Текст книги "И зелень августа, и иней декабря…"

«Голубой Дунай»

Вдвоём с Жекой Матвеевым мы отлично поохотились по тетеревиным выводкам в районе деревни Пятиречье, что недалеко от Ладоги. И чего это она так называется? Там и речка-то всего одна – Бурная, а тогда её ещё по-фински называли Тайполен-йоки. Да приток у неё есть один – Вьюн. Река-то хорошая, богатая. По ней всякая рыба из Ладоги в Суходольское озеро заходит. Даже лосось, но не о нём сейчас речь.

Стояла середина сентября с прекрасной погодой «бабьего лета». Сверкала роса, после лёгкого утренника от наших ног на траве оставался матовый след. Ещё фиолетовым пламенем догорали верхушки цветов иван-чая, лёгкий ветерок поднимал в воздух парашютики их семян, и летела паутина. Мы, не спеша, обходили кромки полей, небольшие лесные покосы, и частенько перед нами словно взрывались треском многочисленных крыльев ещё не разбитые тетеревиные выводки. А стреляли мы с Женькой тогда уже неплохо.

Не обошлось без интересного эпизода. На небольшой поляне, окружённой со всех сторон густым березняком, из зарослей иван-чая вылетела тройка почти полностью перелинявших тетеревят. Жека с красивым разворотом сделал быстрый дуплет. Один кувырнулся сразу, другой стал падать, но сумел в метре от земли выровнять полёт, а третий нырнул куда-то в берёзовую чащу. От меня всё это происходило на расстоянии далековатом для верного выстрела, и я мог только наблюдать. И случилось необычное. Подраненный черныш, долетев до деревьев, повернул и полетел вдоль кромки. Поляна в плане выглядела почти круглой, и он летел по этому кругу, приближаясь ко мне. Мой выстрел закончил этот круг. Внимательно рассмотрев его, мы обнаружили, что у него дробинкой был выбит глаз. Сделать это мог только Жека, так как я стрелял в тетеревёнка с левой стороны. Наверное, не видя, что у него справа, он и пошёл вдоль поляны по кругу.

Днём булькало, довариваясь над костром, нехитрое и очень любимое нами в ту пору блюдо из консервированной кукурузы с американской, тоже консервированной колбасой, ещё из военных поставок, которую ленинградцы в шутку называли – «улыбка Рузвельта». Слегка уставшие от ходьбы и приятных волнений, разморённые солнцем, мы лежали на плащ-палатке у огня, были довольны, счастливы, и нам совершенно не хотелось ехать домой. Хорошее настроение долго не пропадало, хотя мы с трудом, на перекладных добирались два десятка километров до Сосново и, конечно, опоздали на планируемый поезд. Теперь надо было ждать часа три следующего, «паровики» в те годы ходили редко.

День угасал и, кажется, грозил закончиться дождём. Скоротать время до поезда можно было только в одном месте, кроме вокзала, которое называлось «Голубой Дунай». Это была небольшая «забегаловка», где можно было попить пива, сидя на хромоногом металлическом стуле за таким же столом, и под крышей. Почему он назывался Дунай, – не знаю, а что голубой, так это точно. Все заведения подобного рода на периферии в такой цвет красили. Мода была такая, или краски другой не было?…

Заранее взяв в кассе билеты на поезд, мы неторопливо отправились в «Дунай». Народу в нём оказалось не так, чтобы много, но по опыту мы знали, что застрянем здесь надолго. Дело не в том, что хозяин заведения работал медленно, а просто – не было у него в достаточном количестве кружек, да и посадочных мест тоже. Впрочем, некоторые нетерпеливые посетители поглощали пиво, стоя тут же у прилавка, и уходили, не задерживаясь. В основной же массе народ умел ценить неторопливость. Сидели, не спеша потягивая пиво, обсасывали косточки вяленой рыбы и не стеснялись доливать в кружки водку из принесённой с собой бутылки. Плакат о том, что «…приносить с собой и распивать спиртные напитки категорически запрещается…», никого, естественно, не смущал. Это медленное течение обстоятельств нас вполне устраивало, так как время всё равно требовалось чем-то занять, а тут даже было на что посмотреть…

Народ в очереди и за столиками подобрался самый разнообразный: два железнодорожных путейца в замасленных спецовках с кирзовыми сумками через плечо, из которых торчали инструменты, тройка явных студентов с «картошки», о чём-то тихо пересмеивающихся между собой, но больше – местных, сосновских и, судя по репликам, отпускаемым ими, знающих друг друга. Представителями охотничьего племени были только мы двое, хотя охотничий сезон был в разгаре. Правда, всё это происходило в будний день, мы с Евгением специально взяли отгулы, чтобы побыть в лесу по возможности одним. На нас иногда бросали любопытные взгляды, но, в общем-то, в Сосново охотники считались явлением привычным.

Противно скрипела на ржавых петлях и хлопала подпружиненная входная дверь, впуская или выпуская посетителей, и невольно взгляд обращался к ней. После одного из хлопков вошёл парень и сразу привлёк к себе внимание. Он, похоже, был нашим сверстником. Одет по-походному, на ногах, как и у нас, резиновые сапоги. За плечами очень распространённый в те, послевоенные годы, солдатский вещмешок, в одной руке связка зачехлённых разборных удочек, в другой – плетёная из прутьев необычная корзина продолговатой овальной формы с откидывающимися на петлях ручками по бокам и аккуратной тоже плетёной крышкой, скрывающей от глаз содержимое корзины. Он поставил своё хозяйство в свободный угол и встал в очередь. Я, было, подумал, а не побеседовать ли с ним, но снова хлопнула дверь, впуская очередного посетителя.

По виду он явно был местный, к тому же изрядно под хмельком. Ему наверняка хотелось выпить ещё, но уже не было денег – даже на пиво. Поэтому, не интересуясь последним в очереди, он протолкался к прилавку и стал жадным и просящим взглядом озирать людей, стоящих в очереди, начиная с первого. Он буквально сверлил глазами лица, стараясь поймать хоть какую-нибудь зацепку, подтверждающую знакомство, но никто не отвечал ему обнадёживающим взглядом или словом, не узнавая или не желая узнавать. Его ещё недавно сверкающие глаза стали мутнеть. В них отражалась тоска, безнадёжность и злоба. И её требовалось на ком-то сорвать. И тут он увидел нас, – меня и Жеку. Нас, не очень вписывающихся в обстановку этого заведения, нас, с рюкзаками и зачехлёнными ружьями, с молодыми, ещё не потерявшими радостного выражения лицами, нас, виновных уже хотя бы в том, что мы не те, с кем можно было бы выпить сейчас «на халяву». Глаза его вновь зло сверкнули… Он, видимо, решил, – уж если нельзя получить пива, то хотя бы получить моральное удовлетворение от того, что кому-то испортит настроение и аппетит.

– «Воо, охотнички, – загнусавил он значительно громче, чем общий гул разговоров, – Знаем мы таких! Вам бы водку пить, да по бутылкам стрелять, дичи-то, поди, и не нюхали. Многие головы повернулись в нашу сторону. В их глазах было не то, чтобы одобрение, а скорее вопрос: что же вы ответите, ребята? Словом, это была команда «к барьеру», после которой нельзя было отмолчаться или ударить в грязь лицом. Женька рванулся, было, к мужику, но я его удержал. Обернувшись к тому, внимательно оглядел его с ног до головы и, специально растягивая слова, спросил:

– А ты сам-то дичь когда-нибудь видел? – и, не дожидаясь ответа, продолжал, – Нет? – ну, тогда погляди! Мгновенно раскрыв рюкзак, вытащил из него сетчатую сумку, в которой лежал пяток тетеревят с картинно выложенным поверху почти полностью чёрным, тем самым «одноглазым» петухом из раннего выводка. Поднеся сетку к лицу озадаченного мужика, я с усмешкой добавил:

– Смотри, смотри, когда ещё придётся!?

Вся публика оживлённо и одобрительно загомонила. Мужик стушевался, замолк, но уходить с позором ему явно не хотелось. Скосив глаза в сторону двери, и не решаясь сделать первый шаг, он вдруг заметил того самого парня – рыболова, и с отчаянием ринулся ещё в одну «атаку»:

– А, рыбак, рыбалка! Рыбка, да рябки, пропадай деньки.

Лягух, поди, ловил. Сходил бы хоть на Ладогу к артельщикам, они бы тебе ершей на уху дали…

А парень, уже подготовленный и вдохновлённый нашей победой, не растерявшись, сказал только два слова:

– Иди сюда! И открыл свою замечательную корзину. Сверху красовались два прекрасных, килограмма по полтора, язя, а под ними, сложенная ровными рядами – крупная, потрошёная и переложенная крапивой плотва, среди которой экземпляра менее трёхсот грамм, пожалуй, не было.

Второго удара мужик не вынес. Негромко матерясь, он боком выскользнул в дверь, она хлопнула, и «Голубой Дунай» сразу наполнился оживлёнными разговорами об охоте и рыбалке. Нас о чём-то спрашивали, мы что-то отвечали… Разговорились, конечно, с тем парнем, и он рассказал, что рыбачил на «Тайполе», ловил примитивно, на тесто, но… надо знать места. При этом выпито было много пива, чуть не опоздали на поезд и ехали в одном вагоне и в одном купе. Ещё был с нами кто-то из той же пивной очереди, так что разговорам и воспоминаниям не было конца…

В осеннем шалаше

То, что тетеревов из шалаша стрелять можно не только весной, я знал давно. Много читал об этой охоте в книгах, помнил даже смешные эпизоды, когда охотники, стараясь подманить тетеревиную стаю, снимали с ноги и поднимали среди берёзового молодняка валенок, одетый на длинный шест.

В юности огромные стаи, где был смешанный состав косачей и тетёрок я имел удовольствие наблюдать в недалёком Хиттолово, Пери, Васкелово, в более поздние годы такие встречи бывали не редкостью в Карелии, в вологодской области. Кто-то, может быть, и занимался этой прекрасной тетеревиной охотой с чучелами, и сами чучела, помню, бывали в продаже, но в моей охотничьей компании никто этим не интересовался.

Когда четверть века назад меня занесло жить в северную Карелию, и в первую же осень я убедился, что тетеревиное племя тут ещё не очень опустошено, вспомнился и этот вид охоты. Отыскав в журнале «Охота и охотничье хозяйство» статью, в которой приводилась выкройка и технология пошива тетеревиных чучел, я начал действовать. Раздобыл где-то старую чёрную матросскую шинель, масляные белила и кисти в хозяйстве были, а швейную машинку «Зингер» я опробовал и держал в хозяйстве уже давно.

Начало следующей зимы я встретил, имея в наличие дюжину хорошо сшитых и раскрашенных чучел. Оставалось лишь определить места, где их выставлять. Стал по вечерам выходить на окраины села, где жил, оглядывать ближайшие перелески, спрашивать о тетеревах немногочисленных в ту пору сельских охотников.

Оказалось, что есть среди них один приверженец и этой охоты, тоже имеющий в своём «арсенале» чучела. Он на первых наших совместных охотах помог мне многими практическими советами, применимыми непосредственно к данной обстановке.

Самым сложным оказался тот факт, что в нашей местности, в тех местах, которые любили посещать тетеревиные стаи, птицы категорически не желали садиться на деревья ниже пятнадцати-двадцати метров. А попробуйте-ка на такую высоту поднять чучело на только что срубленном, сыром и тяжеленном шесте, да и где взять его такой длины? Залезать же непосредственно на обледенелые от инея высоченные берёзы, как советовала, помню, одна из журнальных статей, мне как-то даже не приходило в голову. Оставалось только связывать верёвкой или сколачивать гвоздями, что было хуже, концы двух длинных шестов, чтобы получился очень длинный и с огромным трудом поднимать эту непрочную конструкцию, помогая иногда друг другу. А если ты один? Ставить же чучела на низкие деревья, что было значительно легче, оказалось совершенно бесперспективным, как показал опыт.

Вторая сложность заключалась в том, что тетеревиные стаи в этих краях не отличаются постоянством, как в средней полосе России, изобилующей березняками. Вчера они летали за ручьём на Хабарихе, позавчера их видели на полях за овощехранилищем, и никто не знает, где они будут сегодня. Так что я никак не мог разработать стратегию этой охоты, надеясь только на счастливый случай.

Своего первого черныша на этой охоте я взял только с третьей попытки, просидев в холодном шалаше два не самых приятных в смысле погоды утра и не услышав даже шелеста тетеревиных крыльев. И мне как-то быстро надоело строить в каждом новом месте шалаш, рубить и связывать шесты для чучел и сидеть потом в долгом ожидании, совершенно не представляя, что меня ждёт. Поэтому, когда на следующий год к нам в гости приехал один из наших старых знакомых, да ещё пожелавший стать моим учеником в охотничьем деле, я воспрял духом, поскольку некоторую часть неприятной работы теперь можно было возложить на другого.

Сергей к тому времени научился держать в руках одностволку, заряжать её и нажимать на курок, а это для начинающего охотника уже прогресс. Теперь настала пора приобщать его к настоящему делу. Стояло межсезонье, Белое море готовилось укрыться от непогоды ледяным покрывалом, а последние пролётные утки, должно быть, уже купались в Каспийском. Зато тетерева сбились в стаи, и являлись пока для нас единственно достойным объектом охоты. Мы с учеником заранее построили в разных местах несколько двухместных шалашей, заготовили заранее целый штабель жердей и разнесли их по шалашам. Вдвоём работа кипела. Теперь предстояло выяснить, в каких местах нынче тетеревиное поголовье собирается проводить утренние зори. Из охотничьей литературы мы почерпнули сведения, что тетеревиная стая, облюбовав ещё с вечера какой-либо соблазнивший их березнячок, остаётся там или где-то рядом на ночлег, чтобы ранним утром украсить берёзы, как новогоднюю ёлку своими чёрными шарами. С целью разведки Серёга каждый вечер перед наступлением сумерек садился на мопед и объезжал, сколько позволяли дороги, ближайшие окрестности. Но тетеревиные стаи, почему-то, как в воду канули.

Всё же, в какой-то, уж не помню по счёту, вечер он вернулся из патрульной поездки сияющий и возбуждённый. Оказалась, что большая стая искомых птиц устроилась явно на ночлег недалеко от почтовой дороги в березняке над Тресливым ручьём. Это была удача, так как недалеко от этого места на излучине этого же ручья у нас имелся шалаш с готовыми к действию чучелами, насаженными на подсохшие шесты.

Рано утром при лёгком морозце мы уже сидели на душистом сене в просторном двухместном «номере» пристроенном к вывороченным корням упавшей от ветра большой берёзы. У нас с собой было всё: теплая дополнительная одежда, термос с горячим чаем и бутерброды, бинокль и ружья с патронами, не говоря уж о такой мелочи, как элегантная фляжечка из нержавейки ёмкостью 0,25 литра, чтобы в случае удачи отпраздновать её, не откладывая.

И удача не заставила нас долго ждать. Не успели мы ещё остыть, разгорячённые быстрой ходьбой, хотя расстояние от края деревни до нашего «бункера» не превышало километра, не успели в полной мере насладиться созданным нами же комфортом, как над головой прошуршало, и одиночный, явно потерявший вчера свою стаю черныш, с размаху ткнулся в вершинку одной из берёз, чуть не уронив шест со своим суконным собратом. Долго рассуждать над этим обстоятельством я ему не дал, и через пару секунд мы держали его, ещё тёплого и пряно пахнущего, в руках. Значит, не зря мы взяли фляжечку! Но потом, как бы охлаждая нашу первую радость, долго ничего не происходило.

Соскучившись, решили достать термос и бутерброды, чтобы проверить, действует ли этот способ на тетеревов, как он действует на уток. Тем более что утром, чуть не проспав, мы второпях плохо позавтракали, а неподвижно сидеть, хотя и на лёгком морозце на пустой желудок вредно и скучно. Но даже к концу трапезы ничего не произошло, что чуть не поколебало мою уверенность в методе. Правда, было одно отступление от методики – бутерброды мы заранее приготовили дома. Может, в этом было всё дело?

И всё же, у удачи редко бывают одиночные улыбки. Зашелестело, но уже солидно, над головой, и над нами расселась целая стая. И тут же все накинулись на берёзовые почки, как будто их не кормили целую неделю. Чётко определив, кто по какой птице стреляет, мы выцелили самых нижних, так советовали умные наставники, и по моей команде сделали залп. Два мягких тючка, никого не задевая, негромко шлёпнулись в палую подмёрзшую листву. Остальные замерли. Прошло несколько долгих томительных минут.

И вдруг раздался странный, какой-то свистящий звук, удар обо что-то мягкое, и замершие на ветвях тетерева со страшным шумом и тревожными криками разлетелись кто куда. Секунду я ничего не мог понять, даже не попытался выстрелить им в угон, и тут у меня над головой что-то завозилось. Бросив туда взгляд, я обомлел, – какая-то крупная рыжеватая птица билась крыльями об одно из наших чучел. Инстинктивно я выстрелил туда, почти не целясь. Птица обвисла, не расцепляясь с чучелом, но ещё продолжала бить одним крылом, тогда как второе у неё безжизненно обвисло. И только тогда я сообразил, что это ястреб. Как он не разобрался и ударил вместо живого тетерева по чучелу, я не мог себе ответить, видимо, чучела мои были высокого качества. Всё остальное было понятно. Пробив когтями сукно, ястреб приковал себя к чучелу, как наручниками. Но если бы не мой выстрел, он наверняка вскоре освободился бы, и мне стало его жалко.

Но самое главное, оказывается, было ещё впереди. Висящий в неудобной позе ястреб, видимо, стал издавать тревожные предсмертные звуки. Откуда-то неожиданно подлетела ворона. Увидев его в таком положении, она подняла крик. На её вопли подлетели ещё две. Кружась над ястребом, они заголосили в полный голос, производя такие звуки, которых я от ворон раньше не слышал. А со стороны деревни уже спешила подмога. Скоро вокруг их злейшего (а это я знал точно), но поверженного врага кружилось и сидело уже больше десятка серых бестий. Мы переглядывались с Сергеем, удивлённые этим необычным спектаклем. Одна из ворон, отважившись, спикировала на ястреба. Видя это, он из последних сил дёрнулся, расцепился с чучелом и упал на землю. Торжество ворон достигло апогея. Наблюдая за главными действующими лицами, мы не сразу сообразили, что компания ворон уже удвоилась, и к ним присоединились ещё сороки. Гвалд стоял невероятный. И тут мой ученик спросил:

«Шеф, а не пострелять ли мне по ним для тренировки?»

«Пали, Серёга!» – только и мог ответить я. Первый его выстрел и падение первой вороны не произвели на остальных никакого впечатления, как будто ничего и не произошло. Перезарядив ружьё, Серёга положил вторую, стреляя, как нас научили книги, по нижней. Опять никакой реакции, мне даже показалось, что ор усилился. Сергей вошёл во вкус и методично и аккуратно укладывал на мёрзлую землю птицу за птицей.

Разлетелась эта орава только после того, как он укокошил семь ворон и двух сорок. А я сообразил, что у нас мала фляга.

Домой мы шли с туго набитым рюкзаком, поскольку кроме трёх тетеревов несли ещё ястреба и обеих сорок. От ворон Сергей отрезал на память только лапки, как это делали охотники в старые добрые времена, сдавая их для отчёта в охотколлектив. Ястреба и сорок мы тоже собирались пустить в дело. Во-первых, моя жена из красивых перьев (а у сорок есть такие, – с отливом воронёной стали) делала симпатичные брошки, пользующиеся большим успехом у знакомых молодых женщин. А во-вторых, Сергей знал из моих воспоминаний о том, что в молодости, ради познания, я приготовлял и ел всю, кроме ворон, добытую на охоте птицу и решил пойти по моим стопам…

Сентябрьские «концерты»

Как ни прекрасна весна, но есть в году ещё один чудесный крохотный период, когда перед зимней спячкой природа, уже начав отряхивать с себя чудесный прощальный наряд, вдруг замирает в этом состоянии. И наступает та пора, что зовётся в народе бабьим летом, в которой уже перелинявшие на красочный зимний наряд селезни, вспомнив о весне, вновь начинают ухаживать за освободившимися от семейных забот утками. Вальдшнепы по зорям возвращаются в небесных прогулках к весенним трассам, бекасы в вечернем небе стараются напомнить, что не зря носят прозвище небесного барашка, а молодые, но уже одетые в рыцарские чёрные одежды тетерева, выбрав себе рано утром на опушке леса достойное место, начинают петь – пробуют голос, как утверждают бывалые охотники. Так ли это – не берусь утверждать. Может быть, поют и не только молодые. Те немногочисленные, добытые мною в такие периоды, краснобровые петухи как-то не успевали мне сообщить о своём возрасте.

Все эти, похожие на весну, явления, наверное, не случайны. Возможно, что и длина светового дня, и температуры в течение суток, и багряные зори, особенно на Севере, – всё это напоминает птицам весну, и они перед долгой зимой стараются вернуть её, хотя бы на неделю. Впрочем, у орнитологов может быть и другое объяснение.

Все эти «возвраты» к весне я впервые стал замечать ещё в юности, на Верхне-свирском водохранилище, увлечению которым я отдал пятнадцать лучших лет из своей охотничьей биографии. Тот – «Ивинский» период моей жизни, вообще был наполнен открытиями, охотничьими победами и приключениями, и из воспоминаний о них я теперь черпаю сюжеты своих рассказов. Потом настало такое время, в котором я занялся южными путешествиями, посетив все три наших южных моря, но нигде, несмотря на их природное богатство, я нее нашёл такой красоты, как на русском Севере.

И я вернулся к Северу, вернулся всерьёз и надолго, поселившись на самом южном берегу… Белого моря. И в первый же год беломорская природа подарила мне бабье лето. Бормотали по утрам тетерева, токовали по вечерам бекасы, но я не обращал на них внимания, не зная, как в этот период на них охотиться, потому что были другие охоты – на уток и гусей, но с тетеревами случай всё-таки меня свёл, и эти встречи я запомнил навсегда.

Сейчас уже трудно точно вспомнить, в каком это произошло году. Погрузив в попутный карбас свою байдарку, палатку и прочее снаряжение, я один, поскольку тогда никто не приехал к нам в гости, отправился в одно из своих любимых и обжитых мест на побережье. Я верил, что меня ожидали там: охота и рыбалка, поспевшая клюква и последние грибы, морской простор с одной стороны и лес с другой, и несколько прекрасных дней беломорского бабьего лета.

Местечко называлось Наумиха. Это был острый мыс образованный двумя морскими заливами. На самой его оконечности, на невысоком скальном выступе, едва прикрытом слоем земли, шумела на ветру почти голыми ветвями, уже успевшими сбросить свой жёлтый наряд, небольшая берёзовая рощица. Вдоль края скалы, обращённой к морю, пышно росли можжевеловые кусты, и под их прикрытием я поставил палатку. Имелось рядом и оборудованное кострище, но мне одному не очень хотелось, да и времени не было возиться с костром, я вполне обходился примусом «шмель», пристроив его на выступе скалы, напоминающем стол, под защитой всё тех же кустов. А приготовление пищи для одного человека из консервов и концентратов много времени не отнимало.

Надо сказать, что жить в одиночку в таком сложном режиме, когда одновременно хочется и нужно: – охотиться и рыбачить, заниматься сбором ягод и грибов, и всё это – не баловство, а часть работы по выполнению «продовольственной программы», – не такая простая задача. Два раза в сутки нужно проверять сети, поставленные на кольях в зоне осушки и обнажающиеся в отлив, потом обрабатывать и подсаливать рыбу. Надо стараться не пропускать утренние и вечерние зори, когда активнее всего перемещается пролётная птица. А болото с клюквой тоже зовёт к себе, а тут ещё осенние чёрные грузди просятся в корзину. Хлопотнее всего, конечно, рыбалка. Особенно, когда один из отливов приходится на вечерние или утренние сумеречные часы.[10]10
  – цикл морских приливов не постоянен во времени. Каждые сутки он смещается вперёд примерно на 45 минут, что невольно мешает рыболовству, особенно при проверке сетей.


[Закрыть] Не проверишь – и тебя обворуют чайки, пойдёшь вечером проверять – пропустишь утиную зорьку. Когда отлив приходится на тёмные ночные часы, то уже не так страшно, – можно сходить, если не лень вставать, и проверить сети с фонарём, или плюнуть и оставить рыбу в сетях до дневного отлива, в холодную погоду она не испортится. В худшем случае пару каких-нибудь рыбин утащит лиса.

Самым трудным временем для меня было утро. На рассвете, в то время, когда уже можно стрелять, надо было постараться обязательно быть в глубине залива, где в песчаном береговом наносе, заросшим тростником, у меня был отрыт «боевой» окоп, замаскированный со стороны воды. Там иногда хорошо тянули налетающие с моря стаи гусей. Поэтому выходить из лагеря требовалось в темноте, имея в запасе полчаса на дорогу до места. Однажды я припозднился, – проспал и пока ополаскивал заспанное лицо и проглатывал наспех кружку чая из термоса, стало рассветать, и где-то в заливе уже кричали гуси. Заряжая на ходу ружьё, я рванулся по знакомому пути к своему скрадку, но, не сделав и двух десятков шагов, вынужден был юркнуть за последний в моём оазисе можжевеловый куст, – прямо на меня со стороны леса летел тетерев.

Откуда он и зачем, рассуждать тут некогда, надо стрелять, что я и сделал. Прочертив в воздухе красивую дугу, он упал, как мне показалось, где-то перед входом в мою палатку. Бегом кинулся туда. У палатки его не оказалась, за ней – тоже. Безрезультатно потоптался минут пять, но тут снова в заливе прокричали гуси.

Больше я вытерпеть не смог и, оставив поиски косача на потом, кинулся к заливу. Хотя я немного опоздал, утро прошло успешно. Потом я ещё проверял сети, прямо на берегу, на «дежурной», заранее приготовленной дощечке ошкерил рыбу, зарыл в кусты потроха, чтобы не приваживать чаек, и только тогда, нагруженный рыбой и парой гусей, взятых утром из скрадка, неторопливо побрёл в лагерь.

При моём приближении оттуда вылетели три вороны и поспешили ретироваться, только я не обратил на это внимания. Ворóны на побережье – не редкость, могут, конечно, и напакостить, но продукты у меня все убраны в закрытую палатку, рыба в бачке под крышкой, а дичь висит в глубине большого куста, куда им не забраться. Я уже закончил завтрак и собирался кимарнуть пару часиков в палатке, нагретой ещё по-летнему щедрым солнцем, когда вспомнил о тетереве. Стал ходить кругами вокруг палатки, увеличивая диаметр. На третьем кругу понял, что так далеко от неё он упасть не мог. Ничего не понимая, инстинктивно пошел к краю скалы и вздрогнул, когда из-под неё с криком вылетела ворона. Вот это уже показалось мне странным. Подойдя к обрыву и заглянув вниз, я сразу обнаружил свою потерю. Косач, уже немного ощипанный с брюшка, но ещё не поклёванный, лежал у самой вертикальной стенки скалы на валике из выброшенных водорослей. Сам он упал туда или вороны его утащили – так и осталось загадкой.

Через пару дней я почувствовал, что нормально функционировать в таком напряжённом режиме больше не смогу, – мне требовалось отоспаться. Дневной сон урывками не помогал, я должен был нормально проспать хотя бы одну полную ночь. Было и ещё одно соображение в пользу этой идеи. У меня не выходил из головы этот тетерев, – зачем он летел явно к моим берёзам? Слышал же я, слышал! По утрам, когда уже сидел в своём шалаше в глубине залива, до меня доносилось тетеревиное пение со стороны, где находился мой лагерь, да я не предавал ему значения, увлечённый гусями и утками.

А ведь мой берёзовый колок стоит совершенно отдельно, отрезанный от берегового леса широким пространством, заросшим тростником, и по этому коридору частенько летают птичьи стаи, подрезая иногда мой мысок, за что я и люблю его. А что, если тетерева поют по утрам как раз на моих берёзах в то время, что я торчу в заливе? С такими доводами кто бы ни согласился, и вечером я спокойно уснул, собираясь спать, пока не надоест.

Мне редко снится что-либо приятное, обычно – моя прежняя работа: какие-то слёты, соревнования, группы ребят… А в этот раз не снилось ничего, только под утро мне показалось, что я слышу тетеревиное пение. В ещё не пробудившемся сознании скользнула мысль – сейчас, сейчас – я увижу себя на току, в шалаше, какая прелесть… Но видение не приходило, хотя звук оставался. И тогда я понял, что уже не сплю. Раскрыв глаза, с удивлением обнаружил, что за капроновой полупрозрачной стенкой палатки почти светло, и совершенно чётко над самой головой поёт тетерев. И сразу всё встало на свои места. «Спокойно – прошептал я сам себе, – Спокойно!» Выскользнул из спального мешка, достал из угла ружьё и патроны, прикрываясь спальником, чтобы не так были слышны щелчки взводимых замков, зарядился. Оставалось бесшумно расстегнуть застёжку-молнию входа в палатку и постараться обнаружить певца раньше, чем он увидит меня. И в этот момент где-то рядом послышались хлопки крыльев садящегося на берёзу очередного гостя, а может быть, даже и не одного. Пришлось на время затаиться.

Я возлежал на спальном мешке и, как будто из «царской ложи», слушал замечательную и редкостную лесную сентябрьскую симфонию в исполнении, как минимум, четырёх, меняющихся попарно солистов. Так близко осенью мне слушать тетеревов ещё не приходилось.

Но всё-таки… охотник взял верх над слушателем…

И было ещё одно интересное наблюдение. Спустя несколько лет, в такую же пору бабьего лета, в тех же примерно местах – охотились мы с моим сельским приятелем Володей.

После не очень удачной утренней зорьки, как раз в отлив, мы вышли на осушку проверять сети. Ещё издалека на подходе увидели, что улов хороший. Сверкала чешуёй на солнце, покачиваясь в ячеях от лёгкого ветерка, крупная корюшка, испачканные в иле, лежали, оттянув дель сетки до дна, уснувшие сиги, шлёпали хвостами, зарываясь в песок при нашем приближении, камбалы. Предстояла немалая работа, но мы были морально готовы к ней. Ещё ласково пригревало солнце, мы сняли верхние куртки и, пристроив их и ружья на обсохших валунах, принялись за дело.

Незаметно прошло полчаса. Где-то неподалёку лениво галдели чайки, не осмеливаясь подлетать ближе. И вдруг сквозь их негромкие голоса я уловил какие-то знакомые, но не свойственные морскому побережью звуки. Сначала не обратил на них особого внимания, но они не прекращались, а с каждой минутой нарастали, доносясь со стороны берега. Невольно обернулся в ту сторону, заметив при этом, что и Володя сделал то же самое.

«Что бы это могло быть, Володя?» – крикнул я ему.

«Не знаю, Васильевич, но, похоже, что поют тетерева».

Осушка в этом месте большая, и от наших сетей до берега было не менее трёхсот метров, ветер дул вдоль осушки и звуки до нас доносились невнятные и им искажённые. И тут я увидел над берегом стаю птиц, – большую, штук на полсотни, даже больше. Пролетев низко и быстро вдоль береговой кромки небольшое расстояние, они дружно сели. Это произошло так быстро, что рассмотреть их, как следует, я просто не успел, но вспомнил, что там, где я их видел, между лесной кромкой и береговым урезом находилась неширокая полоса песчаного намыва, прикрытого со стороны воды тростниковой оторочкой. Я не видел птиц из-за этого тростника, но твёрдо знал, что утки на песок не садятся. Выходит, это были тетерева!? В подтверждение этой простой догадки вновь послышалось уже более отчётливое чуффыканье и ещё более разборчивое пение. Птицы вели себя очень активно, перемещаясь короткими перелётами вдоль береговой кромки. Они подпрыгивали на два-три метра в воздух, приподнимаясь над тростником, садились на низкие береговые деревья и снова соскакивали вниз. И всё время чуффыкали и пели. Мы стояли, как зачарованные, не зная, что делать. Неподалёку и прямо на пути их движения стояла, спрятанная под раскидистой елью в окружении берёз наша палатка. Видимо, нам одновременно пришла в голову мысль – ах, если бы?… И, как бы издеваясь над нами, пролетев оставшееся до нашего лагеря расстояние, вся эта шумная компания облепила берёзы прямо над нашим станом. Володя не выдержал и схватил в руки ружьё.