Текст книги "Шепот волка"

16

Чуть позднее Симон остановил велосипед перед железными коваными воротами. Он почувствовал, что перегрузил мышцы ног. Они болели, но это была приятная боль. Правильное осознание себя предполагает также осознанное ощущение своего тела, говорил его специалист по телесной терапии. «Mens sana in corpore sana» – «В здоровом теле здоровый дух». После кошмара минувшей ночи Симон сильно сомневался, так ли уж здоров его дух. Но отгонял эту мысль.

Несмотря на одеревеневшие ноги, он выволок велосипед на лесную дорогу. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы маунтинбайк у него стащили, ведь он не его, а Майка. Медленно пошел Симон вдоль ряда могил. В каком-то смысле ему показалось абсурдным, что он должен искать могилы своих родителей. Но ведь его не было на похоронах. Тогда он такого просто не выдержал бы.

Когда гробы с телами его мамы и папы опускали в землю, он находился в тесном подвальном закутке для терапии. Как безумный он колотил и колотил по мешку с песком, да так, что его шрамы, едва затянувшиеся, снова стали кровоточить. Но Симон сначала этого даже не заметил. Он обратил внимание на них лишь тогда, когда на кожаной поверхности боксерской груши отпечатались кровавые пятна.

В тот день он пребывал в таком же отчаянии, как и сегодня, когда Тилия заговорила об интернате. Жизнь, или судьба, – как ее ни назови – разом отняла у него все самое дорогое. А теперь его, Симона, сироту, прогоняли – теперь, когда ему только предстояло научиться стоять на собственных ногах.

Он не спеша шагал вдоль рядов могил и читал имена на надгробиях. Новые захоронения находились в западной части кладбища. Какое же надгробие выбрали Тилия и Майк? Он прошел мимо гигантской мраморной скульптуры ангела, расправившего огромные крылья над могилами, словно в знак защиты. На голове ангела сидела ворона, злобно глядевшая на Симона. Судя по всему, в это время дня он был на кладбище единственным живым существом.

Собираясь перейти к другому ряду могил, он вдруг заметил на земле нечто, заставившее его остановиться. И прищуриться, чтобы убедиться, что не ошибся. Но нет, это действительно были вытянутые ноги! Кто-то лежал на одном из надгробий в паре десятков метров от него! Внезапно сердце Симона забилось сильнее. Он нервно облизал пересохшие от волнения губы. Оттуда, где он стоял, Симон мог видеть лишь длинные худые ноги, обтянутые черными джинсами и обутые в кроссовки с улыбающимися черепами. Он осторожно продвинулся на несколько шагов вперед.

Это была девочка-подросток. Она лежала на спине в тени большой ивы, вытянувшись на надгробии. Девочка не шевелилась, глаза ее были закрыты, руки сложены на груди. Футболка и растрепавшиеся крашеные волосы чернотой не уступали джинсам, потому лицо незнакомки казалось таким же бледным, как белая мраморная плита. Она выглядела как мертвая. Даже муха, ползающая по ее руке, казалось, ей не мешала.

Теперь Симон находился всего в нескольких метрах от нее. Его сердце билось так громко, что он едва слышал свои шаги по дорожке. Девочка по-прежнему не шевелилась. Или она его не слышит, или… А если она на самом деле умерла? Симон потряс головой. Нет, это было просто невозможно! Никто бы не оставил труп на надгробной плите. И уж точно не в такой позе.

– Эй, привет!

Симон приблизился еще на один шаг.

– С тобой все в порядке?

Девочка резко села. Симон от неожиданности отскочил назад.

– Вот черт! – воскликнула она, взглянув на Симона с упреком. – Ты до смерти меня перепугал!

– Послушай, я подумал, тут труп. Я решил…

Она засмеялась, а Симон почувствовал себя глупо.

– Когда-нибудь я точно буду трупом, – сказала она, поднимаясь. – И ты тоже. Смерти никому не избежать. Перед ней мы все равны. Ей абсолютно все равно, кем ты был. Я думаю, это уравновешивает все несправедливости жизни.

– Может, и так, – ответил Симон, – но справедливость приходит слишком поздно.

Она пожала плечами:

– Как обычно, разве нет? А ты что здесь делаешь?

– Ищу могилу.

Девочка посмотрела на него и улыбнулась:

– И как, подобрал подходящее местечко?

– Нет, я ищу могилу родителей.

Улыбка мигом сползла у нее с лица.

– О, прости! Кажется, я снова дала маху. – Она сделала извиняющийся жест. – Мне очень жаль. Похоже, тактичности у меня ни грамма.

Симон махнул рукой:

– Ладно, забей. А что здесь делаешь ты?

– Разве непонятно? – Она погладила мраморную плиту. – Ложусь вот на пробу.

Девочка встала. Она оказалась на голову ниже Симона, и, возможно… возможно, она была даже красива – если смыть с нее черную раскраску готов, полностью скрывавшую черты.

– Ложишься на пробу? – повторил он. – Тебе смерть кажется прикольной?

– Нет, вовсе нет, – ответила она, пристально глядя на него. – Напротив, я ее боюсь до чертиков, если честно. Но, когда начинаешь понимать, каково это – умереть, быть мертвым, – начинаешь больше ценить жизнь.

– Так вот в чем дело, – кивнул Симон. – Впрочем, я…

– Ой, вот дерьмо! – Она вгляделась во что-то позади Симона.

Симон обернулся и заметил мужчину, который шел к ним, пробираясь среди могил.

– Сюда идет Франкенштейн! – вздохнула девочка. – Мне лучше исчезнуть. Увидимся!

Она убежала, прежде чем Симон успел что-то ответить. Затем он услышал хруст хвои и посмотрел на мужчину. Описание, данное девушкой, подходило ему как нельзя лучше. Грубо сбитый парень со стрижкой ежиком и сумрачным взглядом действительно напоминал чудовище Франкенштейна. На нем была рабочая зеленая куртка с гербом Фаленберга на груди. Ниже Симон прочитал слова: «Кладбищенская команда».

– Эй, мальчик? Что ты здесь делаешь?

– Ищу могилу своих родителей. – Это было в целом правдой.

Франкенштейн остановился около Симона, но смотрел поверх его. Роста он был примерно с Симона. Мальчик обратил внимание на огромные кисти рук. «Он и без лопаты обойдется, такими лапищами запросто можно вырыть могилу», – подумал он.

– Ага, – пробурчал Франкенштейн. – А с кем это ты сейчас тут разговаривал?

– Ни с кем, – ответил Симон, сам не зная, зачем солгал незнакомцу. Почему-то не хотел, чтобы у девочки были неприятности. – Не могли бы вы мне помочь?

Мужчина посмотрел на него и согласно кивнул:

– Конечно. Как звали твоих родителей?

– Штроде. Ларс и Мария Штроде.

Мужчина удивленно поднял брови:

– Так, значит, ты младший сын Ларса, племянник Тилии?

– Ну да. Вы знали моего отца?

– Разумеется, мы долгое время жили по соседству. Я знал твоего отца, когда он еще пешком под стол ходил. К сожалению, потом мы потеряли друг друга из виду, так как я переехал в другое место. Эта авария действительно чудовищна – настоящая катастрофа! Очень сочувствую тебе, мальчик. Кстати, меня зовут Генрих Пратт. Может, твой отец когда-нибудь говорил обо мне?

Симон такого не помнил и ответил пожатием плеч.

– Пойдем со мной, – сказал Пратт, трогаясь вперед. Он подвел Симона к ухоженной могиле. Светлый камень блестел на солнце.

– Это здесь, – сказал Пратт. – Извини, милый, наверное, тебе хочется побыть одному?

Симон кивнул. Пратт коротко похлопал его по плечу как бы в утешение.

– Всего хорошего тебе, мальчик.

Мужчина отступил и быстро скрылся между рядами могил. Симон читал закрашенные золотом имена и даты жизни своих родителей. Ощущение пустоты внутри росло.

«Странно, – сказал он сам себе, – почему я сейчас ничего не чувствую?»

Он надеялся, что его горе прорвется наружу и он наконец сможет заплакать. Но он не чувствовал… ничего. Он снова прочел надпись на могиле, и теперь ему уже казалось, что он видит перед собой не могилу родителей, а чью-то чужую. Как будто его родители вовсе и не здесь похоронены. Как будто они до сих пор где-то живут.

17

Если дал кому-то обещание, сдержи его во что бы то ни стало. В противном случае лучше ничего не обещать. Этому Симон научился у дедушки и придерживался этого правила, что сегодня давалось ему особенно тяжело.

После своей велосипедной вылазки он вернулся хоть и в поту, но вовремя, успел принять душ и переодеться. Потом они с Тилией отправились на вступительную беседу. Ехали они молча. Симон не знал, о чем говорить. Все главное уже было сказано. Тилия тоже мало что говорила, но ее молчание было красноречивее любых слов.

Раньше, когда Симон был маленьким, ему было трудно считывать мимику других людей. Радовались люди, печалились или сердились – все лица казались Симону одинаковыми. Даже его собственное. «Это типично для людей, страдающих аутизмом, – объяснил ему врач. – Но над этим можно работать, чтобы восполнить дефицит», – именно это слово употребил доктор. И Симон начал упорно работать. Чтобы не чувствовать себя изолированным, надо уметь найти подход к другим. Для этого необходимо хотя бы научиться правильно их понимать, а не только слушать, что они говорят. Люди часто думают одно, а говорят совершенно другое. То есть нужно научиться понимать другую часть языка, состоящую из мимики и жестов.

Симон изучал все, что смог найти, о языке тела и невербальном общении. Смотрел много видео на эту тему и наблюдал за окружающими. Постепенно он научился понимать, что выражают мимика, осанка и жесты людей. Часто это сильно отличалось от того, что они выражали словами. Так он понял, что Тилия тоже пребывает в сомнениях. С одной стороны, она убеждена, что интернат – лучшее решение для него, с другой стороны, ее мучит совесть. Она сознает, что Симон чувствует себя отверженным, но, несмотря на это, понимает необходимость подобного шага.

Дорога от остановки до гимназии была недолгой. Школа представляла собой большое, непропорциональное здание из красного кирпича в виде буквы Т, стоящее посреди зеленых насаждений. Когда они подошли к главному входу, Симон заметил футбольное поле по другую сторону здания. Рядом находились теннисный корт и покрытая песком площадка для пляжного волейбола. Во время каникул спортивные сооружения пустовали. Только два газонокосильщика с тихим стрекотом выполняли свою работу.

Чем ближе Симон подходил к школе, тем сильнее стучало его сердце. Все вокруг казалось ему призрачным. Он вспомнил фильм, который смотрел однажды вместе с Майком. Там шла речь о старом имении, в котором исчезали люди. Никто не знал, что с ними случилось, и в конце фильма это так и не прояснилось. Группа студентов решила во что бы то ни стало разгадать тайну дома. Но студенты тоже пропадали один за другим, а что с ними произошло, предоставляли дофантазировать зрителям.

Симону такой ход показался забавным. Ему даже какое-то время снился этот фильм. В том кошмаре пропавшие оказывались либо съеденными, либо погибшими другой, не менее ужасной смертью. Когда он вспомнил о фильме при виде мрачного школьного здания, внутри снова зазвучал темный, зловещий голос: «Привет, Симон. Входи-ка сюда. Я тебя сожру и переварю. Никому не уйти от своей судьбы. А ты давно уже должен быть мертв. Мертв!»

– Не делай такое лицо, – произнесла Тилия, вырвав его из мрачных мыслей. – Тебе здесь понравится, я в этом абсолютно уверена! Погляди на меня: я тоже это пережила.

Она улыбнулась племяннику. Улыбка была задумана как ободряющая, но Симон чувствовал сомнения Тилии. Она вовсе не была уверена, что ему здесь понравится. Когда Тилия вошла в здание, Симону потребовалось совершить над собой усилие, чтобы последовать за ней. Пока они шагали по каменным плитам актового зала к секретариату, их шаги гулко раздавались в пустых стенах. Для Симона они звучали как одно и то же бесконечно повторяющееся слово: «Мертв! Мертв! МЕРТВ!»

18

Тилия передала секретарше заполненную анкету. По всей вероятности, это был формуляр для поступающих на учебу. Симон вспомнил слова Тилии: «Посмотри, как тебе там покажется» и «Тебе там точно понравится». Еще утром он понял, что его поступление в интернат – вопрос решенный, но не знал, как он может этому противостоять. Тилия все для него организовала, возможно, еще задолго до того, как он покинул клинику. Он снова почесал запястье. Все всё знали – все, кроме него. И теперь ему не оставалось выбора. Куда ему было идти?

Секретарша передала формуляр с суровым взглядом. Симон отметил для себя, что она то и дело отсутствующе поглядывает в окно. Вероятно, ее заставили работать в каникулы, в то время как ее коллеги наслаждались прекрасной солнечной погодой.

– Все в порядке, вторая дверь направо, – сказала секретарша и положила формуляр в стопку к другим.

«Значит, я буду не единственным новичком», – с облегчением подумал Симон. Эта мысль хоть немного, но все же успокаивала. Другие новички, скорее всего, будут на выходные уходить домой, а на каникулы уезжать к родителям. Для него же интернат станет отныне домом.

Здание ему не понравилось. Оно было слишком большим и слишком мрачным. К тому же, несмотря на теплую погоду, в нем было холодно, как в церкви. На высоких стенах не висело ни единой картины, способной хоть как-то скрасить невеселую атмосферу. Лишь несколько школьных групповых снимков и таблицы по истории. Даже психиатрическая клиника выглядела дружелюбнее.

«Эти холодные кирпичные стены меня сожрут и переварят, – думал он, следуя за Тилией по коридору. – Возможно, не в буквальном смысле, но моя жизнь изменится в любом случае. Отныне и навсегда».

19

В кабинете директора их приветствовал его заместитель. – Меня зовут Рихард Хеннинг, – представился он, подавая руку Тилии. – Директор Грасс сейчас наслаждается заслуженным отпуском.

Симон представлял себе руководителя подобной школы – как и его заместителя – несколько другим. Он видел в этой должности седовласого мужчину лет пятидесяти, в костюме, с галстуком, восседающего за столом красного дерева. Это подходило к мрачному кирпичному зданию.

Сидевший напротив Хеннинг носил джинсы и футболку поло с логотипом школы. Ему было около тридцати. Высокий, белокурый, мускулистый, сильно загорелый, он походил на атлета-чемпиона. Со своими водянисто-голубыми глазами и белозубой улыбкой он напоминал актера, рекламирующего зубную пасту. Или даже стриптизера в клубе среднего уровня.

Хеннинг принадлежал к тем типам, которые очаровывают женщин безо всяких усилий со своей стороны. Симон заметил это по реакции Тилии! Он никогда не думал, что его тетушка способна краснеть – а именно это произошло, когда она отвечала Хеннингу на рукопожатие. Хеннинг потряс также руку Симона. Мальчику показалось, что он прикоснулся к улитке.

– С прибытием к нам на борт, Симон! Пожалуйста, садитесь.

Учитель указал на два стула перед письменным столом, который был вовсе не красного дерева, однако стильный и чисто прибранный.

– Твоя тетя рассказала мне много хорошего о тебе, и я рад наконец-то познакомиться с тобой лично. – Заместитель директора уселся на не менее стильный вертящийся стул за письменным столом. – Поверь, тебе здесь точно понравится!

«Это я уже слышал», – подумал Симон, но оставил комментарий при себе. Ему бросилась в глаза раскрытая газета, лежащая рядом с компьютером Хеннинга. На первой странице были региональные новости. Крупный заголовок занимал почти все ширину полосы:

ПОИСКИ ПРОПАВШЕЙ ШЕСТНАДЦАТИЛЕТНЕЙ ДЕВУШКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ.

Ниже было напечатано чуть более мелким шрифтом:

ВСЕ ЕЩЕ НИКАКИХ СЛЕДОВ ЛЕОНИ.

НЕУЖЕЛИ РЕЧЬ ИДЕТ О ПРЕСТУПЛЕНИИ?

Симон спросил себя, знал ли Хеннинг Леони. Наверняка знал, подумал он. Даже если она ходила в другую школу, Фаленберг не такой уж большой город, здесь пересекаешься со всеми. Хеннинг описал ему школу. Он говорил с таким воодушевлением, будто его сейчас снимали для рекламного ролика. Но Хеннинг не пытался продать «Перлодент» или «Ультра-уайт»[1]1
  Зубная паста (прим. редактора).


[Закрыть], а рассказывал всего лишь об интернате, лучшей школе в регионе, получившей уже несколько наград. Интернат был основан в конце XIX века, пояснил он, и из его стен вышло много известных личностей.

– Смотри, может быть, именно твой портрет появится следующим на нашей Стене почета, – сказал он смеясь. – Это уже не от нас зависит.

Познания Симона в мимике в данном случае отчего-то не срабатывали. Напрасно он пытался дать оценку Хеннингу. Преподаватель выглядел слишком закрытым. Он относился к типу учителей, которые из кожи вон лезут, лишь бы стать «своим парнем» среди учеников. С такими Симону сталкиваться уже приходилось.

– Как я смотрю, ты примерный ученик. – Хеннинг указал на школьные табели Симона. – По всем предметам только высшие отметки, кроме физкультуры. Но мы поможем это исправить. Есть ли какой-то вид спорта, который тебе нравится больше других?

Симон покачал головой. Спорт был его проклятием, поскольку сам он был хилым и неспортивным. Хотя мальчик ездил на велосипеде, а раньше сопровождал Майка на футбол, но велосипед служил средством передвижения, а на футболе он присутствовал лишь в качестве зрителя. Когда же ему приходилось участвовать в общих занятиях физкультурой, Ронни и его компания всячески высмеивали и унижали его. Это не мотивировало его на занятия спортом. О стычках в раздевалке не стоило и вспоминать.

Есть ли здесь свой Ронни? Наверняка. Такие Ронни есть всюду.

– Как у тебя с греблей? – спросил Хеннинг.

– Никогда не пробовал.

– Твой отец состоял в команде гребцов во время учебы, – добавила Тилия, и Симон вспомнил фотографию, которую отец когда-то показывал ему. Фото находилось в альбоме, которого, вероятно, уже и след простыл. Сам Симон ни за что бы не позволил такого. Но кто спрашивает мнение фрика…

– Хочешь попробовать как-нибудь? – спросил Хеннинг.

– Не знаю, – ответил Симон. Он все еще думал о своем отце. «Это огромное удовольствие!» – прозвучал голос отца в памяти. – Может быть.

Хеннинг удовлетворенно кивнул:

– Хорошо, лиха беда начало. Команда у нас действительно сильная. Мы уже завоевали несколько кубков. Чаще всего мы тренируемся здесь, на реке Фале, но прогресса ради иногда пробуем силы и на Дунае. Ты можешь прийти на пробную тренировку. Лодочная станция Кессингена отсюда недалеко. Да и от вашего дома совсем близко. Сейчас, летом, я тренируюсь там почти каждый вечер. Хочешь, я как-нибудь зайду за тобой?

– Здорово, ты не находишь? – Вот и тетушка включилась в представление. Словно восхищенная домохозяйка, тестирующая пасту Хеннинга. Она смотрела на племянника так, словно ждала от него восторженного восклицания.

– Я подумаю, – сказал он вяло.

– Хорошо, – согласился Хеннинг. – Теперь мне нужно обсудить с твоей тетей еще пару организационных вопросов. Если хочешь, можешь пока посмотреть фотографии в актовом зале. И нашу Стену почета. Ты удивишься, сколько людей с этих фотографий ты знаешь. Там есть даже игрок Национальной лиги.

Что за милый способ выставить за дверь, мелькнула мысль у Симона. Значит, Хеннинг хочет что-то обсудить с Тилией с глазу на глаз. Вероятно, речь пойдет о «нарушениях», о которых упоминал доктор Форстнер. О том, какие сложности могут возникнуть у него в учебе. Что-то в этом роде.

Симон ненавидел, когда взрослые вели себя так. С одной стороны, они стараются выставить себя твоими лучшими друзьями, будто они тебе ровня. Но, стоит коснуться чего-то серьезного, они тут же дают тебе понять, что ты играешь в низшей лиге. В то же время он не видел смысла оставаться здесь. То, что эти двое собираются сказать друг другу, они найдут способ сказать без него. Рано или поздно.

Он встал и хотел уже выйти из кабинета, как Хеннинг его окликнул.

– У меня есть кое-что для тебя, – сказал он, открывая стенной шкаф. Затем окинул Симона взглядом и достал куртку и футболку поло. И то и другое было запаковано в прозрачный целлофан, но Симон тут же увидел, что это такая же футболка, как у самого Хеннинга.

– Еще раз добро пожаловать! – Хеннинг передал ему одежду. – Теперь ты один из нас.

Симон невольно вздрогнул. Эти же слова шептали зловещие голоса в его голове. Горячие глаза, злобно глядящие на него из темноты.

«Один из нас». Он подумал о том, что недавно сказал ему Майк. Что некоторые кошмары могут оказаться правдой.

«Один из нас. Ты один из нас. Симон, иди к нам!»

20

С тяжелым сердцем Симон опустился на ступени перед входом. Он поднял голову, подставив лицо солнечным лучам, и бездумно смотрел в небо. Прямо над ним, делая широкий круг, пролетала стая голубей. Равномерное хлопанье крыльями напоминало тихую мелодию. При других обстоятельствах это был бы прекрасный летний день. Небо было синим и безоблачным, листва деревьев чуть шелестела от ветерка, птицы щебетали в кронах, а над клумбами жужжали пчелы и шмели. Настоящая идиллия. Но… это был парк интерната. Этому месту было суждено стать его домом, потому что другого места на свете для него не было.

«Временная конечная станция моей жизни», – подумал он.

– Эй, кто это у нас тут? – услышал он голос.

Симон обернулся. Это была девочка, которую он недавно встретил на кладбище. Она шла со стороны спортивных сооружений и пила кока-колу из бутылки. Кола была такой же темной, как ее одежда. Только кожа оставалась белоснежной.

– Снова ты, – сказал он. Он не смог скрыть радость, сквозившую в его голосе. – И что? Куда ты на этот раз сбежишь?

Она склонила голову набок и подняла одну бровь:

– А зачем сбегать?

– Сегодня ты сбежала от Франкенштейна, а кто еще за тобой гонится? Дракула?

Она пожала плечами:

– Не удивлюсь, если в этом склепе действительно водятся вампиры. Но, судя по арестантской робе, ты сам не против оказаться здесь, разве не так?

Она сделала движение головой в сторону подарков Хеннинга, которые Симон положил рядом с собой. Он вздохнул:

– «Не против» не совсем правильное слово. Я должен. Скорее так. Моя тетя думает, так для меня лучше. Мой старший брат живет своей жизнью.

– Добро пожаловать в «Клуб отверженных!» – сказала девочка и махнула на деревья в парке. – Пойдем-ка в тень. У меня нет никакого желания получить на солнце рак кожи.

«Клуб отверженных», – подумал Симон. – Звучит почти так же, как «Почетный клуб чокнутых». Теперь я, видимо, состою в обоих».

– О,кей, – согласился он, встал и пошел вслед за девочкой.

Ветровку и футболку Симон так и оставил лежать на земле. Возможно, его «арестантская роба» пригодится кому-то другому.

Когда они оказались в тени деревьев, девочка протянула ему бутылку с колой.

– Хочешь пить?

– Нет, спасибо, от этого бывает разрыв сердца.

Она засмеялась:

– Кто тебе это сказал?

– Мама.

– Ты действительно веришь всему, что говорят взрослые?

– Не всему, но мои родители обычно оказывались правы. Между прочим, меня зовут Симон. А тебя?

– Каро.

– Почему ты не уехала на каникулы домой?

– Потому что у меня больше нет дома.

– Твои родители тоже умерли?

– Вроде того. – Каро подняла голову и взглянула на густую листву, почти полностью заслонявшую небо. – Не мои родители умерли, а я.

– Как так?

Она отхлебнула колы:

– Они обращаются со мной, как будто меня больше нет. Мать бросила нас, когда мне было четыре года. Она перебралась в коммуну художников, поехала с ними сначала в Берлин, а потом в Штаты. К моему седьмому дню рождения она прислала мне собственноручно нарисованную открытку из Сан-Франциско. Какой-то дикий орнамент. Больше я о ней не слышала.

– А твой отец?

Фыркнув, Каро придавила ногой камешек на дороге.

– Для типов вроде него придумано выражение «не от мира сего». Если он не писал книгу, то ездил по миру, проводя встречи с читателями. Он никогда по-настоящему мной не интересовался. Персонажи его книг всегда были для него важнее. А еще говорят, это прикольно – быть дочерью знаменитого писателя!

– Ты говоришь о нем в прошедшем времени. Вы поддерживаете контакт?

Каро отвела взгляд:

– Могу сказать одно, Шерлок: с того момента, как я здесь, он меня ни разу не навестил.

Она допила бутылку и поставила ее на край урны. «Так поступают в больших городах, чтобы бездомным легче было ее заметить», – подумал Симон. Он упрекал себя за вопрос, который мог показаться Каро бестактным. Ему не хотелось, чтобы она считала его любопытным.

– Поэтому каникулы для меня – тихий ужас, – призналась она. – Ничего, чему я могла бы радоваться. Ты скоро сам заметишь, какая жуткая скука здесь. Особенно осенью и зимой, когда все закрыто. Так еще можно сходить в кино, если есть бабло.

– Мы могли бы иногда встречаться, – предложил Симон. – Моя тетя живет в Кессингене, это недалеко.

Она посмотрела на него пристально, словно пытаясь понять, можно ли ему доверять. Симон знал этот взгляд. Он предполагал, что в жизни Каро тоже встречала поганцев, подобных Ронни, только под другими именами. Возможно, они даже были девочками.

– Ты разбираешься в математике?

– Да.

– Хорошо?

– Более или менее. Это мой любимый предмет.

– Классно. Тогда ты сможешь мне помочь. Я в математике вообще не смыслю. Должно быть, тот, кто придумал геометрию, меня ненавидел.

– Конечно, помогу! Геометрия не такая уж сложная. Симон достал свой телефон, держа его так, чтобы Каро не могла видеть экран. Она не должна знать, что до нее он внес в список всего четыре контакта: Майк, тетя и родители.

– Какой у тебя номер? Я пришлю тебе свой эсэмэской.

– Ничего не выйдет, – сказала она. – У меня нет телефона.

Он ошарашенно взглянул на девочку:

– Как так нет?! Вправду нет?

– Нет.

– Почему?

Каро сделала круговой жест рукой:

– Ты думаешь, мне хочется, чтобы за каждым моим шагом следили? Всяким тайным службам и концернам до зарезу хочется знать, куда я хожу и с кем общаюсь.

Симон улыбнулся:

– Тебе кто-нибудь уже говорил, что у тебя паранойя?

– Разумеется. Каждый день повторяют. – Она тоже улыбнулась. – Теперь и ты будешь бояться меня?

– Нет.

– Хорошо. Тогда скажи мне свой адрес, и я буду за тобой заходить.

– Фале, девятнадцать.

– О,кей. И если ты приврал про свой математический гений… Мне срочно нужен кто-нибудь, кто мне объяснил бы то, чего я не понимаю. Иначе меня оставят на второй год.

В этот момент Симон услышал, что Тилия зовет его. Она стояла у входа в школу, держа его новую фирменную футболку и куртку под мышкой. Тетя обеспокоенно оглядывалась вокруг.

– Твоя тетя? – спросила Каро.

– Да, мне нужно бежать.

Каро кивнула на его телефон:

– Вообще-то крепко подумай, нужен ли он тебе. «Гуглу», Агентству национальной безопасности и бог знает кому еще отлично известно, что мы здесь с тобой стоим и чешем языками. Это я так, к слову.

Симон покачал головой:

– Поверь, никого мы с тобой не интересуем. Мало ли кто с кем болтает и зачем…

– Может, и к лучшему, что никого не интересуем. Есть свои преимущества в этом, – ответила Каро. – Но я все-таки игнорирую сотовые. Даже ради тебя не купила бы.

И на секунду уставившись ему прямо в глаза, удалилась. Глядя ей вслед, Симон положил телефон в карман. Едва Каро скрылась за зданием, он направился к тете Тилии. Хоть одно светлое пятно за этот день.