Текст книги "День «Б»"

Глава 3

Кастусь Зеленкевич был одним из тех белорусских парней, которым не за что было любить советскую власть. До революции его отец был управляющим в большом имении графа Пусловского. Но в 1925 году, когда Кастусю был всего год, отца арестовали, увезли в Минск, и больше семья его не видела. Говорили, что попал он на Соловки и там сгинул. Мать тогда заплакала и сказала:

– Вот, сынок, власть-то народная! Кому все дает, а у кого последнее отберет…

«Все» народная власть давала двадцатилетнему Алешке Шпаку, сыну голодранца из ближней деревни. Демобизировавшись из Красной Армии, он заправлял всем в комитете деревенской бедноты и теперь решал, кого казнить, а кого миловать. Дошло до того, что матери Кастуся Шпак заявил:

– Ты что, тоже своего пащёнка в школу надумала отдавать? Не выйдет! Теперь у нас народ должен учиться, а не такие кровососы, как вы. Вон, две коровы у вас на дворе! Это ж куда такое годится?..

На всю жизнь запомнил Кастусь, как уводила мать со двора продавать корову. Продала и добилась того, чтобы ее признали «середнячкой», а сын пошел в школу вместе с другими…

Потом было еще много бед и унижений. Был колхоз, в который силой загоняли всех в 1932 году, были уроки, на которых учителя рассказывали, как весело и богато жить в Советской стране и как голодают в буржуазных странах. А между тем двоюродный брат соседа, живший в Польше, в Несвиже, и приехавший навестить родню, удивлялся: «И как вы тут еще не передохли? Ну, у нас, конечно, тоже не рай, но не такое же…»

Мать от непосильной работе в колхозе совсем согнулась, постарела раньше времени. А в жарком июне 1941 года к Зеленкевичам пришел сытый, холеный командир в фуражке с синим верхом и тремя кубиками в петлицах. Кастусь узнал Алексея Шпака.

– Ну что, пани Зеленкевич? – издевательски произнес НКВДшник, обращаясь к матери. – Пройдемся, как говорится, с вещами…

Все попытки выяснить, за что арестовали мать, оказались тщетными. Единственное, чего добился Кастусь, – мать распространяла провокационные слухи. Сказала у колодца, что по железной дороге день и ночь идут армейские эшелоны и что это неспроста. Война началась через две недели…

Немцы захватили село, где жил Кастусь, на второй день войны. Фронт быстро покатился дальше, и в селе установилась относительно мирная жизнь. Немцев сперва все опасались, но потом увидели, что ничего страшного они, в общем, не делают, даже наоборот. Распустили колхоз, открыли церковь, которую еще в 1928-м превратили в склад зерна. В школе продолжались уроки. Правда, из учебников повырывали все страницы с портретами Сталина, но спорить с этим никто не стал. На постое в селе стояла часть, укомплектованная немолодыми австрийцами. Они к сельчанам относились вполне нормально.

Некоторое время Кастусь раздумывал, как поступить. То, что советскую власть, лишившую его родителей, скинули, было радостно. А с другой стороны, жить под немцем ему представлялось все же неправильным – как ни крути, а захватчики. На митингах они объясняли сельчанам, что намерены освободить от Сталина всю Россию. Только хватит ли на это у них сил?.. Кастусь смотрел на карту и качал головой. Уж больно той Германии мало. Даже если представить, что Гитлер захватит Москву, то наши спокойно отступят дальше, и все дела. Захватят немцы Урал – а наши в Сибирь пойдут… Так ведь раньше народ в Германии кончится. Ну а если даже и вообразить, что немцам удалось захватить все от Бреста до Владивостока – это как же они собираются порядок поддерживать на таких пространствах?! «Нет, правильно все же у нас до войны про Гитлера говорили – ненормальный он, – решил Зеленкевич. – Чего на весь мир-то с войной полез?»

А тут еще в окрестностях села объявился партизанский отряд. Австрийцев они шуганули так, что через две недели их сменили немцы, прибывшие вместе с двумя бронемашинами. И началось. Искали в селе партизанских сообщников, никого не нашли, но трех хороших ребят – с ними Кастусь учился в школе – публично повесили перед сельсоветом. А потом начали массово отправлять молодежь на работы в Германию. Отправляли по алфавиту, и до того, как очередь дошла до него, Кастусь принял решение бежать к партизанам. Мысль о том, чтобы уехать с родины куда-то в Европу и горбатиться там на фашистов, ему вовсе не улыбалась.

Было это в августе 1942 года. Кастусь с несколькими хлопцами отправился в лес на заготовку дров, ну а там намеревался потихоньку «отстать» от своих и пойти на поиски партизан. Но все получилось совсем не так, как он предполагал. Не успел прошагать по лесной дороге и сотни шагов, как раздалось повелительное «Halt!». А дальше и вовсе что-то непонятное – трое здоровущих немцев с винтовками сгребли парней в охапку, покидали в кузов грузовика и, похохатывая, повезли куда-то в сторону райцентра.

Как оказалось, так проходила «добровольная» вербовка в состав белорусского охранного батальона «Шума». Две тысячи ребят, не спрашивая ни мнения их, ни желания, обрядили в форму солдат вермахта, выдали пятьдесят советских винтовок на всех и дали подписать контракт, согласно которому они обязались служить полгода. А потом – казармы, занятия до седьмого пота.

Ошеломленный произошедшей с ним переменой, Кастусь еще какое-то время надеялся, что через полгода его отпустят домой. Ничего подобного – контракт продлили автоматически, потом еще и еще. Все офицерские должности в батальоне занимали немцы, которые за малейшую провинность били белорусских новобранцев смертным боем. И Кастусь с завистью слушал в казарме рассказы однополчан о том, что во время последней облавы на партизан сразу десять ребят из «Шумы» с оружием перебежали к нашим… Сбежать было бы заманчиво, да как сбежишь-то?.. Как назло, Зеленкевича все время держали в райцентре. То стой на посту возле комендатуры, то патрулируй улицы под присмотром немецкого унтера. Тут не сбежишь. Первый же патруль фельджандармерии расстреляет без долгих слов за дезертирство. Примеры уже были.

Об одном молил Бога Кастусь – чтобы не пришлось ему участвовать в расстрелах и казнях. Не смог бы он выпустить пулю в своего. Но, видно, у немцев для этого имелись другие, проверенные кадры. «Шумовцев» применяли только для охраны аэродромов, складов, казарм и железных дорог, а также поиска партизан в лесах.

Люди в батальоне были разные. В основном – обычные сельские ребята, которые, будь сейчас в Белоруссии советская власть, служили бы в Красной Армии. Конечно, у каждого из них имелись к Советам свои претензии, а иногда даже и счеты, но в целом назвать их убежденными противниками большевизма язык бы не повернулся. «Идейные» были в явном меньшинстве. Они из принципа говорили только по-белорусски, через слово проклинали Сталина и мечтали о тех временах, когда Гитлер даст Белоруссии независимость. «Как же, дожидайтесь, – думал Кастусь, – у него голова только об одном болит, у вашего Гитлера, – как бы продержаться подольше. А подольше он продержится только с помощью таких вот, как вы!»

Так прошли 1942-й и большая часть 1943 года. Фронт был еще далеко, но все чаще доносилось до Зеленкевича его угрожающее громыханье. «Бежать к партизанам, – думал он, ворочаясь бессонными ночами на жесткой койке. – Бежать, пока не поздно!»

А вышло так, что проворонил нужный момент. В один из летних дней 1943-го аэродром, который охранял его батальон «Шума», подвергся мощному удару советской штурмовой авиации. Много «шумовцев» тогда погибло. А буквально через неделю остатки батальона были разгромлены партизанами. Вернее, не разгромлены, а просто без всякого сопротивления сдались им в плен и влились в ряды партизанского отряда… Кастусь в это время дежурил в городе по казарме. Вот так получилось, что он остался в своем батальоне единственным «старичком» и был автоматически повышен до капрала. А в часть пригнали новобранцев – так же, насильно или обманом собранных по деревням 18-летних ребят, которые толком не понимали, чем им предстоит заниматься…

Все кипело в душе у Кастуся. И дошло до точки кипения в тот самый миг, когда пожилой дядька, проходивший мимо на улице, почти не разжимая губ, бросил ему в лицо грязное ругательство, прибавив «…фашистская». «Кто хочет, тот действует, – подумал тогда Зеленкевич, – а кто не хочет – придумывает причины». И он начал действовать…

Вскоре в казарме нашли ворох листовок, призывавших к борьбе с захватчиками. Виновных не обнаружили. Батальоненфюрер, бывший майор польской армии, перед строем охлестал капрала Зеленкевича по лицу, но делу это не помогло.

Во время дежурства Кастуся на стене комендатуры появился огромный плакат «Смерть Гитлеру». На этот раз Зеленкевича посадили под арест, грозили отправить на Восточный фронт рядовым. Из Минска приезжал допрашивать его следователь из СД. Но никаких результатов следствие опять-таки не дало. Пришли к выводу, что в городе действуют партизанские связные.

С аэродрома, который охраняли «шумовцы», не смогли взлететь несколько бомбардировщиков «Хейнкель-111». Выяснилось, что взлетная полоса была кем-то перекопана. Кастусь не стоял тогда в охранении, аэродром стерегли хлопцы из его взвода, с которыми у него были хорошие, доверительные отношения. К счастью для них, немцы списали вину на дежурного техника, которого командир эскадрильи по каким-то причинам терпеть не мог. Попытки техника оправдаться, ссылаясь на кротов, которых действительно было в этой местности много, успеха не имели.

А потом в казарму в сопровождении батальоненфюрера вошел человек, которого Кастусь уже видел раньше. Ему было лет сорок, и он был одет в новенькую, недавно пошитую форму с недавно введенными знаками различия «Шумы» – черными погонами со свастикой и серебристыми звездочками в черных петлицах. Лицо у человека было сытым и довольным.

– Это ваш новый роттенфюрер, – сказал поляк.

Перед Кастусем стоял Алексей Шпак собственной персоной.

На построении роты Зеленкевичу показалось, что Шпак его не узнал. Однако он ошибся. Уже после отбоя новый роттенфюрер, проходя по казарме, словно невзначай склонился к его койке и зло прошептал:

– Вот где ты мне попался, пащёнок! Ну теперь держись…

Теперь вредить немцам стало особенно трудно. Шпак действительно не спускал с Зеленкевича глаз и при каждом удобном случае накладывал взыскания. Кастусь недоумевал: как это НКВДшник мог оказаться на службе у оккупантов? Ведь немцы тех, кто при Советах служил в НКВД, близко не подпускали к командным должностям. Но унтер-капрал Сергей Бовт, с которым у Зеленкевича были хорошие отношения, объяснил ему:

– Дежурил я как-то в офицерской столовой и слышал, как батальоненфюрер с немцами про Шпака разговаривал. Так вот, Шпак сам к ним пришел, еще в 1941-м. Не иначе как хотел жизнь купить. Они его главой полиции поставили где-то в Литве, но там он вроде как оплошал – не раскрыл вовремя группу подпольщиков. Вот его и сослали к нам…

Однажды Кастуся и еще нескольких шуцманов его взвода отрядили на охрану железнодорожного вагона. Вагон стоял в тупике, на отдаленном пути, и двери его были опломбированы.

– Солдат… эй, солдат, – услышал Кастусь еле слышный шепот сквозь дверь вагона.

– Кто здесь? – так же шепотом отозвался он.

– Водички бы нам, солдат… Третьи сутки без воды стоим.

– Кто вы? – почему-то спросил Зеленкевич.

– Нас везут в Освенцим, – просто ответили ему.

Слово «Освенцим» было хорошо известно Кастусю. Он сам не знал, что на него нашло, но бросился к вагону и с помощью своих товарищей начал сдирать с тяжелой двери пломбы и замки…

Очнулся он только тогда, когда почувствовал боль от ударов. Незнакомый эсэсовский офицер наотмашь бил его кулаком по лицу, рядом другие немцы избивали ребят из взвода. К эсэсовцу почтительно подскочил, сгибаясь в поклоне, батальоненфюрер, но немец и его сбил с ног ударом кулака…

За освобождение ста двадцати евреев капрал Зеленкевич, унтер-капрал Бовт, шуцманы Крайний, Морозевич, Романов, Слюсарь и Щуровский 15 июня 1944 года были приговорены военно-полевым судом к расстрелу. Кастусь так никогда и не узнал, что спас его от неминуемой смерти группенфюрер СС Курт фон Готтберг. Когда ему подали на утверждение приговор суда, глава оккупированной Белоруссии поморщился и, постучав пальцем по бумаге, заметил:

– К чему это?.. Эти евреи и так подохнут, не сегодня, так завтра, не в Аушвице, так в другом месте. А белорусов, желающих держать винтовку и стрелять в большевиков, у нас не так уж и много. В те дни, когда судьба Вайсрутениен решается на полях сражений, эти семеро должны искупить свою вину кровью и только кровью. В бою. С оружием в руках.

Вот так и вышло, что Кастусь Зеленкевич вернулся в свой батальон и в его составе был переброшен в столицу оккупированной Белоруссии – Минск.

Глава 4

Лейтенант британской армии Джеймс Кэббот проснулся по армейской привычке рано утром. И не сразу понял, что во время десятидневного отпуска, данного властью командира батальона, подполковника Сайкса, он может и не вскакивать ни свет ни заря. Зря, что ли, отпуска существуют на свете?.. Улыбнувшись своим мыслям, Джим с наслаждением потянулся на прохладной простыне. Он был в своей комнате, на втором этаже родительского дома, стоявшего на тихой окраинной улочке Ливерпуля.

Поняв, что с привычкой ничего не поделаешь, Кэббот вскочил с кровати и принялся делать зарядку. Давно привычные движения наполняли душу и тело бодростью. К тому же на первом этаже грянуло какой-то ликующий марш радио. Значит, отец тоже не спит.

– Па, – крикнул с лестницы Джим, – мне чаю побольше! И тосты не забудь!

– Не волнуйся, сынок, побалую тебя как следует, – весело отозвался из кухни отец.

Умывшись ледяной водой, Кэббот спустился вниз, где отец уже накрыл стол на двоих. После смерти жены отставной полковник Пол Кэббот научился сам вести хозяйство. Сын чмокнул отца в жесткую щеку.

– Доброе утро, па. Что там хорошего сказали в приемнике?

– Главнокомандующим в Италии сегодня стал генерал Александер.

– Когда уже наши там надерут задницу немцам? – с досадой пробурчал Джим, набивая рот поджаристым тостом. – Неужели нельзя поскорее взять Рим?

Отец усмехнулся.

– Ешь. Я, например, только рад, что вас, коммандос, пока держат в запасе…

Резко зазвонил телефон на каминной полке. Отец хотел взять трубку, но Джим опередил его.

– Лейтенант Кэббот у аппарата…

– Говорит подполковник Сайкс, – раздался в трубке рокочущий повелительный голос. – Жаль огорчать вас, лейтенант, но ваш отпуск отменяется. Срочно прибыть на базу к семнадцати ноль-ноль.

– Вас понял, сэр, – без лишних вопросов проговорил Джим.

Лицо отца померкло, он понял все.

– Вызывают?

– Да, папа. Пожалуйста, не вешай носа. Ты же сам знаешь – служба есть служба, тем более когда война…

* * *

В составе британских вооруженных сил первые подразделения коммандос появились летом 1940 года. Эти части спецназа, предназначенные для выполнения особо важных и сложных задач, были созданы по инициативе Черчилля. Название «коммандос» придумал подполковник Дадли Кларк.

Части коммандос формировались только из добровольцев. Среди этих добровольцев в 1940 году был и двадцатилетний ливерпулец Джеймс Кэббот – плечистый и крепкий парень, обладатель густой русой шевелюры и татуировки на левой руке с изображением сказочной птицы Лайвер, символа Ливерпуля. Он ненавидел нацистов и горел желанием поскорее скрестить с ними оружие.

Правда, от шевелюры его мигом избавили в армейской парикмахерской. А к татуировке сержант Лихи, по прозвищу Бешеный Буйвол, сразу почему-то воспылал лютой ненавистью.

– Эт-то что еще такое? – прорычал он на построении, тыча пальцем в руку Джима.

– Птица Лайвер, сэр! – бодро ответил Кэббот и тут же получил кулаком в зубы.

– Я не первый год живу на свете и никогда не слыхал о такой птице! – взревел сержант. – Немедленно удалить!

– Но, сэр… – начал было Джим, но тут же согнулся от сокрушительного удара в живот, а Лихи продолжил:

– Как ты будешь ее удалять, щенок, меня не интересует. Ты – боец коммандос, а значит, должен выглядеть чисто и опрятно…

Как Джиму спрятать татуировку с глаз сержанта и в то же время сохранить ее, думали всем взводом. И придумали. Кэббот ежедневно густо замазывал ее смесью мела и зубного порошка, а на маневрах маскировал наколку грязью и пылью.

Ад учебки длился десять месяцев. По мере того как продвигалось обучение, Бешеный Буйвол смотрел на новобранца все довольнее и довольнее. И наконец настал тот день, когда он, хлопнув Кэббота по плечу, произнес:

– А почему не видно твою наколку, парень? Она вполне ничего…

Каким бы усталым ни был тогда Джим, он все же до ушей улыбнулся. Только что закончился первый настоящий бой, из которого он вышел живым. Это было 26 ноября 1941 года. Тогда коммандос высадились на острова Лофотенского архипелага в Норвежском море и здорово потрепали находившийся там немецкий гарнизон.

А потом было много всего. В 1942 году Кэббот получил чин лейтенанта и взвод. А хитрые приемы, которым обучил его Бешеный Буйвол, не раз спасали ему жизнь в самых разных переделках.

«Интересно, что предстоит на этот раз? – сгорал от нетерпения Джим, пока автобус вез его к военному лагерю. – Нас уже три месяца держат тут, объясняя, что ход войны изменился, что коммандос больше не нужны Британии… Но раз такая спешка, раз сам Сайкс звонил мне домой, значит, случилось что-то непредвиденное и крайне важное».

Командир батальона коммандос, здоровяк подполковник Роберт Сайкс, приветствовал Кэббота по-свойски, небрежным поднятием ладони. Сайкс давно знал Джима и хорошо относился к нему.

– Садись, – махнул он рукой на складной стул в штабной палатке. – Есть разговор.

– Слушаю, сэр.

Из небольшого сейфа Сайкс извлек длинный бумажный пакет, запечатанный красной сургучной печатью. Пакет был вскрыт.

– Командование поручило мне отобрать наиболее выдающихся молодых офицеров для выполнения секретного задания. Ты – первый, на кого пал мой выбор. Знаешь, что тебе предстоит?

– Никак нет, сэр.

Сайкс внимательно взглянул на Кэббота.

– Переброска на континент.

Сердце Джима замерло от восторга. Наконец-то настоящее дело!

– Я готов хоть сейчас, сэр! – выпалил он.

– Не торопись, – покачал головой подполковник и вынул из распечатанного пакета тонкий бумажный лист, испещренный машинописью. – Лучше ознакомься с заданием. Предупреждаю, оно необычное.

Несколько минут Джим молча читал напечатанный на листе текст. Внизу стояла подпись генерал-майора Габбинза.

– Все ясно? – жестко спросил Сайкс.

– Никак нет, сэр.

– Задавай вопросы сейчас, потом будет поздно.

– Это делается во имя интересов Великобритании?

– Само собой, лейтенант. Или ты не знаешь, что все, что делают англичане, делается только во имя интересов их великой родины?

– Я готов, сэр, – твердо повторил Джим.

Суровый взгляд подполковника потеплел.

– Я не ошибся в тебе, мой мальчик.

* * *

В течение двух дней группа была сформирована. В нее вошли сэконд-лейтенанты Уильям Додд, Кеннет Оукли, Филипп Ран, Кристофер Хендерсон, лейтенанты Александер Торнтон и Николас Честер. Старшим группы был назначен лейтенант Джеймс Кэббот. Все офицеры были сослуживцами, поэтому времени на знакомство и взаимную притирку не требовалось. Группа сразу же приступила к усиленным занятиям, которые начинались ежедневно в восемь утра и заканчивались в девять вечера.

Глава 5

Воинский эшелон тяжело затормозил на дальнем пути станции Минск-Центральный. Утомленные долгим путем немецкие солдаты, направлявшиеся на фронт, выпрыгивали из вагонов, чтобы поразмяться. Зазвучала губная гармошка. Вдоль эшелона торопливо шел смазчик, постукивая молотком по буксам колес.

– Да-а, это явно не Маастрихт, – вздохнул один из солдат. – То ли дело там! В увольнении садишься в поезд, и через сорок минут ты уже в рейхе, в Аахене… Ну, иногда англичане бомбят…

– Заткнись уже, – сплюнул другой. – Легкая служба кончилась. Началась настоящая война…

В составе эшелона было и несколько пассажирских вагонов. С подножки одного из них сошел на перрон невысокий худощавый мужчина лет тридцати пяти, облаченный в длинный серый плащ и шляпу.

Солдаты, мимо которых мужчина прошел, проводили его насмешливыми взглядами.

– Кто это? – спросил толстый унтер-офицер.

– Небось какая-нибудь местная сволочь. Такие за кусок хлеба готовы родную мать продать.

– Ага, орут, что поддерживают великую Германию, а сами греют задницы в тылу, – поддержали другие солдаты.

– На фронт бы их, вшей кормить в окопах! Тогда живо узнали бы, каково это – воевать за фюрера…

– Ты-то больно много за фюрера воевал! – засмеялись вокруг. – Баб хватал за ляжки в своем Маастрихте! Теперь посмотришь, какие бабы под Витебском…

– А я бы всех славян поставил к стенке, – угрюмо заключил рослый одноглазый обер-гефрайтер со знаком «За 75 атак» на мундире.

– Ага, а кто тебе будет защищать Германию, когда все немцы закончатся? – озлобленно спросил у него толстый унтер-офицер.

Супрун, до которого долетели обрывки фраз, сказанных солдатами, лишь усмехнулся углом рта. Выйдя на привокзальную площадь, он взял извозчика и через десять минут был на месте.

В помещении штаба Белорусской Краевой Обороны было шумно и людно. Несколько десятков возбужденных людей осаждало секретаря, кто-то громко разговаривал по телефону. То и дело проходили люди с винтовками на плечах. На стене красовался большой плакат с надписью на белорусском языке: «Молодежь, к которой и ты принадлежишь, – это будущее Европы!»

Дождавшись своей очереди, мужчина в сером плаще вошел в кабинет начальника штаба БКО, майора Франца Кушеля. Как и большинство офицеров новосозданных белорусских вооруженных сил, Кушель успел послужить под многими стягами – он был штабс-капитаном Русской Императорской армии, капитаном польской. Теперь же сидел под большим бело-красно-белым флагом Белоруссии. Рядом висел портрет Гитлера.

Гость доложил об успешном завершении своей миссии в Берлине, после чего откланялся. Кушель поблагодарил его за отличную службу.

Еще через десять минут Супрун вошел в подъезд серого четырехэтажного дома, построенного за четыре года до революции. На предпоследнем этаже он дважды коротко позвонил в одну из дверей. Ему открыл мужчина лет сорока, облаченный в черный костюм с галстуком. У него было умное, усталое лицо и тускло-голубые внимательные глаза. Небольшие элегантные усики, казалось, были приклеены к верхней губе.

– Ну что? – нетерпеливо поинтересовался он по-белорусски.

Вместо ответа Михась Супрун счастливо улыбнулся.

– Хвала пану Богу, все хорошо… Они согласились.

– Ты видел их человека?.. – Мужчина в волнении схватил собеседника пальцами за плечо.

– Да. Вот информация… – Супрун поспешно вынул из внутреннего кармана документы, зашелестел страничками.

Некоторое время мужчина жадно изучал маленький серый листочек, врученный Супруну в Берлине английским агентом. И наконец вздохнул с облегчением. Англичане предлагали, конечно, не бог весть что, но и от такой помощи грех отказываться.

– Выпьем, Михась!.. – воскликнул Алесь Латушка, подходя к массивному старинному буфету, на котором гремел немецким маршем радиоприемник, и извлекая оттуда бутылку крымской мадеры. – За успешное завершение твоей поездки!.. За будущее Беларуси!

– Ого, – Супрун повертел в руках винную бутылку, – откуда такое?

– Из Крыма, откуда ж еще? – пожал плечами Латушка. – На рынке все что угодно можно купить, были бы деньги.

Он разлил по бокалам искрящееся, пахнущее летним солнцем вино. Заговорщики чокнулись и пригубили.

– Ах, какая прелесть, – задумчиво произнес Супрун, смакуя мадеру. – Сразу вспоминается тридцать восьмой год, Вильно…

Латушка нетерпеливо махнул рукой и засмеялся:

– К черту воспоминания, Михась! Мы вышли на финишную прямую, ты понимаешь это?! На финишную!.. Мы уже не будем зависеть от этих поганых нацистов! Мы станем сами себе хозяевами!

Супрун искоса покосился на Латушку.

– Скажи, – осторожно спросил он, – а ты сам веришь в то, что у тебя все получится?

– Конечно, – пожал плечами он, – иначе не стоило бы и огород городить… Всего каких-то четыре месяца, и Беларусь станет вольной!.. За это время у нас уже появится своя армия!..

– Кстати, Розенберг, с которым я виделся, сообщил, что скоро нас выделят в отдельное «государство», – хмыкнул Супрун, – с подчинением непосредственно ему.

– К черту! – снова ожесточенно повторил Латушка, мотая головой. – К черту Розенберга, к черту Гитлера, к черту Сталина, к черту поляков! Настало время для нас! Мы докажем, что белорусы – независимый европейский народ, а не согласные с любой властью покорные крестьяне!..

Он решительно допил остатки мадеры и, подойдя к буфету, выключил гремящий нацистским маршем приемник. Музыка смолкла резко, словно поперхнулась.