Текст книги "Ницшеанские размышления. Очерки по философии маргинальности"

1.4. Аскетизм и юродство как маргинальные стратегии бытия и мышления

Ницше, известный в качестве яростного и непримиримого критика христианской морали, неоднократно обращался в своих размышлениях к проблемам аскетизма и юродства. Казалось бы, здесь позиция мыслителя предельно ясна: он разоблачает, выводит на чистую воду эти идеалы, пытаясь освободить человеческий дух от «лжи тысячелетий». Вместо фигуры устремленного к потустороннему святого Ницше утверждает в качестве высшей цели образ сверхчеловека, обращенного к земле. Ницше – противник аскетических идеалов, ученик и последователь греческого бога Диониса – по его собственному признанию, «предпочел бы скорее быть сатиром, чем святым».[110]110
  Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах. T. 6: Сумерки идолов. Антихрист. Ессе homo. Дионисовы дифирамбы. Ницше contra Вагнер ⁄ Ф. Ницше. – М.: Культурная революция, 2009. – С. 188.


[Закрыть] Однако в этом же своем последнем сочинении, «Ессе homo», Ницше делает следующее заявление: «Я ужасно боюсь, чтобы меня не объявили когда-нибудь святым».[111]111
  Там же. С. 276.


[Закрыть] На это высказывание стоит обратить внимание. Почему Ницше так упорно старается отрицать всякие попытки отождествления собственной персоны с фигурой святого? Да и можно ли было бы всерьез ожидать таких попыток, когда речь идет об авторе сочинения с подзаголовком «Проклятие христианству»? Об авторе «По ту сторону добра и зла» и «К генеалогии морали», наконец, о создателе образа Заратустры-безбожника? Разве не стяжал Ницше этими книгами репутацию нигилиста и воинствующего атеиста? Тем не менее, Ницше едва ли не кричит: «Я не святой!». Этот жест напоминает поведение пойманного преступника, отрицающего свою вину. Или хитрость вора, кричащего «Держи вора!». С другой стороны, отрицание собственный святости отлично вписывается в канон жития святых подвижников: кто из святых сам признавал себя святым? Был ли вообще святой, который не называл бы себя самым последним грешником? Ставя подобные вопросы, мы вовсе не намерены причислять Ницше к лику святых. В настоящем исследовании мы хотим лишь показать, что проблема святости у Ницше не столь однозначна и проста, как это может представляться на первый взгляд. Ситуация становится еще более запутанной и сложной, если мы обратим внимание на следующее заявление философа: «Я не хочу быть святым, лучше уж шутом… Может быть, я и есмь шут…». («Ich will kein Heiliger sein, lieber noch ein Hanswurst… Vielleicht bin ich ein Hanswurst…»).[112]112
  Nietzsche F. Gesammelte Werke IF. Nietzsche. – Koln: Anaconda Verlag GmbH, 2012. – S. 965.


[Закрыть] «Hanswurst» – это «Ганс-колбаса», по-русски Иван-дурак. Ницше пишет: «Я не святой, я – дурак». Здесь высказывание Ницше интегрируется уже в семантическое поле юродства: сознательного принятия образа безумного, глупца в целях спасения человечества.

Таким образом, мы можем сделать предварительные замечания, очерчивающие направленность нашего исследования. Аскетизм и юродство являются предметами философских размышлений Ницше. Но одновременно фигуры аскета и юродивого выступают и в качестве «концептуальных персонажей» ницшевского философствования. Видимо, Ницше ощущал в себе тенденцию к самоидентификации с данными персонажами и поэтому старался осуществить процедуру «растождествления», что не всегда ему удавалось. Отрекаясь от «святого», он принимал на себя образ шута, безумца. Но по такой же модели выстраивалось и поведение юродивых.

1. Аскетизм в философии Ницше

Проблему аскетических идеалов Ницше делает предметом своего генеалогического исследования. Сложность метода состоит в том, что в рассматриваемых феноменах Ницше эксплицирует «не один смысл, но целый синтез «смыслов»…единство, трудно растворимое, с трудом поддающееся анализу и, что следует подчеркнуть, совершенно неопределимое».[113]113
  Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 5: По ту сторону добра и зла. К генеалогии морали. Случай «Вагнер» ⁄ Ф. Ницше. – М.: Культурная революция, 2012. – С. 296.


[Закрыть] Ницше исходит из предпосылки, что «форма текуча, а смысл – тем более». Данная методологическая установка должна удерживать нас от попыток выделения в учении Ницше фиксированных смыслов, дающих исчерпывающее определение феномена, выражающих его «сущность». Ницше акцентирует внимание на тех или иных конфигурациях смысла, которые в конкретной культурно-исторической ситуации выходят на передний план, воспринимаются в качестве магистральных, доминирующих.

Позиция Ницше в отношении к аскетическим идеалам в общих чертах может быть представлена следующим образом. Аскетизм заслуживает положительной оценки, если он выражает устремление людей с «доминирующей духовностью» («dominierende Geistigkeit») к оптимальным условиям существования, к тем условиям, в которых они только и могут достичь максимума собственной силы и плодовитости. Таковы аскетические устремления философа: «Напускная, должно быть, безвестность; сторонение самого себя; пугливая неприязнь к шуму, почестям, газетам, влиянию; маленькая должность, будни, нечто охотнее скрывающее, чем выставляющее напоказ; при случае знакомство с безобидным веселым зверьем и всякой живностью, один вид которых действует благотворно; горы, заменяющие общество, но не мертвые, а с глазами (т. е. с озерами); временами даже комната в переполненном проходном дворе, где можешь быть уверен, что тебя примут не за того, и безнаказанно беседовать с кем попало – вот какова здесь «пустыня»: о, достаточно одинокая, поверьте мне!».[114]114
  Там же. С. 327–328.


[Закрыть] Ницше и сам вел подобный образ жизни в период после прекращения своей профессорской деятельности в университете. Он был странником и отшельником. Напротив, аскетизм становится предметом беспощадной критики в тех случаях, когда он выражает волю к потустороннему: «Аскетический священник есть ставшее плотью желание некоего инобытия, где-нибудь-бытия (Anderssein, Anderswo-sein)».[115]115
  Там же. С. 340.


[Закрыть]Ницше разоблачает в таком устремлении симптом дегенерирующей жизни.

Таков передний план, «фасад» размышлений Ницше о ценности аскетических идеалов в перспективе жизни (которую философ мыслит как восходящую или нисходящую волю к власти). Но за этим фасадом скрываются совершенно иные пласты ницшевской мысли, полные внутренних противоречий и борьбы.

Философ снова и снова принимается убеждать читателей (а возможно и самого себя), что он не относится к разряду жрецов, святых и отшельников. Но это и выдает его. Примеривая на себя маску сатира, соучаствующего в дионисийских торжествах бьющей через край жизни, Ницше стремится разыграть комедию, скрывающую тот внутренний разлад, что лежит в основании его собственной экзистенции и его мышления. Взгляд на Ницше как на ревнителя традиций античной культуры и философии получил достаточно широкое распространение в исследовательской литературе.[116]116
  Колесников И. Д. Пайдейя Ницше и античность ⁄ И. Д. Колесников // Философия в условиях социокультурного многообразия: от экспертного знания до мировоззренческих ориентиров. – Саратов: ИЦ «Наука», 2017. – С. 217–223.


[Закрыть] Однако существует и другая точка зрения, согласно которой прототип образа мыслей Ницше следует искать не в древней Греции, а среди «йогов, факиров, дервишей, раннехристианских отшельников, средневековых святых, исихастов»: «Мы не промахнемся, если будем искать Ницше по соседству с этим складом характера, и убедимся в том, что этому вовсе не противоречит та просто уничтожающая критика, которую он обрушивает как раз на них».[117]117
  Клагес Л. Психологические достижения Ницше ⁄ Л. Клагес. – М.: Культурная революция, 2016. – С. 84.


[Закрыть]

Внутреннее родство философии Ницше с аскетизмом обнаруживается прежде всего в главном положении его учения о человеке: «Человек есть нечто, что должно превзойти». Л. Клагес полагает, что в этом высказывании Ницше «обращается к нам как архиидеалист, «кающийся духом», фанатик самоистязания».[118]118
  Там же. С. 209.


[Закрыть]Действительно, ницшевский пафос самопреодоления (Selbst-Uberwindung) лишь в незначительной степени соотносится с греческой агональной культурой, ориентированной скорее на усовершенствование, облагораживание человека, чем на его радикальное превосхождение. В значительно большей степени установка на преобразование человека связана с христианской аскетической традицией, в соответствии с которой старый, ветхий человек должен погибнуть, чтобы дать место новому человеку: «И тогда отпадает ржавчина. Снимается печать. Умирает ветхий человек».[119]119
  Духовный опыт старца Иосифа Исихаста. – Сергиев Посад: СТСЛ, 2016. -С. 40.


[Закрыть] У Ницше мы читаем: «в человеке можно любить только то, что он переход и гибель». Данное высказывание идеально поддается дешифровке в контексте первоисточника (ссылками на который, как известно, переполнен «Так говорил Заратустра»): «Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Иоанн, 12:25). Этот призыв к преодолению человека в нынешнем его состоянии проходит сквозь все Евангелие. Святитель Игнатий Брянчанинов дает следующий комментарий этому месту из Писания: «Что значит любить душу свою? Это – любить свое падшее естество, его свойства, оскверненные падением, его лжеименный разум, его пожелания и влечения, его правду. Что значит спасать душу свою в мире сем? Это – развивать свойства падшего естества, последовать своим разумениям и своей воле, созидать свою праведность из мнимых добрых дел падшего естества. Что значит погубить душу свою ради Христа и Евангелия, что значит ненавидеть душу свою? Это – познать и признать падение и расстройство естества грехом, это – возненавидеть состояние, произведенное в нас падением, и умерщвлять его отвержением поведения по своим разумениям, по своей воле, по своим влечениям, это – прививать насильно к естеству своему разум и волю естества, обновленного Христом, и поведение свое располагать по всесвятому Божию учению и по всесвятой воле Божией, открытых нам самим Богом во Евангелии».[120]120
  Игнатий (Брянчанинов), святитель. Солнце на закате: Избранное о Православии, спасении и последних временах ⁄ святитель Игнатий (Брянчанинов). -М.: Церковно-историческое общество, 2017. – С. 214.


[Закрыть] У Ницше мы снова читаем: «В чем то высшее, что можете вы пережить? Это – час великого презрения. Час, когда ваше счастье становится для вас отвратительным, как и ваши разум и добродетель».[121]121
  Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 4: Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого ⁄ Ф. Ницше. – М.: Культурная революция, 2007. – С. 14.


[Закрыть]

Нужно сохранять осторожность и не дать себя обмануть риторикой ницшевского письма, когда он пытается предстать перед читателем в образе атеиста или последователя языческих культов. Подобный взгляд будет неизбежно односторонним, не учитывающим всю сложность и противоречивость натуры мыслителя. Мы имеем основания больше склоняться к позиции Л. Клагеса, согласно которой Ницше был «ристалищем борьбы оргиаста, которого нам живописал, с жрецом-аскетом, которого нам разоблачил».[122]122
  Клагес Л. Психологические достижения Ницше ⁄ Л. Клагес. – М.: Культурная революция, 2016. – С. 215.


[Закрыть]

Вместе с тем мы не должны видеть в ницшевской критике аскетических идеалов только игру, позу, маску, под которой спрятался святой отшельник. Это была бы другая крайность. Присущее Ницше внутреннее родство с аскетизмом – еще не повод, чтобы рядить его в клобук. Но нам следует также учитывать, что развернутая Ницше критика аскетической морали в своих истоках движима религиозными, христианскими мотивами. Основной пафос своих разоблачений Ницше направляет на односторонний «трансцендентизм» аскетики: устремленность к сверхчувственному, потустороннему миру оборачивается нигилистическим отрицанием земного бытия, а человек оказывается оторванным от Бога. Однако трансцендентизм представляет собой лишь один из типов религиозного опыта, характерный в большей степени для католической ветви христианства. Радикализм и односторонность данного подхода компенсируются на Западе возникновением протестантизма. Трансцендентизм восполняется имманентизмом. Если трансцендентизм утверждает абсолютную внеположенность Бога по отношению к миру, то имманентизм характеризуется стремлением к обнаружению присутствия Бога в сотворенном мире. Данная позиция является столь же односторонней и потому неполноценной. На это обстоятельство указывает в XX столетии отечественный богослов Н. М. Зернов: «Такое соотношение объясняет тот трагический факт, что христиане до сих пор являются жертвами неразрешенного противоречия между верой в божественные трансцендентность и имманентность. Следовательно, они страдают от неполноценного представления о Боге, делающего их непригодными для осуществления надлежащего контроля за собственной жизнью и ее материальными условиями».[123]123
  Зернов Н. М. Сергий Радонежский – устроитель Руси ⁄ Н. М. Зернов. – СПб.: Русский Миръ, 2010. – С. 161–162.


[Закрыть]

Ницше остро ощущал это внутреннее противоречие христианской культуры, противоречие, которое получило непосредственное выражение и в истории европейской философской мысли. Предпринятые философом попытки найти пути разрешения данного конфликта не увенчались успехом. Ницше стремился к избавленной от односторонности полноте отношений человека и Бога. В его учении о сверхчеловеке есть отблеск первоначальной установки христианского учения, выражающейся в положении: «Бог соделался человеком, дабы человек смог стать Богом».[124]124
  Лосский В. Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие ⁄ В. Н. Лосский. – М.: Академический проект, Парадигма,
  2015. -С. 19.


[Закрыть] Но оставаясь на почве европейской философии и культуры, философ был поставлен перед альтернативой: отрицать либо человека, либо Бога. Видя в современном христианстве только неразрешимые противоречия, Ницше занимает позицию критика христианства. Разоблачая противоречия и искажения современного христианства, Ницше был не прав по отношению к христианству в целом, на что справедливо указывает Р. Сафрански: «Критику христианства следовало бы в одном решающем пункте поучиться у этого учения: гений христианства столетиями состоял в том, чтобы тончайшим образом связывать друг с другом обе эти опции – солидарность и личностный рост. Отношение к Богу, если понимать его не только моральным образом, означало невероятное расширение душевной сферы, духовное совершенствование способствовало личностному росту, который не противоречил проявлению солидарности в общественной плоскости. Ибо этот рост и подъем воспринимался не как собственное достижение, а как благодать, что умеряло разграничивающую гордыню».[125]125
  Сафрански Р. Ницше: биография его мысли ⁄ Р. Сафрански. – М.: Дело, 2016. – С. 364.


[Закрыть]

Таким образом, можно сделать вывод, что позиция Ницше по отношению к аскетизму является неоднозначной и внутренне противоречивой. Философ разоблачал и критиковал аскетические идеалы, но эта критика не в последнюю очередь направлена и на него самого. В самом Ницше, в его характере и образе мыслей обнаруживается значительная степень родства с аскетическими воззрениями. Поэтому ницшевская критика аскетизма – это во многом попытка преодоления аскета в себе. Для этой задачи Ницше обращается не только к фигурам атеиста и язычника, но и к образу шута, юродивого.

2. Юродство в философии Ницше

В «Предисловии Заратустры» заглавный герой встречает в лесу святого отшельника. Старец отговаривает Заратустру от его желания идти к людям, предлагает остаться в лесу, жить, как он, в уединении прославляя Бога. Но Заратустра не принимает предложение старца. Заратустра разоблачает святого отшельника. Но кто такой сам Заратустра? В черновых записях 1883 года Ницше отмечает: «Сам Заратустра – шут» («Zarathustra selber der Possenreißer»).[126]126
  Ницше Ф. Черновики и наброски 1882–1884 гг. // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 10 ⁄ Ф. Ницше. – М.: Культурная революция, 2010. – С. 499.


[Закрыть] В лесу встретились аскет и шут. Аскет остался вдали от мира, шут отправился в мир, проповедовать на базарной площади, где его ожидало всеобщее осмеяние.

Шутовство – феномен близкий юродству, хотя и не тождественный с ним. На этот момент указывает А.М. Панченко: «Юродство занимает промежуточное положение между Смеховым миром и миром церковной культуры. Можно сказать, что без скоморохов и шутов не было бы юродивых. Связь юродства со смеховым миром не ограничивается «изнаночным» принципом (юродство, как будет показано, создает свой «мир навыворот»), а захватывает и зрелищную сторону дела. Но юродство невозможно и без церкви: в Евангелии оно ищет свое нравственное оправдание, берет от церкви тот дидактизм, который так для него характерен. Юродивый балансирует на грани между смешным и серьезным, олицетворяя собою трагический вариант смехового мира».[127]127
  Лихачев Д. С. Смех в Древней Руси ⁄ Д. С. Лихачев, А. М. Панченко, Н. В. Понырко. – Л.: Наука, 1984. – С. 92.


[Закрыть]

В этом плане следует поставить вопрос, возможно ли охарактеризовать образ Заратустры как хотя бы отдаленно связанный с феноменом юродства? Шутовское начало в нем, безусловно, наличествует, но для выявления параллелей с юродством требуются еще и религиозные мотивы. И в Заратустре эти мотивы присутствуют. В последней части книги старый священник говорит: «Что слышу я! – сказал тут старый папа, навострив уши. – О Заратустра! ты благочестивее, чем ты веришь, при таком безверии! Какой-нибудь бог в тебе обратил тебя к твоему безбожию. Разве не само твое благочестие не дозволяет тебе более верить в Бога?».[128]128
  Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах. T. 4: Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого ⁄ Ф. Ницше. – М.: Культурная революция, 2007. – С. 263.


[Закрыть] В данной характеристике обращает на себя внимание специфический способ нейтрализации противоположностей: благочестие (Frömmigkeit) сочетается с безверием (Unglauben), а Бог обращает к безбожию (Gottlosigkeit). И наконец: благочестие не дозволяет верить в Бога. Подобные соединения несоединимого не поддаются обыкновенной логике и представлениям о причинно-следственных связях. Это характерный признак «обратной перспективы», являющейся отличительной чертой юродства. На этот момент указывает М. М. Бахтин: «Юродство же есть своего рода форма, своего рода эстетизм, но как бы с обратным знаком».[129]129
  Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского ⁄ М. М. Бахтин. – М.: Советская Россия, 1979. – С. 262.


[Закрыть]

В еще больше степени близость к юродству обнаруживает «безумный человек» (der toile Mensch), возвещающий смерть Бога в «Веселой науке»: «Слышали ли вы о том безумце, который в ясный полдень зажег фонарь, выбежал на рынок и все время кричал: «Я ищу Бога! Я ищу Бога!».[130]130
  Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 3: Утренняя заря. Мессинские идиллии. Веселая наука ⁄ Ф. Ницше. – М.: Культурная революция, 2014. – С. 439.


[Закрыть] Характерно, что эксцентричная проповедь безумца происходит на рынке, подобно тому, как Заратустра произносит свою речь о сверхчеловеке на базарной площади. Рынок или площадь, согласно М. М. Бахтину, представляет собой типичное пространство народно-смеховой культуры: «Площадь была средоточием всего неофициального, она пользовалась как бы правами «экстерриториальности» в мире официального порядка и официальной идеологии».[131]131
  Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса ⁄ М. Бахтин. – М.: Эксмо, 2015. – С. 201.


[Закрыть] Пространство площади и рынка – это характерный топос для всевозможных трансгрессивных и маргинальных феноменов: шутов, скоморохов и юродивых. Значимым моментом является и то обстоятельство, что возвещающий смерть Бога назван безумцем. Это типичный для юродства способ поведения перед публикой: «На людях юродивый надевает личину безумия, «глумится», как скоморох, «шалует»».[132]132
  Лихачев Д. С. Смех в Древней Руси ⁄ Д. С. Лихачев, А. М. Панченко, Н. В. Понырко. – Л.: Наука, 1984. – С. 83.


[Закрыть] М. М. Бахтин отмечает, что «мотив безумия… позволяет взглянуть на мир другими глазами, не замутненными «нормальными», то есть общепринятыми, представлениями и оценками».[133]133
  Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса ⁄ М. Бахтин. – М.: Эксмо, 2015. – С. 58.


[Закрыть] Дело в том, что система оценок в погрязшем во гресех мире изначально извращена: ненормальное признается большинством в качестве нормы. Соответственно, всякое отступление от подобной «нормы» будет выглядеть как девиация или безумие. Юродивый своим поведением как бы выворачивает наизнанку уже вывернутый наизнанку мир, тем самым возвращая его в действительно нормальное положение. Извращению и искажению могут быть подвержены и представления о благочестии и богопочитании. Тогда в этой извращенной перспективе указанием на подлинное благочестие может служить кощунство, точнее то, что в перевёрнутом мире будет восприниматься в качестве кощунства. На это указывает Ю. М. Лотман, говоря о ситуациях, когда «именно разрушение нормы создает образ необходимой, хотя и нереализованной, нормы».[134]134
  Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь ⁄ Ю. М. Лотман. – СПб.: Азбука, 2015. – С. 159.


[Закрыть] В другой работе Лотман заметит: «В этом отношении петербургские анекдоты о кощунственных выходках против памятника Петру I <…>, как всякое кощунство, есть форма богопочитания».[135]135
  Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров ⁄ Ю. М. Лотман. – СПб.: Азбука, 2014.-С. 311.


[Закрыть]

Одной из главных отличительных черт образа жизни юродивого является то, что он кажется, представляется не тем, что он есть на самом деле. Настоящий дурак, настоящий безумец – не юродивый. Юродивый принимает на себя подвиг казаться дураком или безумным, в то время как сам он таковым не является. Таким способом юродивый отрекается от мира и от самого себя в мире, от того состояния, когда его поведение соответствовало нормам и критериям этого мира. Тем самым достигается взгляд на мир из обратной перспективы. Нечто близкое данному образу мысли и поведения мы обнаруживаем и в философии Ницше. Его философствование глубоко личностно, но при этом перед читателем он постоянно предстает не тем, кем является на самом деле. Стиль Ницше – это постоянная игра масками и личинами. Тот, кто попытается отождествить Ницше с одной из этих масок, будет обманут. Ницше даже формулирует своеобразный кодекс поведения, дает свод предписаний, как следует себя вести человеку его типа: «– какое-то время не делать, не говорить, не добиваться ничего, что не вызывало бы страха или презрения, что автоматически не ввергало бы людей приличных и добродетельных в состояние войны, – что не ставило бы вне общества… – представляться прямо противоположным тому, что ты есть на самом деле (еще того лучше – не противоположным, а просто другим: это намного трудней)… – какое-то время действовать так, чтобы твои средства противоречили твоим целям, даже дискредитировали их».[136]136
  Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 13: Черновики и наброски 1887–1889 гг. ⁄ Ф. Ницше. – М.: Культурная революция, 2006. – С. 431.


[Закрыть] Этот свод предписаний вполне подходит для характеристики образа жизни юродивого. С. Е. Юрков определяет подобный образ действий как «анти-поведение»: «юродство, безусловно, принадлежит миру анти-поведения, поведения с отчетливо выраженными чертами гротеска. Но считать его принадлежащим собственно антимиру, миру смеховой культуры нельзя, его антимир специфический, порожденный не «анти», а сверхрелигиозностью, сверхнормативностью. Это как бы «третий» (в отношении бинарности) мир русской национальной культуры. Его черты: парадоксализм, мистичность, совмещение несовместимого, игра, разрушение нормы».[137]137
  Юрков С. Е. Под знаком гротеска: антиповедение в русской культуре (XI-начало XX вв.) ⁄ С. Е. Юрков. – СПб.: Летний сад, 2003. – С. 53.


[Закрыть] В приведенном выше фрагменте из чернового наследия Ницше предписывает в качестве нормы «анти-поведение». А такие черты «третьего мира», как «парадоксализм, мистичность, совмещение несовместимого, игра, разрушение нормы», практически идеально подходят и для характеристики стиля философствования Ницше.

Поведение юродивого принципиально отличается от образа действий пастыря. Последний – предводитель, тот, за кем идет народ. Напротив, юродивый – это тот, кто идет не теми путями, что все. Ницше соотносит свой образ мыслей именно с этим типом: «Надо спрашивать себя: хочу ли я шагать впереди всех? Или хочу шагать в одиночку? Первый случай означает, что самое большее, ты станешь пастырем, то есть потребностью стада. Второй – что нужно уметь другое: самочинно идти в одиночку, уметь идти не так и – не такими путями».[138]138
  Ницше Ф. Черновики и наброски 1882–1884 гг. // Полное собрание сочинений: В 13 томах. T. 10 ⁄ Ф. Ницше. – М.: Культурная революция, 2010. – С. 9.


[Закрыть]

Наконец, в одном из своих лирических произведений философ проводит прямую параллель с юродством: «Я надел добровольно вериги, // Стал укором проклятой семье…».[139]139
  Ницше Ф. Философская проза. Стихотворения ⁄ Ф. Ницше. – Минск: Попурри, 2000. – С. 531.


[Закрыть]

Конечно, Ницше не является юродивым в строгом, каноническом смысле этого слова. Но концептуальный персонаж его философской мысли обнаруживает немало общего именно с юродством. Если мы будем последовательно отбрасывать одну за другой маски, которыми прикрывался в своих текстах Ницше, то придем к шуту: «Я не хочу быть святым, лучше уж шутом… Может быть, я и есмь шут…». Возможно, это еще одна маска, но она в большей степени, чем остальные, соответствует положению Ницше в европейской философии и культуре. К. А. Свасьян в своей вступительной статье к двухтомному изданию сочинений Ницше справедливо замечает: «Правы те профессиональные философы, которые пожимают плечами, или разводят руками, или делают еще что-то в этом роде при словосочетании «философия Ницше». Он совсем не философ в приемлемом для них смысле слова».[140]140
  Ницше Ф. Сочинения. В двух томах: Т. 1 ⁄ Ф. Ницше. – М.: «РИПОЛ КЛАССИК», 1998. – С. 13.


[Закрыть]

Действительно, положение Ницше в истории европейской философии может быть охарактеризовано как юродство. Его учение формируется в период кризиса европейской метафизики и является самосознанием события этого кризиса. Характерная для западной философии вера в разум, в возможность постичь Бога в категориях разума подвергается отрицанию. Эта убежденность во всемогуществе разума была подвергнута критике уже в кантовской философии, но осуществлялась эта критика средствами самого же разума. В этом и заключалась своеобразная «хитрость разума», который, сохранив себя в качестве орудия критики, впоследствии восторжествовал в философии Гегеля. Притязания человеческого разума на абсолютную значимость не могут быть опровергнуты средствами самого же разума. Ницше это понимал. Он осознал, что для выхода из тупика, в котором западная метафизика оказалась благодаря обожествлению разума, требуется совсем другой путь. Путь этот был указан в древние времена апостолом Павлом: «Ибо написано: «погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну». Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих» (1 Кор 1:19–21). Святитель Иоанн Златоуст в толковании на это послание апостола Павла пишет: «Что не могли сделать философы посредством рассуждений, то сделано кажущимся безумием».[141]141
  Иоанн Златоуст. Полное собрание сочинений. В 12 т. Том X ⁄ Святитель Иоанн Златоуст. – М.: Эксмо, 2017. – С. 40.


[Закрыть] Кажущееся безумие – это юродство. Данная ситуация, будучи архетипической, повторяется спустя почти два тысячелетия в новых условиях. Разум философов (на этот раз европейских) терпит поражение, на сцену должен выйти «безумный человек» (der toile Mensch). Нас не должно ввести в заблуждение то обстоятельство, что Ницше активно нападал на апостола Павла в своих сочинениях. Мы уже видели, что ницшевская критика христианства не исключает его близость именно христианству. Здесь можно сослаться хотя бы на хрестоматийную работу К. Ясперса.[142]142
  Ясперс К. Ницше и христианство ⁄ К. Ясперс. – М.: «Медиум», 1994. – 123 с.


[Закрыть] На близость Ницше учению Павла указывает Дж. Агамбен: «… антихрист является мессианической пародией, в которой Ницше, облачившись в наряд антимессии, просто разыгрывает по буквам сценарий, от начала и до конца написанный Павлом».[143]143
  Агамбен Дж. Оставшееся время: Комментарий к Посланию к Римлянам ⁄ Дж. Агамбен. – М.: Новое литературное обозрение, 2018. – С. 146.


[Закрыть]

В своем философствовании Ницше постоянно отказывается от самого себя, постоянно предстает перед читателем не тем, кто он есть. Он неустанно «ищет из приключений сокровеннейшего опыта узнать, каково на душе у завоевателя и первопроходца идеала, равным образом у художника, у святого, у законодателя, у мудреца, у ученого, у благочестивого, у предсказателя, у пустынножителя старого стиля».[144]144
  Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 3: Утренняя заря. Мессинские идиллии. Веселая наука ⁄ Ф. Ницше. – М.: Культурная революция, 2014. – 640 с.


[Закрыть] Ницше вполне мог бы применить к самому себе слова апостола Павла: «Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: Для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; Для чуждых закона – как чуждый закона, – не будучи чужд закона перед Богом, но подзаконен Христу, – чтобы приобрести чуждых закона; Для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти некоторых» (1 Кор, 9:19–22). Ницше в своей философии стремился быть для позитивистов – позитивистом, для атеистов – атеистом, для нигилистов – нигилистом. Но сам он не отождествлял себя ни с одной из этих перспектив. Любую мировоззренческую позицию Ницше доводил до гротеска, до крайних пределов, за которыми начинается ее саморазрушение и переход в противоположность. Таков стиль философской мысли Ницше. В истории европейской философии сложно найти нечто аналогичное. Зато к философствованию Ницше вполне применимы характеристики поведения юродивого: «Его поведение держится на крайностях и парадоксе, разоблачении всего, традиционно считающегося неприкосновенным и даже священным, – это не только разрушение знаковой системы, но обращение ее в собственный антипод».[145]145
  Юрков С. Е. Под знаком гротеска: антиповедение в русской культуре (XI-начало XX вв.) ⁄ С. Е. Юрков. – СПб.: Летний сад, 2003. – С. 55.


[Закрыть] Следует учитывать, что такое эксцентричное и экзальтированное поведение юродивого не является проявлением нигилизма и кощунства, но выступает как «отрицательный способ представления нравственного идеала».[146]146
  Ковалевский И. Юродство о Христе и Христа ради юродивые ⁄ И. Ковалевский. – М.: Книговек, 2013. – С. 61.


[Закрыть] Данный тезис – с учетом всего сказанного выше – может быть отнесен и к Ницше.

Таким образом, выявление параллелей в стиле мышления Ницше с основными чертами поведения юродивого позволяет по-новому представить общий смысл учения философа в качестве негативного утверждения Абсолютного.