас, – хотим ли мы пойти на вечернюю зорьку. Мы, естественно, хотели. Быстро переоделись, снарядились и, сев в «Казанку», поплыли.

По-моему, все водохранилища похожи друг на друга, особенно в сентябре. И это – напоминало нам наше любимое Верхне-Свирское. Только в серую погоду оно казалось ещё более унылым. До зорьки оставалось ещё немного времени, и Женька спросил – нельзя ли где-нибудь попробовать поохотиться на утку с подхода. Егерь, молча, кивнул и направил лодку к виднеющейся невдалеке зелёной кромке.

Вскоре причалили к краю огромного по площади плывуна, где росли лишь редкие заросли тростника и рогоза и повсюду виднелись окна-лужи. Вылезли. Привычно закачалась под ногами моховая плавучая подушка. Ходить по ней – не подарок, но для нас это было всё-таки делом привычным. Егерь остался в лодке, а мы, посовещавшись и сверив часы, разошлись с Женькой в разные стороны, чтобы охватить побольше территории. Я успел отойти не более чем на сотню шагов, когда услышал сдавленный крик егеря:

– На тебя, спереди! Ружьё мгновенно взлетело к плечу, глаза шарили над поверхностью камышей, – ничего!

– Вéрхом! – крикнул он ещё раз, и только тогда я увидел их почти над головой. Такие знакомые силуэты двух шилохвостей с длинными тонкими шеями. Попробовал развернуться, чтобы ударить по ним в угон, но правая нога, как назло, застряла в болотных корнях. Неужели всё?! Как вспышка мелькнул, вспомнился долгий, испытующий взгляд егеря, когда мы выходили из лодки…

И тогда я выстрелил! Без поводки, навскидку, вертикально вверх, даже чуть перегнувшись назад. Я видел, чувствовал, что попал, и тут же с ужасом понял, что, потеряв равновесие от отдачи, сейчас позорно, на глазах у егеря рухну спиной в эту болотную жижу и, если не сломаю ногу, то, по крайней мере, потеряю навязанное ему к нам уважение. Уже падая и держа ружьё всё ещё у плеча, я в последнее мгновение увидел, как совместились в воздухе стволы моего ружья и силуэт второй утки. И скорее со злости, чем по любой другой причине, я выстрелил второй раз, поддёрнув стволами немного вперёд.

Обе утки, одна за другой, протянув немного, упали, через секунду после того, как я уже стоял на ногах, не успев промочить, как следует, даже локти. Каким образом это у меня получилось, – не знаю! Может быть, во мне незаметно жил акробат?

Возможный позор неожиданно обернулся триумфом. Когда, подойдя, я небрежно кинул уток на сидение казанки, егерь смотрел на меня, как на восьмое чудо света. Глаза у него были натурально квадратные.

«Ты всегда так, дуплетом»? – чуть не заикаясь, спросил он.

«Бывает иногда…» – как можно скромнее ответил я и, потупив глаза, зашагал к стоявшему невдалеке и улыбающемуся во весь рот Жеке. Тихонько обсуждая мой «цирковой номер», мы походили немного вместе, но ничего больше не налетало и не взлетало. А погода продолжала портиться… Вернулись к лодке, но не успели отчалить, как увидели одиночного чирка. Он быстро летел параллельно кромке плывуна, но далеко. По моим меркам – даже очень далеко. Такого же мнения был и егерь, бросив коротко:

«Далеко, не достать».

«Да куда он денется»! – рыкнул Жека, хватая с сиденья свой «Меркель». Грохнуло, и на серой поверхности воды появилась маленькая, более тёмная клякса. Егерь без слова запустил мотор. Зорька срывалась. Дождь лил уже всерьёз.

«Может, на базу?» – с надеждой спросил у меня наш кормчий.

«А куда же ещё!» – огрызнулся я, стараясь укрыться от дождя старой плащ-палаткой.

Потрескивала дровами большая плита. В сковородке шкворчала картошка, в другой – Женька колдовал с кровяной колбасой, которую мы от безденежья купили где-то по дороге. Зато, как говорил один знаменитый сатирик: «у нас было»… Тоже что-то дешёвое, кажется, «Волжское». Знаете, есть такое определение эффективности спиртного, которое «внедрил» в наш коллектив один приятель, кандидат технических наук. Оно выражается в «грамм-градус-копейках», когда объём умножается на крепость и делится на стоимость. Так вот, «Волжское» тогда по этой шкале стояло на первом месте. Егерь принёс домашней квашенной капустки, и получился очень славный вечерок. После ужина он долго рассматривал стоящий в углу Женькин Меркель. Он был, наверное, неплохой человек, этот егерь и даже хорошо, что не разучился ещё чему-то удивляться.

Дождь лил всю ночь. И всё утро. И мы, сдавшись ему, уехали, увозя с собой всего три стреляных гильзы, в те времена их ещё не бросали, трёх незавидных уток и ощущение того, что сюда мы вряд ли ещё когда-нибудь вернёмся.

А как-то зимой мне позвонил не очень близкий приятель и между делом рассказал, что осенью, в перелёт, удачно поохотился на Нарвском водохранилище. И там базовский егерь после нескольких поднесённых ему стопок взахлёб рассказывал, как привозили к нему недавно двух сынков высокого начальства с атомной станции. И какие у них были замечательные иностранные ружья, и что стреляли они, как ковбои из знаменитого американского фильма – навскидку с одной руки, в падении, через плечо и как-то там ещё… Зная, что я интересовался этим большим водоёмом, он в конце разговора спросил, удалось ли и мне там побывать? И я слукавил. Сказал, что нет, ещё не бывал, но очень мечтаю об этом.