Текст книги "Шепот волка"

Вульф Дорн
Шепот волка

Оригинальное название: Die Nacht gehört den Wölfen

Text copyright © 2015 by Wulf Dorn (www.wulfdorn.net), represented by AVA international GmbH, Germany (www.ava-international.de)

Originally published 2015 by cbt Verlag, Munich, Germany

Cover design by semper smile Werbeagentur

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2019

* * *

Памяти Рода Серлинга

Надеюсь, что мы встретимся когда-нибудь в Сумеречной зоне

И для Аниты – всегда для тебя!

Волк – это не всегда волк. Итальянская поговорка

Однажды, в солнечный июньский день, девочка и мальчик, оба лет пяти, стояли у садовой ограды и наблюдали за соседской кошкой, поймавшей птичку. Кошка прижала добычу к земле и некоторое время играла с ней. Наконец откусила птице голову. Девочка с отвращением отвернулась и схватила мальчика за руку.

– Знаешь что, – сказала она, – они нам соврали.

Мальчик вопросительно взглянул на нее:

– Соврали? Кто?

– Взрослые. Они нам врут. Рассказывают нам сказки, где все неправда.

Она указала на кошку, в два счета проглотившую добычу и теперь удалявшуюся с довольным видом. Только оторванное крыло да горстка окровавленных перьев остались на траве.

– Если поймать кошку и разрезать ей живот, птичка оттуда явно не вылетит. Потому что она умерла.

Мальчик задумался о сказке, которую мать читала ему накануне вечером.

– Точно. Так случилось бы и с Красной Шапочкой и с ее бабушкой, если бы волк действительно их съел.

Девочка согласно кивнула:

– Да. У волка зубы еще острее, чем у кошки. Выходит, сказка – это ложь, и твоя мама нас обманула.

– Или она имела в виду что-то другое, – возразил мальчик. – Сказки рассказывают, когда хотят чему-то научить.

– Ты думаешь?

– Да, так сказал мой папа.

Девочка задумалась, не отрывая взгляда от печальной кучки перьев.

– Тогда волк, возможно, на самом деле вовсе не волк, – сказала она наконец. – Может, он означает что-то совсем другое?

Мальчик пожал плечами:

– Может, и так. Но что?

– Волк злой, – предположила девочка. – Может, это означает, что и Красная Шапочка сделала что-то злое. И за то, что она была злой, ее наказали – съели, как птичку.

С этим мальчик не мог согласиться.

– Но бабушка-то ничего плохого не делала! Почему же тогда ее тоже наказали и съели?

– Так получилось, – сказала девочка. – Красная Шапочка поверила волку и сделала что-то плохое, поэтому бабушка тоже пострадала.

– Что-то плохое, – машинально повторил мальчик.

– Зло повсюду, – сказала девочка. – Мой папа всегда так говорит. Об этом надо помнить.

Мальчик наморщил лоб:

– Но как быть с охотником? Если волк – зло, кто тогда охотник?

– Не знаю. – Девочка потянула мальчика за руку. – Пойдем, мне скучно. Давай еще поиграем!

Дети убежали обратно на террасу, и вскоре и кошка, и птица, и сказка были забыты. Потом ветер унес остатки перьев. Только сильно приглядевшись, можно было различить следы крови на траве.

Часть первая
Жуткие видения

Здесь, в темноте, оно приходит.

Здесь, в темноте, оно приходит за мной.

Здесь, в темноте, я пропал.

Гэри Ньюман

1

Ничто в мире не вечно, уверенность – иллюзия. Такое открытие сделал Симон Штроде однажды в мартовскую субботу. Это длилось всего мгновение, но с тех пор жизнь его изменилась навсегда.

В одну секунду все, что было для него любимо и дорого, у него отняли, причем без предупреждения.

Между тем та роковая суббота начиналась как всякая другая. После завтрака он немного позанимался, готовясь к сочинению по английскому, назначенному на понедельник, полазил в чате новой компьютерной игры и стал слушать музыку, пока мама не кликнула его к обеду. Все шло как всегда, но вечер этого дня превратил его в худший день в жизни Симона.

Теперь, лежа в городской клинике Фаленберга и разглядывая тени на потолке палаты, он пришел к еще одному выводу. Эта мысль вертелась у него в голове, словно черная птица, никак не желавшая улетать. «Почему я выжил?»

2

Около половины второго они наконец-то выехали. Отец Симона перед тем должен был захватить подарочную корзину для тети Тилии и, как всегда, недооценил транспортный поток в центре города. Обычно Ларс Штроде пользовался общественным транспортом, что экономило массу времени, но корзина была слишком громоздкая и тяжелая, чтобы тащить ее через весь город.

Когда они с большим опозданием выехали к тете Тилии на празднование ее дня рождения, перевязанная красным бантом корзина торчала в багажнике «Форда-Комби» неуклюжим монстром. Сквозь шуршащий целлофан Симон мог разглядеть винные бутылки, коробка шоколадных конфет, деликатесы из итальянского магазина, постоянным клиентом которого был его отец, и болтающуюся сбоку бляху с надписью «50».

«Тилии неделю можно не ходить в магазин за продуктами», – подумал Симон. Однако он сомневался, что тетю обрадует такой подарок на пятидесятилетие. Такое дарят только действительно пожилым людям и лишь тогда, когда ничего другого не приходит в голову. Никогда еще его отец не был так бездарен по части выбора подарка. Мама высказалась по этому поводу: все-таки Тилия приходилась ей сестрой.

Обычно Симон уклонялся от семейных торжеств как только мог, но для Тилии он делал исключение. Во-первых, потому что действительно ее любил, а во-вторых, потому что тетя пекла замечательные пироги. За это он готов был стерпеть настырные попытки общения вроде «Как ты сильно вырос!», «Как у тебя дела в школе?» или «У тебя уже появилась подружка?», пропуская их мимо ушей. К тому же они встретятся с братом Майком. Симон заранее радовался этой встрече.

Два года назад Майк переехал в Фаленберг, и Симон скучал по нему. Иметь взрослого брата, старше тебя на шесть лет, – это по-настоящему прикольно! Майк ходил с Симоном на футбол и брал его с собой в кино – Симону иногда удавалось даже проскользнуть с ним за компанию на «фильмы для взрослых». Главное, наличие брата вынуждало школьных товарищей Симона относиться к нему с уважением. Ведь он был… не таким, как они.

Стоило Майку уехать, как проблемы с одноклассниками возобновились. То, что они обзывали Симона «хиляком», «недоделком» и «жертвой», было еще самое безобидное. Хуже всего были стычки с Ронни, грубым амбалом из класса Симона; будучи второгодником, Ронни был на год старше одноклассников. От него Симон старался держаться подальше. Казалось, для Ронни нет на свете ничего приятнее, чем унижать его.

Симон прекрасно успевал, был одним из первых учеников в классе, однако на физкультуре из-за субтильного телосложения оставался «лузером». Для типов вроде Ронни он представлял идеальную жертву.

Однажды Ронни и двое его корешей набросились на Симона в школьном туалете. Они сорвали с его плеч рюкзак, прижали Симона к полу и вытряхнули содержимое рюкзака ему на спину. Затем Ронни схватил завтрак Симона, обмакнул бутерброд в писсуар и заставил мальчика его съесть. Разумеется, Симон сопротивлялся, но здоровяк Ронни оседлал его сверху и стащил с него брюки до лодыжек. Симон закричал, но никто не пришел ему на помощь. Хулиганы отстали только тогда, когда Симона вырвало, – на кафель пола вывалился мокрый кусок проглоченного хлеба. Гогоча, мальчишки убежали, а он так и остался лежать на полу – со спущенными брюками, посреди разбросанных книжек и тетрадей.

Симон не решился рассказать об инциденте ни родителям, ни учителям. Так было бы еще хуже – в этом он не сомневался. Он просто замкнулся в мире книг и компьютерных игр, а своих мучителей избегал, едва завидев их. Даже Майку он ничего не рассказал. Симону не хотелось, чтобы брат думал, будто он не может обойтись без него. Симон мечтал, чтобы старший брат им гордился. Кроме прочего, в тот день не приходилось рассчитывать на встречу с Майком.

Он нетерпеливо ерзал в кресле, играя в «Crissy Road» раунд за раундом. Это стоило ему кучу нервов. С большим трудом ему удалось провести курицу через довольно длинный участок улицы. Эта тупица была слишком медлительна и скоро снова угодила под колеса. Игра казалась ему глуповатой, однако отвлекала во время долгой поездки.

Чем дольше они ехали, тем чаще Симон бросал взгляд на часы своего мобильника. Ему казалось, что в дороге они уже целую вечность. На автобане они попадали в одну пробку за другой, а когда свернули на Фаленберг, по радио сообщили об аварии с грузовиком. Диктор советовал водителям объезжать автобан, где скопилась пробка в 15 километров длиной.

Ларс Штроде предложил свернуть на проселочную дорогу, и Симон подумал: «Только этих чертовых грузовиков нам не хватало! Так мы никогда не доберемся». Сейчас, когда воспоминание об этой минуте преследовало его во сне снова и снова, он мечтал о том, как хорошо было бы не сворачивать со скоростной трассы. Останься они стоять в той гигантской пробке, сколько бы это ни продолжалось, – они все равно бы доехали.

Разумеется, от таких мыслей не было никакого проку, Симон это понимал. Прошлое не исправишь. Но все же… Иногда мечты – единственное, что нам остается.

3

Вскоре они оказались в тех местах, где Симону раньше бывать не приходилось. Время от времени он бросал взгляд в окно, за которым чередовались поля зерновых и участки леса. Тут и там попадались небольшие поселки – всего лишь пара домов, маленькая гостиница и церковь. Изредка мелькали супермаркет или автозаправка.

Аккумулятор телефона почти сел. Мальчик вздохнул. Устаревшую модель давно следовало заменить. Он дождаться не мог, когда ему на шестнадцатилетие подарят новый смартфон.

Поскольку им оставался еще довольно большой отрезок пути, Симон надеялся, что аккумулятор продержится еще какое-то время. Ситуация вдруг выправилась, курица выдержала испытание, и Симон заработал почти 400 очков. Возможно, он сумеет побить собственный рекорд и заработать 500 очков!

В этот самый момент родители, Ларс и Мария Шредер, неожиданно вскрикнули в один голос, будто увидев нечто ужасное. Нечто, что Симон не мог видеть, поскольку все случилось в мгновение ока. Взвизгнули тормоза. Машину развернуло. Все вокруг завертелось. На какие-то доли секунды Симон увидел обрыв рядом с проселочной дорогой. Машина, скатившись по склону, перевернулась, потом еще раз, еще и еще. Низ стал верхом, верх – низом, затем все наоборот… К этому прибавился оглушительный грохот и скрежет, будто великан колотил по автомобилю кулаком.

Симона вертело в салоне, словно белье в барабане стиральной машины. В панике он вцепился в спинку переднего сиденья, но тут же снова выпустил ее, а вокруг скрежетал металл и с хрустом разлеталось битое стекло. Хотя все это продлилось лишь секунды, ему показалось, что падению не будет конца. Ремень безопасности болезненно прижал его к сиденью.

Вокруг летали предметы. Подарочная корзина, винные бутылки, коробка шоколадных конфет, консервы, палка салями, жакет, шариковая ручка, солнечные очки… Что-то ударило Симона в щеку, маленькое и твердое, и в этот безумный момент он подумал о своем телефоне. Затем последовал удар, внезапный и сильный, и мальчик потерял сознание.

4

Он понятия не имел, сколько пробыл без чувств. Несколько секунд, или несколько минут, или дольше. Когда мальчик очнулся, голова раскалывалась от дикой боли. Хотя он полностью пришел в себя, соображал с трудом. Симон не мог открыть глаза из-за опухших век. Вообще, все его тело раздулось, как воздушный шар. Кроме того, страшно давило в ушах. Казалось, будто он слышит бесконечный вой сирены сквозь толстый слой воды.

Не хватало воздуха, ремень безопасности врезался в грудь, как проволока, болезненно придавив правую сторону шеи, не позволяя и шевельнуться. Голова все еще кружилась, так как кровь застоялась в мозгу. Когда он, сглотнув, заставил себя сконцентрироваться на одной точке, чтобы побороть головокружение, глаза зафиксировали нечто странное: его руки свисали вперед и касались потолка салона. Между руками лежала пачка карамелек, которые мама передала ему во время поездки.

Вроде он должен лежать на коврике для ног, недоумевал Симон. Прошло какое-то время, прежде чем он осознал, что висит вниз головой. Пахло бензином. Симона охватила паника.

«Выбраться! Срочно выбраться наружу!»

5

«Потом я снова потерял сознание. Не знаю, надолго ли». Как всегда во время рассказа о несчастном случае, Симон чувствовал стеснение в груди. Будто он все еще висел вниз головой в салоне перевернутого автомобиля и ему не хватало воздуха. «Следующее, что помню, – я лежу на лесной дороге. Сирена все еще воет. Вой не прекращается. Не помню, как выбрался из машины. Я полз на четвереньках по асфальту, и все тело горело от боли. Позади трещало пламя. Я не мог повернуться, у меня бы это просто не получилось. Мои мама и папа… они… они… думаю, они остались в машине!»

Он сглотнул, не в силах продолжать. Каждый раз происходило одно и то же. Он каждую ночь видел это во сне, и эти сны не прекращались. Но хуже всего было, когда приходилось рассказывать о катастрофе. При каждой беседе в этом месте доктор Форстнер делал паузу. За это Симон был ему благодарен. Он попытался успокоиться и взять себя в руки, взглянул в окно и инстинктивно почесал шрамы на правом запястье. Они почти зажили и давно перестали зудеть, но это вошло у него в привычку. Осознав, что чешет их, мальчик усилием воли убрал руку.

Приемный кабинет находился на третьем этаже стационара детской и юношеской психиатрической клиники. В этот жаркий и душный августовский день Симон бросил взгляд на больничный парк. Между корпусами виднелись деревья, клумбы с цветами, кустарник – все как в обычном городском парке. Только этот парк был больничный. В последние пять месяцев Симон часто в нем гулял. Недалеко отсюда проходила трасса на Фаленберг – место, которому суждено было изменить жизнь Симона навсегда.

Некоторое время он бездумно созерцал вертолет, паривший над лесом, как гигантская стрекоза, – будто пилот пытался что-то разглядеть внизу. Солнце отражалось в стеклах кабины. И в какой-то миг Симону показалось, что он прочитал на зеленой лаковой поверхности надпись «ПОЛИЦИЯ». Он спросил себя, а прилетал ли на место аварии спасательный вертолет, но так и не смог вспомнить. Он вообще многого не помнил. Например, как выбрался из машины.

– Эти провалы в памяти, – он взглянул на доктора Форстнера, – вы говорили, они из-за пережитого шока, правда?

Доктор Форстнер кивнул. Это был стройный темноволосый мужчина с добрыми, внимательными глазами, пристально наблюдавшими за Симоном. Симону он нравился прежде всего потому, что ничем не походил на психиатра. В фильмах в роли психиатра обычно выступал пожилой мужчина в белом халате, в очках с толстыми стеклами и с взлохмаченной, как у Эйнштейна, головой. Но доктор Форстнер был не таким: он представлялся мальчику другом, готовым к пониманию и сочувствию. Он выглядел моложе своих лет и чем-то напоминал Симону Майка. «Только вот Майку ни за что не усидеть долго в кресле», – подумал он. Да и по характеру психиатр и старший брат Симона в корне отличались друг от друга.

– Да, дело в шоке, – подтвердил доктор Форстнер, – и в сотрясении мозга, которое ты получил. Эти провалы в памяти объясняются ретроградной амнезией. Не беспокойся на этот счет. Ты хорошенько отдохнешь и выздоровеешь.

– Наверное. – Симон вздохнул. – Но что делать с моими кошмарами? Кончатся они когда-нибудь?

– Разумеется. Не сразу и не навсегда, но они будут случаться реже. Кроме того, не забывай, о чем я тебе говорил: кошмары имеют и свою положительную сторону, у них есть цель. Они «чистильщики» в твоей голове – они, можно сказать, занимаются гигиеной души, и тебе это помогает преодолеть то, что ты пережил. Запасись терпением, хотя иногда тебе будет непросто.

Симон снова посмотрел в окно. Вертолет уменьшился в размерах и завис над лесом уже в другой точке.

– А что с этой дверью? – спросил он о самой бессмысленной части своих кошмаров.

Доктор Форстнер наклонился к нему:

– Ты все еще видишь ее во сне?

– Да, она всегда появляется под конец сна. Она стоит посреди дороги в лесу и никак не хочет открываться. Это признак безумия или как?

– Нет, вовсе нет, – с улыбкой успокоил его доктор Форстнер. – Не все, что мы видим во сне, подлежит толкованию. Даже если снятся реальные события, как в твоем случае. Конечно, твоя дверь может быть символом утраченных воспоминаний, но, возможно, это всего-навсего дверь, стоящая на лесной дороге.

– Вы вправду так думаете?

Доктор Форстнер кивнул ему и указал на иллюстрированный календарь, висевший на другом конце комнаты над его письменным столом. В этом месяце там были изображены два остроухих слона на длинных, как у аистов, ногах и с диковинными башенками на спинах.

– Вероятно, Сальвадору Дали снились такие слоны, – сказал психиатр, с улыбкой потирая руки. – А также пылающие жирафы, выдвижные ящики в человеческом теле или расплавленные циферблаты часов. Эти сны сделали его знаменитым. Но никому в голову не приходит объявить его сумасшедшим, разве что вызывающе эксцентричным. Кто запрещает тебе видеть во сне дверь в лесу и почему это непременно должно быть признаком ненормальности?

Когда кто-то сравнивал Симона с этим сумасбродным художником, мальчик пытался выдавить из себя улыбку. Прежде он знал только одну картину Дали – с расплывшимися часами. О ней говорили на занятиях по изобразительному искусству. Даже узнав, что это полотно – яркий пример стиля сюрреализм, Симон считал, что надо быть все же чуточку спятившим, чтобы создавать произведения подобного рода. Но мальчик, понимая, что доктор Форстнер действует из самых лучших побуждений, решил оставить комментарий при себе.

– Может, ты сам когда-нибудь попробуешь заниматься живописью? – предположил доктор Форстнер.

В ответ Симон лишь усмехнулся:

– Лучше не надо. – Он вспомнил своего арт-терапевта, всегда с интересом рассматривавшего его рисунки, но не умевшего скрывать досаду по поводу отсутствия у автора таланта. – Тогда у доктора Грюнберга появится еще больше седых волос.

Доктор Форстнер засмеялся.

– Юмор к тебе возвращается, это хорошо! – Доктор взглянул на часы. – Смотри-ка, наша встреча подходит к концу, не стоит томить ожиданием твою тетю, потому нам остается только пожелать друг другу всего хорошего на будущее.

Они коротко, но крепко обнялись. Симон никогда не думал, что ему будет так нелегко выписываться из больницы. Будто прочитав его мысли, доктор Форстнер напомнил, что в случае необходимости Симон всегда может прийти на амбулаторный прием. Сам доктор Форстнер три ближайших недели будет в отпуске, но доктор Грюнберг всегда к услугам Симона, если потребуется помощь или ему просто захочется с кем-то поговорить.

Нет уж, решил Симон, лучше дождаться возвращения доктора Форстнера. С доктором Грюнбергом общение было куда менее приятным. Психотерапевт всегда смотрел на него так, будто не доверял ему. Отчего Симон в глубине души чувствовал себя психически ненормальным.

– А что касается самых жутких кошмаров, – добавил доктор Форстнер, когда они выходили из кабинета, – чем меньше ты будешь придавать им значения, тем скорее они прекратятся. Позволь бригаде уборщиков навести порядок в твоей голове. Дай им немного времени, и все твои кошмары исчезнут.

Симону очень хотелось в это верить.

6

Ему потребовалось не больше пяти минут, чтобы собрать больничные пожитки. С момента катастрофы у Симона было при себе только самое необходимое: зубная щетка и паста, гель для душа, пара джинсов, пара футболок, нижнее белье – и все. Он сложил вещи в спортивную сумку, которую принесла ему Тилия, сунул туда же книгу под названием «Не переживай об этом, любимая» – также подарок тетушки – и застегнул молнию.

Прежде чем покинуть комнату, пять месяцев служившую ему домом, Симон еще раз взглянул на Леннарда. Как обычно, его сосед по палате сидел на своей кровати, смотрел в пустоту, очень громко слушая музыку через огромные наушники. Вероятно, чтобы заглушить голоса в голове.

Леннарду было восемнадцать, но со своими длинными дредами и подстриженной бородкой он выглядел лет на двадцать с лишним. Около двух лет назад он бросил учиться на пекаря, чтобы присоединиться к группе бродячих рок-музыкантов и играть на ударных. Однако стать музыкантом ему так и не довелось. Вместо музыки Леннард начал эксперименты с наркотиками, что обернулось легкой формой шизофрении. Так он стал членом «Почетного клуба чокнутых», по его собственному выражению. Он видел то, чего в реальности не было, и слышал хор голосов, которые, кроме него, не слышал никто.

«Это не какие-то чужие голоса, а голоса моих умерших родственников», – утверждал он. Его дядя, бабушка и дедушка, его отец, погибший от несчастного случая на стройке, – все они постоянно говорили с ним. Леннард создал теорию, что после смерти человек не попадает на небо или куда-то там еще, а продолжает жить в головах людей, которым был особенно дорог. В каком-то роде Симон был с ним согласен, хотя его временами и раздражало, когда посреди ночи сосед начинал дискутировать с мертвыми.

Симон провел ладонью перед лицом Леннарда, чтобы заставить его обратить на себя внимание. Прошло несколько секунд, прежде чем тот его заметил.

– Значит, сваливаешь? – сказал Леннард громко и снял наушники. – Они тебя наконец выписывают?

– Да, теперь палата принадлежит тебе одному.

– Не говори глупостей, дружище, – сказал Леннард, с улыбкой заговорщика потирая виски. – Я никогда не бываю один, ты же знаешь. Иногда их болтовня раздражает, но в целом это приятное чувство. Там, внутри, всегда есть кто-нибудь, хотя на самом деле никого нет. Быть фриком – это что-то.

– Да, в этом что-то есть, – согласился Симон, размышляя обо всех странных вещах, с которыми столкнулся в больнице.

Хотя у него остались Майк и Тилия, его не отпускало чувство внутренней пустоты и одиночества. Он не мог осознать, что у него больше нет ни дома, ни родителей, и, в отличие от Леннарда, он не слышал ничьих голосов. Где бы сейчас ни находились мама с папой, они были не с ним.

– Ну, не смотри так печально. – Леннард дружески ткнул его кулаком в плечо. – Думай о себе всегда, что ты особенный. У тебя есть почетное членство в нашем клубе. – Его улыбка стала шире, и он протянул Симону руку. – Что ж, старик, дай пять!

Симон ответил на улыбку Леннарда, и они обнялись. Леннард пожелал ему всего хорошего – от лица всех обитателей его головы. Затем снова надел наушники и погрузился в вымышленный мир, которому Симон завидовал.

Симон, взяв сумку, вышел из палаты. В конце коридора он заметил Тилию. Она стояла у входа и беседовала с сестрой Марион. Эта сестра была одной из самых полных женщин, каких Симон когда-либо видел. Рядом с ней тетя казалась былинкой. Такая же худощавая и высокая, как и отец Симона, с такими же угловатыми чертами лица. Увидев племянника, она приветливо улыбнулась и окликнула его по имени.

Пути назад не было. В этот момент Симон полностью осознал, что теперь его ждет совершенно новая жизнь. Ему хотелось вернуться назад, к Леннарду, и побеседовать с ним о рок-музыке или о последних новостях из мира мертвецов. Мысль о том, что ему предстоит, выйдя из-под защиты клиники, шагнуть в неизвестное будущее, тревожила его. Нет, не совсем так. Не тревожила. Она вызывала у него смертельный, заячий страх.